Мир Ванты Ху

– Эй! Как дела на крыше мира?!

– Мы лишь сверчки на шестке, – весело отвечал Егор. – Какая уж тут крыша мира, я тя умоляю!

– Проходи, ложись, здравствуй! – крикнул Лёха, поднимаясь по крутым лесенкам на площадку помбура.

– Привет! – обрадовался весельчаку Егор. – Принимай смену.

– Так своей смешною рожей, сам себя и веселю, – с грустью дурачился Лёха. Похоже, он где-то набрался новых афоризмов и повторял, заучивал, для памяти. Они приветливо хлопнулись со сменщиком руками в рукавицах, принимая и сдавая вахту.

Егор начал спуск по крутой лесенке вниз, возвращался обратно, на грешную землю.

Другой мир

В северной столице, каменном мрачном красавце Санкт-Петербурге в то же самое время, перед дверью с латунным силуэтом благородной дамы топтались двое крепких парняг в тёмных пиджаках с бейджами на карманах. Охранники, с выразительными фамилиями Бойко и Рубило. Оба парня были подкачены железом, обучены в ЧОПах владению холодным и огнестрельным оружием.

Могучий Рубило был наголо выбрит. Загривок сминался тяжелыми складками и продолжался выпирающими со спины буграми мышц.

Моднявый Бойко выскоблил виски до синевы, сохранил на макушке рыжеватую щетину волос газончиком пожухлой травы. Он был более легок на ногах, как боксер, кто перешел с супертяжелой на категорию ниже, и теперь радовался потере веса и легкости в теле. Так, клоуном, он и вел себя нелепо, дёргался, жестикулировал руками, наносил легкие удары по воздуху: то проводил апперкот, то хук слева, то выбрасывал расслабленную кисть перед собой в джебе. При этом негромко приговаривал:

– Тут мы вам почтальончика пришлем. Тут апперкотом встретим.

Мрачно и спокойно Рубило принимал судорожные подёргивания партнера, обезьяньи прыжки и ужимки, презрительно морщился, когда «воздушные удары» посылались в его сторону. Медлительный, уравновешенный, Рубило оставался в супертяжелой категории бойца «без правил».

Неуемный Бойко минут пятнадцать отрабатывал перед дверью в женский туалет джебы, хуки и апперкоты. Рубило откровенно злился, с недовольством посматривал на золотые наручные часы.

– Полчаса торчат! – злобно проворчал он. – Обосрались там все?!

– Че за хрень таскаешь?! – просипел в ответ Бойко.

– Какую хрень? – удивился Рубило.

Бойко кивнул на наручные часы напарника, с вызывающей надписью на циферблате «Rolex», с лёгким презрением проворчал:

– Фальшивка.

– Реальный «Ролекс»! – возмутился грозный Рубило. – Даж браслет – золото высшей пробы!

– Китайская фигня. Чина!

– Какая Чина?! – заводился Рубило. – Ставлю полтинник баксов, – фирменные!

– Принимаю, – согласился Бойко. – Ответный полтос на кону!

Они хлопнулись рука об руку и повеселели.

В дамской комнате, в туалетной кабинке, на крышке унитаза восседала, пышной куклой в белоснежной пене кружевов, молоденькая темноволосая красавица невеста. Она была в свадебном платье по выбору супруга, от самого Карла Лагерфельда50, в алых туфельках от Prada51. Невеста безудержно, с надрывными всхлипами рыдала. Поверх кабинки свешивались крашеные гирлянды белокудрых локонов подруг.

– Хватит ломаться, дурочка! Шикарный кусок пирога обломился! – не выдержала истерики виновницы торжества, обозлилась одна из них, назначенная свидетельница, с красной лентой через плечо. Искусственная блондинка с напомаженным личиком прожённой стервы. Она едва удерживалась в модных туфельках на высоченном каблуке на скользкой крышке унитаза соседней кабинки, пыталась дотянуться до головки невесты, чтобы погладить, успокоить, быть может, просто поправить фату, что сбилась на бок.

– Обломилось?! – ныла, всхлипывала невеста. – Он такой старый и… и ж-ж-ж!.. – прожужжала она жалобно.

– За то – богатый, – с завистью вздыхала свидетельница.

– Не могу я спать с жжжиииррр… – тихонько выла юная невеста.

– Поживешь – наживешь, разведешься и гуляй. Главное, не залетай, – деловито посоветовала свидетельница.

– Дааа?! А если уже?! – невеста хлюпнула красным носиком.

– Давно?! – позлорадничала свидетельница.

– Как? – ахнули подруги.

– Залетела?!

– До свадьбы?

– Кажись, неделя, – простонала невеста. – Зззадержка.

– Ерунда. Легко можно того… – заявила свидетельница. – А невмочь, так возьми да в ночь… свали – сбеги с любовником прочь. Откуда будешь? Из какого Чуркменистана? – прибавила она тише, с явным презрением.

– Ханты я! – злобно, истерично выкрикнула невеста. – Сама ты – чурка! Сирота казанская.

– Я-то – казанская. А вот ты, сирота-сиротка, откуда на нашу голову свалилась?! Без тебя были бааальшущие планы. А с тобой – одни проблемы! Ладно! Хватит хныкать! И не пыхти! Где это? – примирительным тоном спросила свидетельница.

– Что где?

– Где тебя родили?!

– Югра.

– Да, блин! Где это?! – возмутилась свидетельница.

– Где – где!.. Где Сургут. В Сибири!

– А, блииин! Зер гут! – воскликнула свидетельница. – Где полная Темень. Знаю – знаю. Бывали – нюхали местные бордели. Вот и мотай в свою Сибирь. Подай на алименты. Агроменные бабки сами в руки идут! – с некоторой издевкой добавила:

– Ты ведь нынче у нас – законная, расписная. Там, глядишь, в твоем Зергуте нефтяник какой заваляшый подвернется. Снова замуж выскочишь…

В дамскую комнату без лишних слов, с грохотом двери, хлопнувшей о стену кафеля, ввалились бравые молодчики Рубило и Бойко. Охранники тоже были не в заштатных костюмчиках «секьюрити», в модных и дорогих изделиях от Armani52. Хозяин заботился о своих цепных псах.

Над стенками кабинок торчали модные прически молоденьких девчонок, секретарш, менеджеров из головного офиса жениха – успешного бизнесмена.

– Общий запор?! – гаркнул Рубило.

– Девичник на параше, – поддержал Бойко, продолжая наносить по воздуху в разные стороны джебы и апперкоты, разгоняя невидимых врагов.

– Не устал, клоун? – грозно спросил напарника Рубило.

Бойко успокоился, отдышался.

– Все на выход, – скомандовал Рубило.

Из двух соседних кабинок, розовой воздушной стайкой выпорхнули молоденькие девчонки, подружки невесты, но уйти без опекаемой не решались.

В запертой кабинке белоснежная невеста поднялась с насеста, подняла крышку. Для порядка нажала на кнопку спуска воды.

В лохани белой ослепительной керамики образовалось черное, омерзительное, смоляное месиво, начало закручиваться в воронку, вспучиваться, переливаться пенной густой кровью через края.

Невеста в ужасе вжалась спиной в пластиковую стенку. Черная жижа быстро заполняла пенал кабинки. Залило девушку по пояс, по грудь, поглощая кружевные оторочки свадебного платья черной бурлящей пастью. Когда жижа добралась до обнаженных плеч невесты, шейка несчастной задергалась в судорогах, искривился в истеричном крике ее рот.

Подобные жуткие галлюцинации и видения начали являться ей во сне и наяву после категоричного объявления «боссом» и женихом о замужестве и назначении дня свадьбы. Находясь с полной зависимости от своего поработителя, Тая пыталась смириться, убедить себя, что иной жизни ей и не нужно. Но внутренний протест нарастал с каждым днем всё сильней, обращался в невроз, истерики, дикие кошмары по ночам. Последние месяца два она не высыпалась. По утрам ее мучила головная боль, душила депрессия, от которой невозможно было избавиться лекарствами. Во снах черная, густая жидкость выпучивалась, выливалась отовсюду: из водопроводных кранов, из тюбика зубной пасты, превращалась из пены ароматических шампуней, гелей наполняемой ванны…

Теперь вот наяву – жуткое извержение из унитаза. Это было уже явное сумасшествие или шизофрения. Тая не знала, как и чем остановить безумные галлюцинации.

Услышав дикий крик, Рубило распахнул дверцу, легко срывая хлипкую щеколду.

Невеста в ужасе прижалась спиной к стенке, приподнималась на цыпочки, выла истерике.

– Что?! Что случилось, Тая? – прохрипел Рубило.

Из глазниц перепуганной невесты, крупными слезами, словно вывалились несколько блестящих, виноградинок.

Черная жижа схлынула, отступила, растеклась по бежевому кафелю всей дамской комнаты.

– Я!.. Я испачкалась!.. Испачкалась! Вся! – в ужасе шептала Тая.

Охранник и телохранитель Рубило бережно вывел из кабинки под локоть заплаканную подопечную. Она острожно переступала по кафелю в изящных алых туфельках, высоко и медленно поднимая колени, будто шла по топкой грязи или болоту. Ее дико вытаращенные от ужаса миндалевидные глаза словно видели вокруг кишащих змей и чудовищных гадов.

В болезненных видениях Таи, впрочем, всё так и было. Черная жижа на кафельном полу обратилась в гигантских, извивающихся пиявок, каждая из которых овладела своей жертвой, втягивалась через ноги присутствующих, обращая их в смоляные изваяния. Охранники превратились в черных монстров с обезличенными, сглаженными личинами биороботов. Миловидные подружки, сослуживицы, обратились в зловещих болотных чудовищ, кикимор, вурдалаков с уродливыми, осклизлыми рожами.

– Успокойся. Тая! – услышала она сквозь звон в голове.

– Т-там… т-там, – твердила перепуганная своими видениями невеста.

Для порядка, Рубило заглянул в чрево унитаза, вычищенного до блеска. Ничего подозрительного не обнаружил. Подшучивать над несчастной девушкой не стал.

– Я… я… – лепетала она. – Испачкалась… испачкалась… В-вся! Н-надо… н-надо умыться…

Невеста отправилась сполоснуть руки. В такую же, ослепительной белизны, как и унитаз, раковину вновь полилась… черная жидкость. Зеркало во всю стену обратилось в ртутный дрожащий студень.

Перепуганная Тая в ужасе отпрянула и кинулась на выход.

Проём двери женского туалета запирал громоздкий, черноволосый, обрюзгший толстяк, лет за шестьдесят. Новоявленный супруг, Мамаев Кирилл Анатольевич, похожий то ли на татарского хана, то ли на киргизского бая53. Он терпеливо выжидал. Заплаканная, законная юная супруга, успокаиваясь, жалобно всхлипывая от потрясений, покорно и безропотно подошла, взяла мужа под окорок черной волосатой руки, торчащий из трубки ослепительной белой рубашки лапой медведя. На толстом пальце супруга тускло посверкивал черный агат в золотом перстне.

– Прости, – прошептала Тая. – Мне плохо.

Мамаев наклонился, тихо прохрипел:

– Привыкнешь, детка. Первый раз всегда тяжело… выходить замуж. Даже восточным женщинам.

– Я не восточная, – прошептала Таисия. – Я – сибирская.

– Не кобенься, – грозно посоветовал Мамаев. – А то придушу… ха-ха!.. в первую же брачную ночь. Ты теперь – моя собственность! Моя вещь! Моя раба! Поняла?! Только моя! Зря выращивал столько лет?! Ты – чистая! Кровь в тебе течет нашего древнего рода остяков. Как и моя! Мне такая нужная! Всем будет хорошо. Всем. Главное, – нашим детям.

Утробное, угрожающее гудение голоса супруга отрезвило Таю. Она смиренно склонила головку пред неизбежностью злодейки – судьбы, занавесилась прозрачной фатой.

Супружеская пара удалилась через тоннель мраморного фойе, поднялась вверх по лестнице. Из банкетного зала ресторана доносились бодрые звуки музыки. По заказу виновника торжества звучали песни советской эстрады. Для угнетенного состояния невесты это было дополнительным испытанием.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! – издевался над ней когда-то популярный ансамбль «Самоцветы». – Вся жизнь – впереди! Надейся и жди!..

Охранники остались в вестибюле покурить.

– С Тайкой что-то происходит, – проворчал мрачный Рубило с сочувствием и заботой.

– С ума сходит, девушка, – легкомысленно усмехнулся Бойко. – От счастья.

Рубило мрачно фыркнул. Из туалета вышла блондинистая свидетельница, грозный охранник обратился к ней:

– Много базара. Всё не по делу. Собирай барахло. К маме поедешь.

– Я тут при чем?! – возмутилась свидетельница.

– Отвезешь на вокзал, – приказал Рубило напарнику. – Купишь два билета, в плацкарт, до Челябинска. До своего Кургана доберется сама. Котю отправь с ней, чтоб не удрала в дороге.

– Котя – педик! – попыталась отшутиться свидетельница. – Дайте бодигарда! Тело моё хранить. Хочу мужичка какого… хоть самого завалящего.

– Обойдешься, – презрительно прогудел Рубило. – Тело.

Бойко цепко схватил девицу за локоть. Та сморщилась от боли и попыталась вырваться.

– Затихни! – попросил Бойко. – Башку сверну!

– На мне! На мне он обещал жениться! Два года под ним пахала! Он обещал! Обещал! – вдруг истерически закричала она и стукнула кулачком мощного охранника в грудь. – Сволочь! Отпусти, больно!

Девица попыталась вырваться из цепких рук Бойко. Верзила легко перехватил пальцами за ее тонкую шейку с такой силой, что она захрипела и выпучила от ужаса глаза.

Рубило презрительно усмехнулся:

– Не придуши!

Бойко отшвырнул от себя девицу. Она не удержалась на каблуках. В нарядном, шелковом платье, нежно кремового цвета, упала задом на мокрый кафель туалета. Горько разрыдалась.

– Всем научилась поддавать? – с презрением спросил Рубило. – Вот в своем Кургане и будешь пахать под местной братвой. Протекцию составим.

– Вернешься, закопаем, – прохрипел Бойко, поддёрнул, поднял свидетельницу под локоть с пола и утянул в подсобные помещения ресторана. – Развлекусь, – пояснил он напоследок своему напарнику.

Рубило мрачно усмехнулся, мол, ну, какая же ты, Бо, – тварь, животное. Но промолчал. С напарником они давно дружили, если можно назвать дружбой вынужденное пребывание плечом к плечу еще с армейских времен.

Бремя понимания

В уголочке спального отделения вагончика для отдыха буровиков, за дощатым столом сутулился Егор, старательно конспектировал цитаты из книги по истории края в общую тетрадь. Хранилище тел напрочь пропахло кислым потом работяг, кирзой, влажными, непросыхаемыми одеждами и матрасами на лежаках. Вагончик был слабо освещен огненным червяком в колбочке без абажура. На столике перед Егором корячилась на черной лапке старая настольная лампа времен сургутского НКВД с разбитой лампочкой.

Для лучшего запоминания, помбур негромко проговаривал свои черновые записи:

– Седьмой сын Торума и Калтащ, родился между небом и землей… Мир-ванты-ху – «За миром наблюдающий человек», – он примолк, задумчиво глянул в дощатый потолок бытовки, закопченный папиросным и сигаретным дымом, и повторил:

– Мир-ванты-ху! Потрясающая философия древнего примитивного народа, – безвозрастный студент взглянул в конспект, продолжил запоминать мифических персонажей хантыйского эпоса. – Калтащ-ими – хозяйка Срединного мира. Прекрасный образ реальной жизни. Срединный мир… Наблюдающий за миром человек. Замечательный символ!

– Лошадью ходи.

– Отвяжись!

– Надо было объявлять мизер, не девятерную!

– Не учи ученого!

– Меняй масть козыря.

– Заткнешься или нет?!

– А помолчать, разговорники?!

Четверо буровиков разложились на нижнем спальном топчане и двух стульях, раскидывали карты в преферансе на табурете, покрытом перевернутой доской для объявлений. Стол с уважением, даже с неким почтением уступили «учёному» студенту.

Внедрился в вагончик бригадир Васин, рыхлый тюфячок в брезентухе и сообщил:

– Вахтенный сломался. Часа через полтора сменку подадут, – он присел с другой стороны стола от Егора, налил в кружку остывший чай, заваренный с полчаса назад в стеклянной банке.

– Раиса лысину прогрызет, – проворчал пожилой, грузный, крепкий мужик, мастер Краснов, – обещал к тёще в Мансийск смотаться. Свезти детей, на именины бабушки.

– Через новый мост нынче в два счета долетишь.

– Пока то да сё. Умыться – побриться… – пробурчал Краснов.

– Опохмелиться, – подначивали товарищи.

Бригадир Васин искоса глянул на прилежного, «вечного» студента, не выдержал, возмутился:

– Плещеев! На кой хрен сдалась твоя археология?! Скоро… Сколько тебе? Тридцатник? А ты всё в помбурах висишь. Отучился бы в «нефтяшке», давно в Управлении сидел, не парился. В модном галстуке и при деньгах.

– Не цепляйся к учёному, – проворчал мудрый Краснов. – Деньгу всю не заработаешь, а жить по уму -разуму и призванию хочется. У него батя – известный археолог был. Мозги по наследству передаются. Тебе, Васин, этого не понять.

– Деньги склока, а без них плохо! – вставил в разговор коллег свой гривенный54 весельчак Лёха.

– Правильное дело: покойников откапывать, – злобно иронизировал Васин. – Для того надо пять лет горбатиться и научную хрень зубрить?

– Шесть, – пояснил Краснов, – на заочном.

– Шесть. Не легче, – проворчал Васин. – Два года в нефтяшке потерял, потом – армия… На фига, Плещеев? Не пойму.

– И не поймешь, – отрезал Краснов. – У тя только дурная деньга на уме.

– Ради чего ж лямку тянуть?! – возмутился Васин.

– А жизнь? – спросил Краснов.

– Что жизнь?!

– Жизнь проходит.

– Так и так – проходит, – согласился Васин.

– Когда проходит с антересом, – куражась, пояснил Краснов, – тогда не страшно и подохнуть, – и добавил с легким презрением:

– Примитивный ты человек, Васин! Пожрать да поспать. Поспать, пожрать… Даж женщины тя сторонятся! У тебя ж фамилия чужая.

– Почему чужая?! Моя!

– Васин?! От залётного Васи досталась?! – потешался Краснов.

Преферансисты, увлеченные игрой, лишь похмыкали. Самые азартные и нетерпеливые, Лёха и его партнер Игонин, мрачный сухарь и трудоголик, продолжили игровые «прения».

– Бубны.

– Почему не трефы? Или червы?

– Заткнитесь! – сдержанно попросил Краснов. – Последнее предупреждение. Или – бросаю игру!

– У тебя, значит, офигенная фамилия? Краснов! – возмутился Васин.

– Генерал был такой, белогвардейский, – терпеливо пояснил Краснов, внимательно всматриваясь в свои карты, чтоб не упустить игру. – Площадь Красная в Москве, опять жа. Знач, – Красивая.

– Я так и понял, ты у нас из недобитков, – опрометчиво прохрипел тщедушный Васин. Тут же ему под нос сунули волосатый кулак, размером с полупудовую гирьку.

– Катись ты! – отмахнулся Васин.

Егор продолжал увлеченно готовить реферат, просматривал научную монографию отца, в пожелтевшей папке – скоросшивателе, бережно переворачивая размягшую страницу за страницей.

– Нет, вот ты скажи, Плещеев, на кой хрен кому сдалась твоя писанина? – не унимался Васин.

Лёха сбросил карты, недовольный приходящей мастью и всей игрой в целом:

– Пас! Меняю проигрыватель, на выигрыватель, – проворчал он.

– Плещеев! Че молчишь?! – заводился бригадир. – Скажи мудрое слово!

– Оставь учёного в покое! – потребовал Краснов.

– Не зуди, Петрович! Вот, послушай, – миролюбиво и спокойно ответил Егор зануде – бригадиру, перелистнул обратно несколько исписанных страниц тетрадки, прочитал:

– «Давно это было. Тогда люди понимали язык птиц, зверей, трав и деревьев. Дорожили их дружбой. Самые мудрые из племени хранили тайны Понимания…» Великие тайны Понимания, Петрович! С большой буквы «Пэ». А не с маленькой или прописной. Вот в чем глубинная суть Жизни.

– Эт правильная философия, – поддержал Краснов. – А в тебе, – он презрительно сморщился, обернулся к бригадиру:

– Вася Петрович, мля, никакого понимания! В твоем гнилом нутре, только бабло на уме!

– При чем тут бабло?! – возмутился Васин. – Причем тут «понимание»?!

– Правильные вещи – красивые слова. Историю своей земли надо знать, – встрял в разговор мрачный пультовик Игонин.

– Еще один умник выискался! Норму сегодня не добрали! Ага?

– Ого! – передразнил Лёха. – Нормы нынче – не в норме!

– Премию не получим! Вот вам и – ого! – заткнул его Васин. – При чем тут «понимание», Плещеев?

– При всём! – отрезал Краснов. – Пустобрех ты, Васин, хоть и бригадир. Недаром, твои предки из «манси»! Эт значит, – болтливый ты человек! Умные слова не для твово разумения. Тяжко стало на буровой. Вот те нутро-то и крутит, что умный – разумный человек, – он кивнул на Егора, – в даль светлую заглядывает, а ты, Вась-Вась, всю свою жалкую жизнёнку на брюхе по грязи да перед начальством елозишь.

– Елозю?! – возмутился бригадир.

– Да. На брюхе. Легкая нефть закончилась, – продолжал мудрствовать Краснов, – тяжелую добывать надо тяжким трудом. Вооон ажно когда на другой стороне Оби все качалки встали. Всё отсосали, халявщики, да бросили. До сих жалеешь, что в 90-х в «Тыкос» тебя не взяли. Бабла б тогда с нашей землицы-то понакачал бы себе по карманам, кулак буржуйский.

– С нашей?! С нашей землицы?! – передразнил Васин. – Сам ты кулак!

– Да, с нашей! – грозно повторил Краснов. – Мои предки тут с Ермака Тимофеича прописались! Ты ж за легким баблом год как вернулся! Здрассте, мордассьте! Пожаловал! А уж, глядите, в бригадиры выбился! Задолиз!

– И пожаловал! – повысил голос раздраженный Васин. – Здесь мой дом!

– Вспомнил о доме, когда полы прохудились да крыша обвалилась, халявщик – пробурчал Краснов.

– Это я-то – халявщик?! – взвился Васин, но нарвался на тяжелый взгляд из-под густых бровей собеседника. Васин злился и готов был засветить зануде – бригадиру меж бровей.

– Подеритесь еще, буржуины! – прохрипел Игонин.

– Понятно… Одни вы тут все такие – радетели –старатели, бессребреники! – тихо возмутился Васин, поднялся, обиженный, вышел из вагончика, при этом выключил единственную лампочку под потолком.

– Свет вруби! – гаркнули ему во след.

– Каждая пипетка лезет в клизмы! – смело и звонко заявил в темноте Лёха. После выхода бригадира, чтоб не вызывать на себя гнев мелкого начальства.

– По правде сказать, запасная кубышка, со златом – серебром под кроватью, еще никому не вредила! – проворчал Краснов. – Эээх, жизнь моя – убогая сторонка!

– Темно, как у негра в… – неловко пошутил Игонин.

– Нравятся мне люди, которые везде побывали! – вставил свою старую заготовку неунывающий Лёха.

В темноте послышались смешки буровиков, возня. С грохотом опрокинулся табурет. Покатилась пустая жестяная кружка.

– Плещеев, ты все ж поясни народу. Зачем чужие могилы всю жизнь ворошить? – спросил невидимка Игонин. – Денег не заработаешь. А нищим?.. Какой смысл древние кости перетряхивать?

– Давай-ка последние вытряхну крохи

Из тощей сумы отошедшей эпохи.

Узнаю, вернувшись к былым временам,

Каким наши деды молились богам? – по памяти прочитал нараспев Егор.

– Никак наш помбур поэтом заделался? – удивился Игонин.

– Поэт Ругин написал.

– Врубите вы свет, трепачи! – рявкнул Краснов.

– Плещеев – новое светило. Избу всю бредом запуржило! – наконец, придумал собственный неловкий экспромт неугомонный Лёха.

Лампочка под потолком бытовки вновь родила огненного червячка. Вагончик наполнился тусклым желтым маревом. Буровики успокоились, смешали карты, начали новую партию.

– Завтра вечером праздник Огня у Черной55, напротив яхт-клуба, – сообщил Егор. – Ни с того, ни с сего власти вдруг устроили. Пойдет кто? Обещают гранд-спектакль и дармовое угощение.

Буровки не ответили. Лёха собирался сыграть на черной трефовой масти, в кои веки вдруг подвалившей ему во всей красе. Краснов задумал держать «вист»56. Играли по «десюньчику57». Но самые азартные проигрывали, бывало, весь немалый аванс буровика.

– С размахом празднество готовят! Может, юбилей города какой?! – не унимался заинтересованный Егор. – Дров на целую деревню завезли. Хантов в национальных одеждах пригласили. Шаман настоящий будет. Странно…

– Че странного?! Небось, начальство из Москвы пожаловало, – догадался пультовик Игонин. – Вот наши и стелются. Пас!

– Какого хрена ты пасуешь?! – возмутился Лёха. – У тя че, бубны перестали водиться?!

– Никогда не заткнетесь, шулерское ваше отродье! – прохрипел Краснов, давая понять: игра окончена. Он с негодованием сбросил свои карты на доску объявлений, покрывающую табурет. – Эх, такая масть попёрла! Черва! На загляденье! Всю игру обломали, пустобрёхи!

С ним согласился молчаливый его партнер – буровик с тяжелой фамилией Драганов. Мужик сумрачный, с серым, землянистым лицом. Хронически одинокий, оттого не понимающий для чего живет, для чего зарабатывает деньги, когда хочется по выходным только одного: напиться, забыться, вовремя опохмелиться, чтоб явиться на вахту, не подвести товарищей по буровой. Недовольный прерванной игрой, Драганов треснул кулаком по соседнему табурету с такой силой, но балагур Лёха подскочил, сидя, втянул голову в плечи. Мрачный Игонин судорожно сглотнул липкую слюну, чтоб не получить в морду за мухлёж, на чём его ловили товарищи регулярно. В этот раз пронесло.

Краснов и Драганов выбрались из бытовки в синеву подступающего вечера покурить в специально отведенном месте, схожем на бетонный бункер от бомбежки. Лёха завалился в грязных сапогах на спальный топчан, мечтательно закинул руки за голову и принялся легкомысленно насвистывать песенку из фильма «светлых» советских времен «Небесный тихоход» с Николаем Крючковым в главной роли: «Мы, друзья, – перелетные птицы…»