Измайловский маньяк

Настя прыснула со смеха, а Митя только покачал головой, скрывая улыбку.

Партия началась. Сергей быстро раскидывал карты и тут же, не стесняясь, заглядывал в руку Насти. Она хлопнула его по пальцам.

– Так нечестно!

– В любви и в дураке все средства хороши, – с важным видом ответил он.

– Это он тебе точно не скажет, – Настя кивнула на Митю. – У него всё по протоколу.

– Ха! – Сергей захохотал. – Да он, небось, если целует, то с рапортом после!

Настя захохотала так, что едва не уронила карты. Митя поднял бровь и процедил сухо:

– В протоколе так и запишем: «Попался с поличным».

– Ах ты, строгий майор! – театрально возмутился Сергей. – Вот так и проигрываю всё женщинам.

– Всегда проигрываешь? – Настя прищурилась.

– Если они красивые, – подмигнул он.

Она рассмеялась, а Митя всё же позволил себе едва заметную улыбку.

Игра затянулась. Сергей то жаловался, что «карты против него сговорились», то вставал и изображал театральный поклон Насте:

– Победительнице вечера!

Она смеялась до слёз, а он вздыхал:

– Вот так и в жизни: женщина всегда выигрывает, а я остаюсь дураком.

– Это потому что сам поддаёшься, – поддела его Настя.

– Поддаваться красивой женщине – не грех, – ответил он и снова подмигнул.

– Ты неисправим, – заметил Митя. – Но чертей в жёны я тебе всё равно не отдам.

– А мне и не надо чертей, – Сергей махнул рукой. – Я простого человеческого счастья хочу.

Настя рассмеялась ещё громче, и даже Митя впервые за вечер усмехнулся вслух.

Когда часы перевалили за три часа ночи, Сергей собрал карты, сунул колоду в карман и зевнул:

– Ладно, дети, разбегайтесь. Завтра снова в бой.

Дверь за ним захлопнулась. Комната снова погрузилась в тишину – но теперь она была не тяжёлой, а тёплой, с эхо недавнего смеха.

Настя подняла глаза на Митю. Его взгляд задержался на ней дольше, чем следовало, и на секунду ей показалось, что всё вернулось к тому моменту, который прервал стук. Но он только сказал:

– Поехали. Отвезу тебя.

Дорога домой прошла в молчании, но это молчание было уже не давящим, а мягким, почти интимным. Настя смотрела в окно, а в отражении видела его профиль – строгие скулы, сосредоточенные глаза. И думала, что к этому молчанию легко привыкнуть. Опасно привыкнуть.

Глава 23

Дома, оставшись одна, она долго не могла уснуть. Сидела на краю кровати, обняв колени, и снова видела тот силуэт в парке. Олений череп, чёрные рога – он стоял так явственно, что сердце до сих пор било в висках.

«Могло привидеться, – убеждала она себя. – Тень, дерево, усталость». Но чем больше она повторяла это, тем сильнее становилось чувство: кто-то наблюдает. И не отстанет.

Она несколько раз ловила себя на мысли – поднять трубку, позвонить Мите, рассказать. Но всякий раз останавливала рука. Он посмотрит с жалостью, решит, что у неё нервы сдали. Нет – лучше молчать. Пусть это будет её тайной.

К утру сон так и не пришёл. За окном серело, и Настасья слушала, как город медленно просыпается.

Под утро Москва оживала: у киосков стучали жалюзи, тянуло свежим хлебом и пылью. Возле остановки стояла палатка с пиратскими дисками – на картонных обложках криво напечатанные Алсу, Руки Вверх!, Britney Spears.

Два подростка спорили, чья кассета «панасоника» играет громче, и дерзко смеялись, заталкивая её в облупленный магнитофон.

Маршрутки одна за другой рычали на повороте, гремя музыкой «Русского радио». Рядом торчал рекламный щит «ИНТЕРНЕТ-КАФЕ – 30 руб/час», перекошенный после ночного дождя.

Москва в эти минуты была серой и шумной, но именно этой серостью казалась живой.

Утром Настасья встретилась с Митей во дворе отдела. Он выглядел мрачным, с папкой под мышкой.

– Поехали, – коротко сказал он. – Мне сказали, что что-то подозрительное видели в ту ночь.

Они прошли через тесный коридор, пахнущий пылью и дешёвым кофе. В комнате для опросов сидели двое постовых – один молодой, щёки ещё не успели покрыться щетиной, другой постарше, с усталым лицом.

Митя задавал вопросы ровно, сухо. Записывал фамилии, время дежурства, проверял отчёты. Настасья сидела рядом, делая вид, что ей положено здесь быть.

И вдруг младший постовой замялся, покосился на старшего и сказал:

– Тут ещё бабка прибегала утром… всё твердила, что видела мужика у подъезда. В длинном пальто и чёрной шляпе. Стоял, курил, смотрел. Сказала – чужой, раньше его тут не было.

Митя приподнял бровь:

– Адрес?

Старуха открыла дверь сразу – будто ждала. Квартира встретила запахом валерьянки и затхлых ковров. Она торопливо заговорила:

– Высокий был, худой, глаза… да я толком и не разглядела, тень одна. Но шляпа точно. Я ещё подумала: кто теперь в шляпах ходит? Стоял, как вкопанный, глядел на дом.

Она показывала дрожащими пальцами в сторону окна, словно фигура всё ещё там. Настасья поймала себя на том, что сердце бьётся чаще – слишком похоже на то, что она сама видела в парке.

– Он ждал кого-то, – продолжала женщина, – я чувствовала.

Когда они вышли, Митя сказал сухо:

– Очередные сказки. Старуха видит тени, а ты готова записывать каждую.

– А если нет? – упрямо бросила Настасья. – А если она и правда что-то заметила?

– Если. – Он пожал плечами. – Только кроме её слов – ничего. Ни следов, ни свидетелей. Проверим для отчётности, и всё.

Проверка ничего не дала: ни камер, ни соседей, которые могли подтвердить. Тупик.

Настасья шла рядом, сжимая блокнот. Перед глазами стояла старуха с её дрожащими руками и взглядом, будто за её спиной всё ещё кто-то стоит. Она понимала: для следствия это пустяк. Но чувство, что женщина говорила правду – о чём-то другом, неуловимом, – не отпускало.

Митя молчал. Только шаги его становились быстрее, будто он хотел уйти от её мыслей так же, как уходил от чьих-то расспросов. Настя поспешила за ним, решив не спорить – время вопросов ещё придёт.

Глава 24

Дежурка пахла холодным чаем и мокрой тряпкой. В коридоре глухо тикали часы, за стеной кто-то лениво печатал одним пальцем – шлёп, шлёп, шлёп.

Митя шёл быстро, слегка сутулясь, как будто хотел стать ниже ростом и прошмыгнуть мимо всех обязательных разговоров. Настасья поспевала рядом, держала рюкзак на одном плече и мысленно повторяла: «Не мешай. Просто смотри».

Кабинет встретил их прежней лампой и картой с булавками, но теперь к стене был прислонён белый щит с чёрными полосами – кто-то принёс импровизированную линейку для фотографий.

На столе лежали три папки, над которыми кропотливо склонился парень. Он поднял глаза, кивнул Мите, Настю отметил коротким, почти вежливым «здрасьте».

– Без протоколов не живём, – сухо сказал Митя, опускаясь в кресло. – Костя, что по отпечаткам с бутылки из квартиры Меркуловой?

– Четыре частичных, два пригодных. Один – муж, второй – неизвестный. Сверяем, – Костя подвигал к себе клавиатуру. – Плюс след обуви на влажном полу, сорок третий размер, протектор как у «Адидосов». Не исключено, что китайская реплика. Пол-Москвы в таких.

– Прелесть какая, – отозвался Митя. – Сергей Багратионович?

– Я тут, – Сергей вошёл с кружкой, на которой облупилась надпись «Лучший опер». – В морге подтвердили время смерти.

Сергей поставил кружку и, не глядя, добавил:

– Морг просит новые лампы, говорят, «на третий труп света не хватит».

– Передай моргу, чтобы пока хватило и нашего, – Митя потер переносицу. – Пиши: «ходатайство о замене освещения», приложим к прайсу на канцелярку. Всё равно не утвердят.

– Запишу, – Сергей ухмыльнулся. – Но для красоты текста добавлю: «в связи с сезонным ростом смертности».

Костя хмыкнул. Настя почувствовала, как неприятно кольнуло изнутри – эта лёгкость рядом со словом «смертность».

Она опустила взгляд на карту: булавки складывались в незаметную диагональ, тянулись от парка к реке и дальше, к старому рынку.

– Можно? – она шагнула к стене. – Если соединить вот эти точки… – провела пальцем – …получится, что третий сектор пустой. Как дыра. Может, он там живёт? Или там его «чистая» зона?

Сергей моргнул, потом почесал висок.

– А журналистка не только карты считать умеет, – проговорил он. – Майор?

Митя поднялся, подошёл ближе, встал рядом так близко, что Настя почувствовала его тепло. Взгляд у него стал внимательным, собранным.

– Не исключено, – сказал он медленно. – Костя, проверь адреса: разрывы связей, отключения света, жалобы на шум. Сергей, пробеги по нашему любимому рынку, поговори с грузчиками. Только чтобы без цирка.

– Цирк – это когда мы шли втроём в морг обсуждать лампы, – буркнул Сергей и, отвесив мини-поклон Насте, скрылся в коридоре.

Они остались втроём. Костя печатал – теперь быстро, двумя руками. Митя молча переставил булавку на сантиметр ниже – чистый, почти женский жест педантичности – и сел, словно поставил внутреннюю точку.

– Ты нормально? – спросил он, не поднимая глаз.

– Да, – соврала она. На самом деле в горле стоял ком, а пальцы ещё помнили рельеф булавки: гладкая головка, тонкий стержень – как укол от прививки, только от нее не становишься защищённой.

– Тогда слушай, – сказал он и протянул ей лист с таблицей. – Что пишут по СМИ. И что – пока нельзя.

Она прочла. Калечащая механика: фамилии, датировки, «нельзя, потому что» и «позже, когда согласуем». Её журналистская часть протестовала, но другая – та, которая за последние дни увидела слишком много – молчала и кивала.

Дверь приоткрылась. В просвет просунулась рука со стаканчиками кофе.

– Я клянусь, я не играю в карты, – сообщил Сергей. – Я мир налаживаю. Вот вам кофе, а мне – доброе слово.

– Пиши сам себе благодарность в объяснительной, – бросил Митя без злости. – И забери с кухни сахар: Костя опять посыпал протоколы.

– Один раз! – возмутился Костя. – И это была сахарная пудра.

Смех получился коротким, но тёплым. Настя поймала себя на том, что улыбается. Она смотрела, как мужчины двигаются между столом, картой и дверью, перебрасываясь короткими репликами, и понимала: это – их мир. Суровый, на сухарях и сарказме, без белых скатертей, зато с ощущением плеча. И в этот мир её – странным образом – впустили.

Глава 25

Ближе к двум ночи кабинет опустел. Костя умчался в лабораторию, Сергей ушёл «налаживать мир» с моргом. Митя задержался у карты, подвинул ещё одну булавку, будто надавил в нужном месте.

– Поехали, – сказал он наконец.

– Домой? – уточнила она.

– Куда же ещё. Завтра – снова здесь.

Они вышли в пустой коридор. Свет мигнул, как в фильме, но не погас. Митя на секунду положил ладонь ей на спину – чуть-чуть, строго по-деловому – и убрал так же быстро, будто ничего не было.

«Опасно привыкнуть», – подумала Настя и почти улыбнулась.

В машине они молчали. Только когда подъехали к её подъезду, он коротко сказал:

– Спасибо за карту.

– За булавку? – она подняла бровь.

– За дыру. Мы бы прошли мимо.

Она вышла, и ему даже не пришлось добавлять своё привычное «не делай глупостей». Эта ночь и так научила её, что глупости иногда – это не рваться вперёд, а остаться и слушать.

День принёс сообщения. Сергей писал: «На рынке слишком тихо. Товар гоняют без накладных, пацаны косо смотрят – явно чего-то ждут». Костя прислал сухое: «Отпечаток № 2 не из базы. Протектор совпадает с дешёвой линейкой кроссов. Радиус – весь город».

Через час они снова сидели под лампой. На карте появилась ещё одна нитка – теперь тонкая, как венозный рисунок. Митя говорил коротко, без интонаций, но в паузах Настасья слышала: он двигается ровно, как метроном, чтобы никого не потерять. И себя тоже.

– Значит так. Завтр днём мы с тобой в парк. Вечером – вернёмся к рынку: проверить то, что зацепил Сергей. А ночью – то место на диагонали. Может быть кого оттыщем.

– А если никого? – спросила Настя.

– Тогда будем ломать не диагональ, а круг, – ответил он. – Не упрись в форму – теряешь суть.

Это звучало почти как житейская мудрость, но в его голосе не было ни капли назидательности. И от этого – работало.

К обеду пришёл Багратионович. Глаза смеялись, но в уголках залёг недосып.

– Ну что, дети мои логические, – он шлёпнул на стол пончики в пакете. – Пока вы тут ниточки рисуете, я нашёл синие следы от краски на воротах у рынка. Кто-то недавно перекрашивал, а потом – вляпался. Синие полосы – на рукавах двух грузчиков. Те делают вид, что им всё равно. Но я им не верю.

– Синие к этой истории не клеятся, – отозвался Митя.

– Всё это клеится к уму, – вздохнул Сергей. – А ум прячется там, где грязнее всего.

– Едем, – сказал Митя.

Настасья уже тянулась за курткой, но он покачал головой:

– Ты – в редакцию. Скажи Артуру: пусть готовит «общественный интерес». Не называя имён. И не лезь никуда одна.

Она открыла рот, чтобы возразить, и закрыла. Он был прав – и это бесило, и успокаивало одновременно.

Глава 26

Вечером в отделении пахло варёной гречкой. Дежурный смотрел старый боевик с выключенным звуком, угадывая реплики по губам и сам их дублируя.

Настасья сидела у окна, поджав под себя ногу, и листала выцветшие газетные вырезки – всё о сектах, о «чудесах» и «исцелениях», о людях, которые слишком хотели верить. За стеклом темнело быстро, как всегда зимой, хотя календарь показывал июль. Просто в этом здании солнцу было запрещено задерживаться.

Митя вернулся около девяти. На куртке – чужая пыль, на рукавах – крошечные синеватые точки, будто краска с ворот, о которых говорил Сергей, нашла себе новую ткань.

– Ну? – спросила она. – Нашли?

– Нашли, – ответил он коротко. – Не то, что хотели. Но то, что надо. – Помолчал. – Пойдём.

Она пошла за ним, как тогда, первым вечером. В его кабинете было темнее обычного: лампа отбрасывала маленький круг света, как пятно от фар в тумане. Он снял куртку, повесил на крючок, постоял спиной к ней – долго, тише, чем нужно.

– Сергей сказал мне кое-что, – начала Настя осторожно. – Про тебя.

– Он много чего говорит, – отозвался Митя, не оборачиваясь.

– Он сказал… – она запнулась, подбирая нейтральные слова, – что ты однажды «замолчал» на операции. И из-за этого… вышло плохо.

Он обернулся. Глаза – не злые. Скорее – усталые.

– «Замолчал», – повторил он. – Хорошее слово. Красивое. Как будто было что сказать, и я отказался.

– А было?

Он сел, жестом предложил ей стул напротив, но сам остался стоять, опершись ладонями о край стола. От этого движения рубашка натянулась на плечах, и она увидела в нём не силу – привычку держать вес.

– Было, – сказал он наконец. – Надо было сказать: «Стоп». Тогда, в подъезде. Парень держал нож у горла женщины. Мы – лестницей вниз, они – наверху. Услышал малыша в квартире – плачет. И мне показалось: сейчас – если мы будем говорить – он сорвётся. Я дал знак – тихо, жестом. Сергей хотел «разговаривать». Я – нет. Мы пошли жёстко. Женщину спасли. Ребёнок – тоже. Парень… – он опустил взгляд, – парень умер. Мы его уронили. Он ударился затылком.

Настя молчала. Комната шумела тишиной – так бывает, когда за стеной громко смеются, а тебе кажется, что от звука падает штукатурка.

– Потом было расследование, – продолжил Митя. – «Можно ли было иначе». «Кто подал знак». «Почему не говорили». И на все эти «почему» у меня был один ответ: я тогда верил, что это единственно верный ход. И теперь верю. Но – не сплю иногда. И когда вижу нож у горла – у меня внутри всё дубеет. Поэтому я… молчу. Чтобы не дрогнул голос. – Он слегка усмехнулся. – Багратионович называет это «замолчал». Пускай. Лишь бы остальные жили.

– Ты правильно сделал, – сказала она тихо.

– Может, – он пожал плечами. – А может – просто сделал. В нашей работе редко бывает «правильно».

Он замолчал. И это молчание было не стеной – крышей. Под которой можно переждать дождь.

Настя вдруг вспомнила: тот дипломат в ресторане, с безупречной речью и уверенной улыбкой. Она тогда удивилась, почему Митя, учившийся с ним на одном курсе, оказался здесь – в этой дежурке, среди булавок и карт.

– Скажи… – тихо спросила она. – Почему он – там, в министерстве, а ты здесь?

Митя усмехнулся уголком губ:

– Наверное, потому что я хуже умею улыбаться.

Она качнула головой:

– Нет. Потому что ты настоящий. И самый лучший из всех, кого я знаю.

Слова вырвались неожиданно даже для неё самой, и она осеклась. Но Митя только посмотрел на неё – и впервые за долгое время улыбнулся по-настоящему.

Она хотела сказать, как её тянет к нему, как смешит и ранит его улыбка, когда она запаздывает на полсекунды.

Но вместо этого она спросила. Ей хотелось знать – есть ли у него за спиной та жизнь, о которой он никогда не говорит. Женщина, которая смогла бы вынести его молчание:

– У тебя есть кто-то?

– Был, – ответил он просто. – Но мы быстро поняли, что не подходим. Она ушла первой. Я – не удерживал.

– Жестоко, – сказала она.

– Честно, – поправил он.

Они стояли по разные стороны стола, как два берега, и вода между ними была тёмной, но не холодной. Настя впервые увидела, что за камнем его молчания – не пустота. Там – человек, который выбрал молчать, чтобы не сорваться. И который теперь учится говорить – по одному слову.

– Спасибо, что сказал, – произнесла она.

– Спасибо, что поняла, – отозвался он.

Он поднял руку – как тогда, у карты – и плавно, уверенно сдвинул невидимую булавку на миллиметр. Ей показалось, что он прикасается не к воздуху – к ней. И это было не страшно.

За дверью хмыкнул дежурный, дверца шкафа скрипнула, кто-то чихнул. Мир продолжал жить своей дешёвой, будничной жизнью.

– Пойдём, – сказал Митя. – Надо тебя отвезти.

– Ты всегда отвозишь, – улыбнулась она.

– Потому что у нас пока нет рапорта, – он позволил себе самую короткую, почти невидимую шутку. – А в рапорте должно быть: «Доставил».

Они вышли в коридор. Свет на секунду опять мигнул – и снова выдержал. На улице пахло лопухами и бензином, лето притворялось прохладой.

Митя открыл ей дверь машины. Она села и, пока он обходил капот, подумала, что если когда-нибудь этот человек перестанет быть стеной – он станет крышей. И под этой крышей будет тихо.

Дорога до её дома как будто стала меньше. В салоне они молчали – и это молчание теперь было их общим языком.

– Спокойной, – сказал он, когда она уже взялась за ручку.

– И тебе, – ответила она. – И… – скомкала, – спасибо.

– За что?

– За то, что живёшь.

Он кивнул так, будто это – рабочая информация. Машина уехала. Она стояла у подъезда и слушала, как сердце возвращается на место.

Вверху, на чёрном небе, мигнула самолётная точка.

«Правильно/неправильно», – подумала она. – «Иногда это просто – сделал». И, повернув ключ в замке, поняла, что её собственная тишина впервые за долгое время не пугает.

Когда она добралась до квартиры и только опустилась на диван, телефон зазвонил. На экране высветилось имя, которое она не видела уже несколько месяцев – «Ира универ».

– Настя! – раздался радостный голос. – Прости, что поздно. Ты совсем пропала. Я думала, ты уже забыла старых друзей.

Настасья сжала трубку. Ей хотелось ответить: «Я хожу по трупам и разговариваю со следователями, мне не до посиделок». Но вместо этого выдавила:

– Привет… да, работа, завал.

– Работа-работа, – весело перебила Ира. – А у нас девчонки собираются на выходных. Вино, сериалы, болтовня, всё как раньше. Приходи, а?

Настасья слушала её смех, и в груди расползалось странное ощущение. Как будто за одной дверью – уютный мир, где всё просто: учёба, подружки, глупые разговоры. А за другой – её новый мир, в котором рога мелькают в парке, а рядом падают мёртвые.

– Я постараюсь, – сказала она тихо. – Правда.

– Вот и отлично! – подруга ещё что-то рассказывала про нового парня, но Настасья почти не слушала. Смотрела в тёмное окно, где отражалось её лицо.

Разговор закончился, и тишина вернулась так резко, что стало ещё холоднее. Настасья поняла: она уже не принадлежит тому прошлому, где есть вечеринки, лёгкие шутки и разговоры о сериалах.

Глава 27

На следующее утро они подъехали к месту, где убили Галину. Всё уже выглядело так, будто ничего не случилось: свежие полосы от метлы, мусор аккуратно сгребён в кучу.

– Быстро работают, – хмуро сказал Митя, осматриваясь.

– Или слишком быстро, – заметила Настя. – Словно и не было крови.

– Была, – коротко ответил он. – Только теперь это знают только мы.

Они ещё раз обвели глазами парк и двинулись дальше.

Они подъехали к шестнадцатиэтажке, где жила Галина. Дом был типовой – два подъезда, серые панели, облупленная плитка у входа, ржавый мусоропровод, запах пыли и старой краски в воздухе.

Возле подъезда сидели две бабули в цветастых халатах. Одна держала сетку с картошкой, другая – вязанку петрушки в целлофановом пакете. Они негромко перешёптывались, но, завидев Митю и Настасью, осеклись. Взгляды сразу скользнули на его строгую походку и холодное выражение лица.

– Милиция… – пробормотала одна и прикусила губу.

Настасья уловила это и улыбнулась, стараясь смягчить атмосферу.

– Мы по поводу Галины Меркуловой, – сказала она тихо.

Бабушки переглянулись. Сначала в глазах мелькнула настороженность, но потом одна из них, та, что с картошкой, чуть подалась вперёд:

– Я вас видела раньше, девушка. Ты из газеты, верно?

Настасья кивнула.

– Я пишу, да. Но хочу разобраться.

Эта простая фраза словно сломала барьер. Бабуля вздохнула, поправила платок и заговорила, уже не так осторожно:

– Не верю я, что это её муж. Он хоть и пил, но не до такого. Да и зачем ему в парк её тащить? Дома, если что… – она замахала рукой. – А любовник? Тоже сомнительно. Мужчина-то видный был, ухоженный, не такой, чтобы за углом душить.

Вторая фыркнула, но быстро добавила:

– Всё как-то нелепо. Словно кто-то хочет, чтобы мы все подумали: муж виноват.

Настасья заметила, как Митя напрягся – такие слова совпадали с его собственными мыслями.

Тут первая бабуля наклонилась ближе и понизила голос:

– У меня ключ от её квартиры есть. Галинка сама дала, «на всякий случай». Если вы и правда хотите разобраться… возьмите.

Она достала из кармана халата старую брелоку с одним-единственным ключом и протянула Настасье.