Птичий отель

Конечно же Ноэми любила Тимми, но ей было всего девятнадцать и она была жизнелюбивой девушкой. Ноэми не только помогала Лейле выучить слова песен Эдит Пиаф, но и украсила декупажем пару комодов. Еще она шила для церковной распродажи чехлы «Южная красавица», а на вырученные деньги покупала в «Эй энд Пи»[85] единственный сорт сыра, хотя бы отдаленно напоминавший ей французский камамбер. По вечерам она скручивала ковер в гостиной и, пока не раздалась, надевала свое платье в горошек и учила Лейлу танцевать, как девушки из «Фоли-Бержер»[86].

Когда Ноэми приехала в Небраску, то была на шестнадцатой неделе беременности (вычислить несложно, зная, сколько дней длился ее с Тимми роман).

Шли недели, животик у Ноэми рос, и потребовалась более просторная одежда. Отец был готов отдать ей один из рабочих комбинезонов, но как-никак Ноэми была парижанкой, пусть даже и бедной. Так что она не могла себе позволить выйти на люди в комбинезоне.

Тогда Лейла купила ткань, лекало, и вдвоем девушки сшили три платья свободного покроя. (Как уточнила Лейла, в гардеробе каждой уважающей себя женщины должно быть не менее трех платьев. Именно столько платьев она и принесла мне, когда я объявилась в «Йороне».)

Через два месяца отец Лейлы собрал семейный совет, чтобы обсудить денежный вопрос. Сезон выдался одним из самых неудачных, а количество ртов увеличилось, да еще ребенок скоро родится.

– Я не могу требовать, чтобы ты впряглась в работу на целый день, – объяснял отец Ноэми через Лейлу, которая худо-бедно, но смогла перевести его слова. – Но мы с Эвелин (так звали мать Лейлы) подумали, что неплохо все же внести хоть какую-то лепту. Пусть это будет несколько долларов в месяц, но и они пригодятся.

– Ля лепту? – переспросила Ноэми и вопросительно посмотрела на Лейлу. Та растерялась, не зная, как это перевести.

– Может, у тебя имеется особенный талант, – спросил отец, – и ты с его помощью сможешь заработать немного деньжонок?

И такой талант у Ноэми имелся. Прежде она не рассказывала о нем, но теперь самое время. Она умела готовить макаруны.

– В смысле? – не поняла Эмили. – Ты про макароны или макрель?

– Макаруны. Je pourrais les vendre[87], – сказала Ноэми.

В тот же день Лейла с Ноэми отправились в бакалейную лавку. Для осуществления проекта нужно было купить не такие уж дешевые ингредиенты, но девушки уверили отца, что макаруны будут скупать как горячие пирожки и деньги потекут рекой.

На следующий день была суббота, в школе выходной. Ноэми, которая обычно поздно вставала (одна из многих ее черт, раздражавшая взрослых), проснулась ни свет ни заря и взялась за дело. Для начала она разложила на столе все ингредиенты: масло, муку, сливки, пищевые красители, сахарную пудру и яйца.

Оказывается, мать Ноэми славилась своими макарунами. Она умерла, когда девочке было девять, но успела научить ее, как взбивать сливки и яйца до необыкновенной воздушности. Народ даже из Парижа приезжал, чтобы купить эти макаруны у мамы Ноэми. А теперь, дай бог, потянутся покупатели со всей Небраски.

К половине третьего девушки напекли около сотни кругляшек – розовых, голубых, зеленых, сиреневых и желтых. Ноэми собрала пирожное и взялась его пробовать. Закрыв глаза, она откусила кусочек – снаружи хрусткий, а внутри кремовый. Когда она начала жевать, в каждом глазу ее собралось по слезинке. Слезинки стекли по щекам Ноэми.

Конечно же, печенье получилось вкусное, но плакала она по другой причине. Для Ноэми это был вкус Парижа ее безмятежной юности, Парижа с его прекрасным сыром, Парижа, когда она еще влезала в платье в горошек. Это было как возвращение на родину, к себе домой.

Она бы и еще поплакала – по своему Тимми и всему остальному, – но нужно было действовать. Такое пирожное лучше есть свежим.

За неимением другой упаковки девушки сложили макаруны в коробки, где бабушка хранила скидочные купоны. Купоны перекочевали в буфет. Подхватив товар, девушки отправились торговать.

Ноэми предложила цену по три доллара за десяток макарун: ведь это не просто очень вкусное пирожное – такого не найти на всем Среднем Западе. Лейла предложила понизить цену. Для сравнения: пачка «Орео» или «Инжир Ньютонс» стоила меньше пятидесяти центов.

«Орео»? «Инжир Ньютонс»? Нет, Лейла просто ничего не понимает! Это же макаруны! Разве может стоить пятьдесят центов выпечка, вкус которой уносит тебя через океан, к берегам Сены? Ну, если, конечно, человек действительно хочет унестись через океан. Жители городка Эззампшен (все, кроме Лейлы) не хотели никуда уноситься.

И вот эта странная парочка – девочка девяти лет и ее французская девятнадцатилетняя тетушка на сносях – сложила коробки в большую корзину и занялась подомовым обходом, предлагая купить свое необыкновенное пирожное. Пять штук купила женщина, чей медовый месяц с ныне покойным мужем давным-давно прошел не где-нибудь, а в Париже. И еще пара человек попросили по паре пирожных на пробу.

Домой Лейла с Ноэми вернулись с выручкой в один доллар пятьдесят центов и девяносто пятью вкуснейшими, пастельной расцветки макарунами.

На этом их бизнес закончился. Что не отвратило Ноэми с Лейлой от самих макарун. Если отец пребывал в хорошем расположении духа, а бабушка не запекала в духовке что-то путное вроде жаркого с тунцом или риса с консервированным мясом, Лейла с Ноэми могли испечь порцию макарун – для собственного удовольствия.

В один из зимних дней, когда живот Ноэми уже еле помещался в самом широком из сшитых для нее платьев, она сказала Лейле:

– Когда-нибудь мы съездим с тобой в Париж и я отведу тебя в свою самую любимую pâtisserie[88]. Мы закажем себе эспрессо и целую тарелку макарун. – В ее мечтах почему-то совершенно отсутствовал ребенок.

Да, а потом они отправятся к Эйфелевой башне, а потом в Лувр, где обязательно посмотрят на любимые картины бабушки Лейлы – те самые, про балерин. Лейла к тому времени будет бегло говорить по-французски – вон как у нее уже хорошо получается. И еще они сядут на велосипеды и покатаются вдоль канала Сен-Мартен.

Ребенок родился в январе: стояли такие морозы, что Эмили засунула под пальто Ноэми пару горячих вареных картофелин, чтобы более или менее комфортно доехать до больницы. Все думали, что Ноэми назовет сына Тимми, но она назвала его Джеймсом – в честь Джимми Стюарта.

В конце следующего лета, на курсах по фотографии (неважно, что никакого фотоаппарата у Ноэми не было, зато туда ходило много мужчин) Ноэми познакомилась с очень приличным человеком, торговцем библиями Марвином. Через пару месяцев они обручились, а еще через пару месяцев поженились. Марвин усыновил Джеймса, и втроем они переехали в Учиту. Ноэми подарила Лейле красный кожаный пояс и записала на французском рецепт макарун – чтобы Лейла не забыла, но она и так бы не забыла.

Следующей весной 4-H[89] организовали конкурс на лучшую выпечку, и макаруны Лейлы получили первый приз. Потом местная группа «Молодежное служение» занялась сбором средств по борьбе с полиомиелитом. Тематикой кампании был «Веселый Париж», и Лейлу подрядили печь макаруны.

Когда Лейле исполнилось восемнадцать (она едва окончила школу), Эмили увидела в газете объявление, что зерновая компания «Пилсбери» устраивает конкурс на лучшую выпечку. Финалисты полетят в Нью-Йорк, где их разместят в гостинице «Уолдорф Астория». В Нью-Йорке пройдут национальные соревнования, а главный приз составит пять тысяч долларов.

Так, благодаря своим макарунам, Лейла очутилась в Нью-Йорке, поднялась на самый верх Эмпайр-стейт-билдинг и покаталась на метро. Не Париж, конечно, но тоже неплохо.

Первый приз Лейла не получила – наверное потому (хотя устроителям конкурса она не могла такого сказать), что мука «Пилсбери» оказалась более низкого качества, чем миндальная мука – необходимое условие в рецепте Ноэми. Лейла заняла второе место, которое давало право на получение многолетних запасов муки «Пилсбери», плюс семьсот пятьдесят долларов призовых денег. На муку Лейле было плевать, чего не скажешь про бабушку с мамой, но вот деньги позволили ей попасть в Париж.

На этом этапе рассказа Лейлы мы уже доели приготовленные Марией камаронес с рисом и манговое парфе. Я все ждала того самого поворотного момента в приключениях Лейлы, приведшего ее к озеру Ла Пас. И еще я была ей очень благодарна, что помогла мне переключиться с грустных мыслей про Ленни и Арло.

Лейла не знала в Париже ни единой живой души. (Ноэми к тому времени родила еще двоих сыновей и жила с Марвином в Канзасе.) На левом берегу она сняла меблированную комнату, следующим утром прошлась вдоль Сены и отыскала тот самый мост с фотографии, которая до сих пор лежала у нее в бумажнике. Потом она занялась поиском работы в пекарнях. Говорила всем, что специализируется в приготовлении макарун, но в таком качестве ее, американку, никто серьезно не воспринимал. И тогда Лейла купила все необходимые ингредиенты и вечером напекла порцию макарун – все строго по рецепту Ноэми. На следующий день она отправилась к хозяину самой первой пекарни, давшей ей от ворот поворот. Он сразу же вцепился в Лейлу руками и ногами.

Лейла работала на кухне: взбивала сливки с пищевым красителем и выкладывала заготовки на противень. Прошло два года. Как-то ее коллега Энни приболела, и хозяин поставил Лейлу за прилавок.

Вошел посетитель. Он хотел купить два фисташковых макаруна. Один – с фундуком. И один лимонный. Из-под мышки у него торчал зачитанный томик Рембо в переводе на английский.

Все утро он просидел в углу за единственным столиком, попивая кофе, покуривая сигареты и потчуя себя макарунами. Три раза Лейла спрашивала, не желает ли он еще кофе, и он соглашался. И принесите еще макарун, пожалуйста. Судя по книжке, которую он читал, Лейла понимала, что могла бы обращаться к нему и на английском, но французский ей нравился больше.

Допив кофе, мужчина собрался уходить, но сначала подошел к Лейле.

– Могу я пригласить вас на бокал вина? – спросил он. Лейла ответила, что освобождается только через три часа, а он сказал, что подождет. И снова сел в уголке, продолжив читать Рембо.

Тут из служебного помещения вышла Арлетт, буквально на грани обморока.

– Ты видела?

– Кого?

– Ну, мужика за столиком. Который с книжкой. Это ж Марлон Брандо.

Лейла не часто ходила в кино, поэтому не узнала актера.

Он сводил ее в кафе за углом: они устроились за дальним столиком, но Брандо все равно узнали. Оказывается, он, как и Лейла, вырос в Небраске. Потом они до ночи гуляли по Парижу, после чего пришли в гостиницу, где он остановился. Ни в какое сравнение с ее меблированной комнатой. Он заказал в номер вино и закуски.

Всю неделю лили дожди, и сколько бы они ни пили красного вина, все равно мерзли, согреваясь лишь теплом собственных тел, часами не вылезая из постели.

На шестой день знакомства Марлон Брандо сказал Лейле, что хотел бы купить участок земли где-нибудь подальше от людских глаз. На съемочной площадке кто-то рассказал ему о поездке на озеро возле вулкана. Это где-то южнее экватора. Так вот: Марлон Брандо хотел бы взглянуть на это место – он летит туда завтра утром на личном самолете.

– Останься я Париже, совсем растолстею на твоем печенье, – сказал он Лейле. – Не хочешь полететь вместе со мной?

И Лейла вспомнила про Ноэми, которая жила теперь со своим торговцем библиями в Канзасе, обстирывала детей и развешивала их пеленки во дворе дома. Ноэми, которая хранила на тумбочке возле кровати стопки журналов и каждый год на 20 мая, в день рождения Джимми Стюарта, отсылала ему открытку. Да если б сам Марлон Брандо предложил ей улететь неважно куда, она бы ни секунды не сомневалась.

А вот Лейла сомневалась. Она только что обзавелась новым матрасом, синим чайником и желтым кувшином. У нее была работа, а еще берет, купив который она почти сразу поняла, что в Париже береты носят только туристы.

В конце концов она согласилась улететь со своим знаменитым любовником. С собой она взяла небольшую дорожную сумку, уложив туда пару любимых книжек и три платья. Когда они пролетали над Тихим океаном, Марлон Брандо подарил ей кольцо с большим бриллиантом.

К концу недели все закончилось.

– Марлон, конечно, обладал некоторой привлекательностью, – сказала Лейла, – но он не стал моей большой любовью.

Когда самолет приземлился на кукурузном поле недалеко от Эсперансы, Лейла вдруг почувствовала себя дома. Прежде такую лазурную и прозрачную воду она видела только в бассейне, а тут было целое озеро. Воздух полнился густым ароматом жасмина, гардений и таким невообразимым щебетом птиц, словно Лейлу поместили внутрь диснеевского мультфильма. К ней сразу же подбежали ребятишки (ох, по себе знаю, как это разрывает сердце), предлагая купить у них кардамоновый шоколад либо матерчатую сумку или ожерелье. В этих местах никто и знать не знал, кем был ее любовник: маленькие мальчишки просто бежали за ними, исполняя на ходу колесо.

А потом она увидела вулкан.

– Доживи я до ста лет, – задумчиво сказала Лейла (хотя по выражению ее лица было понятно, что на это она даже не рассчитывает), – мне все равно никогда не надоест смотреть, как он нависает над озером, нахлобучив на макушку шапочку из облака.

Через два дня после того, как Марлон Брандо привез Лейлу к Лаго Ла Пас, он уже передумал покупать тут землю, намереваясь поискать что-то подходящее на островах Французской Полинезии. Он полагал, что Лейла полетит с ним. Но она отказалась.

– Я влюбилась. Но только не в мужчину, а в озеро, и в вулкан, и в саму деревушку.

На тот момент в Эсперансе проживали лишь крестьяне майя, несколько ткачей, горстка миссионеров и парочка американских монашенок. Распрощавшись с Марлоном Брандо, Лейла сняла комнату за доллар в сутки. На третий день, уже оставшись одна, она купалась в озере и заприметила очень красивый участок дикой земли с саманным домиком на берегу, возле которого была воткнута табличка «Продается». И кругом – ни души, одни только птицы.

Лейле тогда было двадцать восемь лет. У нее еще оставалось пятьсот двадцать пять долларов призовых денег, а земля возле озера стоила пятьсот.

Оформив все положенные бумаги и став владелицей земли, она начала возделывать там сад.

– Самое забавное, что мне больше не хотелось в Париж, – сказала она.

15. Без обратного адреса

На третий день пребывания в «Йороне» я проснулась с мыслями о Розе, Эде и двух сестрах Ленни – Ракели и Мириам. Как бы я ни противилась, но они считали меня членом своей семьи. И, возможно, даже полюбили меня.

Как и я, Роза с Эдом потеряли сына. Да еще и внука. Может, на фоне такой огромной потери мое исчезновение было для них совсем небольшим огорчением, но меня мучила мысль, что я ушла не попрощавшись.

И вот, усевшись за стол из авокадо и поглядывая через окно на вулкан, я села писать письмо родителям Ленни.

Оно заняло не больше страницы. Мне хотелось сказать им спасибо за их доброту и за то, что у меня в жизни был Арло. Мне хотелось сказать им, что они замечательные родители и что Ленни очень любил их.

«Простите, что я даже не попрощалась с вами, – писала я. – Я просто не знала, что сказать. Мне нужно было убежать от всего, что напоминало бы мне о Ленни и Арло. Но обидеть вас я никак не хотела».

Я и сама знала, каково это, когда любимый человек уходит, не сказав последнее прости. И считала неправильным так поступать с другими.

Больше я ничего им не написала. Ни про автобус, ни про самолет, ни про лодку или что теперь я живу на берегу лазурного озера с видом на вулкан, а за окном над кустами тунбергии летают колибри, а в душе зияет дыра, которую ничем невозможно заполнить.

Роза поймет по штемпелю, что я нахожусь в другой стране, тем не менее я не оставила им обратного адреса.

Я не стала писать «до встречи», потому что это было бы неправдой. Я просто поблагодарила их за Ленни и за нашего с ним ребенка, которого мы собирались вместе растить. «Надеюсь, вы сможете простить меня». И ни слова больше.

16. Пояс с бисерной вышивкой

Мария с Луисом нанялись в «Йорону» почти сразу после того, как Лейла купила эту землю. На тот момент они были молоды. А теперь постарели.

Луис по-прежнему целыми днями выполнял тяжелую физическую работу: латал подпорные стенки, мешал раствор, забирался по шаткой стремянке, чтобы постричь ветки у мексиканской сливы, ухаживал за садом. Работал он медленно и с натугой – видно, спина болела. Мария по-прежнему хлопотала на кухне, и хотя приготовленные ей блюда неизменно обладали превосходным вкусом, она уже не была так расторопна – например, долго возилась, чтобы почистить манго или измельчить чеснок.

Сын их, Элмер, был на подхвате, но, будучи подростком, постоянно на что-то отвлекался, особенно на Мирабель, помощницу Марии. Мирабель убиралась в комнатах, стирала, а вечером взбивала для меня свой фирменный напиток из кокосового молока и свежих фруктов с добавлением приправ (возможно, кардамона и имбиря). Уж сколько постояльцев умоляли ее раскрыть рецепт, но Мирабель лишь с улыбкой качала головой. «Никакого рецепта и нет вовсе. Каждый раз я все делаю по настроению».

Так же как и Элмер, Мирабель работала на Лейлу с самого детства – лет, кажется, с десяти: именно тогда умерла ее мать, и она попросилась к Лейле на работу. Сейчас ей было пятнадцать, и она обладала неземной красотой. Медовая кожа, огромные карие глаза, в которых светился незаурядный ум.

Мирабель носила длинную косу с лентой, цвет которой зависел от ее настроения, и традиционную для этих мест юбку из домотканого полотна, перехваченную поясом. Большинство девушек довольствовались однотонными поясами с незамысловатой вышивкой, но Мирабель, используя бисер, вышила цветы белокрыльника, орхидеи и птичек колибри. И вся эта красота играла на солнце при каждом ее движении. Когда я выразила восхищение поясом, девушка призналась, что трудилась над ним больше года.

Глядя, как она работает – быстро, расторопно, при этом без излишней суеты и с огромным старанием, я понимала, почему эта девушка вызывает такое восхищение. Но кто был буквально сражен ее красотой, так это Элмер. Всякий раз, когда Мирабель оказывалась в его поле зрения – меняла ли белье в комнатах, развешивала ли стирку или выбивала ковры, – Элмер сразу же замирал и глядел только на нее. Он по большей части молчал, но порой, когда Мирабель проходила мимо него на кухне или в саду, я слышала, как из груди его вырывается протяжный вздох, после чего он снова возвращался к своей работе.

Мне казалось чистым безумием, что, не имея в доме никаких других постояльцев, кроме меня, Лейла продолжала держать возле себя четырех помощников, которые, как и прежде, убирались в незаселенных комнатах и готовили замечательную еду только для нас двоих. Впрочем, я с самого начала понимала, что Лейла не из тех, кто станет заморачиваться сведением дебета с кредитом. Просто меньше всего на свете ей хотелось подводить людей, настолько ей преданных.

В доме Лейлы со мной начали происходить чудесные метаморфозы. Да, горе въелось в меня очень глубоко, но тем не менее я чувствовала, как постепенно оживаю. Мое одеревеневшее тело стало откликаться на солнце, ласкающее кожу, на хорошую еду или даже такие простые вещи, как запах свежевыжатого сока, стакан которого каждое утро ставила передо мной Мирабель. А к вечеру, глядя, как солнце садится за вулкан, я ждала, когда девушка принесет мне свой волшебный эликсир. После чего подавался восхитительный ужин.

Во время наших вечерних трапез Лейла рассказывала много разных историй о постояльцах, побывавших в «Йороне» на протяжении многих десятилетий. Не знаю почему, но ей было важно передать все свои наблюдения и, что самое главное, – знания.

– А однажды… – говорила она, когда мы собирались отведать тамале[90], а может быть, гватемальское рагу[91] или рыбу с приправами из трав, о которых прежде я и слыхом не слыхивала, – и начинала очередной рассказ.

– Приезжие иностранцы зачастую пытаются нажиться на местной культуре, – говорила мне Лейла. – Иногда у них это очень даже ловко получается, правда, в их интерпретации пропадает вся первозданная красота.

В один из таких вечеров Лейла поведала о женщине, назвавшейся Ариадной. Она приехала сюда изучать местный текстиль. Заселившись в одну из комнат «Йороны», она сразу же отправилась в деревню на поиски какой-нибудь особенной вышивки. Увидев на местной женщине очень красивую тунику уипиль, она сразу же купила ее, буквально заставила ее снять. Для Ариадны это были совсем маленькие деньги, но для местных – целое состояние. Ариадна обещала женщинам вернуться следующей осенью с тканями и нитями для вышивки. Говорила, что оборудует тут мастерскую и будет платить рукодельницам хорошие деньги.

В Нью-Йорк Ариадна уехала с целым чемоданом туник, создала собственную линейку женской одежды и здорово на этом обогатилась. Уже зимой в Vogue вышел шестистраничный материал про ее наряды с традиционной вышивкой, в которых позировали тощие холеные модели с капризно надутыми губками. Журнал дошел и до женщин из Эсперансы. Рассматривая фотографии с имитацией собственных вышивок, они смеялись и радостно галдели, рассчитывая, что еще много чего продадут Ариадне. Но на следующий год та увлеклась совсем другой идеей.

Во время нашего разговора на патио вышла Мирабель в собственноручно расшитой уипиль и этнической юбке. Двигаясь словно в танце, она убрала тарелки, подлила вина в бокалы, затем принесла апельсиновый пирог и так же тихо исчезла. Элмер, следивший за костром, зачарованно замер, не сводя с девушки глаз. Он так на нее смотрел… Я и через сто лет не забуду этот взгляд.

Преисполненный любви.

17. Ищущие

Наши вечерние разговоры с Лейлой не прекращались ни на день. Сидя во главе стола, она все рассказывала и рассказывала о своей жизни в «Йороне». И делала она это не просто ради развлечения. Чувствовалась какая-то настоятельная необходимость поделиться историями. Словно ей было важно, чтобы кто-то запомнил ее историю жизни целиком. И этим «кем-то» оказалась я.

– Хочу поведать тебе о Фреде, – сказала она однажды. – Он был родом со Среднего Запада, торговал страховками. Не считая единственного путешествия в Канаду, он безвылазно жил в Соединенных Штатах. И вот однажды прочел о меняющих сознание свойствах какао и захотел поэкспериментировать.

Как пояснила мне Лейла, майя на протяжении веков проводили обряды, используя зерна бобов какао. А Фред просто увидел в этом возможность заработать.

– Я категорически отказалась иметь к этому хоть какое-то отношение, – сказала Лейла. – И когда узнала о замыслах Фреда, то выгнала его из «Йороны». Позднее кто-то из местных помог ему купить несколько сотен фунтов зерен какао, и он развернул тут свою деятельность. Начал производить по рецепту майя напиток, якобы расширяющий сознание. Из Фреда он превратился в шамана Фредерико, проводившего обряды за кругленькую сумму. Ну, и сюда потянулись американцы, желающие расширить свое сознание с помощью напитка.

– То есть не гринго, а просто туристы? – поинтересовалась я.

– Ну, разумеется. У нас тут вечно ошиваются всякие ищущие. Люди, пытающиеся убежать от самих себя. Им подавай быстрое решение проблемы, а над вопросами к самим себе они не желают задумываться. Просто сделай глоток – и познай тайны Вселенной.

Шаман Фредерико стал популярным среди путешествующих хиппи, и каждую зиму они обязательно наведывались к нему. Фредерико даже воздвиг Храм Какао, где и проводил обряды с распитием напитка, рецепт которого хранил в строгой тайне.

– Местные должны бы обидеться, что какой-то там северный американец использует их древние традиции на потребу гринго, – сказала Лейла. – Но ничего, кроме смеха, он у них не вызывает.

Подцепив вилкой кусочек рыбы, она отправила его в рот.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

El amor en los tiempos del cólera – роман Габриэля Гарсиа Маркеса, 1985 г.

2

Висячий мост в одноименном заливе в г. Сан-Франциско (здесь и далее – прим. переводчика).

3

Джоан Баэс (р. 1941) – американская певица и автор песен, исполняющая музыку преимущественно в стилях фолк и кантри.

4

Джони Митчелл (урожденная Роберта Джоан Андерсон, р. 1943) – канадская певица и автор песен в стиле рок.

5

Георг фон Трапп – герой американского фильма-мюзикла «Звуки музыки» (1965 г.)