Птичий отель

Уже давно американское правительство объявило амнистию уклонистам от призыва на Вьетнамскую войну. Так что Рэю ничего не грозило, никто бы его не арестовал на границе. Я слышала только то, что говорит Ленни, но было очевидно, что для Рэя присутствие на моей свадьбе пострашнее любой налоговой проверки.

Ленни обращался к будущему тестю спокойно, ни в чем его не упрекал.

– Да, я понимаю, что путь неблизкий, – говорил он, обнимая меня свободной рукой. – Я готов оплатить все расходы. Можете остановиться у моих родителей, Ирен будет рада.

Рэй знал оба моих имени – но какая разница, если мы все равно не общались?

– Да, понимаю, – сказал наконец Ленни, еле сдерживая гнев. – Да, конечно. Но, может, вы все-таки передумаете?

А под конец он прибавил:

– Вы бы видели, какая она у вас красивая. Ее невозможно не любить.

По лицу Ленни я поняла, что Рэй бросил трубку.

4. Как обрести семью

Наверное, я была счастлива первый раз в жизни, но при этом не могла отделаться от опасений, что в один прекрасный день тайна, унаследованная мной от бабушки вкупе с фарфоровыми фигурками «Хаммель» и поваренной книгой Бети Крокер, раскроется – и тогда все узнают, чьей дочерью я являюсь, и дело закончится арестом.

Зимним вечером, уложив Арло в кроватку, я свернулась возле него калачиком и уставилась в телевизор, по которому показывали новости криминальной науки. Благодаря последним открытиям полиции стало легче раскрывать тяжкие преступления. Недавно в одном из городков Англии была изнасилована и убита девушка-подросток. Подозревали ее знакомого мальчика, но тест ДНК позволил снять подозрения. Тогда полиция объявила добровольную сдачу тестов по всей округе, и один человек совершил подлог, попросив своего друга сдать за него кровь. Махинация была раскрыта, и ДНК крови совершившего подлог указала на преступника. Результат – пожизненное заключение.

Ленни любил такие детективные истории, связанные с наукой, и очень тогда вдохновился. Ведь генетическая экспертиза поможет отыскать и других моих родственников, кроме отца, не пожелавшего меня знать.

– Да, порой они бывают несносными, – признался мне Ленни, – но разве плохо иметь столько родственников? Я люблю родителей, всех своих братьев и сестер, тетушек и даже дядюшку Милти. Мне хочется, чтобы и ты почувствовала себя частью огромной семьи.

– С меня хватит тебя и Арло, – отмахнулась я.

Но мой муж не сдавался.

– Нет, тест ДНК – это просто чудо что такое. Представляешь – по крошечной улике, по единственному волоску можно и через тридцать лет раскрыть преступление.

Не по волоску, так по единственному пальцу, мысленно закончила я, уверенная, что вряд ли узнаю что-то новое про маму и ту историю двадцатилетней давности. В любом случае эта тема была для меня закрыта. Даже думать об этом не хотела.

Но разве мне дадут забыть? Как бы не так. Вдруг позвонила Марси, мой преподаватель из художественного колледжа.

– Представляешь, просто дичь какая-то, – сказала Марси. – Мне позвонил некий детектив и давай про тебя расспрашивать. Мол, в связи с делом о нью-йоркских террористах, из-за которых погиб полицейский. Он даже назвал дату, но ведь ты на тот момент была совсем ребенком. Вот я и сказала ему, что он что-то перепутал. Он точно перепутал, – прибавила Марси. – Потому что называл тебя Джоан.

Моя ладонь, сжимающая трубку, моментально вспотела. На протяжении восемнадцати лет я ни разу ни нарушила данное бабушке слово и ни с кем не обсуждала тот взрыв. О нашем местонахождении знали только два человека: мой биологический отец и Даниэль.

Даниэль ни за что бы не проговорился, а вот Рэй…

– А этот детектив не объяснил, откуда у него взялась подобная информация? – спросила я Марси. Ну да, наверняка от ФБР. Значит, они меня по-прежнему ищут…

– Нет, правда, это же глупость какая-то, – не унималась Марси. – Представляешь, он зачем-то летал в Британскую Колумбию, встречался с каким-то там уклонистом от Вьетнамской войны.

– Значит, они точно меня с кем-то спутали.

После этого я несколько дней ждала, что вот-вот на пороге моего дома объявится федеральный агент. Но обошлось. Я пришла к мысли, что пора рассказать Ленни всю правду.

Я уже почти собралась с духом. Но был октябрь, когда «Джайентсы» прошли на чемпионат США по бейсболу и должны были играть против «Оклэнд Эй». Ленни был на седьмом небе от счастья, а мне не хотелось его расстраивать. Расскажу ему все после чемпионата.

5. Рыжий шарик с черным логотипом

Итак, «Джайентс» против «Оклэнд Эй». К третьему дню рождения Арло сестры Ленни купили нам в складчину билеты на третью игру. Эд и Роуз посидят с Арло, а мы отправимся на стадион.

Оклэнд лидировал, и накануне игры Ленни принял решение.

– Знаешь, отец дольше меня болеет за «Джайентс» и здорово обрадуется, если попадет на Кэндлстик-парк[46]. Давай отдадим билеты родителям. Да я и не хочу идти на игру без Арло.

Я была рада, что мы останемся дома. Ну и ничего, посмотрим матч по телевизору. Не нужна мне компания из пятидесяти тысяч болельщиков, с меня хватит и двух, особенно таких любимых.

За полчаса до игры Ленни сказал: а как же без арахиса? Все должно быть как на стадионе. И мы втроем побежали в магазинчик, купили арахис и шесть банок пива. Вручая Ленни сдачу, продавщица Мари сказала: «Джайентсы рулят!» В окру́ге все знали, за кого болеет Ленни.

И тут Арло углядел черно-оранжевый воздушный шарик «Джайентсов»[47], и Мария, конечно же, отдала его.

Позднее я тысячу раз прокручивала в голове этот хронометраж в восемь минут – для меня это было как кадры про взрыв дирижабля «Гинденбург»[48], как ядерное облако над Хиросимой или как убийство Кеннеди.

Арло хотел держать шарик за ниточку, но Ленни сказал: «Так он может улететь. Давай привяжем ниточку к твоему запястью».

Потом Арло стал клянчить арахис.

«Потерпи до дома», – попросила я. Потом Арло подобрал фольгу от сигаретной пачки. Погладил собачку, которую выгуливала какая-то женщина.

Ленни, разумеется, только и говорил, что о предстоящем матче. «Оклэнд Эй» уже выиграли первые две игры, но в тот день их питчером был Дон Робинсон, и муж надеялся, что наша команда отыграется.

– Вспомни 1986 год. – Я, конечно, ничего такого не помнила. – «Метсы» тогда продули две игры, а чемпионат выиграли.

Мы уже прошли половину пути, Лени мягко поторапливал Арло, боясь опоздать к началу игры. Я хотела взять его на руки, но Арло желал сам идти ножками.

Он весело подпрыгивал, пока мы оба держали его за руки, и, словно облачко из комиксов, между нами плыл по воздуху воздушный шарик. Арло распевал песенку Берла Айвза, которой я его научила. Про белого утенка. Пел высоким тоненьким голоском, он уже тогда умел выводить мелодию. Я еще подумала, что хоть в этом он точно пошел в мою маму.

Вот плывет по озеру беленький утенок,Делает он все так, как он хотенок…

– Интересно, как там родители, – сказал Ленни. – Отец наверняка напялил эти ужасные рыжие штаны, которые мама подарила ему на день рождения.

– Ты просто молодчина, что отдал им билеты, – похвалила я мужа.

– Знала б ты, с каким трудом сестры их доставали.

Вот что значит семья, семья Ленни.

Они были и моей семьей, по крайней мере в его представлении. Помню, я еще тогда подумала, как же все у нас хорошо. Какой у меня замечательный муж, и вот он, наш сынишка, идет вприпрыжку между нами. Мы спешили домой, чтобы усесться перед телевизором, и над нами словно солнышко плыл рыжий шарик.

И тут ниточка на запястье сына развязалась, мы не успели отреагировать, и шарик начал улетать. Для нас это был всего лишь шарик, но для Арло – целый мир.

– Вернись! – в отчаянии закричал наш трехлетний сынишка, уверенный, что шарик может и передумать.

На какое-то мгновение порыв ветра подтолкнул шарик ниже к мостовой, но он продолжал стремительно удаляться. В отчаянии Арло вырвал свои ручонки из наших рук, желая вернуть сокровище.

На дороге загорелся зеленый свет. Из-за угла показался фургончик с флажками «Джайентсов» на кабине. Водитель явно ехал с превышением скорости – возможно, спешил к телевизору, чтобы посмотреть игру. Но мой сынишка думал только про свой шарик и выбежал на дорогу.

Ленни прыгнул следом, пытаясь подмять под себя Арло.

Помню истошный женский вопль, мой. И как муж пытается заслонить собой нашего ребенка. Визг тормозов.

И оба они лежат и не двигаются.

Послышались крики отовсюду, и только наш сын не издавал ни звука. Лежащий рядом Ленни истекал кровью.

– Прости, – сказал он. – Я не… – И умолк.

Я до сих пор помню лежащего там Ленни и выражение его лица. Как на фотографии из музея. Житель Помпеи застыл во времени, застигнутый в момент смерти с выражением величайшего ужаса на лице. Открытый в крике рот, глаза широко распахнуты, а сверху падает вулканическая пыль, словно случился конец света.

6. И земля разверзлась

Позднее я узнала, что примерно в это же самое время возле Сан-Франциско случилось землетрясение, которое назвали «Лома-Приета»[49]. Шесть и девять десятых балла по шкале Рихтера. Обвалилась часть моста над заливом, также был разрушен участок дороги, известной как Сайпресс Фривэй. Погибло шестьдесят три человека. Третья игра чемпионата по бейсболу была перенесена на десять дней.

После этого я больше не могла смотреть бейсбол, но слышала, что в том году на чемпионате победил «Оклэнд Эй». Если б Ленни был жив, то ужасно бы расстроился. Но ничего из этого больше не имело значения. В одно мгновение я лишилась всего, что любила на этой земле, потеряв двух дорогих мне людей.

Как и заведено в семьях, я могла бы найти утешение, поехав в Эль-Серрито к родителям Ленни. Мы собрались бы в гостиной – я, Эд, Роза, сестры Ленни… Они много раз меня звали, ко мне даже приезжала его сестра Мириам, но нам нечего было сказать друг другу. Конечно, семья отсидела шиву[50] по Ленни и нашему сыну. Приходили знакомые, приносили еду. Если б я там была, Роза обняла бы меня и мы вместе поплакали бы на диванчике. Но я хоть и была членом их семьи, ничего не понимала в их традициях. До этого две своих больших потери – мамы, а потом бабушки – я перенесла в одиночку, без слов сочувствия и объятий. Я знала только одно: смерть нужно держать в тайне, и вообще нужно быть стойким оловянным солдатиком.

Не приехав к родственникам Ленни в те тяжелые для всех дни, я, конечно же, обидела этих милых людей – и Эд с Розой, и Ракель с Мириам. Транспортная система залива еще не оправилась от землетрясения, но дело было даже не в том, как добраться до Эль-Серрито. Перед лицом такой огромной потери разве было важно, если рядом с ними не окажется такой второстепенный персонаж, как я? В тот трагический день земля разверзлась под ногами, проглотив все, что имело для меня значение. Ах, если б я исчезла тоже. Но весь ужас состоял в том, что я осталась.

Весной, через полгода после аварии, я приняла решение. Оно пришло ко мне в нашей крохотной квартирке на Валлехо-стрит, где жить одной стало невмоготу. Как часто бывало и прежде, я любовалась на аратингов, примостившихся на ветке неподалеку. Мне показалось, что один из них смотрит прямо на меня, словно пытаясь что-то сказать. Беги. Улетай отсюда.

Можно стоять так у окна до скончания дней. Или можно стать экзотической птичкой, вспорхнуть крылышками и… Как та женщина с шагаловской открытки, я могла бы оторвать ноги от земли и улететь отсюда. Обещанного поцелуя больше не будет, есть только шанс освободиться от невыносимого горя.

Я собрала все свои карандаши. В один мусорный мешок высыпала содержимое письменного стола, а в другой – все мое нижнее белье. Нельзя, чтобы кто-то посторонний здесь рылся. На свалку отправилась вся моя подноготная.

Старые грампластинки слишком много для меня значили, поэтому я сложила их в коробку и оставила на мостовой. Вернувшись в квартиру, увидела из окна, как какой-то пацан уже перебирает пластинки. Интересно, как он отнесется к альбому Боба Дилана The Freewheeling, к оригинальной обложке the Beatles к Yesterday and Today – той самой, с покалеченными пупсами. Достаточно ли он осведомлен, чтобы понять, какое это сокровище – песни Вуди Гатри? Что-то я сомневаюсь.

Я содрала со стен рисунки, смяла их и бросила в следующий мешок, вместе с открытками от Ленни. Холодильник был пуст, не считая нескольких морковин и наполовину початой банки с тунцом. Бросив в мешок и это, я почувствовала на душе необыкновенное спокойствие.

Труднее всего было выбрасывать вещи Арло – его одеялко, коллекцию игрушечных машинок. Потом еще бейсбольные карточки Ленни. Спортивную перчатку. Мяч с автографом Уилли Мейса[51]. Все это я тоже вынесла на тротуар.

Поднявшись домой в последний раз, я выключила свет. Засунула в карман паспорт, полагая, что он пригодится для опознания моего тела. Кинула ключи на стол. И захлопнула дверь.

Через два часа после того, как попугай аратинга заглянул мне в самую душу, я уже стояла на тротуаре и ловила такси. На мост Золотые Ворота я попала, когда солнце садилось. Я взглянула вниз. Если прямо сейчас перелезть через поручни, всему наступит конец.

Я попыталась представить, кого из прессы может ужаснуть эта новость. Возможно, появится краткая заметка в «Кроникл», но вот если кто-то из журналистов проявит достаточную сообразительность, тогда он свяжет это событие с трагической гибелью молодого отца и его трехлетнего сына в результате аварии на Валлехо-стрит в день, когда случилось землетрясение «Лома-Приета».

Трудно было представить хоть кого-то, кто взгрустнет по поводу моей смерти, не считая родных Ленни, которым хватило и собственного горя. Самоубийства случаются, а уж мое не разобьет ни одного сердца. Мне еще не было и тридцати, но я считала свою жизнь законченной.

До сих пор помню тот вечер, когда Ленни взял меня на стадион. Мы ехали туда на автобусе: на горизонте отсвечивала закатным светом башня Коилт Тауэр, залив был усеян лодками, воздух был кристально чист.

За спиной кто-то слушал нашу с ним любимую песню – I Will Always Love You в исполнении Долли Партон. Если б не публика вокруг, Ленни точно бы запел в полный голос.

– Наша песня, – сказал он мне тогда.

– Ну а как тебе слова про щемящие воспоминания? Или вот это: «Я знаю, что тебе нужна другая»?

– Ну, на свадьбе эти слова можно и пропустить, – ответил он. – Или заменю их на другие.

Таков был Ленни – настолько настроен на счастье, что даже пропускал мимо ушей грустные слова.

– Но смысл песни как раз в этом и состоит, – настаивала я. – Ведь речь идет о женщине, любящей мужчину так сильно, что больше не может оставаться с ним.

– Да это ж глупость какая-то, – возразил Ленни. – Где ж такое видано, чтобы влюбленные не смогли договориться? Такие вещи всегда можно урегулировать.

Да, Ленни был неисправимым оптимистом. Даже когда «Джайентсы» в восьмом иннинге проигрывали со счетом шесть-ноль, он продолжал твердить, что они обязательно отыграются. У него что в жизни, что в бейсболе имелось твердое убеждение, что все обернется к лучшему. Хотя, надо сказать, с таким «разгромным счетом», как я теперь, он не сталкивался. И хотя во мне не было такой сильной веры в лучшее, мне вдруг показалось неправильным и даже предательским по отношению к Ленни и нашему горячо любимому сыну вдруг лишить себя жизни – даже потому, что они лишились своей.

И я отошла от ограждения.

Домой я не вернулась, эта страница была перевернута. Я и сама не знала, куда иду. Просто шла и шла: вниз с моста, потом по Ломбард-стрит и далее по эспланаде в сторону района Норт Бич. Я шла мимо уличных ресторанчиков, где влюбленные пары (как и мы когда-то) сидели за столиками, разговаривая и поедая пасту. Я шла мимо книжного магазина «Огни города», анонсирующего встречу с каким-то поэтом из шестидесятых. Я шагала через Бродвей в сторону сияющих огнями стриптиз-клубов, попав в Чайнатаун, где старые торговки катили перед собой тележки с овощами, а под окнами сушилось белье, и в воздухе пахло гнилыми овощами и рыбой. Это был знакомый для меня мир, и меня поражало, что всё вокруг стало совсем другим, при этом ничуть не изменившись.

«Я плыл, как облако, один…» Строку этого стихотворения[52] я помнила еще со школы. Казалось бы, столько лет прожила в этом городе, но вдруг заблудилась, перестала понимать, где нахожусь. Возле дверей, под одеялом с диснеевскими принцессами спала какая-то женщина: с одного боку к ней примостился пес, а с другого стояла магазинная тележка, полная недоеденных булочек с чужого стола. Стоя посреди улицы, какой-то мужчина жонглировал шариками, а двое мальчишек не старше тринадцати съезжали по церковным ступенькам на скейтбордах. Судя по одежде, они тоже болели за «Джайентсов».

В баре неподалеку кто-то играл старинную джазовую балладу, и женский голос крикнул через зал: «А можно что-нибудь более жизнеутверждающее?» Ленни говорил примерно то же самое, когда я ставила свои старые пластинки с грустными английскими балладами. Он всегда тяготел к мажорным нотам.

Я давно не ходила на такие расстояния, поэтому, взбираясь вверх по узкой, крутой улочке, совсем запыхалась. Да и обувь оказалась неподходящая для длительных пеших походов. Ведь в тот день я всего лишь собиралась прыгнуть с моста.

Стемнело. Прохожих было на удивление мало, машин – и того меньше, но в конце улицы у дороги стоял допотопный автобус, а возле него – горстка людей, молодых и не очень, выстроившихся в очередь на посадку. Водитель – кажется, это был водитель, хоть и не в форме, а в линялых рубашке и джинсах на подтяжках – складывал в грузовой отсек рюкзаки и дорожные сумки.

Подойдя ближе, я немного постояла, наблюдая, как вся эта пестрая толпа забирается в автобус.

– Вы с нами или как? – спросил водитель. На нем еще была полосатая шляпа, как у героя из сказки доктора Сьюза[53] и кроссовки-конверсы. Водитель широко улыбнулся, продемонстрировав отсутствие большинства зубов. И в этот самый момент идея уехать на автобусе с таким вот очумелым водителем показалась мне отличным способом, чтобы исчезнуть в никуда.

– Вы не напомните, куда мы направляемся? – поинтересовалась я.

– Ты что, уже дернула? – ухмыльнулся водитель.

– Аризона. Техас. Мексика, – встряла какая-то женщина. Вцепившись в ее сумочку из макраме, рядом стоял ребенок лет пяти – для меня весомый повод, чтобы передумать. К тому же та женщина была беременной.

– Мне все равно куда, лишь бы там было тепло, – сказала она.

– Ну, поехали, – сказал мне водитель, махнув в сторону дверей, в которые уже входил последний пассажир.

– Только у меня нет билета, – призналась я. – И денег тоже. И сменной одежды.

– Все нормально, – откликнулся водитель. – Судя по вашему виду, вам не помешает отвлечься.

Звали его Гарри. Второй водитель, Роман, отсыпался перед ночной сменой на багажной полке.

И я поднялась в автобус.

7. Верхом на зеленой черепахе

В салоне полностью отсутствовали кресла. На пол брошены матрасы, а превращенные в спальные места багажные полки уже были заняты. К несчастью, единственное свободное место оказалось рядом с беременной женщиной. Та уже разложила одеяло для себя с дочкой, которую звали Эверест. Девочка свернулась калачиком, прижав к себе плюшевого поросенка и бутылку с соской, в которой был сок. С одного боку от нас мужчина наигрывал на гитаре песню Боба Марли, а с другого – тип с длинной рыжей бородой читал при свете фонарика «Сиддхартху»[54]. Автобус трясло на ухабах – видно, рессоры были ни к черту, – и я не представляла, как можно читать в таких условиях – меня бы стошнило. И я оказалась права: мы еще даже из Сан-Франциско не выехали, как мужчина вытащил из рюкзака целлофановый пакет.

– Мой верный и надежный тошнопакет, – сказал он. – Никогда не отправляюсь без него в подобные путешествия.

Сколько же в детстве я наездилась, сидя на заднем сиденье в каком-нибудь старом автомобильчике. Я часами таращилась на дымку за окном, слушая бесконечный треск радиоприемника, настроенного на музыкальную волну. Сколько лет я провела в пути с Дианой и Даниэлем (Индиго, Оушн, Чарли…), привыкла к этой бесконечной отупляющей езде. Поэтому через пару месяцев после маминой смерти я легко восстановила умение отключаться, позволяя времени течь сквозь себя. Поэтому мне нетрудно было приспособиться к нахождению в этом старом зеленом автобусе. За окном – хотя спящие фигуры загораживали обзор – можно было видеть, пусть и частично, проносящиеся по дороге машины и указатели населенных пунктов. Мелькали огоньки домов, но чем дальше на юг мы продвигались, тем пустынней становился пейзаж.

Во время длительных поездок всегда думаешь, как доберешься до места назначения, но я не знала, куда еду. Отправляясь в никуда, ты перестаешь спешить.

Миновала ночь, но мои попутчики не обращали внимания на время суток, на восход или закат. Кто-то играл на гитаре или губной гармошке, кто-то спал, кто-то курил, вел разговоры про астрологию, выращивание травы на гидропонике, рассуждал о скрытом послании песни Pink Floyd из альбома The Wall[55].

Туалета в автобусе не было. Да и какой от него толк, если невозможно пробраться через груду лежащих на матрасах тел. Поэтому Гарри или Роман, в зависимости от того, чья смена, делали остановку каждые несколько часов. Иногда возле заправок, но по возможности – в местах покрасивее. И тогда желающие могли выйти и размяться, поприветствовать солнце, сделать пару снимков, купить еды, сходить в туалет, чтобы потом вернуться в автобус. Мои попутчики сразу поняли, что я не очень-то разговорчива. Они прозвали меня Мыслителем и ошиблись. Мне ни о чем не хотелось думать.

Отсутствие денег не оказалось такой уж большой проблемой. Со мной всегда могли поделиться чипсами, половинкой банана или горсткой орешков. Так что я не голодала.

Однажды ночью, задремав на своей половине матраса, я почувствовала на ноге чье-то теплое прикосновение. Другая рука легла мне на живот. В ухо задышали, и кто-то его лизнул.

Обернувшись, я увидели Арти, одного из обладателей гитары.

– Привет, крошка, – сказал он. – Настроение романтическое или как?

В других обстоятельствах я бы популярно объяснила, насколько неромантично лапать женщину ночью в переполненном автобусе без кондиционера, да еще посреди аризонской пустыни. И я могла бы пожаловаться Гарри, если б в это же самое время Роман не развлекался с другой женщиной.

Тогда я просто молча уставилась на Арти. Представила, будто я аратинга и сверлю его бусинами своих глаз. Помогло.

Мы проехали Тусон[56]. Вокруг шоссе – одно лишь пустое пространство с торчащими тут и там кактусами. Один раз промелькнула сгоревшая машина да вывеска «Свежая Вяленая Гавядина». Мне захотелось с кем-то над этим поиронизировать, но, сонные или обкуренные, они вряд ли уловили бы юмор.

Основной моей собеседницей оказалась пятилетняя Эверест, чего мне как раз меньше всего хотелось. Ее мать Шарлейн объяснила, откуда у девочки взялось такое имя: «Я же залетела, когда улетела. Ну, юмор для посвященных». Шарлейн в основном пребывала в постоянной спячке, чего нельзя было сказать про ее дочь. Эверест буквально фонтанировала вопросами, и, кроме меня, больше некому было на них ответить.

Девочка упорно хотела знать, кто из двоих водителей – босс. «Тут нет боссов», – говорила я. Это уж точно – тут вообще никто ни за что не отвечал.

Еще Эверест интересовалась, живут ли в Мексике, в которую мы едем, ее любимые котята или крольчата, будут ли там дети и какой мой любимый цвет.

– Большинство девочек любят розовый, – объяснила она. – Но мой любимый цвет – желтый.

– Мама скоро родит мне сестренку, – не унималась девочка. – Мамин парень не очень-то обрадовался этому, только он больше не с нами.

Она хотела знать, есть ли у меня дети. Я отрицательно помотала головой.

– Ты что, не любишь детей?

– Ну почему. Вот ты, например, мне очень нравишься.

– Если бы у тебя был ребенок, он бы тебе очень-преочень понравился.

– Наверное, ты права.

– Тогда почему у тебя нет детей?

Молчу.

– Может, ты боишься потому, что рожать больно? – спросила Эверест. – Это ничего, что больно, ты подумай хорошенько.

Да, это было больно. Но каждый – про свое.

Эверест замучила меня темой детей, и я отползла бы куда подальше, но свободных мест не было.

– Ты точно передумаешь, – не отставала девочка. – Тебе понравится быть мамой. Ты же не знаешь, как все будет в жизни.

Но я знала, знала со дня аварии. Что больше никогда не захочу стать хоть чьей-то еще мамой.

8. Автобус в никуда

Мы все еще ехали по Аризоне, когда внутри автобуса что-то заскрежетало – сначала чуть-чуть, потом все громче и громче. Находившийся за рулем Роман был вынужден съехать на обочину.

– Ладно, народ, – объявил он. – Похоже, нам придется немного передохнуть. – Спрыгнув на землю, он занялся двигателем, а Гарри непонятно зачем затопал куда-то по шоссе.