Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

Тем временем они подошли к дому графа.

– Войдите, господа, – сказал он, – моя дочь очень встревожена нападением на адмирала, к которому она питает глубокое уважение.

– Как он себя чувствует? – спросила поспешно Клара, когда они вошли в комнату.

– Ему лучше, Клара.

– Слава богу! – сказала она с облегчением. – А что король?

– Он возмущен, как и мы, и намерен строго наказать убийцу и его подстрекателей. Он был у адмирала.

– Я хотела бы уехать в Дофине, папа. Этот город с его жестокостью мне ненавистен.

– Мы скоро уедем, дорогая. Доктор надеется, что через неделю адмирал сможет путешествовать на носилках, и мы все последуем за ним.

– О, как долго, папа! За неделю многое может случиться.

– Бояться нечего, Клара. Никто не посмеет сделать чего-нибудь из опасения гнева короля. Как вы думаете, монсеньор де Лаваль?

– Я согласен с вами, граф.

– А вы, сэр Филипп?

– Я не вижу основания к опасениям, граф, но думаю, что следовало бы принять некоторые предосторожности. Откровенно говоря, я заразился страхом от моего слуги, веселого малого, который теперь мрачен как туча; он боится восстания черни, подстрекаемой Гизами.

– Это не похоже на вас, побывавшего в стольких битвах и опасностях, – сказал граф с улыбкой. – Но какие же предосторожности мы могли бы предпринять?

– Я не думал об этом, – сказал Филипп. – Но, если бы от меня зависело, я предложил бы, чтобы одна треть нас, гугенотов, вооружившись, охраняла день и ночь наши квартиры; затем, чтобы было назначено место, например дом адмирала, куда все могли бы собраться в случае тревоги.

– Первое едва ли возможно, – заметил серьезно граф, – это показалось бы недоверием к обещаниям короля. У нас достаточно врагов при короле, которые сумеют истолковать ему наши действия в дурную сторону.

Вошли еще трое гугенотов, и разговор зашел о положении дел. Клара подошла к Филиппу, стоявшему в стороне.

– Вы действительно верите в опасность, сэр Филипп?

– Верю, графиня. Население ненавидит нас, и в Париже нередко бывали избиения гугенотов. Без сомнения, Гизы виновны в нападении на адмирала; парижская чернь обожает их, и им стоит сказать только слово, чтобы поднять на нас весь город.

– Значит, опасность действительно существует. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь?

– Выходите на улицу как можно реже, а спать ложитесь в платье, чтобы быть готовой встать в любую минуту.

– Я исполню это. И только?

– Я ничего не знаю, – сказал Филипп, – пока советую сделать хоть это.

Вернувшись домой, Филипп, к своему великому удивлению, не нашел Пьера, который явился только на другое утро.

– Где ты был всю ночь? – спросил сурово Филипп. – Кажется, теперь не время для удовольствий.

– Я уходил из города, сударь, – сказал Пьер.

– Зачем?

– Я слышал, сударь, как граф де Лаваль рассказывал о покушении на жизнь адмирала. Мне кажется, это подтверждает все то, что я вам говорил. Вы ушли, а я не успел переговорить с вами и осмелился действовать на свой страх.

– Что же ты сделал?

– Я вывел двух лошадей в деревню в двух милях отсюда и оставил их в конюшне при гостинице, обещав конюху крону, если он побережет коней. Возвращаясь, я нашел ворота Парижа запертыми. Тогда я купил в Сен-Дени длинную веревку и железный крюк и в два часа ночи, когда, по моим соображениям, часовые спали, взобрался на один из бастионов около лачужки, о которой я вам говорил, ночевал в ней, а утром пошел домой. Вот и все. В случае чего, лошади за городом нам пригодятся.

– Все это хорошо, Пьер. Но здесь никто не верит в опасность, и мне стыдно, что я один тревожусь.

– Умный человек тревожится, когда глупые спят, – сказал Пьер. – Если бы принц Конде тревожился ночью при Жарнаке, он не лишился бы жизни, а мы не проиграли бы сражения. Я ведь ничего худого не сделал. Но если появится опасность, то мы будем готовы к ней.

– Ты прав, Пьер. Во всяком случае, надо быть готовым ко всему.

Пьер пробормотал что-то себе под нос.

– Что ты там бормочешь, Пьер?

– Я хочу сказать, сударь, что был бы совсем спокоен, если бы нам нужно было думать только о себе. Но знаю, что в случае тревоги вы будете думать не только о своей безопасности.

– Графиня де Валькур – невеста монсеньора де Паскаля, – сказал внушительно Филипп.

– Я это слышал от слуги графа, но от чаши до уст далеко, и в такие дни многие помолвки не кончаются браком. В ту ночь, когда вы спасли жизнь графине Кларе, я тотчас догадался, чем все это кончится, а когда мы гостили в Валькуре, думал, что все будет решено.

– Ну, значит, ты зашел слишком далеко в своих догадках. Графиня де Валькур – богатая наследница, а граф, конечно, выдаст ее замуж только за равного.

Пьер незаметно пожал плечами.

– Конечно, вы правы, сударь, – возразил он скромно. – И так как у нее есть защитники, ее отец и господин де Паскаль, то нам и не следовало бы заботиться о костюмах, спрятанных на крыше; нам следует, значит, думать только о своем спасении, и это очень облегчает нам дело.

– Ты просто смешон, Пьер, – сказал нетерпеливо Филипп, – и я был глуп, что слушал тебя. Иди, готовь завтрак, иначе ты выведешь меня из терпения.

В этот день состоялось несколько совещаний между гугенотскими вождями. Никто не подозревал, что покушение на адмирала составляло только часть заговора против всех гугенотов; все думали, что оно было следствием злобы Гизов и Екатерины Медичи на человека, который так долго боролся с ними и теперь вполне завладел доверием короля.

Филипп провел большую часть дня в Лувре с Генрихом Наваррским, Франсуа де Лавалем и некоторыми приближенными молодого короля. Все они, лучше его знавшие Францию и Париж, а также положение дел, не выказывали и тени беспокойства.

Слушая их разговоры об увеселениях двора, Филипп перестал тревожиться и злился на себя за то, что слушал зловещие пророчества Пьера. Он вернулся домой только в одиннадцатом часу ночи в самом веселом расположении духа.

– Ну, пророк, – сказал он Пьеру, – какие новые заговоры открыл ты? Расскажи, чтобы я мог посмеяться.

– Смеяться после будете, сударь, – сказал Пьер, – а теперь позвольте просить вас пройти со мной ко входной двери.

– Изволь, если это доставит тебе удовольствие.

Они спустились по лестнице к дверям на улицу.

– Видите вы это, сударь?

– Вижу, Пьер.

– Как вы думаете, что это такое?

– Еще не так темно, чтобы не видеть: это белый крестик, нарисованный каким-нибудь шалуном.

– Не угодно ли вам пройти немного дальше, сударь? На этой двери есть крест, на той нет, на следующей тоже нет, здесь опять крест, а там опять нет. Что, сударь, это не возбуждает в вас любопытства?

– Не знаю, Пьер. Верно, шалуны-мальчишки, проходя мимо, нарисовали эти кресты на одних дверях и пропускали другие.

– Так, сударь, но вот что любопытно. Я проходил по нескольким улицам и везде видел то же самое: на каждом доме, где живет гугенот, есть на двери белый крест; где нет их, нет и креста.

Филипп был поражен этим открытием и сумрачным видом, с которым говорил Пьер.

– Ты уверен в том, что говоришь? – спросил он.

– Совершенно уверен, сударь.

Филипп прошелся по улице и убедился, что Пьер говорил правду. Возвращаясь домой, он стер крест на дверях графа де Валькура, а на своих дверях оставил, но шедший за ним Пьер незаметно стер его рукавом.

Филипп сел и задумался.

– Мне не нравятся эти знаки, Пьер, – сказал он. – Я не могу отрицать, что они поставлены с определенным намерением, которого я не знаю. Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, сударь, что они хотят взять в плен всех дворян-гугенотов, попавших в эту ловушку.

– Не могу поверить, Пьер, чтобы они могли решиться на такую гнусную измену, которая опозорила бы короля.

– Может быть, это не его рук дело, сударь, а Гизов; быть может, они хотят учтроить избиение, как это было в Руане и не раз случалось в Париже и в других местах.

– Трудно поверить этому. Во всяком случае, будем настороже эту ночь. Теперь слишком поздно, чтобы предпринять что-нибудь.

Отворив окно, Филипп сел на него.

– Ложись спать, Пьер; через два часа я разбужу тебя, и ты займешь мое место.

Раньше чем лечь, Пьер снова тихо вышел на улицу, тщательно стер с двери знак мокрой тряпкой и затем, положив подле себя меч и пистолеты, улегся на своей койке. В час Филипп разбудил его.

– На улице происходит что-то необычное, Пьер: я вижу свет множества факелов и слышу шум, похожий на людской говор. Пойдем посмотрим, что это значит.

Сунув пистолеты за пояс и захватив меч, он завернулся в плащ и вышел на улицу в сопровождении Пьера. Скоро они встретили двух прохожих, и один из них при свете фонаря окликнул Филиппа:

– Это вы, сэр Флетчер?

– Да, де Паскаль. Я вышел посмотреть, что значат эти огни.

– Я тоже вышел ради этого. Душно, я не мог заснуть, открыл окно и увидел эти огни. Мне показалось, что они по соседству с домом адмирала, и я решил посмотреть, в чем дело.

Они вскоре встретили группы людей с зажженными факелами и увидели, что такие группы бродят по всем улицам.

– Что это затевается? – спросил де Паскаль у одной группы.

– В Лувре будет ночной маскарад и шуточное сражение, – ответили ему.

– Странно! – сказал Филипп, когда они пошли дальше. – Я был у короля Наваррского до десяти часов и ничего не слыхал об этом.

К ним присоединились еще несколько дворян-гугенотов, привлеченных необычайным светом и говором на улицах. Все они направились к Лувру. Перед дворцом собралось множество народа с факелами и стояли отряды солдат.

Вдруг толпа заколыхалась с криком и шумом, и несколько гугенотов, отделившись от нее, бросились бежать, как бы спасаясь от преследования. Они бежали навстречу к группе людей, шедших с Филиппом к площади.

– Что такое, де Винь? – спросил Паскаль первого подбежавшего к ним.

– Ничего не понимаю, – ответил де Винь. – Полчаса назад я проснулся от шума и света и вышел с де ла Ривьером, Морена, Кастелоном и де Вигором посмотреть, в чем дело. Когда мы подошли к солдатам, они начали нагло глумиться над нами. Мы, конечно, отвечали и грозили пожаловаться их офицерам, как вдруг эти дерзкие негодяи бросились на нас. Морена, как видите, ранен алебардой, и так как мы пятеро не могли биться с целой толпой солдат и собравшейся там чернью, то убежали от них. Я буду жаловаться и доведу дело до короля.

– Нам сказали, – говорил де Паскаль, – что эти люди с факелами должны участвовать в шуточной атаке на какой-нибудь замок или что-то в этом роде для увеселения короля. Без сомнения, с этой же целью собраны и солдаты. Нам следует, я думаю, пойти домой и подождать до утра.

– А вы не допускаете возможности всеобщего нападения на нас? – спросил Филипп.

– Что? Нападение? Подготовленное у Лувра, на глазах у короля? Вам это приснилось, Флетчер?

– У меня есть основание подозревать это, – заметил спокойно Филипп и рассказал о крестах на дверях.

Ему никто не верил. Все возвратились в свои квартиры.

– Что мы будем теперь делать, Пьер? – спросил Филипп.

– По-моему, следует обождать и посмотреть, что будет дальше, сударь. Если готовится что-нибудь дурное, вся парижская чернь будет в движении. Пойдемте к ратуше, там всегда был центр зла. Если там все спокойно, то, может быть, вся эта комедия и вправду устроена для увеселения двора. Непонятно только, почему улицы около дома адмирала освещены.

– Правда, это непонятно, Пьер.

Навстречу им прошла молча еще более многочисленная толпа с факелами.

– Заметили ли вы, сударь, что у каждого из этих людей на руке белая повязка, как и у всех, кого мы встречали до сих пор. Если есть опасность, то нам легче будет узнать о ней, имея такой же знак.

– Хорошая мысль, Пьер.

Филипп вынул свой платок, разорвал его пополам и сделал повязки себе и Пьеру. Затем они нагнали несколько групп с факелами, которые шли в одном направлении с ними. У всех были белые повязки на руках. Филипп встревожился еще больше.

Площадь перед ратушей была слабо освещена несколькими факелами и большим фонарем, висевшим перед гостиницей. Света, однако, было достаточно, чтобы видеть огромную толпу народа на площади и красноватые отблески огней на шлемах, копьях и секирах.

– Что вы теперь скажете, сударь? Тут собралось до десяти тысяч человек; кажется, все городское войско со всеми офицерами.

Когда они остановились, к ним почтительно подошел офицер.

– Все в порядке, ваше сиятельство, – доложил он Филиппу. – Все люди на своих местах. Полагаю, что приказ не будет отменен?

– Нет, – ответил коротко Филипп, видя, что его принимают за кого-то другого.

– И набат будет сигналом начинать?

– В этом будет некоторая перемена, – сказал Филипп, – но об этом вы узнаете потом. Я пришел только узнать, все ли готово.

– Все исполнено, как приказано вашим сиятельством. Ворота заперты и будут открыты только королевскому гонцу, когда он покажет королевскую печать. Все лодки и суда уведены от набережной далеко. Ни один еретик не спасется.

Филипп с трудом подавил в себе сильное желание заколоть этого человека на месте, но, овладев собой, сказал только:

– Хорошо. Ваше усердие не будет забыто.

Он повернулся и пошел поспешно обратно, но не успели они пройти нескольких шагов, как за ними раздался пистолетный выстрел.

– Слишком поздно! – воскликнул с горечью Филипп. – Скорее, Пьер!

И они бросились бежать. Из соседних улиц то и дело выбегали вооруженные группы людей, чтобы задержать их, но Филипп повелительно кричал им:

– Дорогу! Я спешу по важному поручению герцога Анжуйского и Гизов!

При этих словах все расступались и давали ему дорогу.

– Прежде всего поспешим к адмиралу! – сказал Филипп Пьеру.

Но когда они подбежали к дому адмирала, то увидели множество людей, выбегавших из дома с факелами и обнаженными мечами. Филипп узнал среди них Генриха Гиза и Генриха Валуа с их свитами и солдатами.

– Мы опоздали, Пьер. Адмирал уже убит.

Действительно Колиньи уже перешел в лучший мир.

В эту роковую ночь в доме находился только его духовник Мерлен, королевский хирург, трое дворян и несколько слуг, а во дворе стояли на страже пять швейцарских гвардейцев короля Наваррского. Возраставший на улице шум разбудил адмирала, а затем он услышал стук в ворота и требование отворить двери именем короля. Адмирал послал одного из дворян, ле Бонна, отворить их, но едва успел последний сделать это, как в ворота ворвался Коссейн, офицер стражи принца Анжуйского, с пятьюдесятью солдатами и заколол ле Бонна на месте. Верные швейцарцы защищали внутреннюю дверь, а когда их оттеснили от нее, то они наскоро устроили на лестнице баррикаду и защищались за ней.

Один из гугенотов-дворян вбежал в комнату известить адмирала о грозящей ему опасности, но адмирал спокойно ответил:

– Я уже давно приготовился к смерти. Спасайтесь сами, если можете. Меня вы все равно не спасете.

По его приказанию все находившиеся при нем, исключая немецкого переводчика, убежали на крышу и спрятались. Баррикада была сломана, и один из свиты герцога Гиза ворвался в комнату, где адмирал спокойно сидел в кресле. Убийца нанес ему мечом два удара, прекративших мгновенно жизнь адмирала.

Герцог Гиз ждал во дворе. Когда ему доложили, что адмирал убит, он приказал выкинуть его тело в окно и с ненавистью толкнул его ногой, а один из его свиты отрубил адмиралу голову.

Затем Гиз позвал солдат и сказал им:

– Начало положено, теперь к другим – это приказ короля!

Когда Филипп подходил к дому адмирала, на колокольне церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа зазвонили в набат, и вслед за тем со всех сторон раздались оглушительные крики: «Смерть гугенотам!» На улице, где он жил, Филипп увидел множество солдат, с криком разбивавших двери в домах; кругом валялись трупы убитых гугенотов. Филипп прошел спокойно мимо них, и его не тронули. Пройдя мимо своей двери, он направился к дому графа де Валькура. Там он увидел де Паскаля, храбро защищавшегося против толпы врагов. С мечом в руках бросился он к нему на помощь, но раздался выстрел, и де Паскаль упал, пораженный насмерть. Филипп поспешно удалился.

– Домой, Пьер, – сказал он своему слуге, все время следовавшему за ним, – здесь нам делать нечего.

Около их дома не было никого. Они незаметно вошли, поднялись наверх и затем по крышам добрались до дома де Валькура.

Войдя через окно в дом, они сбежали вниз по лестнице. В доме уже была тревога. Из одной двери падал свет. Филипп вбежал туда. Клара де Валькур стояла там, опираясь рукой о стол, бледная, но спокойная.

– Где ваш отец? – спросил Филипп.

– Он внизу со слугами защищает лестницу.

– Я пойду к нему, – сказал Филипп. – Пьер позаботится о вас, он знает, что делать. Мы с вашим отцом последуем за вами. Скорее, ради спасения вашего отца и вас самой!

– Я не могу оставить его.

– Вы ему не поможете, а промедление может стоить всем нам жизни. Послушайтесь моего совета, иначе я должен буду унести вас.

– Хорошо, я пойду, – согласилась она. – Вы однажды уже спасли меня, и я доверяюсь вам.

– Доверьтесь Пьеру, как вы доверились бы мне, – сказал Филипп.

Снизу раздавались крики и ругательства вместе со стуком мечей, и Филипп побежал вниз. На нижней площадке граф и четверо слуг защищались от нападения толпы вооруженных солдат и черни.

– А, это вы, сэр Флетчер? – сказал граф, когда Филипп подбежал к нему и одним ударом поразил солдата, ожесточенно нападавшего на графа.

– Я, граф. Наш дом не потревожили, и я отослал туда по крышам вашу дочь с моим слугой. Мы последуем за ними, как только прогоним этих негодяев.

– Скоро должны прибыть королевские войска, – сказал граф.

– Вы ошибаетесь, граф, ведь это и есть королевские солдаты, которые теперь нападают на нас, – сказал Филипп. – Весь Париж вдруг вооружился против нас, и адмирал убит.

Граф дико вскрикнул и яростно бросился на нападавших. Его товарищи последовали его примеру, и минут через пять толпу оттеснили на несколько ступенек вниз.

Тогда из толпы раздались крики: «Стреляйте в них!» – и через несколько мгновений грянули три-четыре выстрела, поразившие графа и его двух слуг. Толпа торжествующе заревела и стала подниматься наверх. Некоторое время Филипп отчаянно бился, но раздался снова выстрел, и он почувствовал острую боль в щеке. Убедившись, что ему не справиться с разъяренной толпой, он повернулся и в несколько прыжков очутился наверху; там он остановился на мгновение, выстрелил в предводителей нападавших, а затем запер дверь в комнату графа, оставив коридор в темноте, и побежал на чердак, всюду запирая за собой двери. Оттуда он быстро добрался по крышам до своего дома, где у себя в комнате застал Клару и Пьера. Увидев, что Филипп возвращается один, девушка вскрикнула от недоброго предчувствия.

– Мой отец? – простонала она.

– Он перешел в лучший мир, подобно многим другим, которых постигла такая же участь. Он умер без страданий, от выстрела в упор.

Клара опустилась на стул и закрыла лицо руками.

– Да будет воля Твоя! – сказала она после минутного молчания тихим, но твердым голосом. – Мы все в руках Творца, умрем за Него! Скоро ли явятся наши палачи?

– Надеюсь, что не скоро! – ответил Филипп. – Они пойдут следом за нами по крышам, но вряд ли узнают, в какой дом мы вошли.

– Я останусь, здесь, – сказала она.

– Тогда вы пожертвуете не только своей, но и нашей жизнью, потому что мы не оставим вас. До сих пор нам удавалось избежать смерти, и, если вы последуете моему совету, мы, может быть, все спасемся. Но мы можем и умереть все вместе, если вы этого хотите.

– Что надо делать? – спросила Клара решительным голосом.

Пьер подал Филиппу узел с платьем.

– Вот костюм, – сказал Филипп. – Умоляю вас сейчас же надеть его. Мы тоже переоденемся.

Глава XXI

Спасение

– Ужасно! Ужасно! – повторял Филипп, поспешно переодеваясь в одежду кузнеца.

На улице действительно происходило что-то ужасное. С громкими звуками набата сливались шум битвы, удары молотов и топоров в двери домов, ружейные и пистолетные выстрелы, крики мужчин, вопли женщин и детей. Пьер выглянул в окно. К солдатам теперь присоединилась толпа черни, появившаяся как бы по волшебству, в надежде участвовать в грабеже.

– Как ты думаешь, Пьер, можем ли мы выйти? – спросил Филипп, когда Пьер отошел от окна.

– Я посмотрю, сударь. Тут стояла стража, но солдаты, наверно, ушли грабить. Вы в таком наряде – настоящий кузнец, но только вам нужно выпачкать себе лицо и руки.

Когда Филипп вошел к Кларе, она вскочила.

– Идемте, идемте! – торопила она. – Лучше умереть, чем слышать эти ужасные крики.

Пьер скоро вернулся и доложил, что выйти можно.

– Одну минуту, сэр Флетчер, – сказала Клара, – сначала помолимся.

И она опустилась на колени.

– Я готова, – сказала она, окончив молитву.

– Вам так идти нельзя, сударыня, – заметил почтительно Пьер. – Ваше лицо выдаст вас тотчас даже на темной улице. Растрепите волосы и закройтесь капюшоном как можно плотнее.

– Мне бы хотелось, Пьер, взять с собой меч, – сказал Филипп.

– Возьмите, сударь. Если кто-нибудь заметит его, то посмейтесь и скажите, что полчаса назад он принадлежал гугеноту. Я понесу свой под мышкой. Болтайте побольше, говорите грубо, а то догадаются, что вы не кузнец. За нас я не боюсь, мы можем постоять за себя или бежать. Я боюсь за графиню.

– Бог защитит ее, Пьер. А! Стучат в дверь, и служанки, пожалуй, отворят им.

– О нет, они не отворят дверей, можете быть уверены: они полумертвы от страха, и ни одна из них не показалась с тех пор, как началась тревога. Хозяин же и его два сына, без сомнения, находятся в толпе черни.

– Они-то, вероятно, и привели сюда толпу, иначе чернь не стала бы ломать дверь, на которой нет креста.

Они спустились к другой двери, выходившей в переулок. Филипп нес тяжелый меч, а у Пьера за поясом торчал большой нож мясника; он был без шапки, и смоченные водой волосы падали ему на выпачканное, черное лицо.

Начинало уже рассветать, когда они вышли на улицу, освещенную факелами.

– Идите рядом со мной, – сказал Филипп Кларе, – и старайтесь не показывать вида, что вы боитесь.

– Я не боюсь, – ответила она. – Бог уже спас меня однажды от такой же большой опасности и спасет снова, если на то будет Его святая воля.

– Не обращайте внимания на то, что происходит вокруг нас.

– Я буду молиться, – просто ответила она.

Шумевшая на улице толпа вдруг расступилась перед герцогом Гизом, ехавшим со свитой.

– Смерть гугенотам! – кричал он. – Таков приказ короля!

– Этот приказ ты и твои друзья вложили ему в уста, негодяй! – пробормотал Филипп.

Толпа, состоявшая из солдат и подонков парижского населения, сочувственно ревела. Некоторые плясали над телами гугенотов, валявшимися на улице, и гнусно издевались над ними. Здесь злодейство было уже почти окончено. Лишь некоторые из гугенотов оказывали сопротивление; но большинство, застигнутое врасплох, сознавая, что всякое сопротивление безнадежно, бросали оружие, умоляя о пощаде, или спокойно умирали. Но пощады не давали никому; убивали всех без разбора и даже женщин и детей.

Солдаты ходили по улицам со списками домов, в которых жили гугеноты, и проверяли, не остался ли кто-нибудь из них в живых. Многие из толпы нарядились в костюмы, добытые грабежом, – оборванные нищие щеголяли в бархатных шапках или шляпах с перьями. Многие уже напились. Женщины, сопровождавшие толпы черни, были жестоки и беспощадны не менее мужчин.

– Ну-ка, друг, разбей-ка нам вот эту дверь, – остановил Филиппа офицер со списком в руках; с ним было несколько солдат.

Отказ или даже промедление были бы гибельны для беглецов и отсрочили бы смерть гугенотов на какие-нибудь две минуты. Дюжина ударов сделала свое дело. Вдруг из окна грянул выстрел, и офицер, стоявший рядом с Филиппом, упал мертвый. Солдаты дали залп в окно и бросились в рухнувшую дверь. Филипп подошел к Кларе и Пьеру, ждавшим его в нескольких шагах, и они пошли дальше.

Когда они входили в одну из улиц, какой-то человек схватил его за руку.

– Куда, приятель? Для тебя и здесь много работы, – сказал он.

– У меня работа в другом месте, – ответил сурово Филипп.

– Ну, у меня выгодная работа. Вот этой рукой я прикончил пятерых, и мне досталось пять туго набитых кошельков, – говорил грабитель с грубым хохотом. – Ого, что это за девица с тобой? – И он грубо схватил Клару.

Долго сдерживаемое бешенство Филиппа давно искало себе исхода. Он схватил этого человека за горло и оттолкнул его с такой силой к стене, что тот замертво упал на землю.

– Что тут такое? – подбегая к месту происшествия, кричала толпа в шесть человек.

– Переодетый гугенот! – сказал Филипп. – Карманы его полны золотом.