Читать книгу Берен и Лутиэн (Джон Роналд Руэл Толкин) онлайн бесплатно на Bookz (3-ая страница книги)
bannerbanner
Берен и Лутиэн
Берен и Лутиэн
Оценить:

3

Полная версия:

Берен и Лутиэн

Тогда опечалился Берен, ибо одиноко ему было, и огорчил его испуг незнакомцев; повсюду искал он Тинувиэль, думая, что не убежала она. И вдруг, нежданно-негаданно, коснулся он ладонью ее тонкой руки среди листвы; и, вскрикнув, Тинувиэль бросилась от него прочь; стремительно, как только могла, скользила она в бледном свете меж древесных стволов и стеблей болиголова, и вокруг них, порхая и мелькая в лунных лучах, как умеют одни лишь эльдар. Нежное прикосновение ее руки еще больше разожгло в Берене желание отыскать деву; быстро следовал он за нею – однако недостаточно быстро, ибо в конце концов ей удалось ускользнуть. В страхе прибежала Тинувиэль к жилищу своего отца и еще много дней не танцевала в лесах одна.

Великая скорбь овладела Береном, и не пожелал он покинуть те места, все еще надеясь увидеть вновь, как кружится в танце прекрасная эльфийская дева; много дней скитался он в лесу, дик и одинок, разыскивая Тинувиэль. На рассвете и на закате искал ее Берен, когда же ярко светила луна, надежда возвращалась к нему. Наконец, однажды ночью он заприметил вдалеке отблеск света, и что же! – там, на невысоком безлесном холме, танцевала она в одиночестве, и Дайрона поблизости не было. Часто, очень часто впоследствии приходила туда Тинувиэль и, напевая про себя, кружилась в танце. Порою тут же был и Дайрон, – тогда Берен глядел издалека, от кромки леса; порою же Дайрон отлучался – тогда Берен подкрадывался поближе. На самом же деле Тинувиэль давно уже знала о его приходах, хотя делала вид, что ни о чем не догадывается; давно оставил ее страх, ибо великая скорбь и тоска читались на лице Берена в лунном свете; и видела она, что нет в нем зла, и очарован он ее танцами.

Тогда Берен стал незамеченным следовать за Тинувиэлью через лес до самого входа в пещеру и до моста; когда же исчезала она внутри, Берен взывал через поток, тихо повторяя «Тинувиэль», ибо слышал это имя из уст Дайрона; и, хотя не ведал Берен о том, Тинувиэль часто внимала ему, скрываясь под темным сводом, и улыбалась либо тихо смеялась про себя. Наконец, однажды, когда танцевала она в одиночестве, Берен, набравшись храбрости, выступил вперед и молвил ей: «Тинувиэль, научи меня танцевать». «Кто ты?» – спросила она. «Берен. Я пришел из-за холмов Горечи». «Ну что ж, если так хочешь ты танцевать, следуй за мною», – отвечала дева и, закружившись в танце перед Береном, увлекла его за собой все дальше и дальше в лесную чащу, стремительно – и все же не так быстро, чтобы не мог он следовать за нею; то и дело оглядывалась она и смеялась над его неловкой поступью, говоря: «Танцуй же, Берен, танцуй! Так, как танцуют за холмами Горечи!» И вот извилистыми тропами пришли они к обители Тинвелинта, и Тинувиэль поманила Берена на другой берег реки, и он, дивясь, последовал за нею в пещеру и подземные чертоги ее дома.


Когда же Берен оказался перед королем, он оробел, а величие королевы Гвенделинг повергло его в благоговейный трепет; и вот, когда король молвил: «Кто ты, незваным явившийся в мои чертоги?» – ничего не смог сказать Берен. Потому Тинувиэль ответила за него, говоря: «Отец мой, это – Берен, странник из-за холмов, он хотел бы научиться танцевать так же, как эльфы Артанора», – и рассмеялась; но король нахмурился, услышав о том, откуда пришел Берен, и молвил: «Оставь легкомысленные речи, дитя мое, и ответь, не пытался ли этот неотесанный эльф из земли теней причинить тебе вред?»

«Нет, отец, – отвечала она, – и думается мне, что его сердце не знает зла. Не будь же столь суров с ним, если не хочешь видеть слезы дочери твоей Тинувиэли; ибо никого не знаю я, кто дивился бы моим танцам так, как он». Тогда молвил Тинвелинт: «О Берен, сын нолдоли, чего попросишь ты у лесных эльфов прежде, чем возвратишься туда, откуда пришел?»

Столь велики были радость и изумление Берена, когда Тинувиэль заступилась за него перед отцом, что к нему вновь вернулись отвага, и безрассудная дерзость, что увела его из Хисиломэ за горы Железа, вновь пробудилась в нем, и, смело глядя на Тинвелинта, он отвечал: «Что ж, о король, я прошу дочь твою Тинувиэль, ибо девы прекраснее и нежнее не видывал я ни во сне, ни наяву».

Молчание воцарилось в зале, и только Дайрон расхохотался; все, слышавшие это, были поражены; но Тинувиэль потупила взор, а король, глядя на оборванного, потрепанного Берена, тоже разразился смехом; Берен же вспыхнул от стыда, и у Тинувиэли от жалости к нему сжалось сердце. «Что! Жениться на моей Тинувиэли, прекраснейшей деве мира, и сделаться принцем лесных эльфов – невелика просьба для чужестранца, – проговорил Тинвелинт. – Может статься, и мне позволено будет просить о чем-то взамен? О безделице прошу я, разве что в знак уважения твоего. Принеси мне Сильмариль из Короны Мелько, и в тот же день Тинувиэль станет твоей женою, буде пожелает».

Тогда все во дворце поняли, что король счел происходящее грубой шуткой и сжалился над номом, и заулыбались многие, ибо слава Сильмарилей Феанора в ту пору гремела в мире, нолдоли встарь сложили о них легенды, и многие из тех, кому удалось бежать из Ангаманди, видели, как сияют они ослепительным светом в железной короне Мелько. Никогда не снимал Враг этой короны и дорожил самоцветами как зеницей ока, и никто в мире, ни эльф, ни человек, ни дух, не смел надеяться когда-либо коснуться их хоть пальцем – и сохранить жизнь. Об этом ведомо было Берену, и понял он, что означают насмешливые улыбки, и, вспыхнув от гнева, воскликнул: «И впрямь ничтожный дар отцу за невесту столь милую! Однако же странными кажутся мне обычаи лесных эльфов, уж очень схожи они с грубыми законами людского племени – называешь ты дар, прежде, чем предложат тебе его, но что ж! Я, Берен, охотник из народа нолдоли, исполню твою пустячную просьбу», – и с этими словами он стремительно выбежал из залы, в то время как все застыли, словно пораженные громом, Тинувиэль же вдруг разрыдалась. «Худо поступил ты, о отец мой, – воскликнула она, – послав его на смерть своею злосчастною шуткой, ибо теперь, сдается мне, он попытается исполнить назначенное, ибо презрение твое лишило его рассудка; и Мелько убьет его, и никто более не посмотрит на танцы мои с такой любовью».

На это отвечал король: «Не первым падет он от руки Мелько, коему доводилось убивать номов и по более ничтожному поводу. Пусть благодарит судьбу, что не остался здесь, скован ужасными чарами за то, что посмел незваным явиться в мои чертоги, и за дерзкие свои речи». Гвенделинг же ничего не сказала и не отчитала Тинувиэль, и не расспросила, почему вдруг расплакалась та о безвестном скитальце.

Ослепленный же яростью Берен, уйдя от Тинвелинта, углубился далеко в лес и шел, пока не добрался до невысоких холмов и безлесных равнин, отмечающих близость мрачных Железных гор. Только тогда ощутил он усталость, и остановился; после же начались для него испытания еще более тяжкие. Ночи беспросветного отчаяния выпали ему на долю, и не видел он надежды исполнить задуманное, да надежды почти и не было. Вскоре же, идя вдоль Железных гор, Берен приблизился наконец к наводящему ужас краю, обиталищу Мелько, и сильнейший страх охватил его. В той земле водилось немало ядовитых змей, там рыскали волки, однако неизмеримо страшнее были банды гоблинов и орков – гнусных тварей, порождений Мелько, что бродили по окрестностям, творя зло, преследовали и улавливали в западни зверей, людей и эльфов, и волокли их к своему господину.

Много раз Берена едва не схватили орки; а однажды спасся он от челюстей огромного волка, сразившись со зверем, – из оружия же была при Берене только ясеневая дубина; многие другие тяготы и опасности выпадали ему на долю всякий день, пока шел он к Ангаманди. Часто мучили его к тому же голод и жажда, не раз склонялся Берен к тому, чтобы повернуть назад, не будь это почти столь же опасно, как и продолжать путь; но голос Тинувиэли, что просила за него перед Тинвелинтом, эхом звучал в сердце Берена, а по ночам казалось ему, что сердцем слышит он порою, как она тихо плачет о нем – далеко, в своих родных лесах; и воистину, так оно и было.

Однажды жестокий голод вынудил Берена поискать в покинутом орочьем лагере остатков еды, но орки нежданно возвратились и захватили его в плен, и пытали его, но не убили, так как предводитель орков, видя, сколь Берен силен, хотя и изнурен тяготами, подумал, что Мелько, может статься, доволен будет, если пленника доставят к нему, и назначит ему тяжелый рабский труд в шахтах или кузницах. Вот так случилось, что пленника приволокли к Мелько, однако же Берен не терял мужества, ибо в роду его отца верили, что власти Мелько не суждено длиться вечно, но Валар снизойдут, наконец, к слезам нолдоли, и воспрянут, и одолеют и скуют Мелько, и вновь откроют Валинор для истомленных эльфов, и великая радость вернется на землю.

Мелько же при взгляде на Берена пришел в ярость, вопрошая, с какой это стати ном, раб его по рождению, посмел без приказа уйти столь далеко в лес; Берен же отвечал, что он – не беглый раб, но происходит из рода номов, живущих в Арьядоре и тесно сообщающихся там с племенем людей. Тогда Мелько разгневался еще больше, ибо всегда стремился положить конец дружбе и общению между эльфами и людьми, и сказал, что видит, верно, перед собою заговорщика, замышляющего великое предательство против владычества Мелько и заслуживающего, чтобы балроги подвергли его пыткам. Берен же, понимая, что за опасность ему грозит, ответствовал так: «Не думай, о могущественнейший Айну Мелько, Владыка Мира, что это правда, ибо, будь это так, разве оказался бы я здесь один, без поддержки? Берен, сын Эгнора, не жалует дружбой род людской; нет же, ему опротивели земли, наводненные этим племенем, затем и покинул он Арьядор. Много дивного рассказывал мне встарь отец о величии твоем и славе, потому, хоть я и не беглый раб, более всего на свете желаю я служить тебе тем немногим, на что способен», – и добавил еще Берен, что он – великий охотник, ставит капканы на мелкого зверя и сети на птиц, и, увлекшись занятием этим, заплутал в холмах и после долгих странствий добрался до чужих земель; и, если бы даже орки не схватили его, он бы об иной защите и не помышлял, кроме как предстать перед великим Айну Мелько и просить Мелько как о милости принять его на скромную службу – скажем, поставлять дичь для его стола.

Должно быть, Валар внушили Берену эти речи, или, может статься, Гвенделинг из сострадания наделила его колдовским даром слова, ибо и в самом деле это спасло ему жизнь; Мелько, видя, сколь крепко сложен тот, поверил Берену и готов был принять его рабом на кухню. Сладкий аромат лести кружил голову этому Айну, и, невзирая на всю свою неизмеримую мудрость, очень часто ложь тех, кого Мелько удостаивал лишь презрением, вводила его в заблуждение, если только облечена была в слова сладкоречивых похвал; потому он приказал, чтобы Берен стал рабом Тевильдо, Князя Котов. Тевильдо же был огромным котом, самым могучим из всех, – одержим, как говорили иные, злым духом, он неотлучно состоял в свите Мелько. Этот зверь держал в подчинении всех прочих котов; он и его подданные ловили и добывали дичь для стола Мелько и его частых пиров. Вот почему ненависть между эльфами и кошачьим племенем жива и по сей день, когда Мелько уже не царит в мире и звери его утратили былую силу и власть.

Потому, когда Берена увели в чертоги Тевильдо, а находились они неподалеку от тронного зала Мелько, тот весьма испугался, ибо не ожидал такого поворота событий; чертоги эти были тускло освещены, и отовсюду из темноты доносилось урчание и утробное мурлыканье.

Повсюду вокруг горели кошачьи глаза – словно зеленые, красные и желтые огни. Там расселись таны Тевильдо, помахивая и нахлестывая себя по бокам своими роскошными хвостами; сам же Тевильдо восседал во главе прочих – огромный, угольно-черный котище устрашающего вида. Глаза его, удлиненные, весьма узкие и раскосые, переливались алым и зеленым светом, а пышные серые усы были тверды и остры, словно иглы. Урчание его подобно было рокоту барабанов, а рык – словно гром, когда же он завывал от гнева, кровь стыла в жилах, – и действительно, мелкие зверушки и птицы каменели от страха, а зачастую и падали замертво при одном этом звуке. Тевильдо же, завидев Берена, сузил глаза, так, что могло показаться, будто они закрыты, и сказал: «Чую пса», – и с этой самой минуты невзлюбил Берена. Берен же в бытность свою в родных диких краях души не чаял в собаках.

«Для чего посмели вы, – молвил Тевильдо, – привести ко мне подобную тварь, – разве что, может статься, на еду?» Но отвечали те, кто доставил Берена: «Нет же, Мелько повелел, чтобы этот злосчастный эльф влачил свои дни, ловя зверей и птиц под началом у Тевильдо». На это Тевильдо, презрительно взвизгнув, отозвался: «Тогда воистину господин мой дремал, либо мысли его заняты были другим, – как полагаете вы, что пользы в сыне эльдар, что за помощь от него Князю Котов и его танам в поимке зверя и птицы; с тем же успехом могли бы вы привести неуклюжего смертного, ибо не родился еще тот человек или эльф, что мог бы соперничать с нами в охотничьем искусстве». Однако же Тевильдо назначил Берену испытание и повелел ему пойти и словить трех мышей, «ибо чертоги мои кишат ими», – сказал кот. Как легко можно догадаться, это не было правдой, однако мыши в чертогах и впрямь водились – дикие, злобные, колдовской породы, они отваживались селиться там в темных норах, – крупнее крыс и крайне свирепые; Тевильдо держал их забавы ради, для собственного своего развлечения, и следил за тем, чтобы число мышей не убывало.

Три дня гонялся за ними Берен, но, поскольку ничего у него не нашлось, из чего бы соорудить ловушку (а он не солгал Мелько, говоря, что искусен в приспособлениях такого рода), гонялся он попусту и в награду за все труды свои остался только с прокушенным пальцем. Тогда Тевильдо преисполнился презрения и великого гнева, но в ту пору ни он сам, ни таны его не причинили Берену вреда, покорные повелению Мелько, – гость отделался только несколькими царапинами. Однако теперь для Берена настали черные дни в чертогах Тевильдо. Его сделали слугою при кухне; целыми днями он, несчастный, мыл полы и посуду, тер столы, рубил дрова и носил воду. Часто заставляли его вращать вертел, на котором подрумянивались для котов жирные мыши и птицы; самому же Берену нечасто доводилось поесть и поспать; теперь выглядел он изможденным и неухоженным и часто думал о том, что лучше бы ему никогда не покидать пределов Хисиломэ и не видеть дивного образа Тинувиэли.

После ухода Берена нежная эта дева пролила немало слез, и не танцевала более в лесах, и Дайрон злился, не в силах понять сестру; ей же уже давно полюбилось лицо Берена среди ветвей, и шорох его шагов, когда следовал он за нею через лес, и голос его, печально взывающий: «Тинувиэль, Тинувиэль» через поток у дверей отцовского дома; и не до танцев ей было теперь, когда Берен отправился в мрачные чертоги Мелько и, может статься, погиб там. Столь горькие мысли одолели ее наконец, что эта нежнейшая из дев отправилась к матери, ибо к отцу не смела идти она и скрывала от него слезы.

«О матушка моя Гвенделинг, – молвила она, – открой мне своим волшебством, если то под силу тебе, что с Береном? Все ли до поры благополучно с ним?» «Нет, – отвечала Гвенделинг. – Он жив, это правда, но дни свои влачит в жестокой неволе, и надежда умерла в его сердце; узнай же, он – раб во власти Тевильдо, Князя Котов».

«Тогда, – молвила Тинувиэль, – я должна поспешить к нему на помощь, ибо никого не знаю я, кто захотел бы помочь ему».

Гвенделинг не рассмеялась на это; во многом она была мудра и умела прозревать грядущее, однако даже в безумном сне не могло пригрезиться ничего подобного: чтобы эльф, более того – дева, дочь короля, отправилась бы одна, без поддержки, в чертоги Мелько – даже в те давние дни, до Битвы Слез, когда мощь Мелько еще не возросла, и Враг таил до поры свои замыслы и плел хитросплетения лжи. Потому Гвенделинг ласково велела ей не вести речи столь безрассудные, но отвечала Тинувиэль на это: «Тогда ты должна просить отца моего о помощи, чтобы послал он воинов в Ангаманди и потребовал у Айну Мелько освобождения Берена».

Из любви к дочери Гвенделинг так и поступила, и непомерно разгневался Тинвелинт, потому горько пожалела Тинувиэль, что поведала о своем желании; Тинвелинт же повелел ей не упоминать и не думать более о Берене, и поклялся, что убьет нома, буде тот еще раз вступит в его чертоги. Долго размышляла Тинувиэль, что бы предпринять ей, и, отправившись к Дайрону, попросила брата помочь ей и, если будет на то его воля, отправиться вместе с нею в Ангаманди; но Дайрон вспоминал о Берене без особой любви и отвечал так: «Для чего мне подвергать себя самой страшной опасности, которая только есть в мире, из-за лесного скитальца-нома? Воистину не питаю я к нему любви, ибо он положил конец нашим играм, музыке нашей и танцам». Более того, Дайрон рассказал королю о просьбе Тинувиэли, и сделал это не из злого умысла, но опасаясь, что Тинувиэль в безумии своем и впрямь отправится на смерть.

Когда же услышал об этом Тинвелинт, он призвал Тинувиэль и сказал: «Почто, о дочь моя, не отказалась ты от этого безрассудства и не стремишься исполнить мою волю?» Не добившись от Тинувиэли ответа, он потребовал от нее обещания не думать более о Берене и не пытаться по неразумию последовать за ним в земли зла, одной ли, или склонив к тому его подданных. Но отвечала Тинувиэль, что первого она обещать не сможет, а второе – только отчасти, ибо не станет она склонять никого из лесного народа следовать за нею.

Тогда отец ее весьма разгневался, но и в гневе немало подивился и испугался, ибо любил он Тинувиэль; и вот что измыслил он, ибо не мог запереть дочь свою навеки в пещерах, куда проникал только тусклый мерцающий свет. Над вратами его скальных чертогов поднимался крутой, уводящий к реке склон; там росли раскидистые буки. Один из них звался Хирилорн, Королева Дерев – то было огромное и могучее дерево, и ствол его расходился у самого подножия, так что казалось, будто не один, а три ствола вместе поднимаются от земли, округлые и прямые: серебристая кора их гладкостью напоминала шелк, а ветви и сучья начинались лишь на головокружительной высоте.

И вот Тинвелинт приказал выстроить на этом диковинном дереве, так высоко, как только можно было взобраться при помощи приставных лестниц, небольшой деревянный домик выше первых ветвей, красиво укрытый завесой листвы. Три угла было в нем, и три окна в каждой стене, и на каждый угол приходилось по одному из стволов бука Хирилорн. Там Тинвелинт повелел дочери оставаться до тех пор, пока не согласится она внять голосу разума; когда же Тинувиэль поднялась вверх по длинным приставным лестницам из сосновой древесины, их убрали снизу, так, что вновь спуститься стало невозможно. Все, в чем нуждалась Тинувиэль, доставлялось ей: поднимаясь по приставным лестницам, эльфы подавали ей еду и все, чего бы ни пожелала она; а затем, спустившись, убирали лестницы, и король угрожал смертью любому, кто оставит лестницу прислоненной к стволу либо тайно попытается поставить ее там под покровом ночи. Потому у подножия дерева бдила стража, однако Дайрон часто приходил туда, сокрушаясь о содеянном, ибо одиноко ему было без сестрицы; Тинувиэль же поначалу весьма радовалась своему домику среди листвы и часто выглядывала из окошка, пока Дайрон наигрывал внизу свои самые дивные мелодии.

Но как-то раз ночью Тинувиэли привиделся сон, посланный Валар: ей приснился Берен, и сердце девы молвило: «Должна я идти искать того, о ком все позабыли», – и пробудилась она, и луна сияла среди дерев, и глубоко задумалась Тинувиэль, как бы ускользнуть ей. А Тинувиэль, дочь Гвенделинг, как можно себе предположить, не вовсе неискушенна была в колдовстве и искусстве заклятий, и после долгих раздумий измыслила она план. На следующий день она попросила тех, кто пришел к ней – не принесут ли они ей прозрачной воды из реки, что текла внизу, – «но воду, – наставляла она, – следует зачерпнуть в полночь серебряной чашей и принести ко мне, не вымолвив при этом ни слова». После того пожелала она, чтобы доставили ей вина, – «но вино, – наставляла она, – следует принести сюда в золотом кувшине в полдень, и несущий должен всю дорогу распевать песни», – и было сделано так, как велела она, Тинвелинту же об этом не сказали.

Тогда молвила Тинувиэль: «Ступайте теперь к моей матери и скажите, что дочь ее просит прялку, чтобы коротать за нею долгие дни», а Дайрона втайне попросила сделать для нее маленький ткацкий станок, и Дайрон сладил его прямо в древесном домике Тинувиэли. «Но из чего станешь прясть ты и из чего ткать?» – спросил он, и Тинувиэль отвечала: «Из колдовских заклятий и волшебных чар», – но Дайрон не знал, что задумала она, и ничего более не сказал ни королю, ни Гвенделинг.

И вот, оставшись одна, Тинувиэль взяла воду и вино и смешала их под волшебную песнь великой силы, и, наполнив золотую чашу, она запела песнь роста, а, перелив зелье в серебряную чашу, она начала новую песнь, и вплела в нее названия всего сущего на Земле, что отличалось непомерной вышиной и длиной; упомянула она бороды индравангов, хвост Каркараса, тулово Глорунда, ствол бука Хирилорн, меч Нана; не забыла она ни цепь Ангайну, что отковали Аулэ и Тулкас, ни шею великана Гилима, в последнюю же очередь назвала она волосы Уинен, владычицы моря, что пронизывают все воды, – ничего нет в целом свете равного им по длине. После того Тинувиэль омыла голову водою и вином, и в это время пела третью песнь, песнь неодолимого сна, – и вот волосы Тинувиэли, темные и более тонкие, нежели нежнейшие нити сумерек, вдруг и впрямь стали стремительно расти и по прошествии двенадцати часов почти заполнили комнатку; тогда весьма порадовалась Тинувиэль и прилегла отдохнуть; когда же пробудилась она, словно бы черный туман затопил спальню, окутав Тинувиэль с головы до ног; и ло! – темные пряди ее свешивались из окон и трепетали меж древесных стволов поутру. Тогда Тинувиэль с трудом отыскала свои маленькие ножницы и обрезала локоны у самой головы; и после этого волосы выросли только до прежней длины.

И вот принялась Тинувиэль за труды, и, хотя работала она с эльфийским искусством и сноровкой, долго пришлось ей прясть, а ткать – еще дольше; если же кто-нибудь приходил и окликал ее снизу, она отсылала всех, говоря: «Я в постели и желаю только спать», – и весьма дивился Дайрон, и не раз звал сестрицу, но она не отвечала.

Из этого-то облака волос Тинувиэль соткала одеяние туманной тьмы, вобравшее дремотные чары куда более могущественные, нежели облачение, в котором танцевала ее мать давным-давно; это одеяние Тинувиэль набросила на свои мерцающие белые одежды, и колдовские сны заструились в воздухе вокруг нее; из оставшихся прядей она свила крепкую веревку и привязала ее к стволу дерева внутри своего домика; на том ее труды закончились, и Тинувиэль поглядела из окна на запад от реки. Солнечный свет уже угасал среди дерев, и, едва в лесу сгустились сумерки, девушка запела негромкую, нежную песнь и, продолжая петь, опустила свои длинные волосы из окна так, чтобы их дремотный туман овевал головы и лица поставленной внизу стражи; и часовые, внимая голосу, тотчас же погрузились в глубокий сон. Тогда Тинувиэль, облаченная в одежды тьмы, легко, как белочка, соскользнула вниз по волосяной веревке, танцуя, побежала к реке, и, прежде, чем всполошилась стража у моста, она уже закружилась перед ними в танце, и, едва край ее черного одеяния коснулся их, они уснули, и Тинувиэль устремилась прочь так быстро, как только несли ее в танце легкие ножки.

Когда же известия о побеге Тинувиэли достигли слуха Тинвелинта, великое горе и гнев обуяли короля, весь двор взволновался, и повсюду в лесах звенели голоса высланных на поиски, но Тинувиэль была уже далеко и приближалась к мрачным подножиям холмов, где начинаются Горы Ночи; и говорится, что Дайрон, последовав за нею, заплутал и не вернулся более в Эльфинесс, но отправился к Палисору, и там в южных лесах и чащах наигрывает нежные волшебные песни и по сей день, одинок и печален.

Недолго шла Тинувиэль, когда вдруг ужас охватил ее при мысли о том, что осмелилась она содеять и что ожидает ее впереди; тогда на время она повернула вспять и разрыдалась, жалея о том, что нет с нею Дайрона; и говорится, будто воистину был он неподалеку и скитался, сбившись с пути, между высоких сосен в Чаще Ночи, где впоследствии Турин по роковой случайности убил Белега.

В ту пору Тинувиэль находилась совсем близко от тех мест, но не вступила в темные земли, а, собравшись с духом, поспешила дальше; и благодаря ее волшебной силе и дивным чарам сна, окутавшим ее, опасности, что прежде выпали на долю Берена, беглянку не коснулись; однако же для девы то был долгий, и нелегкий, и утомительный путь.

Надо ли говорить тебе, Эриол, что в те времена только одно досаждало Тевильдо в подлунном мире – а именно род Псов. Многие из них, правда, не были Котам ни друзьями, ни врагами, ибо, подпав под власть Мелько, они отличались той же необузданной жестокостью, как и все его зверье; а из наиболее жестоких и диких Мелько вывел племя волков, коими весьма дорожил. Разве не огромный серый волк Каркарас Ножевой Клык, прародитель волков, охранял в те дни врата Ангаманди, будучи уже давно к ним приставлен? Однако нашлось немало и таких, что не пожелали ни покориться Мелько, ни жить в страхе перед ним; эти псы либо поселились в жилищах людей, охраняя хозяев от немалого зла, что иначе неминуемо постигло бы их, либо скитались в лесах Хисиломэ, либо, миновав нагорья, забредали порою в земли Артанора или в те края, что лежали дальше, к югу.

bannerbanner