скачать книгу бесплатно
Немцы пребывали в состоянии бессильной ярости от того, что оказались во власти народа, который презирали; их ярость находила выход в жестокой ненависти и в постоянных попытках вызвать сочувствие. Любая история, направленная против русских, с возмущением доносилась до западных контактеров с расчетом на то, что она будет принята за чистую монету. Это не следует рассматривать как расчетливую попытку посеять раздор; хотя это, несомненно, сыграло свою роль, основной мотив был более инстинктивным. (Справедливости ради следует добавить, что истории, связанные с британцами и американцами, похоже, с таким же удовольствием передавались русским.)
Когда дело дошло до категории последователей, оправданий стало больше. Если основной темой являлось утверждение «Я был всего лишь мелкой сошкой», то различных вариаций было много. Они так мало знали. «Конечно, мы понимали, что концентрационные лагеря – это не санатории, но мы понятия не имели, что там творится». И далее, без единого намека на непоследовательность: «Что мог сделать отдельный человек? Повсюду шныряли информаторы, и за малейшую провинность можно было угодить в концлагерь». «Почему всю вину должна нести только Германия? Другие нации [в основном русские] вели себя так же плохо». Еще до того, как союзники форсировали Рейн, один немец подошел к офицеру союзников и попросил его задержать иностранного рабочего, укравшего велосипед. Офицер предположил, что за последние годы из оккупированных стран было вывезено изрядное количество велосипедов. «Но, лейтенант, – последовал возмущенный ответ, – тогда ведь шла война».
В одном отношении такие оговорки, вероятно, были оправданы: эти люди не по своей воле оказались втянутыми в нацистскую катастрофу. Они примкнули к нацистам потому, что это казалось им наиболее простым способом избежать неприятностей; но потом оказалось, что это принесло им еще больше неприятностей, чем когда-либо. В ответ они попытались отстраниться от происходящего, что было широко распространено в Германии среди солдат, государственных служащих, священнослужителей, интеллигенции, а также «мелких сошек». «Оставьте политику политикам. Такие вещи слишком глубоки для нас. Когда мы вмешиваемся в них, то лишь обжигаем себе пальцы». Короче говоря, «чума на оба ваших дома». Это инстинктивная реакция обычного человека, особенно когда дела идут плохо. И в первые месяцы оккупации было достаточно трудно заставить немцев интересоваться политикой и администрацией. Физическая усталость в сочетании с разочарованием и повседневными заботами заставляли их стремиться к тому, чтобы сколько возможно взваливать на плечи других. Благодарные тому, что, по крайней мере, закончилась война, они были даже рады сидеть сложа руки и позволить союзникам показать им, как управлять страной.
Но, конечно же, никто не может так просто избавиться от своего окружения, и, несмотря на все заявления о своей аполитичности, эти люди многое впитали от нацистов и от всей германской традиции. Они были в основном из тех, кто некритично принимает текущие идеи, не думая о том, чтобы как-то вникнуть в их суть. Точно так же они были готовы принять и повторять демократические клише. Но они сохраняли массу взглядов и предположений, разделявших их с союзниками и препятствовавших реальному пониманию либерального подхода. Они не понимали, как много в их собственном умственном багаже задействовано в осуждении нацизма, и у них не было ни выдержки, ни интеллекта для переоценки[17 - Элвин Джонс в палате общин 22 октября 1946 г. сказал: «Недавно я выступал перед собранием немецких социал-демократов в Нюрнберге… Все заданные мне вопросы, – а аудитория была удивлена своей привилегией задавать вопросы – были такими, которые мог задать нацист».].
Четвертая категория, должно быть, встретила окончание войны с облегчением, так как это положило конец напряжению между их патриотизмом и антинацизмом. На самом деле это лишь видоизменило проблему, и теперь вопрос заключался в том, насколько сотрудничество с завоевателями граничит с предательством германского идеала. Не могло быть сомнений, что восстановление страны отвечает общественным интересам, но это не предполагало тесных личных отношений с оккупационными войсками. Не требовалось быть слишком прозорливым, чтобы предвидеть националистическую реакцию через несколько лет или увидеть, что произойдет тогда с теми, кто слишком явно поддерживает союзников. При новом раскладе настал черед этой категории стать «верующими с оговорками». Для них также остро встал вопрос вины. Фанатики своей вины не признавали. Вторая и третья категории избежали наказания, переложив вину на других одним из описанных способов. Они отказались брать на себя ответственность, хотя в некоторых из них таилось измененное чувство вины, но не за участие, а за родство. Пассивные антинацисты были слишком просвещены, чтобы не осознавать собственную ответственность, но это порождало в них конфликт между раскаянием и патриотизмом, который часто неконструктивно блокировал их чувства. Они не хотели признавать свои ошибки или просить прощения, потому что это могло быть истолковано как предательство германских идеалов. Они держали наготове аргументы, чтобы оправдать свою позицию, но аргументы не помогали, поскольку не хватало морального мужества, а не интеллектуальной убежденности. Действительно, союзники совершили ошибку в общении с такими людьми, настойчиво муссируя тему вины и пытаясь настоять на ее признании. Чем больше они давили на это, тем прочнее становились психологические барьеры. Выход из ситуации заключался в совместной работе по строительству новой Германии, а не в упреках по поводу прошлого. В этой связи важно отметить большое число немцев, с подлинным энтузиазмом воспринявших идею наднациональной Европы; эти люди сознательно или бессознательно хотели разрешить свои противоречия, переведя свой патриотизм на более высокий уровень.
В этих спорах важную роль играла идея «коллективной вины» всего немецкого народа за преступления нацистов. Сложилась традиция, что такова была официальная британская и американская доктрина. Это не так. Невозможно найти ни одной директивы подобного рода, и ни один высокопоставленный британский или американский министр никогда не заявлял об этом в своих речах. Подчеркивался тот факт, что весь немецкий народ должен разделить ответственность за действия нацистов и за их последствия. «Ответственность» – это термин, использованный в Потсдамской декларации. На BBC приложили немало усилий, чтобы провести различие между «виной», которая обязательно подразумевает элемент вины, и «ответственностью», которая таковой не является. Несомненно, многие подчиненные на местах были менее разборчивы; доктрина «коллективной вины», безусловно, распространялась отдельными офицерами союзников. Но немецкое нежелание побеспокоиться о различии между ответственностью и виной или выяснить, говорили ли отдельные лица от имени своих начальников, само по себе показательно. Коллективная вина – гораздо более грубое понятие, и его гораздо проще опровергнуть. Идея о том, что каждый должен разделить ответственность в смысле принятия на себя последствий, выбивает почву из-под ног всех, кто стремится переложить вину на кого-то другого в качестве предварительного условия для того, чтобы потребовать лучшего отношения к себе. Нет сомнений в том, что миф о коллективной вине был в значительной степени распространен немцами, хотя, вероятно, они действовали инстинктивно и без преднамеренного умысла. Им удалось ввести в заблуждение большинство комментаторов союзников.
Для убежденных антинацистов война означала конец кошмара. Если они пытались активно сопротивляться, то жили в постоянном страхе, когда банальный стук в дверь может означать визит гестапо. Если они оставались пассивными и держали свое мнение при себе, им приходилось сохранять постоянный самоконтроль, чтобы неосторожным словом или поступком не выдать свою позицию. Их численность сократилась в результате преследований и эмиграции; многие из тех, кто остался, угодили в тюрьму или концентрационный лагерь. Было бы чудом, если бы они вышли из этого состояния без склонности к неврозам и подавленности. Но и для них, и особенно для социал-демократов, окончание военных действий принесло разочарование. Во время войны большинство из них возмущались тем, как союзники держали их на расстоянии вытянутой руки, пресекая всякие миротворческие попытки требованием о безоговорочной капитуляции. Они не могли поверить, что такое отношение сохранится и после окончания военных действий. Они всерьез восприняли теорию о том, что война идет не между нациями, а между идеями. Они ожидали, что управление Германией будет передано в их руки, а представители союзников будут сотрудничать с ними как коллеги. Вместо этого они обнаружили, что правительство перешло в руки иностранных солдат и администраторов, которые мало знали о Германии и склонны подходить ко всем немцам с одинаковой меркой. Со временем на них было возложено много обязанностей. Однако к ним продолжали относиться как к побежденной нации. Их трудности и продовольственные пайки оставались такими же, как и у всех остальных[18 - Жертвы концентрационных лагерей действительно получали специальные пайки, но в качестве акта благотворительности.].
В долгосрочной перспективе это было несомненным преимуществом, так как избавляло их от многих пятен коллаборационизма, но в то время вызывало горечь, тем более что большинство других немцев разделяли их ожидания и могли лишь заключить, что союзники считают их малозначимыми. Горечь подпитывала озабоченность проблемой вины; казалось, что то, как с ними обращались, вытекало из теории коллективной вины, которой, как они считали вместе со своими товарищами, придерживались союзники. Антинацисты, конечно, своей вины не отрицали; один из парадоксов ситуации заключался в том, что именно те люди, которые были наименее виноваты, больше всех были готовы ее признать. Но они решительно утверждали, что сами союзники виноваты не меньше, поскольку именно их политика, начиная с Версаля, привела Гитлера к власти и позволила ему укрепить свои позиции. Ни один разумный человек на стороне союзников не мог бы отрицать, что вина в этом смысле является общей, даже если он мог спорить о том, как распределять вину. Но было много других немцев, которые с готовностью ухватились бы за любое признание ответственности союзников как за оправдание от уклонения от собственной ответственности. Один немецкий пастор счел необходимым напомнить своим прихожанам, что блудный сын, вернувшись, не сказал: «Отец, я, конечно, согрешил, но если бы мой старший брат не был таким фарисеем, то никогда не ушел бы из дома. Он виноват не меньше меня». От открытого признания вины, которую они не оспаривали, многих антинацистов удерживал страх того, что это будет использовано против них в политическом свете. Лишь немногие из них оказались достаточно смелыми, чтобы сказать вместе с другим пастором: «Мы знаем, что признание вины, которое мы делаем перед Богом, может быть использовано в политических целях. Но мы не должны позволять политическим соображениям отвлекать нас от того, чтобы говорить правду». Более того, многие из самых искренних демократов и из самых просвещенных священнослужителей особенно остро чувствовали политику России и не могли понять, почему западные союзники продолжали сотрудничать с такой очевидной недоверчивостью. В итоге, за редким исключением, отношения между союзниками и теми немцами, которые должны были стать их главными помощниками, складывались непросто. В долгосрочной перспективе это, возможно, и не было плохо, но усложнило ближайшие проблемы и, в частности, могло навсегда исказить мировоззрение социал-демократов.
День 7 мая 1945 года ознаменовал окончание лишь самого легкого этапа завоевания Германии. Ее народ был побежден физически; вопрос теперь заключался в том, можно ли покорить их духовно. Даже если бы человеку было легко отказаться от трудного прошлого, первым условием для этого является наличие воли.
Немногие немцы обладали такой волей, но столь же немногие осознавали, что у них ее нет. В лучшем случае они старались не рассуждать. Как их можно было убедить, особенно когда многие, реагируя на Геббельса, относились с глубоким цинизмом ко всему, что им говорили власти? Это был основной вопрос оккупации в той мере, в какой она была не просто военным маневром. Если его не решить, плоды победы окажутся зыбкими.
В любом случае было очевидно, что многое зависит от успеха союзного военного правительства в управлении страной и особенно в преодолении очевидных физических трудностей. Ничто так не впечатляет немцев, как способность добиваться результатов. Однако в глазах немцев успех означал обеспечение для Германии сносного существования, оцениваемого не по уровню остальной Европы (о котором имелось лишь неполное представление), а по тому, к чему привыкли сами немцы. Исходя из этого с самого начала было ясно, что вопрос будет заключаться в степени неудачи, поскольку в существующих условиях необходимых условий для успеха не было. Оглядываясь назад, можно сказать, что предотвратить гражданскую войну и всплеск эпидемических заболеваний или голода в Германии – достижение немалое; это удалось во многом благодаря напряженным, хорошо продуманным и, в основном, бескорыстным усилиям отдельных офицеров союзников, а также щедрой помощи со стороны Америки и Великобритании. Но пока шел этот процесс, он не производил никакого впечатления на немцев, которые оценивали ситуацию по своим собственным меркам, забыв, что либеральная демократия – это нечто большее, чем отречение от Гитлера, который потерпел поражение. Они быстро разглядели недостатки в тех, кто во время войны так настойчиво заявлял о своем превосходстве. Жители Центральной Европы, у которых демократические привычки не являются врожденными, склонны принимать процесс формирования мнений за бессмысленную путаницу и добиваться быстрых результатов проверкой системы, которая не предназначена для подобной оценки. Было много веских причин для критики контролирующих органов, но критика со стороны контролируемых зачастую сводилась к тому, что проблемы решаются не так, как это делали бы сами немцы. А этот негерманский подход, в конце концов, и составлял суть операции.
Во-вторых, многое зависело от тех немцев, которые были не просто антинацистами, но в достаточной степени сроднились с Западом, чтобы подняться над сентиментализмом, жалостью к себе, эгоизмом и отсутствием объективности, которые обычно присущи нации, потерпевшей поражение. Можно ли найти достаточно людей с такими качествами? Смогут ли они избавиться от последствий преследований? Можно ли привлечь их к общественной жизни? Смогут ли они себя проявить? И смогут ли они в достаточной степени утвердить свой престиж среди соотечественников, чтобы пережить националистическую реакцию, которая через несколько лет неизбежно должна будет вспыхнуть против всех, кто «сотрудничал»? Трагедия Германии заключается в том, что, поскольку ход истории не позволил провести в стране успешную демократическую революцию, демократию пришлось вводить иностранными штыками после военного поражения, а в 1919–1923, 1929–1931 и потом вновь в 1945–1948 годах она шла рука об руку с иностранным господством и экономической разрухой. Поэтому шансы на успех были невелики, и осознание этого оттолкнуло многих, кто мог поддержать ее, если бы это было менее рискованно.
Но проблема заключается не только в этом. Ранее в данном разделе мы проанализировали некоторые характеристики, которые, как показал опыт, часто встречаются у наиболее фанатичных приверженцев нацизма. Очевидно, что до тех пор, пока этот тип характера широко распространен в Германии, будет существовать тенденция к тому, чтобы германские институты принимали благоприятные для него формы. Некоторые психологи утверждают, что конечная причина таких характеристик кроется в чрезмерном доминировании над ребенком и матерью сурового и жестокого отца, который выступает в качестве идеала, которому ребенок должен стремиться подражать. Пытаясь этого добиться, ребенок вынужден подавлять нежные чувства к матери, а сомнения в возможности успешного подражания отцу порождают внутреннюю неуверенность. Такое объяснение кажется слишком банальным и упрощенным, но наводит на мысль, что корни немецкого характера кроются в германских семейных традициях, в системе образования и во многих других институтах, которые формируют у подрастающего поколения немцев их взгляды на жизнь. Если это так, то ожидать радикальных изменений в немецком характере и мировоззрении до тех пор, пока эти традиции и институты останутся неизменными, не приходится. Представители союзников, взявшиеся за перестройку этих институтов, пытались лишь применить к данной ситуации выводы социальных наук, и они не всегда недооценивали предстоящие трудности. Но, как им хорошо известно, нельзя было рассчитывать на то, что внедряемые перемены пустят прочные корни, если они не смогут убедить достаточное количество немцев в желательности таких перемен, которые другие немцы наверняка воспримут как посягательство на их самые дорогие традиции. Недостаточно просто навязать какие-то приказы; пламя убеждения нужно попытаться раздуть в кучке немногих, чтобы оно потом перекинулось на остальные массы.
Но была велика не только сама проблема, но и стоящие на кону вопросы. Ведь мир во всем мире можно было сделать намного более крепким и надежным, если бы Германия смогла найти правительство, которое, не обязательно будучи демократическим в полном западном смысле этого слова, было бы лишено жажды завоеваний и решимости добиваться их силой. Возможно, истинно либеральное решение германской проблемы с самого начала было тщетной надеждой, но это не делает неизбежным переход власти в руки агрессивного национализма. Именно поэтому борьба за души в Германии – борьба, в которой немцы, как и иностранцы, могут сражаться на обеих сторонах, – является одним из самых жизненно важных начинаний нашего времени.
Глава 4. Первая помощь, май-август 1945 года
«Союзные войска, действующие под моим командованием, вступили в Германию. Мы пришли как завоеватели, но не как угнетатели. На территории Германии, занятой моими войсками, мы уничтожим нацизм и германский милитаризм. Мы свергнем нацистское правление, распустим нацистскую партию и отменим жестокие, угнетающие и дискриминационные законы и институты, которые создала эта партия. Мы искореним германский милитаризм, который так часто нарушал мир во всем мире. Военных и партийных вождей, руководителей гестапо и прочих, подозреваемых в преступлениях и зверствах, предадут суду, и если они будут признаны виновными, то понесут заслуженное наказание».
Так гласила первая прокламация, выпущенная Верховным главнокомандующим союзными экспедиционными силами. Последующие пункты наделяли его верховной властью как военного губернатора, приостанавливали деятельность всех немецких судов и учебных заведений (возобновление работы которых, однако, было разрешено, если позволяли условия) и предписывали чиновникам оставаться на своих постах до дальнейшего уведомления. Союзные войска находились в Германии с сентября 1944 года, когда впервые была опубликована эта прокламация. Поэтому ее следует рассматривать отчасти как оружие психологической войны и лишь отчасти – как попытку придать юридическую силу первым шагам союзного военного правительства. Наиболее яркой его характеристикой является негативный тон. К сожалению, аналогичного русского документа для сравнения не существует.
По ранее описанным причинам на первое место среди своих военных целей союзники поставили искоренение нацизма. Но когда победа, наконец, пришла, то в формальном смысле это оказалось вовсе не проблемой. Нацисты нигде не засиживались и не дожидались, пока союзники их «искоренят»; они не ждали, пока их изгонят из страны соотечественники; они просто исчезли. Первой задачей, стоявшей перед союзниками, было решить, кого поставить на их место. Однако акцент на том, чтобы оставить все на усмотрение германских властей, не сопровождался указаниями на то, как должны выбираться сами эти власти.
Первые офицеры военного правительства США явились в города и деревни, где стояла гробовая тишина, где пахло смертью и разрухой. Они пришли в деревни, где над каждой дверью висел белый флаг, где лица за забаррикадированными окнами можно было скорее почувствовать, чем увидеть.
Бургомистры и ландраты выбирались на основании заранее составленных списков. Как правило, офицер военного правительства вызывал к себе городского или сельского священника, учителя местной школы, нескольких местных жителей и просил предложить кандидатуру бургомистра или ландрата. После нескольких совещаний и как можно более тщательного изучения… выбирался временный административный начальник, а тот, в свою очередь, назначал других профессиональных руководителей, таких как начальники полиции и пожарной охраны, начальник продовольственной службы, местный клерк, инспектор автотранспорта и другие необходимые должностные лица.
Первоначально военные правительства набирались из офицеров и лиц, непригодных к боевой службе; по очевидным причинам самые способные и активные люди в войсках были недоступны, поскольку войну еще предстояло выиграть. Предпринимались некоторые попытки, особенно в Соединенных Штатах, набирать свежих людей с особой квалификацией, но их искали скорее в технических областях (например, в здравоохранении или муниципальном землеустройстве), нежели среди специалистов по общему управлению или среди тех, кто в той или иной степени знает Германию. Большинство отобранных проходили курс обучения (а иногда, чтобы скоротать время ожидания, целый ряд курсов), но при этом армейской организации и навыкам владения оружием уделялось столько же времени, сколько и структуре немецкого общества[19 - Офицеру военного правительства было важно знать, как устроена и как функционирует армия и как себя защитить, но акцент на этих предметах преувеличивался, вероятно, из-за нехватки людей для преподавания других предметов.]. Значительный объем информации был изложен на бумаге, гораздо меньше передавалось офицерам, которым предстояло ее использовать, и еще меньше было усвоено. Лишь небольшая часть слушателей владела немецким языком, а в тех случаях, когда (как это часто бывает в армии США) способность хорошо говорить на нем обусловлена немецким происхождением, это, как правило, влияло на мировоззрение и становилось скорее помехой, чем помощью[20 - Многие из говоривших на немецком языке были евреями, и если союзников не волновало их происхождение, то естественно, что они сами и немцы, с которыми они общались, чувствовали особую неловкость.].
В эти первые дни военным правительствам неизбежно приходилось полагаться на советы местных жителей, и многое зависело от того, к кому именно обращались. Большинство советов на Западе имели консервативный уклон[21 - Все это исправили позже, когда появилось достаточно времени, чтобы выявить лидеров рабочего класса, организовать профсоюзы и т. д. Но медлительность, с которой это делалось, являлась одной из главных причин трудностей среди социал-демократов в Германии, что уже было описано выше.]. Например, умение говорить по-английски было важным, но не типичным среди работающих, даже если в это число входили не только миловидные секретарши, как иногда казалось со стороны. Многие офицеры, зная о сопротивлении церквей нацизму, считали себя вправе доверять местному духовенству, не зная, насколько консервативных социальных взглядов придерживались многие немецкие священники и пасторы; некоторые из полученных таким образом советов оказывались менее разумными, чем остальные. Другие обращались к людям, которых нацисты выгнали с занимаемых должностей; они, по крайней мере, обладали административным опытом.
Но в силу естественных причин многие уже постарели, а прежние традиции, в которых они были воспитаны, не всегда соответствовали новой ситуации. Эксперты-техники были склонны оценивать кандидатов на работу по их технической квалификации, а политические возражения отметать как несущественные. Действительно, было бы совершенно невозможно запустить немецкую экономику заново без какой-либо помощи со стороны нацистов, которые управляли ею, хотя, возможно, это и не оправдывало один из штабов армии США, издавший 7 июля 1945 года указ, который делал смещение нацистов с ключевых постов мерой дискреционной, а не повсеместно обязательной, тем самым нарушая основное положение директивы JCS № 1067.1. Еще больше усложняло ситуацию то, что составы военного правительства постоянно менялись по мере завоевания все большей территории Германии и укомплектования новых отделов. Так, в Гейдельберге за первые три месяца оккупации сменились три разных офицера, отвечавшие за вопросы образования и религии; во Франкфурте – четыре за два месяца. Немцы, назначенные на должность одним военным правительством, могли быть потом уволены его преемниками. А острый спрос на офицеров военного правительства вскоре исчерпал предложение: тех, кто имел хоть какую-то подготовку, попросту не осталось, и на эту работу направлялись военные прямо с поля боя; некоторые из них оказались первоклассными администраторами, но свои знания о Германии им пришлось приобретать довольно непростым путем.
Имеющиеся отчеты свидетельствуют о том, что в первые дни ситуация в русской зоне разительно не отличалась от вышеописанной. Там офицеры военных администраций знали о немцах и Германии еще меньше. Случаи назначения лиц с нацистскими или националистическими связями за их техническую квалификацию были отнюдь не редки. «Несколько способных офицеров, такие как офицер германского Генерального штаба и кавалер Рыцарского креста Луитпольд Штейдле, нынешний министр внутренних дел земли Бранденбург Бернхард Бехлер и нынешний начальник полиции Берлина Маркграф, совершили блестящий прыжок из фашистского Третьего рейха в ряды большевизма». Далеко не все ответственные посты доставались «проверенным» коммунистам или рабочим. Но, конечно, именно рабочие и коммунисты были теми, к кому в первую очередь обращались за советом; духовенство же откликалось не столь охотно. И если знание немецкого языка среди русских встречалось не чаще, чем среди англичан, то немцы, владевшие русским языком, вряд ли изучали его в средней школе.
Наиболее ярким отличием русской зоны было то, как поощрялось создание антифашистских комитетов; их формирование было в целом разрешено уже 10 июня 1945 года особым указом. Под этой эгидой проводился широкий спектр реформ, разного рода корректировок и актов возмездия. Слову «нацист» русские предпочитали слово «фашист»; более широкий термин облегчал им нападки на любого, кого они могли счесть для себя неудобным. Они без стеснения давали возможность немцам произвести «уборку» в собственном доме, полагая, что все необходимые меры можно будет принять и позже. Если «хорошие» коммунисты иногда были шокированы тем, в какой компании им приходилось находиться, то им следовало глубже изучить историю большевиков. У сторонников революции было мало причин опасаться всплеска революционной активности, особенно если он примирял с их режимом тех, кто извлекал из него выгоду. Несомненно, в этом процессе нашли удовлетворение некоторые частные амбиции, но в целом русские были мало озабочены восстановлением справедливости по отношению к немцам. Западные союзники, напротив, не желали поощрять революционную ситуацию, опасаясь, что это сыграет на руку левым элементам (как это произошло во многих освобожденных странах Западной Европы). Их директивы – или отсутствие таковых – побуждали как можно быстрее заморозить ситуацию, полагая, что в ближайшее время новый Контрольный совет определит, как должна быть реорганизована Германия. В любом случае на столь ранней стадии считалось невозможным решить, кому можно доверять; все считалось временным до тех пор, пока вопросы не решены в рамках надлежащей правовой процедуры. Так, в июне в Гамбурге была распущена Свободная социалистическая профсоюзная ассоциация, которую сочли чересчур политизированной. Влияние такого отношения на стойких антифашистов уже описано; в результате определенное количество доброй воли было утрачено со стороны тех, кто в любом случае поддержал бы режим. Понять, почему русские сочли естественным поощрять движения, к которым западные союзники инстинктивно отнеслись свысока, возможно, более поучительно, чем рассуждать о том, принесла бы какие-нибудь дивиденды более гибкая политика на Западе.
К июню 1945 года во всех четырех зонах были назначены местные органы исполнительной власти вплоть до субпровинциального уровня (Regierungsbezirk). В британской политике доминировала идея о том, что развитие демократических процессов в стране, незнакомой с таковыми, должно происходить медленно; оно должно быть растянуто, по крайней мере, на многие годы, поскольку на родине для этого потребовались целые столетия. Поэтому лишь в сентябре были созданы назначенные окружные (Kreis) советы. Американцы, однако, считали, что лучший способ научиться демократии – это применить ее на практике; уже в конце мая они занимались формированием правительства Баварии. Русские, если и меньше заботились об ответственном управлении, фактору времени также придавали большое значение. В официальном воззвании от 9 июля были учреждены правительства пяти земель (Бранденбург, Саксония-Анхальт, Саксония, Тюрингия, Мекленбург-Передняя Померания) и русская зона поделена между ними.
Коммунистическая партия была зарегистрирована в Берлине 25 июня, а 14 июля представители коммунистов, социал-демократов, христианских демократов и либерал-демократов разработали политическую декларацию, предусматривающую следующее:
1. Сотрудничество в очищении Германии от остатков гитлеризма и восстановлении страны на антифашистских и демократических началах.
2. Быстрое восстановление национальной экономики для обеспечения хлебом, одеждой, работой и жильем.
3. Установление полного признания прав личности.
4. Обеспечение свободы вероисповедания и мысли и уважение религиозных убеждений.
5. Завоевание доверия и установление… отношений с другими народами. Честная готовность выполнять приказы оккупационных властей и признание долга Германии во имя восполнения разрушительных последствий войны.
Широкая программа такого рода была необходима в качестве основы для формирования коалиционных правительств, которые создали народную демократию в Восточной Германии. И 1 августа была разрешена антифашистская молодежная организация, а все остальные были одновременно запрещены.
Британские власти 20 мая издали указ, в которой говорилось, что целью оккупационных сил является контроль, а не управление. Тот же принцип был подчеркнут и в директиве JCS № 1067. Но попытка остаться в тени вскоре оказалась невыполнимой. Новым германским властям не хватало опыта, престижа и, прежде всего, ресурсов. Если необходимо было построить порядок из хаоса, прежде всего, взять под контроль голод и болезни, то здесь должны были сыграть свою роль оккупационные силы с их властью, материальными ресурсами и способностью привлекать внешнюю помощь. Военные администрации считали своей задачей наладить жизнь и состязались друг с другом в том, кто добьется большего прогресса (один из управленцев сказал: «Мои ребята прекрасно со всем справятся, если только штаб прекратит присылать нам этих непонятных беженцев»); им приходилось постоянно напоминать о необходимости оставить все немцам. Этот начальный этап устраивал многих из тех, кого это касалось, и они вышли из положения, обретя авторитет как среди немцев, так и в мире в целом. Трудности, несмотря на их масштабы, были все-таки преодолимыми: позже они становились все менее осязаемыми, а решения – менее очевидными. Солдаты радовались возможности что-то строить после вызванных войной разрушений. При довольно скромном штате сотрудников добивались ощутимых успехов; например, для почтовых служб во всей британской зоне имелось в распоряжении всего двадцать восемь офицеров, а для водоснабжения – всего тридцать.
Расчищались улицы, разбирались завалы, восстанавливались водостоки и канализация, вновь вводились в строй коммунальные службы. Было сформировано ядро новой полиции, найдены судьи-антинацисты, вновь открыты суды. Были восстановлены мосты (в основном с помощью военных инженеров), дороги стали проходимыми, вновь заработали железные дороги (хотя из-за поврежденных мостов железнодорожникам приходилось работать в однопутном режиме, даже на главных ветках). В августе был открыт для судоходства Рейн, и первая груженая баржа прошла путь из Кёльна до Мангейма. Хотя открывать многие школы было еще рано, были выделены и отремонтированы пригодные здания и начался подбор учителей[22 - Первая школа была открыта в Аахене 4 июня. В зоне США школы открылись в августе в Висбадене, Гейдельберге и Ротенбурге. К концу того же месяца в британской зоне было открыто 3000 школ на 500 000 учеников.]. Но в то время педагоги были слишком озабочены вопросами, связанными с ремонтом помещений, чтобы сильно задумываться о теории преподавания. Были созданы жилищные управления и начат ремонт домов, получивших лишь незначительные повреждения; также были предприняты шаги по увеличению производства строительных материалов. Немецкие военнопленные были собраны в лагерях, как и все высокопоставленные чиновники, будь то государственные или партийные. Начался сбор и уничтожение германского военного имущества. 4 млн иностранных рабочих и пленных были отправлены на родину, а еще 2 млн (в основном прибалты, поляки и украинцы, которые не хотели возвращаться) собраны в лагерях. Фабрики, на которых имелись запасы материалов или топлива, потихоньку возобновили производство. Статистические данные не дают представления о тяжелой работе и переменах на местах. Но все это происходило в основном на местном уровне. Многое требовалось сделать слишком быстро, чтобы оставалось еще время ждать подробных инструкций из центра. Связь была слишком неопределенной, чтобы центр мог точно знать, чем заняты местные подразделения, не говоря уже о том, чтобы контролировать их[23 - «Какова наша политика в Германии? Брат, я не знаю. Может быть, воротилы во Франкфурте и скажут тебе. Они буквально заваливают меня всякими бумагами. Когда мне их читать, если я делаю сорок семь разных дел, чтобы как-то оживить этот городишко?» (Drew Middleton: The Struggle for Germany).]. А рамки в целом восстановленной общественной жизни не давали возможности для интенсивного обмена между различными населенными пунктами. В русской зоне поезда с товарами первой необходимости, такими как уголь, отправленные для удовлетворения жизненно важных потребностей, иногда не доходили до места назначения, потому что по пути их задерживали местные начальники. Единственным предметом постоянного, несанкционированного и бессистемного передвижения были люди.
Нарушение коммуникаций означало перебои в сообщении свежих новостей о происходящих событиях, и это давало богатую почву для разного рода слухов, порой совершенно невообразимых. Здесь союзники исходили из того, что на всем, что было официально озвучено или опубликовано в Третьем рейхе, лежит пятно нацизма. Соответственно, на первом этапе были закрыты все существующие газеты, радиостанции, кинотеатры и издательства. Следующим этапом стало создание временных служб под прямым контролем союзников.
К 14 июля в американской зоне появилось восемь «открытых» газет и примерно столько же – в британской. Из-за нехватки газетной бумаги они содержали всего четыре страницы и выходили два раза в неделю. В каждой редакции один или два офицера союзников, кое-кто из которых понимал по-немецки, руководили работой немецкого технического персонала. Созданные на скорую руку службы новостей (в основном радио) вещали из Лондона и Люксембурга (хотя со временем были созданы распределительные центры в Бад-Наухайме и Гамбурге). Занятые радиостанции продолжали работать так же, иногда почти без перерыва; радио Люксембурга оставалось под контролем союзников вплоть до ноября.
Кинотеатры, однако, оставались закрытыми, поскольку предполагалось, что нацистские фильмы нельзя пускать в прокат, пока они не будут тщательно проверены, и, хотя предпринимались значительные усилия по подготовке подходящих замен из американских и британских архивов – с субтитрами, практического результата они не имели (специальное производство для Германии было слишком дорогостоящим, чтобы рассматривать такой вариант). Театры и мюзик-холлы были в основном разрушены или повреждены. Внимание фельдмаршала Монтгомери привлекло замечание маршала Жукова во время их встречи на Эльбе о важности кино в формировании общественного мнения, и, видя складывающуюся ситуацию, он приказал незамедлительно открыть кинотеатры в британской зоне. Единственным способом сделать это было использование всех существующих немецких фильмов, не содержащих нацистской пропаганды; к счастью, большая часть продукции последних лет войны оказалась эскапистской. Просмотр кинопродукции из старых запасов был ускорен, и немцам позволили развлечь себя исчерпывающей программой повторных выпусков. Тем временем Дж. Артура Рэнка убедили сделать ряд британских фильмов доступными для субтитрования.
Третья фаза развития, как планировалось в SHAEF, должна была заключаться в приглашении немцев для получения лицензий на выпуск газет, издание книг или проведение театральных представлений; вместо цензуры перед публикацией лицензиаты должны были просто следовать определенным общим правилам, описанным в лицензии. Процесс рассмотрения заявок предполагался тщательно продуманным, и ожидалось, что «открытая» фаза шагнет в зиму. Но американцы проявили характерное стремление опередить события, и первая лицензионная газета в их зоне, Frankfurter Rundschau, начала выходить 31 июля тиражом 741 500 экземпляров. Советская политика в этих вопросах, по-видимому, являлась более эмпирической, и русские были склонны позволить немцам, прошедшим строгий отбор, уже на ранних этапах ощутить видимость независимости[24 - Однако первая газета, появившаяся в Берлине, Tagliche Rundschau, по-прежнему находилась под прямым контролем Красной армии. За ней последовала Berliner Zeitung, которую с самого начала редактировал русский Кирсанов, которому помогал Херрнштадт, бывший варшавский корреспондент Berliner Tageblatt. В июле 1945 г. Коммунистическая партия начала издавать газету Deutsche Volkszeitung, социал-демократы – Das Volk, христианские демократы – Neue Zeit и либеральные демократы – Der Morgen. Во главе первых двух были поставлены немецкие коммунисты, специально обученные в Москве.].
Именно в советской зоне в этот период были введены две наиболее радикальные меры. Первая заключалась в блокировании всех банковских счетов; мера носила принципиальный характер и смягчалась лишь для снятия денежных сумм, не превышающих 300 рейхсмарок. На Западе подобные меры носили временный характер; союзные власти вскоре могли поздравить себя с тем, что вызвали у немцев достаточно доверия, сделавшего вышеупомянутое ограничение ненужным. В результате более обеспеченные люди могли жить на свои средства, а работа доставалась тем, кто в ней нуждался. В русской зоне все были разом поставлены в равные условия и вынуждены были искать работу. Решение русских вызвало множество ненужных трудностей, но приблизило к тому типу общества, к которому, предположительно, стремились оккупационные власти. Западное решение отложило на более поздний срок проблему наказания тех, кто, не будучи отъявленным нацистом, неплохо нажился на войне. И чем дольше откладывалась эта расплата, тем менее радикальной она могла стать.
Другой мерой стала земельная реформа, которая была довольно подробно спланирована в Москве еще до капитуляции Германии; Эдвин Хернле, немецкий коммунист, был доставлен в Берлин из Москвы в июле с исчерпывающими инструкциями относительно проводимой политики и стал главой новой администрации по сельскому хозяйству. Необходимые приказы были опубликованы в начале августа. До войны в русской зоне Германии проживали крупные землевладельцы[25 - В то время как в целом по стране владения площадью более 250 акров составляли только 33 % от общего количества, в русской зоне этот показатель составлял 45 %, а 20 % приходилось на владения площадью более 2500 акров.]. Влияние прусских юнкеров на политику Германии и их вклад в армию были общеизвестны. Если это влияние предстояло искоренить (а Рузвельт и Черчилль подчеркивали такую необходимость), требовалось нанести удар по его экономическим корням. Западная критика была направлена не столько против самой меры, сколько против отказа выплатить компенсацию собственникам, лишенным имущества.
Земельная реформа номинально проводилась спонтанно через немецкие организации. Отныне никто не должен был владеть более чем 100 га (250 акров); у тех, у кого оказывалось больше, излишки конфисковывались без выплаты компенсации. Земли, принадлежавшие «военным преступникам», и земли, являвшиеся национальной, провинциальной или партийной собственностью, также изымались.
Из всего этого наибольшая доля должна была достаться людям, не имеющим вообще никакой земли, включая беженцев из других частей Германии. Некоторые мелкие владения необходимо было расширить, а часть земли передать общинным организациям, включая больницы, школы и сельскохозяйственные учреждения. Получатели должны были выплатить государству сумму, эквивалентную годовому урожаю зерна, рассчитанную исходя из ожидаемого, а не фактически полученного объема; 10 % от этой суммы предстояло выплатить в конце первого года, а остальное – долями в течение десяти или даже двадцати лет.
Короче говоря, эта решительная мера должна была радикально изменить характер оккупационной зоны. Правда, ее результатом было создание режима мелких землевладельцев, а не коллективных хозяйств; 67,5 % всей перераспределенной земли доставалось частным лицам. Даже необходимость разделить орудия труда и скот была представлена новым владельцам как мера целесообразности в период дефицита, а не как шаг к коллективизации. Но именно этот факт уменьшал перспективы обратного движения; как только крестьяне получили землю, любая попытка отобрать ее вновь, разве что в процессе постепенного разрушения экономики, могла вызвать стойкое сопротивление. Нигде в Германии не предпринималось столь масштабных попыток, и, хотя верно, что нигде больше не было такого сосредоточения крупных поместий, такие перемены должны были создать устойчивое различие между русской зоной и другими частями Германии. Однако эта фундаментальная реформа проводилась в одностороннем порядке без каких-либо попыток обсуждения среди четырех держав; хотя в тот самый момент, когда разрабатывались эти планы, проходила Потсдамская конференция, нет никаких свидетельств того, чти вопросы когда-либо там упоминались. Несомненно, русские рассматривали это как необходимый шаг в превращении Германии в «демократическую» страну и шаг, который немцы имели право предпринять для себя. Между тем первоначальным результатом должны были стать беспорядки и спад производства.
В западных зонах главной сельскохозяйственной задачей было собрать урожай. Хотя 22 мая руководство SHAEF оценило, что имеющихся запасов продовольствия хватит на шестьдесят дней, и хотя SHAEF собрал (в условиях мирового дефицита) и ввез в Германию 600 000 тонн зерна вместе с семенами, к июлю рацион среднего потребителя снизился до 950-1150 калорий. Конечно, частично это было связано с неправильным распределением из-за нехватки транспорта, а частично – с временным дефицитом до поступления нового урожая. Чтобы собрать урожай, была быстро введена схема [ «Операция Барлейкорн» («Ячменное зерно»)] по освобождению и отправке на работы 300 000 заключенных, которые раньше были заняты в сельском хозяйств. Несмотря на это, урожай оказался на 10–15 % ниже расчетного, и уже стало ясно, что для того, чтобы население не голодало в зимние месяцы, потребуется значительный объем импорта.
В таких обстоятельствах любые меры, способные нарушить работу фермерского сообщества, выглядели бы безумием, и даже нацистская организация по сбору продовольствия осталась в значительной степени нетронутой.
Положение союзных войск на момент окончания военных действий было, конечно, результатом военных потребностей; оно не соответствовало зональным границам, разработанным Европейской консультативной комиссией и согласованным в Ялте. Направление наступательных действий союзников привело к тому, что американцы и французы оказались к северу от их «ялтинских» границ (хотя западные армии не продвинулись так далеко на восток, как призывал Черчилль, в то время как Эльба, на которой они остановились, находилась значительно севернее и восточнее линии, согласованной в качестве границы русской зоны. Черчилль описывает свои усилия поставить вопрос о корректировке в зависимость от взаимопонимания с русскими и, соответственно, отложить его до окончания Потсдамской конференции. Но значение этого вопроса, как и вопроса о взятии Берлина, не было по достоинству оценено в Вашингтоне во время «смертельного разрыва между теряющим силы президентом Рузвельтом и все крепнущей хваткой президента Трумэна в отношении обширных мировых проблем». Приказ о выводе западных войск был отдан 1 июля. Вопрос о вступлении союзников в Берлин оставался открытым.
Предложение сделать Берлин трехсторонним «островом» в центре русской зоны возникло как часть разработанного в 1943 году Комитетом Эттли плана, принятого Госдепартаментом, одобренного министрами иностранных дел в октябре 1943 года и переданного на доработку Европейской консультативной комиссии, когда этот орган начал работу в январе 1944 года. Как таковое, оно было в принципе принято на конференции в Ялте, но чтобы точно определить, как будет функционировать это беспрецедентное соглашение, не было сделано ничего. В мае 1944 года Уайнант поставил перед Вашингтоном вопрос о согласовании точных условий, гарантирующих доступ союзников в город, но Военное министерство придерживалось мнения, что, поскольку невозможно заранее знать, какие коммуникации окажутся пригодны для использования, этот вопрос должен быть оставлен на усмотрение военного командования на момент ввода войск[26 - Уайнант «считал, что право быть в Берлине подразумевает право доступа и что постановка такого вопроса только все запутает, вызовет подозрения у Советского Союза и затруднит достижение взаимопонимания». Хотя англо-американская политика в этот период, несомненно, звучала так: «Доверять русским», Мозли, который был гораздо ближе к Уайнанту, противоречит рассказу Клея и утверждает, что Уайнант активно настаивал на заключении письменного соглашения.].
Этого принципа придерживались и после окончания боевых действий, и для прояснения этого вопроса 29 июня в Берлине состоялась встреча маршала Жукова, генерала Уикеса и генерала Клея. Потсдамская конференция должна была начаться 15 июля, и было известно, что русские все дела в городе решают в соответствии со своими целями; это заставило англичан и американцев беспокоиться о том, чтобы их войска прибыли на место и заняли позиции. Они попросили предоставить им доступ по трем железным и двум автомобильным дорогам. Русские заявили, что в связи с демобилизацией Красной армии невозможно использовать более одной железнодорожной линии через Магдебург и Потсдам, а также автобан из Хельмштедта. Кроме того, предлагалось два воздушных коридора. Русские также настаивали на том, чтобы западные державы снабжали свои сектора продовольствием и углем, хотя город никогда не получал значительную часть продовольствия из Западной Германии.
Пять лет спустя генерал Клей находил «удивительным», что перед отъездом из Вашингтона на должность заместителя военного губернатора Соединенных Штатов ему самому не пришло в голову посетить Государственный департамент и что эта идея никогда не была предложена ему кем-либо другим. (Это упущение не так удивительно в свете того, что теперь известно об отношении Отдела гражданских дел Военного министерства ко всем вопросам, связанным с оккупацией Германии.) Соответственно, он не понял, что «требование единодушного согласия» в Союзном контрольном совете не позволит этому органу принять любое решение, против которого возражали русские. Он и генерал Уикес решили, что лучше всего принять русские предложения «как временную договоренность» о въезде в город, оставив за собой право позже вновь обсудить этот вопрос в Контрольном совете. Он даже не стал излагать соглашение в точных письменных терминах, опасаясь составления или согласования официального документа, устанавливающего «что-либо меньшее, чем право неограниченного доступа», хотя было решено, что все передвижения союзников «будут свободны от пограничного досмотра или контроля со стороны таможенных или военных властей». Были достигнуты договоренности о продвижении 25 000 американских и 25 000 британских солдат в период с 1 по 4 июля. На последующих встречах 7 и 10 июля были определены меры по снабжению и основы контроля над городом через Комитет четырех держав, или Комендатуру[27 - Требования русских о продовольствии и топливе имели побочный эффект в виде прекращения еще одной перепалки по поводу французского сектора. Американцы и британцы предложили, что для создания этого сектора каждая из трех держав должна отказаться от одного из округов, закрепленных за ней. Русские придерживались той точки зрения, что, поскольку именно англичане и американцы хотели, чтобы у французов был свой сектор, они должны предоставить его полностью со своей территории. Как только каждая держава стала ответственной за снабжение продовольствием своего сектора, было видно очевидное преимущество в том, чтобы оставить за русскими как можно большую территорию.].
Неудача с достижением письменного соглашения о правах на коммуникации в западных зонах и Берлине могла оказаться несущественной, если бы четырехстороннее правительство функционировало так, как ожидали британцы и американцы. Однако, как оказалось, готовность политических властей верить в намерения России и неспособность дипломатов проинструктировать солдат привели к неприятностям три года спустя.
Ситуация, с которой столкнулись прибывшие войска, оказалась необычной. Русские провели хорошую уборку, даже если здания, которые занимали их собственные подразделения, и не требовали особого внимания. С улиц убрали трупы и обломки, но исчезло не только это.
Были угнаны все лошади, которых русские смогли найти, и вдобавок к ним 7000 коров. Они демонтировали холодильные установки на скотобойнях, отдирали печи и трубы из ресторанных кухонь, вывезли оборудование с мельниц и фабрик, а в момент нашего прибытия завершали демонтаж американского завода швейных машин «Зингер». В британском секторе они вывезли генераторное оборудование с единственной современной электростанции в городе. Большая часть похищенного оборудования была сомнительной пользы или разбита по незнанию.
Местные жители рассказывали душещипательные истории о жестокости. В процессе рассказа они, конечно, добавляли многое от себя и часть приукрашивали, и при этом, кроме того, необходимо делать поправку на отношение немцев к славянам. Более того, определенная доля насилия стала результатом непонимания: немцы, которые держали себя в руках и не проявляли страха, могли остаться незамеченными, в то время как те, кто говорил по-русски, вполне могли установить цивилизованные отношения. Беспорядков трудно избежать, когда города взяты в результате ожесточенных боев в конце длительной войны; такое происходило и в Западной Германии. Но невозможно спорить с тем, что лето 1945 года в Берлине стало довольно мрачным временем. Официальный продовольственный паек в 1240 калорий в день был обеспечен лишь на две трети; в мае ежедневно умирали 2000 человек, к августу – 4000 (аналогичный показатель в 1938 году составлял всего 150 человек); девятнадцать из каждых двадцати детей, родившихся в июле в американском секторе, не выживали (тогда как до войны шансы на выживание были прямо противоположными).
Нехватка топлива тормозила возрождение промышленности. Все лица выражали страдания и шок. Полиция и пожарная охрана были дезорганизованы… До сих пор не было устранено почти 3000 разрывов водопроводных сетей. В каналах и озерах все еще оставались трупы, их выкапывали из-под завалов. Большое количество неочищенных сточных вод приходилось сбрасывать в каналы. и работало только 23 из 84 канализационных насосных станций.
В русской зоне царила такая же неразбериха, и так продолжалось еще долгое время. Советские власти не стали дожидаться Потсдамской конференции, чтобы начать операцию по выплате репараций; для них не было и речи о том, чтобы достичь четырехстороннего соглашения по перечню пригодных для вывоза предприятий. Любые заводы бессистемно демонтировались и вывозились на доступном транспорте, после чего многое зачастую оказывалось брошенным в пути. Главный приоритет, по понятным причинам, отдавался оборудованию связи: несмотря на то что русская железнодорожная колея была шире немецкой, были демонтированы большие участки путей, а большинство маршрутов в зоне, включая единственный, который был предоставлен в распоряжение англо-американцев, были сведены в одну линию[28 - По этой причине русские впоследствии были вынуждены разрешить поездам с продовольствием и углем, следующим с запада, – но не военным, – возвращаться по линии через Штендаль.]. Также высокий приоритет имели сталелитейные заводы, фанерные предприятия и водородные установки.
Более того, было очевидно, что многое изымалось не для промышленного использования. И, строго говоря, не все было похищено. Большинство русских солдат и офицеров уже некоторое время не получали жалованья; теперь им выдавались банкноты с отметками военного правительства, напечатанные с оттисков, предоставленных американцами русским, которые отказались от своего обещания обеспечить возврат выданного количества. Военные, ожидавшие, что в любой момент их отправят домой, где их банкноты не будут иметь никакой ценности, поспешили превратить их в движимое имущество. Если немцы были вынуждены сдавать имущество за более или менее бесполезные бумажки, то они также передавали простым крестьянам большое количество навязанного хлама.
Действительно, жизнь в русской зоне отличалась бессистемностью, что дало повод предположить, что возмущение немцев вызвано не столько масштабами присвоения имущества русскими, сколько неэффективностью, с которой оно проводилось.
Если русский хочет выйти из поезда в том месте, где остановка поезда не запланирована, он просто дергает за стоп-кран. Если русским нужен паровоз, они просто реквизируют ближайший из имеющихся, и если это паровоз от состава, который должен вот-вот отправиться, то это очень плохо, и состав остается на станции, пока не найдется другой паровоз. В Штендале, например, такое происходило постоянно: паровозы немецких поездов отцеплялись и присоединялись к русским эшелонам, направляющимся в Чехословакию, или к русским товарным составам.
А еще дальше на восток, опять же без всякой попытки посоветоваться со своими союзниками, они передали под управление поляков всю территорию до Одера и западной Нейсе, вопреки договоренностям в Ялте, согласно которым вопрос о западной границе Польши предстояло решить на мирной конференции. Хуже того, поляки начали вытеснять немцев и привозить столько своих граждан, сколько могли собрать. Русские оправдывали свои действия тем, что они выполнили данное в Ялте обещание проконсультироваться с польским правительством, что этот вопрос еще может быть рассмотрен на мирной конференции, а пока кто-то должен обрабатывать землю, так как немецкие фермеры все сбежали. Но это было правдой лишь отчасти; здесь оставалось значительное количество немецкого населения, которое поляки либо изгоняли, либо обращались с ним так, чтобы оно само покинуло эти территории.
Если бы условия в Германии и без того не были достаточно плохими, они должны были еще больше осложниться из-за огромного потока беженцев, «принесших с собой свои рты» (ведь то же самое происходило в Судетской области Чехословакии, не говоря уже о Венгрии и Румынии). И если раньше эти районы в избытке производили продовольствие, что способствовало удовлетворению потребностей Германии, то изменения означали, что, в то время как бывшие жители этих районов увеличивали число голодных ртов в Германии, их продукция отправлялась на восток, на благо поляков и русских.
Но этим последствия данного шага не исчерпывались. Суть предотвращения немецкой агрессии в будущем заключалась не столько в физическом разоружении, сколько в обеспечении перемены взглядов. Однако если что и могло оставить в немецких сердцах затаенную обиду и раздуть пламя национализма, так это захват такой большой территории. Психологический ущерб оказался, возможно, даже хуже, чем материальный. Черчилль назвал действия России «ошибкой, по сравнению с которой Эльзас-Лотарингия и Данцигский коридор – мелочь». Однако самые ранние планы союзников предусматривали отторжение Восточной Пруссии от Германии, и принцип компенсации Польше на западе за территории, потерянные ею на востоке, уже давно был принят без сомнений. Сам Черчилль заявил в Ялте, что «не возражает против линии Одера, если этого захотят поляки». Что именно эта фраза могла означать с точки зрения географии, не ясно, но почти любое ее толкование должно было подразумевать лишение Германии некоторых частей Силезии и Померании (хотя, конечно, не обязательно лишение немецкого населения). Действуя таким образом, русские были виновны, по меньшей мере, в острой практике и серьезно усложняли всю проблему немецкого поселения из узкокорыстных соображений безопасности. Но сомнительно, что между территорией, которую они отдали полякам, и территорией, которую все три государственных деятеля были готовы видеть отданной в Ялте, была действительно существенная разница. Традиции рыцарей Тевтонского ордена придавали Восточной Пруссии такое национальное значение в Германии, что потеря только этой территории должна была вызвать горькое недовольство, а немцы, жившие к востоку от Одера, были достаточно многочисленны, чтобы их переселение в любом случае создало огромную проблему. Насколько изменился характер недовольства и проблемы в результате расширения от восточной части Нейсе к западной Нейсе и выселения, остается под вопросом. Если бы русские дождались международного согласия, то уступки могли быть урезаны или в обмен на них получены выгодные условия. Несомненно, именно поэтому Потсдамская конференция оказалась перед лицом свершившегося факта.
Глава 5. Потсдам
На конференции, проходившей во дворце Цецилиенхоф в Потсдаме с 17 июля по 2 августа 1945 года, рассматривался ряд вопросов помимо Германии, так что полный отчет о ее заседаниях, для которого в любом случае не хватает опубликованных материалов, в данной книге был бы неуместен. Но, дабы была понятна остальная часть истории, необходимо изложить решения, касающиеся Германии. Они делятся на три основные группы: a) принципы обращения с Германией в начальный период контроля, б) решения о репарациях Германии, в) урегулирование западной границы Польши, с которым были тесно связаны положения об «упорядоченном перемещении немецкого населения»[29 - Еще один раздел Соглашения, касающийся утилизации германского военно-морского и торгового флота, вызвал некоторые разногласия между Черчиллем и Сталиным, но впоследствии к спорам не приводил.].
а) Принципы обращения с Германией в начальный период контроля в основном основывались на проекте, подготовленном Госдепартаментом весной 1945 года. Он составлялся в духе директивы JCS № 1067. Параграф 13, конечно, содержал отголосок требования Моргентау о пасторализации, но мало кто мог спорить с указанием уделять «первостепенное внимание развитию сельского хозяйства и мирной отечественной промышленности» – за исключением, пожалуй, его расплывчатости. Подчеркивалась необходимость децентрализации, но всякая идея расчленения (практически решенная в Ялте) исчезла. Германию не только следовало рассматривать как единую экономическую единицу, но и нужно было создать определенные «важные германские административные департаменты», предположительно для того, чтобы сделать возможным проведение общей политики, согласованной в пункте 14. По словам Бирнса, эти положения были приняты без особых споров.
ПРИНЦИПЫ ОБРАЩЕНИЯ С ГЕРМАНИЕЙ В НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД КОНТРОЛЯ
A. Политические принципы
1. В соответствии с Соглашением о механизме контроля в Германии верховная власть в этой стране осуществляется по поручению соответствующих правительств главнокомандующими вооруженными силами Соединенных Штатов Америки, Великобритании, Союза Советских Социалистических Республик и Французской Республики, каждым – в своей зоне оккупации, а также совместно в вопросах, затрагивающих Германию в целом, в их качестве членов Контрольного совета.
2. Насколько это практически возможно, на всей территории Германии должно быть обеспечено единообразное обращение с немецким населением.
3. Целями оккупации Германии, которыми должен руководствоваться Контрольный совет, являются:
1) Полное разоружение и демилитаризация Германии и ликвидация или контроль над всей германской промышленностью, которая может быть использована для военного производства. Для достижения этих целей:
a) все сухопутные, морские и воздушные силы Германии, СС, СА, СД и гестапо со всеми их организациями, штабами и учреждениями, включая Генеральный штаб, офицерский корпус, резервные корпуса, военные школы, организации ветеранов войны и все прочие военные и полувоенные организации, а также все клубы и ассоциации, служащие сохранению военных традиций в Германии, должны быть полностью и окончательно ликвидированы таким образом, чтобы навсегда предотвратить возрождение или реорганизацию германского милитаризма и нацизма;
б) все оружие, боеприпасы и орудия войны и все специализированные предприятия для их производства должны быть предоставлены в распоряжение союзников или уничтожены. Должно быть предотвращено содержание и производство всех самолетов и всего оружия, боеприпасов и орудий войны.
2) Убедить немецкий народ, что он потерпел полное военное поражение и не может избежать ответственности за то, что сам на себя навлек, поскольку его собственная беспощадная война и фанатичное сопротивление нацистов разрушили экономику Германии и сделали неизбежными хаос и страдания.
3) Уничтожить национал-социалистическую партию и связанные с ней и контролируемые ею организации, распустить все нацистские институты, не допускать их возрождения ни в какой форме и пресекать любую нацистскую и милитаристскую деятельность или пропаганду.
4) Подготовиться к возможному восстановлению политической жизни Германии на демократической основе и к возможному мирному сотрудничеству Германии в международной жизни.
4. Все нацистские законы, обеспечившие основу гитлеровского режима или установившие дискриминацию по признаку расы, вероисповедания или политических убеждений, должны быть отменены. Недопустима никакая подобная дискриминация, будь то юридическая, административная или иная.
5. Военные преступники и лица, принимавшие участие в планировании или осуществлении нацистских предприятий, связанных или приведших к зверствам или военным преступлениям, должны быть арестованы и преданы суду. Нацистские лидеры, влиятельные сторонники нацизма и высокопоставленные должностные лица нацистских организаций и учреждений, а также любые другие лица, опасные для оккупации или ее целей, подлежат аресту и интернированию.
6. Все члены нацистской партии, принимавшие более чем номинальное участие в ее деятельности, и все прочие лица, враждебные целям союзников, должны быть удалены с государственных и полугосударственных должностей, а также с ответственных постов на важных частных предприятиях. Такие лица должны быть заменены теми, кто по своим политическим и моральным качествам считается способным содействовать развитию подлинных демократических институтов в Германии.
7. Образование в Германии должно контролироваться таким образом, чтобы полностью искоренить нацистские и милитаристские доктрины и сделать возможным успешное развитие демократических идей.
8. Судебная система будет реорганизована в соответствии с принципами демократии, правосудия по закону и равных прав для всех граждан, независимо от расы, национальности и религии.
9. Управление в Германии должно быть направлено на децентрализацию политической структуры и развитие ответственности на местах. С этой целью:
1) на всей территории Германии на демократических принципах и в рамках военной безопасности и в соответствии с целями военной оккупации должно быть восстановлено местное самоуправление, в частности, через выборные советы;
2) на всей территории Германии должны быть разрешены и поощряться все демократические политические партии, имеющие право на собрания и публичные дискуссии;
3) представительные и выборные принципы должны быть введены в региональную, провинциальную и государственную (земельную) администрацию так быстро, как это может быть оправдано успешным применением таких принципов в местном самоуправлении;
4) центральное правительство Германии пока создаваться не должно. Однако, несмотря на это, будут учреждены некоторые важные центральные административные ведомства Германии во главе с государственными секретарями, особенно в области финансов, транспорта, связи, внешней торговли и промышленности. Такие ведомства будут действовать под руководством Контрольного совета.
10. В условиях необходимости поддержания военной безопасности разрешается свобода слова, печати и религии, а религиозные учреждения пользуются уважением. При условии поддержания военной безопасности также разрешается создание свободных профсоюзов.
Б. Экономические принципы
11. В целях ликвидации военного потенциала Германии производство оружия, боеприпасов и орудий войны, а также всех типов самолетов и морских судов должно быть запрещено и предотвращено. Производство металлов, химикатов, машин и других предметов, непосредственно необходимых для военной экономики, должно жестко контролироваться и ограничиваться утвержденными потребностями Германии в послевоенное мирное время для достижения целей, указанных в пункте 15. Производственные мощности, которые не требуются для разрешенного производства, должны быть вывезены в соответствии с планом репараций, рекомендованным Союзной комиссией по репарациям и утвержденным соответствующими правительствами, или если не вывезены, то уничтожены.
12. В самые кратчайшие сроки экономика Германии должна быть децентрализована с целью устранения нынешней чрезмерной концентрации экономической власти, примером которой являются, в частности, картели, синдикаты, тресты и прочие монополистические структуры.
13. При организации германской экономики основное внимание должно уделяться развитию сельского хозяйства и мирной отечественной промышленности.
14. В период оккупации Германия будет рассматриваться как единая экономическая единица. С этой целью должна проводиться общая политика в отношении:
1) добычи полезных ископаемых и промышленного производства и их распределения;
2) сельского хозяйства, лесного хозяйства и рыболовства;
3) заработной платы, цен и продовольственных норм;
4) программы импорта и экспорта для Германии в целом;
5) валюты и банковского дела, центрального налогообложения и таможни;
6) репараций и ликвидации промышленного военного потенциала;
7) транспорта и связи.
При применении этих принципов должны учитываться, где это необходимо, различные местные условия.
