Шустрая рыжая лисица

– Еще не видев ее, я нечто в таком духе и представлял. И вам ничего не надо мне объяснять. Да к черту все это! Как бы нам с вами на самолет не опоздать! – Я взял Дэну за подбородок, чуть приподнял ее лицо и поцеловал в уголок рта, как можно ближе к неровно растущему зубу. Поцеловал легко, по-братски. Она улыбнулась, но по ее щеке скатилась слезинка.

...И вот уже ее каблучки застучали по террасе, а я поспешил следом. Зеленая юбка развевалась по ветру, чуть обнажая икры сильных, стройных ног. Держалась Дэна очень прямо, высоко подняв голову.

До объявления нашего рейса оставалось двадцать минут. Багаж уже был на борту авиалайнера. Я купил газету и бегло ее просматривал. Вдруг меня словно подбросило: в небольшой заметке сообщалось, что прошлой ночью ударом дубинки по голове на пороге жилого автоприцепа была убита служащая казино Патриция Дэвис. Упоминалось также, что когда-то она была супругой известного спортсмена Вэнса Макгрудера.

Ни слова не говоря, я передал газету Дэне, указав на заметку. Прочитав написанное, она глянула на меня встревоженными глазами.

– Я не могу этого так оставить, – сказал я. – Возможно, тут поработал Сэм ми.

– Но... ведь наш багаж...

– Дэна, вы отправляйтесь в Нью-Йорк, там и позаботитесь о моих вещах. А я разберусь с этим делом и приеду.

– Но ведь я обязана все время быть с вами.

Я взял ее за запястье и слегка сжал их.

– Вам надо лететь в Нью-Йорк. Вы ведь умница, вам не нужно ничего объяснять. Мы с вами и так... много времени потеряли.

Она поймала мой взгляд и беззвучно повторила последнее слово. Черты ее лица смягчались, она сразу стала выглядеть моложе.

– Благодарю вас, – торжественно произнесла она. – Премного вам благодарна, Тревис, за то, что просветили меня насчет потери времени.

Желая показать ей, что разговор закончен, я отвернулся со словами:

– Ваша шефиня ждет вас. Так что давайте – вперед.

Она пробормотала, что ей надо сдать мой билет, и мгновенно исчезла в толпе. Я проводил ее глазами, и вдруг вспомнил, как тарпон,[4]набирая скорость для последнего, головокружительного прыжка, взвивается вверх и, достигнув неимоверной для себя высоты, в последний раз щелкает челюстями, от чего у тебя душа уходит в пятки. Эта неожиданная ассоциация неприятно поразила меня. При чем тут Дэна? Надо просто попрощаться, и пусть все идет своим чередом.

Я ждал уже довольно долго. Объявили посадку на ее рейс. Я направился к турникету, но Дэны нигде не было видно. Подошел к регистрационному окошку, попросил проверить список пассажиров. Господи, как же медленно они это делают! И вот наконец слышу: «Сэр, но мисс Хольтцер сдала свой билет прямо перед объявлением посадки». Меня обуяли тревога и гнев. Зря я пустил это дело на самотек.

Словно во сне, метался я в поисках моей девушки в зеленом. Наконец сквозь стеклянную витрину магазина мужской одежды я увидел, как она что-то покупает. Я буквально влетел туда. С ней занимался клерк. Она поглядела на меня как-то испуганно и виновато, но тут же, взяв себя в руки, непринужденно произнесла:

– Дорогой, говорила же я, что забуду твой размер рубашки! Сколько неудобств причиняет потеря багажа! Такие тебе подойдут? Они из немнущейся ткани; двух нам, пожалуй, хватит, как ты считаешь? Но какой у тебя размер, милый?

– Сорок третий, – покорно отозвался я.

– Дайте, пожалуйста, две сорок третьего размера. Ты не возражаешь, если мы еще купим тебе вот эти эластичные носки? И шорты, ладно? Нет-нет, заворачивать не надо, я прямо так все положу. – С этими словами она взгромоздила на прилавок небольшой дешевенький чемоданчик. Пока она укладывала покупки, я мельком заметил лежащие там предметы женского туалета и кое-какую косметику. Она заперла чемоданчик и, стоя в ожидании сдачи, сообщила мне:

– Наш рейс минут через двадцать пять.

Взяв чемоданчик, я отнес его в зал ожидания; отыскав укромное местечко, поставил на пол и повернулся к ней со словами:

– Ты что – рехнулась?

Она вцепилась в мое запястье сильными и совершенно ледяными пальцами, подняла глаза и проговорила:

– Все в порядке. Нет, правда. Все в порядке.

– Но...

– Получить обратно багаж я не смогла – он был уже на борту. О нем позаботятся в Нью-Йорке. Послушай, Трев... Я взрослая женщина.

– Но ведь...

– Помолчи, дорогой. Ради Бога, помолчи. Ты что, хочешь, чтобы я сама бросилась тебе на шею? И не смотри на меня как парализованная мышь. Скажи, что ты рад. Ну скажи хоть что-нибудь!

Кончиками пальцев я провел по ее щеке, погладил черную как смоль бровь.

– О'кей. Что-нибудь скажу.

– О Боже! – Она закрыла глаза и вздрогнула. – Я же ни на что не претендую, Трев. Ничего такого. Как бы то ни было...

– Как бы то ни было...

– Ты только не смейся.

– Ты же сама все прекрасно понимаешь.

Я уловил выражение испуга на ее лице.

– Трев, может, я совсем не то, что тебе... Может, ты никогда всерьез... Просто был со мной любезен, а сейчас...

– Ты все прекрасно понимаешь. Помолчи, моя хорошая.

– Я послала в Нью-Йорк телеграмму.

– В которой мило извинилась за задержку?

– Ах, да к черту все это! Мы с тобой ведь никогда по-настоящему не целовались. И у меня колени дрожат. Дорогой мой, прошу тебя, отведи меня куда-нибудь – мне просто необходимо выпить.

* * *

Во время полета, несмотря на чарующую близость Дэны, несмотря, на то что я ощущал аромат ее тела, утопал в ее темных, бездонных глаза и был полон предвкушений, от которых перехватывало дыхание, – несмотря на все это, в какой-то части моего мозга по-прежнему прокручивалась и перемалывалась вся эта грязная история. Потрудились мы немало и смогли сбросить со счетов одного за другим почти всех из той веселой компании. Карл Абель, гроза гор, не более опасный, чем падение на задницу на лыжне для начинающих. Заживо сгоревший в шипении октана Сонни Кэттон. Нэнси Эббот, тоже неотвратимо сгорающая, только на более медленном огне. Нет смысла проверять Харви и Ричи, ребят из Корнелла. Им бы просто никто не поверил, похвастайся они этим приключением. Кэзуэлл Эдгарс не был с этим связан. Впрочем, он уже не был связан почти ни с чем в этом мире. Айвз умер, причем не своей смертью. Как и Пэтти Макгрудер. Если удача хоть немного улыбнулась старому Эбботу, то и он уже встретил свою кончину – не столь ужасную, быть может? Хотя смерть – есть смерть.

Осталось трое подозреваемых: яхтсмен и бездумный прожигатель жизни Вэнс Макгрудер, официантка по прозвищу Уиппи, полоумный мужичонка – Боген. Ей-богу, расследовать это дело – все равно что бродить по опустевшему дому и открывать подряд все шкафы, проверяя их содержимое. Похоже, дело оказалось более сложным, чем я мог вообразить. Или я взялся за него не с того конца? С таким трудом найденные ниточки поминутно ускользали из рук. И я не мог отделаться от ощущения, что Лайзе Дин угрожает опасность, а возможно, и мне – хотя и не представлял, от кого исходит эта угроза и в чем она заключается. Наверняка я знал только две вещи. Во-первых, осмотр шкафов подходит к концу, а, во-вторых, я был несказанно рад, что судьба уберегла меня от вечеринок на солнечных террасах. И покрепче сжав руку сидящей рядом со мной девушки, я сказал себе, что жизнь прекрасна, и отогнал прочь мрачные мысли.

Мы приземлились вскоре после полудня. Что-то нереальное было в сочетании голубых прудов и зеленых судоходных каналов с бесконечной коричневой пустыней, напоминавшей потрескавшуюся шкурку старой ящерицы. С нами вместе прилетела группа паломников. Одетые с иголочки, они изо всех сил старались не показать, какой интерес у них вызывают турникеты в аэропорту, стремительный полет, объявления по радио и прочие чудеса цивилизации. Все они бережно сохраняли в себе ощущения страданий и стремились как можно скорее припасть к той самой нужной им плите в том самом определенном месте, где они уж воистину приобщатся к мукам, выпавшим когда-то на долю Христа. Когда наша группа проходила через пропускной пункт, я заметил парочку наблюдателей; прислонившись к стене, они стреляли глазами направо и налево – такие убаюкивающе-бдительные. Паломников они окинули быстрыми и цепкими взглядами из-под темных очков. У этих ребят в памяти существует нечто вроде картотеки на все десять тысяч неблагонадежных лиц, проживающих в Слотсвилле, да к тому же они обладают безошибочным нюхом на приближающуюся опасность.

Моя дама на сей раз не занималась никакими транзитными услугами. А я все еще испытывал какое-то приятное и необычное ощущение от нашего полета: он прошел в полном молчании, рука Дэны крепко сжимала мою руку, темные глаза были полузакрыты. Вот и сейчас она стояла, все еще неподвижная и покорная, терпеливая и чувственная, пока я, поскольку нам не надо было заниматься багажом, подыскивал машину напрокат. Повинуясь некоему ироническому импульсу, я остановил свой выбор на типичнейшем для центров игорного бизнеса лимузине – большом блестящем голубовато-зеленом авто с кондиционерами, откидным верхом и белыми кожаными сиденьями.

Я знал неподалеку одно приятное местечко: совершенно уединенный, а следовательно, дорогой жилой фургончик со всеми удобствами под названием «Обитель апачей». Советоваться с Дэной я не стал: едва ли ей знакомы эти места. В конторе сообщил, что бывал здесь раньше и хотел бы снять домик на двоих у пруда, вручил швейцару доллар, чтобы он позволил мне взять ключ и самостоятельно отправиться туда.

Большая, вытянутая в длину комната в золотисто-зеленых тонах с двумя огромными кроватями ярко освещалась солнцем. Пожалуй, даже слишком ярко. Я потянул за шнуры – тяжелые желтые портьеры со скрипом задвинулись, и мы сразу окунулись в призрачный золотистый полумрак. Еле слышно работал кондиционер, наполняя комнату приятным прохладным воздухом. Мне почудилось, что мы находимся в неком оазисе, от вчерашнего дня нас отделяет тысячелетие, а завтрашний наступит еще через десять тысяч лет...

Дэна, видимо, нервничала, временами глубоко вздыхала, а потом чуть задерживала дыхание – как будто хотела избавиться от икоты. Я обнял ее. Она словно одеревенела, и я, честно говоря, не знал, как мне быть дальше. И вдруг она порывисто вздохнула, прижалась ко мне, подставляя губы для поцелуя, и я ощутил ее сразу всю – такую страстную, нежную, сильную...

Я всегда знал, что, пока не окажешься с женщиной в постели, нельзя понять, насколько вы физически подходите друг другу. Иногда страсть бывает беспощадная, ненасытная, приводящая в конце концов к полной апатии. А иногда, сколько бы вы ни бились, полного удовлетворения достичь не удается. И то, и другое означает, что вы недостаточно совместимы и останетесь чужими, испытывая тем не менее потребность в бесконечных любовных клятвах.

У нас с Дэной оказалась исключительно редкая, до взаиморастворения друг в друге совместимость, благодаря которой волны страсти, достигнув кульминации, вновь и вновь захлестывали нас, затопляя нежностью промежутки, и с каждой волной мы становились все ближе, все лучше узнавали друг друга, и время пролетало совершенно незаметно. Когда такой шквал страсти наконец утихает, вдруг с изумлением обнаруживаешь, что снова жаждешь близости. Еще, еще... но вот – все. Безусловно, на сегодня все, и она, совершенно изнемогая, буквально умирает от усталости – такая сонная и любящая...

...Я изо всех сил боролся со сном. Буквально за шиворот вытащил себя из постели. Укрыв Дэну одеялом, сходил в душ, оделся. Включил в комнате тусклый свет, присел на кровать и, откинув с ее затылка темные локоны, поцеловал в шею, пахнущую мускусом. Она повернулась и сонно уставилась на меня, лицо ее было таким нежным, отрешенным, молодым.

– И уже оделся! – с упреком пробормотала она.

– Я ненадолго уйду. А ты спи, моя хорошая.

Она попыталась нахмуриться.

– Милый, ты поосторожнее там.

– Люблю тебя, – сказал я. В сущности, ничего не выражающие слова. Ничего не выражающие, когда действительно любишь. Я поцеловал ее в мягкие, улыбающиеся губы и еще не успел подняться на ноги, как она, по-моему, уже снова заснула. Оставив тусклую лампочку включенной, я вышел.

Меня обуревали все те противоречивые чувства, которые свойственны самцу-победителю: индюшачье самодовольство, легкая грусть, умеренно-приятное ощущение неопределенной вины, гордость оловянного солдатика, упивающегося собственной значительностью.

Но и не только это. С Дэной я испытывал нечто большее – чувство единения. Мы с ней словно слились в одно целое, неделимое. Наши отношения не были омрачены никаким обманом. Поэтому, отдаваясь страсти, я все время знал, что рядом со мной близкое существо – моя Дэна – такая сильная, полная жизни. Только в самом начале, в процессе узнавания друг друга, правда, возникло некое физическое ощущение, очень недолгое, того, что рядом с тобой чужое тело. А потом она вся стала вдруг такой знакомой, с головы до пят, такой родной. Словно мы вновь встретились после очень долгой разлуки...

А потом было все более глубокое постижение друг друга, которое не описать словами.

Меня заливало ощущение огромного, неизмеримого счастья. А ведь мы могли и не встретиться. Поистине все в жизни решает случай.

А сейчас я был голоден как волк и не намерен был это терпеть. Пока поджаривали мой бифштекс, я проглотил два коктейля. И лишь разделавшись с кофе, я наконец перестал пестовать свои ощущения и, раздобыв местную газету, изучил более подробное сообщение об убийстве Пэтти Макгрудер.

Потом поехал в деловую часть города, оставил машину на стоянке и стал не спеша бродить среди этого нелепого нагромождения дешевых магазинчиков, часовенок, открытых казино, залитых ослепительным неоновым светом. В толпе туристов опытный глаз мог заметить усталых цэрэушников; копы тоже были на стреме. Пожилые дамы с размаху налегали на рычаги и высыпали из бумажных стаканчиков десятицентовые монетки. Музыка оглушительно ревела в сухом ночном воздухе, а в шумных палатках можно было купить все, что угодно – от сонника до изящно упакованного птичьего помета.

Заведение «Четыре тройки» представляло собой длинный, ярко освещенный притон с игральными автоматами. Где ты, старый добрый игральный автомат с прорезью для монетки? Теперь вы можете, потянув за две ручки, побыть в шкуре астронавта, поучаствовать в звездных войнах и получить выигрыш, равный полутора банкам. Бездна удовольствий... Девушки, занятые разменом денег, сидели за перегородкой, открывали бумажные цилиндры с серебряными монетами и насыпали их посетителям в бумажные стаканчики. Время от времени раздавался звон брошенной в автомат монетки и слышались радостные возгласы.

Мне хотелось пока лишь взглянуть на это место – и ничего больше. Так что вскоре я уже снова мчался в роскошном автомобиле сквозь расцвеченную неоновыми огнями ночь.

Глава 12

Трейлер-парк – место стоянки жилых фургончиков – носил название «Врата в пустыню». Чтобы попасть туда, мне пришлось проехать через весь город. В начале одиннадцатого я был у цели. Вход в трейлер-парк знаменовала алюминиевая арка, высокая и, казалось, слишком хлипкая для громоздящегося на ней розового прожектора.

Фургоны были большими, все сняты с колес, около каждого – маленький внутренний дворик и крылечко с козырьком. Расставлены «елочкой» по обе стороны широкой полосы асфальта, никуда не ведущей. Примерно в половине из них свет уже не горел. Фургончик Патриции – шестой слева – был освещен. Остановив машину, я выбрался, подошел к крылечку и только поднял руку, чтобы постучать в алюминиевую дверцу, как передо мной предстала дама чрезвычайно крупного сложения.

– Чё надо?

– Я хотел бы поговорить с Мартой Уипплер.

– А ты кто?

– Меня зовут Макги. Я был знаком с Пэтти.

– Слушай, а не пойти ли тебе подальше? У детки был тяжелый день. Она просто выдохлась. Ну, так как?

– Ладно, Бобби, – послышался из фургона слабый голос. – Впусти его.

Великанша чуть посторонилась, пропуская меня. Рассмотрев ее при свете, я понял, что она моложе, чем мне вначале показалось. На ней были джинсы и голубая форменная рубашка с высоко закатанными рукавами, обнажавшими сильные загорелые руки. Волосы каштановые, коротко подстриженные, на лице никакой косметики.

Внутреннее убранство фургончика составляли обитые светлой фанерой и выложенные виниловой плиткой стены, прозрачные занавески, мебель из пластика и нержавеющей стали. На кровати лежала, откинувшись на подушки, хрупкая девушка. На ней была нейлоновая, в оборочках, рубашка. Длинные волосы цвета меди обрамляли ее бледное печальное лицо, глаза покраснели, помада размазалась на губах. Хотя она слегка похудела, тем не менее узнал я ее сразу.

– Уиппи! – произнес я не подумав и тут же почувствовал себя круглым дураком. Она сильно удивилась и уставилась на меня с явным неодобрением.

– Я вас не знаю. И не помню, чтобы где-либо с вами встречалась. Теперь меня зовут Мартой. Пат не позволяла никому называть меня прежним именем. – Это прозвучало значительно, но как-то по-детски, подчеркивая ее ранимость и беззащитность.

– Извините. Я буду звать вас Мартой.

– А вас как зовут?

– Тревис Макги.

– Никогда не слышала, чтобы Пат упоминала ваше имя.

– Я не был так уж хорошо с ней знаком, Марта. Но знаю кое-каких людей, возможно, известных и вам. Их имена: Вэнс, Кэсс, Карл, Нэнси Эббот, Харви, Ричи, Сонни.

Она отпила из своего стакана, хмуро глядя на меня поверх него.

– Сонни мертв. Я слышала об этом. Слышала, что он сгорел, и меня это ничуть не тронуло.

– Нэнси видела, как он сгорел.

Она недоверчиво спросила:

– Как это?

– Она тогда с ним путешествовала.

Слегка удивившись, Марта покачала головой:

– Чтоб она с ним моталась? Ну и ну! Кто бы мог подумать? Если в я – тогда конечно. Но она? Ги, послушайте, это просто невозможно, вы уж мне поверьте.

– Марта, я хочу поговорить с вами наедине.

– Ясно, что хотите, – подала голос великанша, стоявшая позади меня.

– Мистер Макги, это моя подруга Бобби Блессинг. Бобби, выйди на минутку, а?

Бобби изучающе меня осмотрела. Традиционный взгляд, который они приберегают для натурального представителя мужского пола, – смесь вызова, презрения и соперничества. Пожали, в наше время гомиков стало больше. Или же они просто стали вести себя более нагло? Не имея ни пениса, ни бороды, они из кожи вон лезут, чтоб заиметь все остальное. И к числу вторичных половых признаков, которыми им удалось обзавестись, относятся агрессивные манеры, развязная походка и эдакое задиристое, петушиное отношение ко всем и вся. А в последнее время они завели моду шляться группками, что небезопасно для окружающих. И если какой-нибудь неосторожный парнишка попытается увести их девушку, то он может схлопотать себе удар, силе которого позавидовал бы и портовый грузчик. Это некая субкультура, давно существующая, но лишь в последнее время вылезшая из подполья. И теперь, совершенно обнаглев, они занимаются вербовкой новобранцев в свои ряды, что не может не пугать. Успешнее всего у них это получается с беззащитными, кроткими девушками, которые, как, например, Марта Уипплер, натерпелись от мужиков вроде Кэттона. Обиженные и чувствующие к мужчинам отвращение, эти напуганные девушки в конечном счете оказываются в стане лесбиянок.

– Далеко я не уйду, позовешь – услышу, – процедила Бобби, не сводя холодного взгляда с моего лица. И вышла вразвалку, передернув плечами.

Я подошел к Марте поближе и уселся в скелетообразный пластиковый стул вполоборота к ней. Она глянула в свой недопитый стакан и сказала:

– Вы назвали имена людей, которые в тот раз были там.

– Кроме одного...

– Да, кроме той кинозвезды, – прошептала она.

– Вы кому-нибудь рассказывали, что она была там?

– Да ведь мне никто бы не поверил! Я просто не могла никому об этом рассказать. Ну, с Пат мы могли иногда об этом поговорить, вы ж понимаете. Ночью мне, бывало, снились кошмары. Она увезла меня оттуда к себе домой. Я знала... я всегда знала – она предпочла бы, чтобы на моем месте была Нэнси.

Во взгляде Уиппи сквозила тоска. У нее была простенькая, пустая, смазливенькая мордашка с выщипанными бровями и увеличенным с помощью помады ртом.

– Вам доводилось видеть те снимки? – неожиданно спросил я.

Даже у самых недалеких и апатичных натур срабатывает порой подсознательная осторожность, и они вдруг замыкаются в себе.

– Какие еще снимки?

– Те, что были сделаны по заказу Вэнса.

– Сегодня целый день меня без конца расспрашивали. Откуда я знаю, что вы не очередной нахал?

– Не могу доказать, что я таковым не являюсь. – Я колебался. Нужно было найти к ней правильный подход и не суетиться. Она явно легко поддавалась внушению, а горе сделало ее еще более уязвимой. Пожалуй, лучше всего разыграть из себя доброго дядюшку Макги. Я печально покачал головой.

– Я всего лишь человек, который считает, что Вэнс Макгрудер плохо, очень плохо обошелся с Патрицией.

Слезы брызнули у нее из глаз, заструились по щекам. Она вытерла нос кулаком.

– О Боже! Да! Этот ублюдок! Мерзкий ублюдок!

– Я так и не понял, почему Пат не стала бороться за свои права.

– Ги, вы ж не знаете, как тщательно все продумал этот поганый Вэнс! Он раздобыл на нее какое-то досье лондонской полиции нравов, собранное еще задолго до их женитьбы, – дескать, она и права-то не имела вступать в брак. И еще у него были магнитофонные пленки с записями ее развлечений с Нэнси у них дома, ну, и снимки – он специально нанял человека, чтобы тот за ними следил. Должно быть, это стоило ему кучу денег, но, как сказала Пат, это было в сотни раз дешевле, чем заплатить за развод в Калифорнии. Она не смогла найти адвоката, который взялся бы ее защищать.

– Так вы видели те снимки, Марта?

– Ну конечно. Представляете, они так все обставили, что и подозрений не возникало, что кто-то там поблизости крутится. Не знаю, как этот тип умудрился снять так близко. Пат со мной, с Нэнси и с Лайзой Дин. С Лайзой Дин только один снимок, да там и не различишь, что это Лайза Дин, если не знаешь.

– Значит, к тому времени, когда вам попались эти снимки, вы с Пат были уже вместе?

– Да. И он вот еще какую гнусность проделал. Мы поехали в город – повидаться с какими-то ее друзьями, а когда вернулись в Кармел – Вэнса дома не было, замки он сменил, а все наши пожитки были свалены под навесом для автомобиля. И еще там был какой-то тип, который охранял дом, чтоб мы не вломились и не скандалили. А Пат... По-моему, она все время пыталась освободиться от любви к Нэнси и, видно, так и не смогла. Но я шла на все, чтобы сделать ее счастливой, я так старалась...

– Зачем кому-то понадобилось ее убивать, Марта?

Она снова разрыдалась, потом высморкалась.

– Я не знаю! Просто не представляю! Именно об этом меня сегодня все время и расспрашивали. Ги, мы совсем незаметно и тихо здесь жили – уже больше года, и очень долго работали в одну смену в «Четырех тройках»: я – официанткой, а она в разменной кассе. Знакомых у нас совсем немного. Она никакой другой девушкой не интересовалась, и ко мне тоже никто не приставал. Только вот... – Она замолчала.

– Что только?

Нахмурившись, она покачала головой.

– Я не сумею толково объяснить. Началось это несколько недель назад. До этого, стоило ей только подумать о Вэнсе, она сразу приходила в бешенство, а иногда плакала. А несколько недель назад она получила от кого-то письмо. Мне не показала и, наверное, уничтожила, потому что найти я его не могу. Она стала какой-то... словно в облаках витала несколько дней, после того как получила его, и ничего мне не говорила. Потом однажды, когда меня не было дома, она звонила по междугородному. Пришел какой-то жуткий счет – на сорок с лишним долларов. И позже она еще несколько раз звонила в другой город. А потом вдруг сделалась очень довольной и веселой. Все время улыбалась и что-то напевала, а когда я спросила, с чего это ей так весело, ответила: «Не важно». Порой она хватала меня в объятия и начинала кружиться. Говорила, что все будет хорошо и мы скоро разбогатеем. Для меня это не имело такого уж значения. То есть нам и так было здесь хорошо. Нам просто ни к чему было богатеть. Не знаю, имело ли все это какое-то отношение к тому, что ее убили вчера ночью.

– Где вы были, когда это произошло?

– Да здесь! Я ж все слышала! Господи, я уже легла и пыталась заснуть. Почему-то за нее беспокоилась. Я подцепила какой-то вирус и поэтому не ходила на работу. Она должна была закончить в одиннадцать и приехать домой не позже, чем через пятнадцать минут. Но уже за полночь перевалило, когда я наконец услышала шум мотора. По звуку я поняла, что это наша машина – она у нас маленькая такая и шумная. Специально для Пат я оставила гореть одну лампочку. Я лежала и гадала, что же она мне принесет – когда я болела, она всегда приносила мне маленькие подарки – что-нибудь забавное. Машина остановилась, я услышала щелчок дверцы, а потом, уже с крыльца, она вскрикнула: «Что ты...» Только эти слова. Тут раздался страшный треск. А потом шум падающего тела... И звук удаляющихся шагов. Я включила свет, накинула халат и выбежала на крыльцо, а она лежала там, на земле, и голова у нее...