На полпути в ад

– Нет, – сказали мы. – Кого?

– Джесона Ч. Рида.

– Джесон Ч.? – придрался я. – Нет, этот Дж. Чапмен. Ах да, понятно. И что же?

– Да вы что, газет не читаете? Не помните питтсбургского убийства, совершенного топором?

– Не помню, – сказал я.

– Минуточку, – сказал Логан. – Примерно год назад совершилось, да? Что-то я такое читал.

– А ну вас всех! – возмутился Тимбл. – Это была сенсация на всю первую полосу. Этого вашего типа судили. Говорят, своего друга искромсал чуть ли не на кусочки. Я видел труп. Никогда в жизни не сталкивался с чем-нибудь более страшным. Фантастика! Ужас!

– Однако, – заметил я, – навряд ли это дело рук нашего знакомого. Судя по всему, ему не был вынесен обвинительный приговор.

– На него пытались навесить дело, – объяснил Тимбл, – но не удалось. Должен признать, все выглядело для него как нельзя хуже. Вдвоем с жертвой. Никого из посторонних. Но отсутствовал мотив преступления. Не знаю. Хоть убейте, не знаю. Я освещал тот процесс. Ходил в зал суда каждый божий день, но так и не выработал в себе отношения к этому вашему… Не оставляйте в библиотеке топоров без присмотра, вот и весь сказ.

После этого он с нами распрощался. Я посмотрел на Логана. Логан посмотрел на меня.

– Не верю, – заявил Логан. – Не верю, что это Рид.

– Неудивительно, что у него все нервы расшатаны, – сказал я.

– Да, – сказал Логан. – Такой груз на душе невыносим. А теперь он к тому же перенесся сюда, и Риду это известно.

– Мы ему как-нибудь дадим понять, – предложил я, – что не придаем всему этому значения, хотя бы настолько, чтобы поднять газетную подшивку.

– Хорошая мысль, – одобрил Логан.

Чуть погодя в библиотеку вернулся Рид; все его движения свидетельствовали о напряженном самоконтроле. Он подошел к нам – туда, где мы с Логаном сидели.

– Может, вы предпочитаете отменить свое приглашение на сегодняшний вечер? – спросил он. – По-моему, лучше будет его отменить. Я попрошу свое начальство, чтоб меня опять куда-нибудь перевели. Я…

– Постойте, – прервал Логан. – Кто сказал? Мы ничего подобного не говорили.

– Разве ваш знакомый ничего вам не говорил? – удивился Рид. – Непременно что-нибудь да упомянул.

– Он сказал, что вас судили, – подхватил я. – И что вы были оправданы. С нас этого достаточно.

– Вы по-прежнему оправданы, – сказал Логан, – наша встреча не отменяется, и хватит на эту тему.

– Ох! – сказал Рид. – Ох!

– Забудьте об этом, – посоветовал Логан и уткнулся в свои бумаги.

Я обнял Рида за плечи и легонько, по-приятельски подтолкнул его к одинокому столику. Остаток дня мы старались на Рида не смотреть.

В тот вечер, когда мы встретились за обедом, нам с Логаном было, естественно, немного не по себе. Рид, наверное, это почувствовал.

– Послушайте, – сказал он, когда мы покончили с едой, – никто не возражает, если мы нынче обойдемся без кино?

– Я-то не против, – сказал Логан. – Пошли в варьете «Шансы»?

– Нет, – сказал Рид. – Я хочу пойти с вами куда-нибудь, где можно потолковать. Пошли ко мне.

– Как угодно, – отозвался я. – В этом нет необходимости.

– Нет, есть, – возразил Рид. – Лучше уж раз и навсегда покончить с этим делом.

Он впал в болезненно-нервозное состояние, поэтому мы согласились и поехали к нему домой, где ни разу не были. Это оказалась однокомнатная квартира с раскладным диваном-кроватью и входом в ванную и кухню прямо из жилой комнаты. Хоть Рид и провел в нашем городе свыше двух месяцев, ничто в том жилище не выдавало его присутствия. Складывалось впечатление, будто комната была снята специально для нашего разговора, на тот вечер.

Мы уселись, но Рид немедленно вскочил и встал между нами, у декоративного камина.

– Я бы предпочел ничего не говорить о сегодняшнем происшествии, – начал он. – Предпочел бы проигнорировать его и забыть. Но от него не отмахнешься.

– Бесполезно уверять меня, что вы не станете об этом думать, – продолжал он. – Конечно станете. Там у нас все только об этом и думали. Направила меня фирма в Кливленд – и там прознали. Все как один думали об этом, перешептывались, ломали головы.

Видите ли, куда увлекательнее было бы, если б обвиняемый оказался, в конце концов, виновным, не так ли?

По-своему, я даже рад, что дело всплыло. Я имею в виду – между нами тремя. Большинство – не хочу, чтоб оно имело обо мне хоть крупицу знания. Вы двое – вы ко мне хорошо относились, – я хочу, чтоб вы знали обо мне все до конца. Все.

В Питтсбург я приехал из штата Джорджия, прослужил в фирме «Уоллз Таймен» с десяток лет. В бытность свою в Питтсбурге я познакомился… познакомился с Эрлом Уилсоном. Он тоже приехал из Джорджии, и мы с ним стали закадычными друзьями. Я никогда не был светским человеком, не любил ходить по гостям. Эрл стал для меня не только лучшим другом, но и чуть ли не единственным другом.

Ладно. Эрл зарабатывал больше, чем я. Он мог себе позволить особнячок на окраине города. Я, бывало, наезжал туда раза два-три в неделю. Вечера мы проводили чрезвычайно мирно. Я хочу, чтоб вы поняли: там я чувствовал себя как дома. Отношений хозяин – гость не было. Если меня клонило ко сну, я без всяких церемоний шел наверх, разваливался на кровати и задремывал на полчасика. В этом ведь нет ничего из ряда вон выходящего?

– Да, ничего из ряда вон выходящего, – произнес Логан.

– А некоторые там полагали, что есть, – пояснил Рид. – Так вот, в один прекрасный вечер я туда отправился после работы. Мы перекусили, посидели, сыграли партию в шашки. Он сделал нам обоим по коктейлю, потом я сделал нам обоим. Все нормально, не правда ли?

– Как нельзя более, – заверил его Логан.

– Потом я устал, – продолжал Рид, – ощутил неприятную тяжесть в голове. Сказал, что пойду наверх вздремну с полчасика. Этого мне всегда хватает. Ну и пошел.

Обычно я сплю крепко, очень крепко, свои полчаса, и после этого встаю освеженный. Но в тот раз мне виделись какие-то сны, а точнее – кошмары. Мне чудилось, будто я попал под бомбежку, затем послышался голос Эрла (будто бы он меня окликнул), но я не просыпался, во всяком случае, не просыпался, покуда не истекли мои тридцать минут.

Я спустился вниз. В гостиной было темно. Я окликнул Эрла и направился через всю гостиную – от лестницы к выключателю. На полпути я обо что-то споткнулся… это оказался опрокинутый торшер. Ну и грохнулся я со всего размаху – и налетел прямехонько на Эрла. Я почувствовал, что он мертв. Я встал, нашарил выключатель. Эрл лежал там, где я и полагал. Похоже было, что на него напал какой-то сумасшедший. Изрубил чуть ли не на кусочки. Господи!

Я тотчас же схватился за телефон и позвонил в полицию. Натурально, пока они туда ехали, я огляделся по сторонам. Но прежде всего я просто слонялся по особняку, совершенно ошеломленный. По всей видимости, я опять поднялся в спальню. У меня-то это не отложилось в памяти, но там на подушке обнаружили пятно крови. Еще бы! Я весь был покрыт кровью. Чуть ли не пропитан: я ведь на него упал. Вы можете представить ошеломленного человека? Вы можете представить, что он забрел на второй этаж и даже не сохранил об этом воспоминания? Можете?

– Конечно могу, – сказал Логан.

– Вполне естественное состояние, – поддакнул я.

– Они-то подумали, что тем самым прижали меня к стенке, – продолжал Рид. – Так и заявили мне прямо в лицо. Идиоты! Словом, я помню, что озирался по сторонам и вдруг увидел орудие убийства. У Эрла в кухне красовалась разнообразнейшая кухонная утварь. Это была продукция одного из наших филиалов. В частности, был у него топорик для рубки мяса – такой можно увидеть в первой попавшейся мясной лавке. Он валялся в комнате на ковре.

Словом, понаехала полиция. Я рассказал все, что мог. Эрл был спокойным человеком. Не имел врагов. Да и у кого есть такие враги? Я решил, что там побывал какой-то маньяк. Ничего не было похищено. Значит, не разбой, разве что туда нагрянул какой-нибудь полоумный бродяга, и его что-то так напугало, что он побоялся что-либо прихватить.

Кто бы там ни был, смылся он крайне аккуратно. Чересчур аккуратно для полиции. И чересчур аккуратно для меня. Искали они отпечатки пальцев, но ничегошеньки не нашли.

В делах такого рода у них разработана нескончаемая тягомотина. Не стану утомлять вас каждой подробностью. По-видимому, данная процедура оказалась несостоятельной: тот парень им не по зубам. Но, конечно, полиции хотелось произвести арест. Вот они и предъявили обвинение мне.

Дело у них было построено на частице «не». Бог их знает, на что они надеялись. Может быть, они-то рассуждали иначе. Но поймите: одно дело, если бы у них замкнулась цепь убедительных косвенных улик и мне бы все сошло с рук только благодаря тому, что разделились голоса присяжных, и совсем другое – признать, что от истинного преступника не осталось ни пуха ни пера.

Какие улики свидетельствовали не в мою пользу? То, что в доме не оказалось и следа кого-то третьего! Да это свидетельствует только о их треклятой беспомощности, больше ни о чем. Убивает человек своего лучшего друга ни с того ни с сего? Отыскали они хоть какую-то причину, хоть какой-то мотив? Первым делом они принялись искать женщину. Умственные способности у них – как у подписчиков бульварных газетенок. Прочесали наши денежные дела – и его, и мои. Попытались даже раскрыть какую-то связь с каким-то подпольем. Господи, знали бы вы, что это такое – терпеть перед собой лица, сошедшие со страниц комиксов, и сталкиваться с умами под стать лицам! Если вас когда-нибудь обвинят в убийстве, лучше уж повесьтесь в камере в первую же ночь.

Под конец они вцепились в шашечную партию. Бедные, безвредные шашки! Во все время игры мы с ним разговаривали, понимаете ли, и порой забывали даже, чей ход. Надо полагать, есть люди, способные взбелениться в споре о детской игре, но для меня это нечто совершенно непостижимое. Вы-то сами можете себе представить, как человек убивает друга во время игры? Я не могу. Если на то пошло, эту игру мы, помнится, начинали сызнова, и не один раз, а два; первый раз – когда коктейли готовил Эрл, а второй раз – когда смешивал я. Оба раза мы забывали, кому ходить. А полиция к этому придралась. Надо было им найти хоть тень какого-то мотива, а ничего получше они не могли придумать.

Разумеется, мой адвокат не оставил от их построений камня на камне. Благодарение господу, у нас в ту пору царило повальное увлечение – в обеденный перерыв все как один играли в шашки. Очень скоро адвокат отыскал с полдюжины сотрудников, готовых поклясться на Библии, что ни Эрл, ни я никогда не принимали эту игру всерьез, да еще до такой степени, чтобы из-за нее передраться.

С другими мотивами полиция и вовсе не могла выступить. Полное отсутствие. Оба мы – и он, и я – вели образ жизни простой, заурядный, обыденный, открытый как книга. А полиция с чем выступила? Не могла отыскать того, за отыскание чего ей платят деньги. За это она решила послать человека в камеру смертников. Дальше ехать некуда.

– Звучит странновато, – заметил я.

– Да, – поддержал он с пылом. – Вот именно странновато. Они получили то, чего добивались: девять присяжных проголосовали за оправдание, трое – против, и тем самым полицейские уберегли честь мундира. Там еще оставался простор для намека, что они с самого начала вышли на верный путь поисков. Но можете себе представить, на что с тех пор похожа моя жизнь! Если вас, друзья, когда-нибудь постигнет нечто подобное, – удавитесь в камере в первый же вечер.

– Не надо так говорить, – возразил Логан. – Послушайте, вам пришлось нелегко. Хуже не бывает. Но черт возьми! Эта полоса кончилась. Теперь вы здесь.

– И мы здесь, – прибавил я. – Если это служит хоть слабым утешением.

– Служит ли утешением? – сказал Рид. – О господи, да знали бы вы, каким еще утешением! Я никогда не смогу вам рассказать. Не горазд я на такие речи. Поймите, я затаскиваю вас в эту трущобу, а вы единственные из всего человечества относитесь ко мне по-человечески, и я на вас выплескиваю всю эту муть и даже не предлагаю ничего спиртного. Ну ладно, сейчас я вас угощу; уж этот-то напиток вам понравится.

– Я бы с удовольствием хватанул виски со льдом, – сказал Логан.

– У меня найдется кое-что получше, – заверил Рид, направляясь в кухоньку. – У нас там в Джорджии, в нашем медвежьем уголке, есть свой фирменный коктейль. Но только его надо приготовить по всем правилам. Минуточку погодите.

Он скрылся за кухонной дверью, и мы услышали, как хлопают пробки, гремят бокалы, что-то наливается и переливается. Покуда это происходило, Рид по-прежнему переговаривался с нами через порог.

– Хорошо, что я вас сюда затащил, – говорил он. – Я рад, что все выложил вам начистоту. Вы не представляете, что это значит – когда тебе верят, когда тебя понимают. О господи! Я словно воскрес.

Он появился с тремя доверху налитыми высокими бокалами на подносе.

– Вот попробуйте, – сказал он не без гордости.

– За дни грядущие! – провозгласил Логан.

Мы отхлебнули и приподняли брови в знак одобрения. Содержимое бокалов походило на некий вариант горячего напитка из хереса и сильно отдавало мускатным орехом.

– Нравится? – обеспокоенно вскричал Рид. – Немногим известен этот рецепт, и уж совсем мало кто умеет хорошо смешать. Существуют два или три ублюдочных варианта, которые готовит какое-то жалкое дурачье… позор для Джорджии, да и только. Да я готов… я готов вылить их помои им же на голову. Подождите минутку. Вы люди взыскательные. Да, клянусь Господом, взыскательные! Дам вам возможность самим судить.

С этими словами он опять метнулся в кухоньку и принялся еще ожесточеннее греметь бутылками, все еще несвязно переговариваясь с нами, восхваляя ортодоксальный вариант напитка и предавая анафеме все подделки.

– Вот, пожалуйста, – сказал Рид, появляясь с тремя бокалами, на поверхностный взгляд очень похожими на предшествующие, но с другими специями. – В этих ублюдочных порциях нет мускатного ореха, а есть сушеная от него шелуха да еще имбирь. Берите. Пейте. Сплевывайте на ковер, если угодно. Я смешаю настоящий, чтобы заглушить у вас во рту привкус вот этого. Вы только попробуйте. Вы только скажите, что вы думаете о варваре, который утверждает, будто это и есть фирменный напиток Джорджии. Давайте же. Высказывайтесь.

Мы прихлебнули. Никакой такой особой разницы. Тем не менее ответили мы так, как от нас и ожидалось.

– Ты как считаешь, Логан? – сказал я. – Вот в первом, бесспорно, что-то такое было.

– Бесспорно, – подхватил Логан. – Первый – это вещь.

– Вот, – сказал Рид, и лицо его побагровело, а глаза засверкали словно раскаленные уголья. – А этот – свиное пойло. Человеку, который именует это фирменным напитком Джорджии, нельзя доверить даже изготовление гуталина. Здесь отсутствует мускатный орех. А ведь весь секрет в мускатном орехе. Человек, который обходится без мускатного ореха!.. Да я б его!..

Он потянул к подносу обе руки, чтоб унести на кухню, и тут обе собственные ладони попали ему в поле зрения. Он уселся как ни в чем не бывало и принялся их разглядывать внимательным образом.

Домик трех медведей[16]

– Наша курица снесла два яйца, – сказала миссис Скривенер, – и я сварила их на завтрак.

С этими словами она развернула белоснежную салфетку и продемонстрировала сокровище, найденное в курятнике, после чего положила белое яйцо в мужнину пашотницу, а коричневое – в свою.

Скривенеры жили в доме с островерхой крышей и белым фронтоном, стоявшем у лесной дороги среди молодых березок. Домик был очень маленький, но такой же была и плата за наем, и его прозвали «Домиком трех медведей». Хозяйство они вели скудное, поскольку Генри отошел от дел в сорок лет, чтобы изучать природу. Тем не менее все буквально сверкало чистотой, и за всем был тщательный присмотр. Каждую неделю в маленьком саду поспевал пучок салата-латука. За этим процессом наблюдали очень внимательно день за днем, и в тот час, когда листочки достигали апогея своего формирования, их срезали и съедали.

На следующий день приходил черед цветной капусты.

Люди, которые живут подобной жизнью, бережно переходя от одной заветной детали к другой, неизменно обладают чистым до прозрачности цветом лица и ясными, похожими на птичьи глазами. Они также остро ощущают разницу между двумя свежими яйцами, которая, как и прочие тонкости, зачастую остается незамеченной толпами суматошных городских жителей. Скривенеры хорошо знали, что, вопреки укорененному коммерсантами суеверию, коричневое яйцо питательнее, вкуснее и выглядит куда лучше белого. Когда мистер Скривенер заметил, что его жена приберегла коричневое яйцо для себя, его глаза округлились и сделались еще более похожими на птичьи.

– Элла, – сказал он, – я вижу, ты положила мне белое яйцо, а коричневое оставила для себя.

– Почему бы и нет? – отозвалась она. – Почему бы мне не съесть коричневое яйцо? Это я содержу дом в чистоте, чищу клетку канарейки, что ты это – будь ты настоящим мужчиной – делал бы за меня. А ты в это время бездельничаешь, копаешься в саду, а потом шляешься по лесу, изучая природу.

– Не называй Дикки «канарейкой» таким тоном, – ответил ее муж. – Иногда мне кажется, что ты не испытываешь добрых чувств ни к одному живому существу вокруг себя, и особенно ко мне. В конце концов, это я каждый день кормлю нашу курицу, и когда она сносит коричневое яйцо, мне кажется, что меня хотя бы должны спросить, хочу я его или нет.

– Кажется, я знаю, каков будет ответ, – хохотнув, сказала его жена. – Нет, Генри. Я не забыла, как ты себя повел, когда созрел помидор. Думаю, чем меньше мы будем говорить о том, кто и что делает в этом доме, тем будет лучше.

Генри не смог придумать подобающего ответа. Он мрачно глядел на белое яйцо, которое никогда еще не казалось ему столь отвратительным. Его жена с неприятным резким звуком облупила верхушку коричневого яйца. Он снова посмотрел на белое. «Господи, – подумал он. – Оно не только белое! Оно меньше!»

Это было уже чересчур.

– Элла, – начал Генри, – возможно, тебе неинтересна колонка Рипли «Хотите верьте, хотите нет», поскольку ты презираешь чудеса природы. Но у меня есть подозрение, что там как-то печатали фото яйца с непереваренным червяком внутри. И, кажется, яйцо было коричневое.

– В этом яйце нет никакого червяка, – ответила Элла, поедая его с невозмутимым видом. – В своем посмотри. Наверняка ты его там найдешь.

Генри, подобно не умеющему обращаться с бумерангом человеку, был сражен идеей, которой он сам запустил в Эллу, надеясь, что она добровольно отдаст ему свое яйцо. Он внимательно посмотрел на собственное, ковырнул его ложечкой и обнаружил, что ему совершенно не хочется белого яйца.

– Черт бы его побрал! – пробормотал он, поскольку, как многие тихие люди, был подвержен припадкам ярости, во время которых никоим образом не следил за словами.

Его жена молча посмотрела на него, так что он ощутил себя пристыженным, но не смягчился.

– Эгоизм и жадность, – объявил он, – сделали мир таким, какой он есть сегодня!

Элла с неприкрытым удовольствием съела полную ложку. Поджав губы и сверкая глазами, Генри встал из-за стола, потянулся за шляпой и сердито потопал вон из дома. Элла, вскинув брови, взяла оставленное им яйцо и нашла, что по вкусу оно вовсе не уступает яйцу коричневому. Это привело ее в превосходное настроение, и она принялась за домашние дела с лукавой, а вовсе не со злорадной улыбкой.

Генри, напротив, яростно колотил по высокой траве и сорнякам, пока пробирался по тропе к лесу.

– Какой же я был дурак,– бормотал он себе под нос,– что отошел от дел так рано, считая, будто счастье можно обрести в уединенном домике! Я воображал себе простоту столь же очаровательную, как милая детская сказка. Две чашки, одна украшена розами, а другая – васильками. Две тарелки – одна с голубой каемочкой, другая с красной. Два яблока на ветке, оба румяные, но одно самую чуточку больше другого. И оно предназначается мне! Я мужчина и по праву могу иметь яблоко побольше. Ах, жизнь могла бы быть так чудесна, если б только у Эллы было представление о гармонии вещей. Как бы я был счастлив, будь она не такой жадной, будь она более добронравной, более ласковой, с волосами чуть посветлее, более стройной и лет на двадцать помоложе! Но какой толк ждать, что такая женщина изменится к лучшему?

Так он размышлял, и вдруг взгляд его упал на невиданной красоты гриб рода «клавария», и Генри вскрикнул от восторга. В «Домике трех медведей» хозяйство вели экономно и использовали в пищу различные дары лесов и полей, в том числе ягоды и съедобные травы, но прежде всего всяческих представителей царства грибов, которые они находили особенно вкусными и питательными.

Поэтому Генри сорвал гриб и завернул в носовой платок. Его естественным побуждением было рвануться к дому, сияя от восторга, влететь к жене (или, возможно, войти c нарочито мрачным видом, держа находку за спиной как сюрприз), но, в любом случае, рано или поздно обнаружить себя, с радостью воскликнув: «Любовь моя, вот дивный экземпляр рода „клавария“! Разжигай огонь, дорогая, и подай его горячим к обеду. Ты съешь чуть-чуть, и я съем чуть-чуть, так что мы оба съедим по половинке». Но этот благородный порыв был задавлен мыслью о том, что Элла была не столь добронравна, белокура, стройна и молода, как ей следовало бы быть. «К тому же, – подумал Генри, – она наверняка замыслит отщипнуть лучшую половину себе, да и, в любом случае, резать гриб будет ошибкой, поскольку из него вытекут питательные соки».

Он огляделся по сторонам в надежде найти еще один гриб, но тот оказался единственным. «С какой бы радостью, – подумал Генри, – я нес его домой, если бы меня встречала женщина, которую я так часто себе воображал. Я бы с готовностью пожертвовал соками. Но в сложившихся обстоятельствах лучше всего поджарить его на палочке. Жаль, ведь при таком способе приготовления грибы усыхают».

Он начал искать ветки, чтобы развести небольшой костер, и почти сразу же заметил другой гриб необычайно интересной формы и жемчужно-бледного окраса, который очень много говорит естествоиспытателю. Он тут же узнал в нем Amanita phalloides, известный в простонародье как бледная поганка, да извинят дамы мой неизящный стиль. Он сочетает в себе приятную наружность и разрушительное наполнение: маленький кусочек его сразит человека, словно удар молнии. Генри уважительно глядел на этот смертельно опасный гриб и не мог сдержать дрожи.

– Однако, – сказал он, – уж очень изысканно этот гриб смотрится. Кажется, что он вот-вот превратится в легконогую фею, дивное маленькое создание с золотыми волосами…

Тут его осенило.

– Клянусь всеми чудесами света! – воскликнул он. – Фигурально выражаясь, именно это я и вижу!

Дрожащими руками он срезал смертоносное лакомство и завернул в платок рядом с первым грибом, аккуратно проложив его полотном, чтобы они не соприкасались.

– Элла всегда отпускала в адрес природы злобные шуточки, – проговорил он. – А теперь природа злобно подшутит над ней.

Он сразу же поспешил домой, где его с улыбкой встретила Элла. «Легко улыбаться, когда съешь на завтрак два яйца, – подумал наш герой. – Посмотрим, как ты заулыбаешься, пообедав бледной поганкой». Эта мысль показалась ему чрезвычайно веселой, и он ответил жене довольно добродушной усмешкой, из чего та заключила, что их маленькая пикировка уже забыта. Это доставило ей особое удовольствие, поскольку она была простым и даже примитивным существом, а от двойной порции завтрака ее теплая кровь текла лениво и медленно.

– Гляди, что я нашел, – сказал Генри. – Два гриба, и оба разных видов. Вот этот клавария, достойный гриб с относительно приятным вкусом.

– А что это за другой гриб, такой весь жемчужно-белый? – спросила она.

– А, этот,– коварно улыбнулся он.– Он называется Eheu fugaces[17].

– Что за дивное название! – воскликнула Элла. – Но какая у него странная форма. В смысле – для гриба.

– Не обращай внимания, – сказал Генри. – Он питательнее, чем ты можешь себе представить, и богат витаминами U, М, R, а также I. Более того, его вкус достоин короля, так что я съем его сам, потому как тебя едва ли можно назвать королем по причине иной конституции.

– Да, это правда, – хихикнула она. – Сущая правда, дорогой. Ха-ха! Конституция у меня и вправду другая.

Этот ответ отбросил Генри на сто миль назад, поскольку он ожидал, что она предъявит права на ядовитый гриб, едва только услышит, как он восхваляет его за превосходный вкус и богатство витаминами. Однако он был находчив и сразу сменил тактику.

– Тем не менее, – сказал Генри, – этот дивный гриб получишь ты, потому что ты ох как его заслужила.

– Ой, Генри, как мило с твоей стороны, – ответила она. – Как же мне тебе отплатить за такую доброту? Что может сделать простая женщина, чтобы показать, как она ценит хорошего мужа?

– Нарежь их помельче и приготовь отдельно, – попросил Генри. – чтобы не смешать вкусы. Подай на поджаренном хлебе и щедро присыпь тертым сыром.