Снег

– Обычно это так и ощущается. Насилие всегда кажется чем-то инородным, и в этом нет ничего удивительного.

– А вы много такого повидали? Убийств и прочего в том же духе?

Страффорд мягко улыбнулся:

– Ничего «прочего» не существует – убийство есть явление, уникальное в своём роде.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Осборн, хотя было очевидно, что до настоящего понимания ему очень далеко. Поставил чайник на плиту, поискал спички, наконец нашёл. Один за другим открывал шкафы и беспомощно разглядывал полки. Было ясно, что он уже долгие годы не проводил много времени на кухне. С одной из полок взял три кружки. У двух из них по бокам были трещины, похожие на тонкие чёрные волоски. Он поставил их на стол.

– В котором часу было найдено тело?.. – начал Дженкинс, но прервался, заметив, что двое других мужчин смотрят мимо него. Он обернулся.

В кухню, не издав ни звука, вошла женщина. Она стояла в низком дверном проёме, ведущем в другую часть дома, напряжённо скрестив руки на уровне талии. Она была высокой – ей пришлось немного ссутулиться в дверях – и выраженно худощавой, а кожа у неё была бледно-розовой, цвета обезжиренного молока, к которому примешалась одна-единственная капля крови. Её лицо напоминало лик Мадонны с картины какого-нибудь из малоизвестных старых мастеров: тёмные глаза и длинный острый нос с небольшой выпуклостью у кончика. Одета она была в бежевый кардиган и серую юбку до икр, которая немного криво висела у неё на бёдрах – узких, не шире мальчишеских.

Она некрасива, подумал Страффорд, но всё же что-то в её хрупком, меланхоличном взгляде задело струну где-то в глубине его души, и та издала беззвучный печальный звон.

– А-а, вот и ты, моя дорогая, – сказал полковник Осборн. – Я думал, ты спишь.

– Я слышала голоса, – сказала женщина, переводя ничего не выражающий взгляд со Страффорда на Дженкинса и обратно.

– Это моя жена, – сказал Осборн. – Сильвия, это инспектор Страффорд. И…

– Дженкинс, – представился полицейский, чётко проговорив каждый звук и обиженно сдвинув брови. Он не мог взять в толк, почему люди никак не способны запомнить его фамилию – его ведь звали не Джонс, Смит или как-то столь же неоригинально. – Сержант сыскной полиции Дженкинс.

Сильвия Осборн не удосужилась поздороваться с мужчинами, а только подошла к двери, потирая ладони друг о друга. Вид у неё был такой озябший, что казалось, будто она ни разу в жизни по-хорошему не согрелась. Страффорд нахмурился. Поначалу-то он подумал, что она, должно быть, дочь Осборна или, может, племянница, но уж точно не жена: она показалась инспектору лет по крайней мере на двадцать, если не на все двадцать пять, моложе мужа. В таком случае, подумал он, очевидно, она его вторая жена, раз уж у полковника есть взрослые дети. Ему стало интересно, что случилось с первой миссис Осборн.

Чайник на плите издал пронзительный свист.

– Я встретила кого-то на лестнице, – сказала миссис Осборн, – какого-то мужчину. Кто он такой?

– Наверно, кто-то из моих ребят, – ответил Страффорд.

Она проследила за тем, как её муж наливает кипяток в большой фарфоровый чайник.

– А где Сэди? – спросила она.

– Я отправил её к сестре. – Осборн взглянул на Страффорда и пояснил: – Экономка. Миссис Даффи.

– Зачем? – недоуменно спросила жена, наморщив бледный лоб. Все её движения были медленными и напряжённо-продуманными, как будто она передвигалась под водой.

– Ты же знаешь, какая она сплетница, – сказал Осборн, избегая её взгляда, а затем пробормотал вполголоса: – Впрочем, и сестрица её ничем не лучше.

Миссис Осборн отвела взгляд в сторону, приложив руку к щеке.

– Не понимаю, – проговорила она слабым голосом. – Как он мог попасть в библиотеку, если скатился по лестнице?

Осборн снова взглянул на Страффорда, почти неуловимо покачав головой.

– Думаю, именно это и пытается выяснить помощник инспектора Страффорда, – сказал он жене, чрезмерно повысив голос, но затем смягчил тон: – Будешь чаю, моя дорогая?

Она покачала головой, и по-прежнему храня всё то же ошеломлённое выражение лица, развернулась и побрела прочь, выйдя через ту же дверь; её руки так и оставались сцепленными на талии, а локти – прижатыми к бокам, как будто она боялась упасть и должна была специальным образом поддерживать своё туловище в вертикальном положении.

– Она думает, что это был несчастный случай, – тихо объяснил Осборн, когда она ушла. – Не видел смысла её просвещать – скоро она и так узнает правду.

Он раздал кружки с чаем, оставив целую себе.

– Ночью кто-нибудь что-нибудь слышал? – спросил сержант Дженкинс.

Полковник Осборн посмотрел на него с некоторым неудовольствием. Его, похоже, удивляло, что человек явно из нижних чинов думает, будто имеет право подавать голос, не спросив предварительно дозволения у старшего по званию.

– Что ж, конкретно я ничего не слышал, – сказал он коротко. – Полагаю, что-то мог услышать Доминик. Доминик – это мой сын.

– А как насчёт остальных домашних? – не сдавался Дженкинс.

– Насколько мне известно, никто ничего не слышал, – сухо ответил полковник, уставившись в кружку.

– И где он сейчас, ваш сын? – спросил Страффорд.

– Пошёл выгуливать собаку, – сказал Осборн. Выражение его лица говорило о том, что даже для него это прозвучало по меньшей мере неуместно. Здесь лежит мертвец – а тут какая-то собака, которую нужно выгулять.

– Сколько человек было в доме прошлой ночью? – спросил Страффорд.

Осборн поднял глаза вверх и зашевелил губами, молча пересчитывая.

– Пятеро, – сказал он, – включая отца Тома. А ещё, конечно же, экономка. У неё есть своя комната, – кивнул он на пол, – на первом этаже.

– Так, значит, вы, ваша жена, ваш сын и отец Лоулесс.

– Верно.

– По моим подсчётам это четверо. Вы сказали, что вас было пятеро, не считая экономки?

– А моя дочь, разве я не упомянул о ней? Лэтти. – Что-то мимолётно промелькнуло у него на лице, словно тень облака, скользнувшая по склону холма в ветреный день. – Правда, вряд ли она что-нибудь слышала. Она спит очень крепко. На самом деле, кажется, она только и делает, что спит. Ей семнадцать, – добавил он, как будто это объясняло не только сонливость девушки, но и многое другое.

– Где она сейчас? – спросил Страффорд. Полковник Осборн сделал глоток из кружки и скривился то ли от вкуса чая (настолько крепкого, что почти чёрного на вид), то ли от мысли о дочери, инспектор так и не определил. Положил обе ладони перед собой на стол и поднялся на ноги.

– Я хотел бы взглянуть на комнату, где этой ночью спал отец Лоулесс, – сказал он.

Дженкинс тоже встал. Полковник Осборн остался сидеть, глядя на них, и его манера поведения, до сих пор оживлённая и скептическая, на мгновение дала трещину: он впервые показался неуверенным, уязвимым и испуганным.

– Это похоже на дурной сон, – повторил он. Затем почти умоляюще посмотрел на двух мужчин, стоящих над ним. – Полагаю, это пройдёт. Полагаю, скоро это начнёт казаться более чем реальным.

3

Полковник Осборн вывел детективов из кухни. Появился Гарри Холл, который теперь закуривал сигарету под прикрытием ладони.

– Отойдём на пару слов? – обратился он к Страффорду.

Детектив посмотрел на него и постарался не выказать неприязни. Не то чтобы она на что-то влияла: эти двое недолюбливали друг друга без особой причины и не позволяли этой нелюбви мешать совместной работе. Да и не настолько их заботили мысли друг о друге, чтобы по любому поводу вцепляться друг другу в глотки. Тем не менее напряжение между ними казалось ощутимым, и полковник Осборн нахмурился, с озадаченно-вопросительным выражением лица переводя взгляд с Гарри Холла на Страффорда и со Страффорда на Дженкинса.

– На пару слов? – переспросил Страффорд.

Гарри Холл не сказал больше ничего, а только развернулся и вышел из комнаты. Инспектор на мгновение помедлил, а затем двинулся следом.

В библиотеке Хендрикс вставлял в камеру новый рулон плёнки, а Уиллоуби в резиновых перчатках ползал на коленях у двери и вяло смахивал с ручки пыль мягкой собольей щёткой. Гарри Холл обеспокоенно затянулся сигаретой.

– Странное дело, – сказал он вполголоса.

– Думаете? Знаете, я и сам начал думать о чём-то подобном, – ответил Страффорд.

Гарри Холл только пожал плечами. Страффорда всегда озадачивало то, что его ирония так часто остаётся незамеченной.

– Его зарезали наверху, а он каким-то образом добрался сюда, – говорил Гарри Холл. – Полагаю, пытался спастись от того, кто на него напал. Предположительно, зашёл сюда, упал – к этому времени он уже потерял целое ведро крови – и лежал здесь, когда ему оттяпали причиндалы – яйца, хрен, всё хозяйство целиком. Которого мы, кстати говоря, не нашли. Должно быть, кто-то сохранил его на память. Чистый срез, нож был острый как бритва. Судя по всему, дело рук профессионала.

Он издал шипение, затянулся сигаретой и обернулся, чтобы посмотреть на труп. Страффорд рассеянно задался вопросом, сколько раз необходимо сделать кастрацию, чтобы тот, кто её проводил (кем бы он ни был), мог считаться профессионалом. Бывают ли вообще профессиональные кастраторы вне сферы животноводства?

– Как видите, – продолжал Гарри Холл, – кто-то привёл его в порядок. Кровь с пола смыли, но только после того, как она высохла. – Он усмехнулся. – Должно быть, работёнка была не из лёгких.

– И когда же эта работёнка могла завершиться?

Верзила пожал плечами. Ему наскучило не только это дело, но и работа вообще. До выхода на пенсию ему оставалось семь лет.

– Вероятно, первым делом с утра, – сказал он, – учитывая, что кровь засохла. Ковёр на лестнице тоже отмывали – на нём ещё остались пятна.

Несколько мгновений они стояли молча и разглядывали тело. Хендрикс сидел на подлокотнике стула с высокой спинкой, держа камеру на коленях. Его работа здесь завершилась, и он взял перерыв перед тем, как подняться на второй этаж, чтобы приняться за съёмку там. Из этих троих фотограф производил впечатление наиболее увлечённого своей работой, хотя в действительности, как знал Страффорд, был самым ленивым из всех.

Уиллоуби всё так же стоял на коленях у двери и отряхивал пыль. Он, как и двое других, понимал, что целостность места преступления безвозвратно нарушена и что их труд наверняка окажется пустой тратой времени. Впрочем, не то чтобы это его как-то волновало.

– Экономка, – сказал Страффорд, смахивая с глаз прядь волос. – Это, видимо, она прибралась – или, во всяком случае, приложила к этому все усилия.

Гарри Холл кивнул:

– Полагаю, по приказу полковника Пугала?

– Вы имеете в виду Осборна? – спросил Страффорд с призрачной улыбкой. – Вероятно. Слышал, старые солдаты не любят вида крови. Якобы пробуждает слишком много воспоминаний или что-то в этом роде.

Они снова замолчали, затем Гарри Холл подошёл на шаг ближе к сыщику и ещё сильнее понизил голос:

– Послушайте, Страффорд, плохо дело. Мёртвый священник в доме, доверху набитом проклятыми протестоидами! Что скажут газеты?

– Вероятно, то же самое, что и соседи, – рассеянно ответил Страффорд.

– Соседи?

– Что? А-а, полковник боится, что разразится скандал.

Гарри Холл снова коротко и кисло рассмеялся.

– Я бы сказал, что такая вероятность весьма велика, – заметил он.

– О, я бы не был так уверен, – пробормотал Страффорд.

Так они и стояли: Гарри Холл докуривал последнюю сигарету, а Страффорд задумчиво поглаживал свой худосочный подбородок. Затем подошёл к Уиллоуби:

– Есть что-нибудь?

Уиллоуби устало поднялся с колен и поморщился.

– Ох, – выдохнул он, – смерть как поясницу ломит! – На лбу и на верхней губе у него выступили капельки пота. Был почти полдень, и ему отчаянно хотелось выпить. – Ну, понятно, есть отпечатки, – сообщил он, – четыре или пять разных наборов, один из них кровавый – о нём, полагаю, можно с уверенностью сказать, что он принадлежал преподобному отцу. – Он приподнял губу с одного бока, пытаясь изобразить ухмылку, но получилось скорее нечто ближе к оскалу. – Надо думать, силён был парниша, раз сумел дотащиться аж сюда с лестничной площадки.

– Может, его перенесли.

Уиллоуби пожал плечами. Ему было так же скучно, как и двум другим. Всем троим было скучно и холодно, всем не терпелось убраться к чёрту из этого просторного, зябкого, мрачного, кровавого места и с максимальной скоростью, на какую только был способен их чёрный автомобиль и которую позволял развить снег, вернуться в уютные апартаменты на Пирс-стрит. Они были дублинцами: пребывание за городом вгоняло их в нервную дрожь.

– А что насчёт подсвечника? – спросил Страффорд.

– А что с ним?

– На нём есть отпечатки?

– Ещё не проверял. Осмотрел беглым взглядом – кажется, всё стёрлось.

– Это дело сулит нам уйму неприятностей, – сказал Гарри Холл, медленно покачивая головой из стороны в сторону. – Предстоит обжечь не один палец.

Страффорд покосился на никотиновые пятна на мясистых руках здоровяка.

– Кто-то вызвал скорую помощь? – спросил он.

– Она уже в пути, идёт из окружной больницы, – ответил Гарри Холл. – Хотя когда уж она доберётся сюда по такой-то погоде, остаётся только гадать.

– Господи, это всего лишь снег, – возразил Страффорд со вспышкой раздражения. – Почему все так из-за него переполошились?

Гарри Холл и Уиллоуби переглянулись. Даже самая мягкая вспышка гнева Страффорда была воспринята как очередной признак его аристократической заносчивости и общего пренебрежения к людям, работать с которыми было его неприятным долгом. Он знал, что за глаза его величают «лордом Задавакой» в честь персонажа одного из комиксов для детей школьного возраста. Его бы это не волновало, если бы только репутация сноба не усложняла работу.

– В любом случае, – сказал Гарри Холл, – с этим местом мы покончили.

– Верно, – ответил Страффорд. – Спасибо. Понимаю, что вы мало что могли сделать, учитывая…

– Мы сделали всё, что могли, – веско отрезал Гарри Холл, прищурив глаза. – Надеюсь, именно это вы и отразите в своём отчёте.

Страффорд устал от общества этих «Трёх балбесов» и так же сильно хотел от них избавиться, как они – убраться отсюда.

– Доктору Квирку сообщили, что к нему едет свежий труп?

Доктора Квирка недавно назначили штатным патологоанатомом.

Гарри Холл посмотрел на Уиллоуби и ухмыльнулся.

– Он в отъезде, – сказал Гарри Холл.

– Правда? И куда же он уехал?

– У него медовый месяц! – сказал Хендрикс. – Порадуемся за молодых!

И щёлкнул аппаратом – просто так, без всякой нужды.

4

Некоторое время Страффорд бродил по комнатам нижнего этажа, пытаясь сориентироваться на местности. Именно так он всегда приступал к расследованию. Нужно было начертить в голове карту места, где было совершено преступление. Речь шла о том, чтобы отметить детали ситуации и прийти к определённой точке зрения. Тогда он мог вывести на сцену самого себя, как вырезанную из картона фигурку в макете сценографа, только сейчас он не двигал что-то другое, а двигался сам. Его чем-то привлекала возможность быть участником действия и одновременно с этим находиться над ним – не совсем понятно почему. «Играть в Бога», как выразилась бы его подруга Маргарита – точнее, его бывшая подруга, – состроив очередную кислую мину. Маргарита была немногословным человеком. Её лицо сообщало больше, чем могли бы выразить любые слова. Ей следовало бы стать мимом, часто думал Страффорд не без вспышки злобы – резкой и недолговечной, как пламя спички.

В доме было две гостиные: одна справа, другая слева от входной двери. Признаки обитаемости имела только та, что слева. В камине горели дрова, повсюду в беспорядке валялись книги и газеты, на низком столике стояли чашки, блюдца и стаканы, а на спинку кресла был накинут чей-то клетчатый шарф. Как всё это было ему знакомо: ветхая мебель, туманное ощущение беспорядка и этот едва уловимый запах плесени и сырости, которым пропитаны все старые дома! Именно в таких комнатах он провёл свои детские годы. Старые впечатления имеют свойство сохраняться надолго.

Инспектор остановился у большого окна, выходящего на голые деревья, заснеженную лужайку и изгиб изрытого выезда, который вёл к большой дороге. Вдалеке виднелся холм, занесённый снегом. Выглядело всё это неестественно аккуратно и живописно, как декоративный пейзаж на рождественском торте. Холм – это, должно быть, гора Маунт-Ленстер, подумал он. Небо за ней набрякло лиловыми, свинцовыми тучами – надвигался снегопад.

Страффорд постучал ногтями двух пальцев по передним зубам, как делал всегда, когда бывал погружён в себя, или глубоко задумывался, или и то и другое.

Гарри Холл не соврал, это дело было весьма странным. Оно могло принести ему массу неприятностей, если он не проявит максимальную осторожность и не обойдётся с ним правильным образом.

Что это был за правильный образ и какая именно беда ему грозила, Страффорд ещё не понимал. Но в этой стране как-то не принято было убивать священников, и уж тем более в таких местах, как Баллигласс-хаус. Католическая церковь – другими словами, власти предержащие – вмешается в ход расследования и возьмёт его под контроль. Дело заметут под ковёр, а публику накормят какою-нибудь правдоподобной ложью. Единственный вопрос заключался в том, насколько глубоко можно будет спрятать факты. Насильственную природу смерти священника нельзя было совсем обойти вниманием, как, например, отправку проблемного юнца в ремесленное училище или ссылку некстати забеременевшей девицы в монастырскую прачечную.

Да, странное дело. Он прекрасно знал, что именно поэтому Хэкетт – старший суперинтендант Хэкетт, его дублинский начальник, – и поручил ему вести это дело. «Вы знаете, какое в тех краях положение вещей, – сказал ему Хэкетт с утра по телефону. – Вы владеете их жаргоном, перед вами они запираться не станут. Удачи».

В распутывании этого дела одной удачей явно было не обойтись, да и не верил он в её силу. Ты либо сам творишь удачу, либо тебе волею судьбы представляется счастливый случай.

И вот теперь что-то, какое-то древнее чутьё, подсказало ему, что он не один, что за ним наблюдают. Он осторожно повернул голову и осмотрел комнату. И тут увидел её. Наверное, она уже сидела там, когда Страффорд вошёл. В этих старых домах нужно было всего лишь замолчать и замереть, чтобы слиться с обстановкой, как ящерица на каменной стене. Она свернулась калачиком под коричневым одеялом на старом диване перед камином, подтянув колени к груди и обхватив руками голени. Её широко раскрытые глаза казались огромными – почему ему понадобилось столько времени, чтобы ощутить той самой мифической точкой между лопатками силу их пристального взгляда?

– Здравствуйте, – сказал он. – Извините, я вас там не увидел.

– Знаю. Я за вами наблюдала.

Ему были видны только её лицо и предплечья, поскольку остальная часть тела скрывалась под одеялом. У неё был широкий лоб, острый подбородок и большие, как у лемура, глаза. Жёсткие волосы окружали лицо ворохом непослушных и, судя по их виду, не особенно чистых кудряшек.

– Разве не отвратительно, – сказала она, – то, как белеет и сморщивается большой палец, когда его сосёшь?

Страффорд улыбнулся:

– Вы сосёте большой палец?

– Только когда думаю. – Она подняла руку, чтобы ему было видно. – Вот посмотрите-ка – можно подумать, меня только что выудили из моря.

– Вы, должно быть, Лэтти, – сказал он.

– А вы кто такой? Нет-нет, дайте угадаю. Вы детектив!

– Верно. Инспектор сыскной полиции Страффорд.

– Что-то вы не очень похожи на… – Она смолкла, увидев его заранее утомлённое выражение лица. – Кажется, люди часто говорят вам, что вы не похожи на полицейского. А с вашим выговором вы ещё меньше на него похожи. Как вас зовут?

– Страффорд.

– Я имею в виду ваше имя.

– Вообще-то я Сент-Джон.

Девушка рассмеялась.

– Сент-Джон! Почти такое же дурацкое имя, как у меня. Они зовут меня Лэтти, но на самом деле я Латука, хотите верьте, хотите нет. Представьте себе, что вы даёте ребенку имя вроде Латуки. Это в честь бабушки, но от этого не легче.

Она внимательно следила за ним, в уголках глаз собрались озорные морщинки от лукавого веселья, как будто она ждала, что инспектор в любой момент проделает какой-нибудь фантастический трюк, скажем, встанет на голову или поднимется в воздух. По опыту собственной юности он помнил, как новое лицо, появлявшееся в доме, всегда словно сулило некие перемены и волнующие переживания – или, по крайней мере, только перемены, поскольку волнение вообще редко когда можно было испытать в особняках такого рода, и в её, и в его старом доме, как будто само это понятие было плодом какой-нибудь экстравагантной фантазии.

– Вам нравится наблюдать за людьми? – спросил он.

– Да. Просто удивительно, какие они порой откалывают штуки, когда думают, что их никто не видит. Худые, например, всегда ковыряются в носу.

– Надеюсь, до того как заметить вас, я этого не делал.

– Будь у вас достаточно времени, наверняка поковырялись бы, – она сделала паузу, теребя ком на одеяле. – Захватывающее ощущение, как считаете – труп в библиотеке! Вы уже раскрыли дело? Соберёте ли вы нас всех вместе за ужином, чтобы объяснить умысел и огласить имя убийцы? Ставлю на Белую Мышь!

– На кого?..

– Это моя мачеха. Сильвия, королева охотников за головами. Вы с ней уже встречались? Может, и встречались, но не заметили, потому что она практически прозрачна.

Девушка отбросила одеяло, поднялась с дивана, встала на цыпочки и сложила руки высоко над головой, потягиваясь и кряхтя. Она была высокой, худощавой, смуглой и слегка кривоногой – истинная дочь своего отца. Она вовсе не была хорошенькой в обычном смысле слова и знала об этом, но это знание, проявляющееся в небрежно-шутовской манере поведения, придавало ей, как это ни парадоксально, некую мрачноватую привлекательность. На ней были кавалерийские бриджи и чёрная бархатная куртка для верховой езды.

– Собираетесь на конную прогулку? – спросил Страффорд.

Девушка опустила руки.

– Что? – Она оглядела себя. – А-а, вы про мой наряд! Нет, к лошадям я равнодушна – вонючие животные, не лягнут, так укусят, а не укусят, так понесут. Мне просто нравится этот костюм. Очень стройнит, и к тому же удобный. Раньше эти вещи принадлежали моей матери – в смысле, настоящей матери, покойной, – хотя, скажу вам, пришлось их порядком ушить. Она была крупненькой девочкой.

– Ваш отец думал, что вы всё ещё спите.

– Ой, сам-то он поднимается с самого с ранья, вот и думает, что любой, кто делает по-другому, – здесь она до крайности убедительно изобразила полковника Осборна, – чёртов лежебока, понимаете ли! А вообще, сказать по чести, он тот ещё старый прохиндей.

Она взяла одеяло, накинула его на плечи и встала рядом со Страффордом у окна. Оба окинули взглядом заснеженный пейзаж.

– Боже мой, – сказала она, – проклятые пустоши все морозом сковало. Да, вот посмотрите-ка, в роще вырубили ещё больше деревьев! – Она обернулась к инспектору. – Вы, конечно, понимаете, что мы бедные, как церковные мыши? Половины балок уже нет как нет, того и гляди крыша рухнет. Живём как в доме Ашеров. – Поражённая, она примолкла и наморщила нос: – Вот интересно, почему это церковных мышей считают бедными? Да и как вообще мышь может быть богатой? – Она плотнее накинула на себя одеяло. – Мне так хо-о-олодно! – Она бросила на него ещё один косой игривый взгляд. – Но, конечно, у женщин ведь всегда мёрзнут руки и ноги, правда ведь? Мужчины для того и нужны, чтобы нас согревать.

За окном двинулась какая-то тень, и Страффорд отвернулся от девушки как раз вовремя, чтобы увидеть, как через двор бредёт массивный юноша в резиновых сапогах и кожаной куртке, перемещаясь по глубокому снегу чем-то вроде неуклюжего гусиного шага. У него были веснушчатое лицо и густая копна спутанных волос, таких тёмно-рыжих, что они казались почти бронзовыми. Рукава его куртки были слишком коротки, а обнажённые запястья блестели белее окружающего белого снега.

– Это ваш брат? – спросил Страффорд. Девушка разразилась смехом.

– О, это бесподобно! – воскликнула она, тряся головой, отчего её тёмные кудряшки заплясали, а смех перешёл в горловое бульканье. – Мне уже не терпится рассказать Доминику, как вы приняли Фонси за него! Он-то, наверно, отхлестает вас за это кнутом или что-нибудь в этом роде – характер у него отвратительный.

Парень уже скрылся из виду.

– Кто такой Фонси? – спросил Страффорд.

– Да вот он и есть, – указала она пальцем, – вы, полагаю, назвали бы его конюхом. Он присматривает за лошадьми – ну то есть как, поставлен присматривать. Думаю, он и сам наполовину лошадь. Как там назывались эти существа, которые жили в Древней Греции?

– Кентавры?

– Вот-вот, они самые! Это как раз про Фонси. – Она ещё раз утробно икнула от смеха. – Кентавр Баллигласс-хауса. Он немного с приветом, – покрутила она пальцем у виска, – так что будьте осторожны. Я называю его Калибаном.