Приемный ребенок

Его лицо побелело от шока. Он смотрит на Наоми, которая теперь поднялась на ноги и стоит у края тротуара.

– Мы не задели ее, Дэн. С ней все в порядке. – Я стараюсь говорить тихо и спокойно и передать ему свое спокойствие. – И со мной тоже. А с тобой? Ты не ударился? Я думаю, что кто-то позвонил в «Скорую». Может, следует вызвать полицию? Я не хочу, чтобы нас обвинили в оставлении места ДТП. – Поняв, что я несу, мгновенно закрываю рот. Это последствия пережитого шока. В первую минуту я думала, что мы врезались в эту Наоми. Я думала, что мы ее убили.

Дэн притягивает меня поближе и крепко прижимает к себе, я наслаждаюсь ощущением спокойствия у его крепкой груди.

– Я уже позвонил, – сообщает он. – И проверил человека во второй машине. Кажется, что со всеми все прекрасно, за исключением машин. У страховой компании будет истерика, черт возьми.

– Со всеми не все прекрасно, – рявкает мать Наоми, очевидно, не намереваясь успокаиваться, она просто пышет злобой. – Моя дочь…

Ее слова зависают в воздухе, потому что в эту минуту рядом с нами тормозят машины с парамедиками и полицейскими.

– О, слава богу, наконец-то.

– Мы получили сообщение, что девочку сбила машина, – объявляет парамедик, переводя взгляд с одной девочки на другую. – Мы сказали, что двигать пострадавшую нельзя.

– На самом деле машина ее не сбила, – поправляю я.

– Вон она уже стоит, – одновременно со мной говорит Дэн.

Полицейский смотрит на Дэна.

– Вы были за рулем? – Дэн кивает. Полицейский достает ручку и блокнот. – Так, вы можете мне рассказать, что здесь произошло?

– Что произошло? – Мать Наоми поворачивается к полицейскому. – Я вам расскажу, что здесь произошло. Вот она, – женщина тычет пальцем в маленькую девочку, чье лицо до сих пор остается ничего не выражающей маской. – Она пыталась убить мою дочь! Она толкнула ее…

– Минутку, – перебиваю я, чувствуя, как мое лицо краснеет от злости. – Элли и близко не было рядом с Наоми, когда та упала. Мы их видели: девочки просто здесь стояли, по крайней мере в футе [3] друг от друга, Наоми шагнула назад, не удержала равновесия и упала на дорогу.

– Она права, – говорит старшая девочка, стоящая рядом с дрожащей Элли. – Я все видела из магазина, мама. Элли к ней даже не прикоснулась. – Она придвигается поближе к Элли, обнимает ее, и та утыкается ей в плечо.

– Вы все это видели? – Полицейский смотрит на Дэна.

– Я уверен, что так и было. – Дэн смотрит на меня, словно ожидая подтверждения. – Да, я хочу сказать, что все произошло очень быстро, но я совершенно точно не видел, чтобы кто-нибудь кого-нибудь толкал.

Судя по всему, его слова вызывают возмущение у матери Наоми.

– Вы утверждаете, что моя дочь вот так взяла и упала на дорогу? Ей двенадцать лет, у нее нет проблем с равновесием. Скажи им, Наоми, скажи им то, что сказала мне.

– Я… – Наоми выглядит как выбежавший на дорогу зверь, внезапно оказавшийся в свете фар. – Я… она… я упала, – слабым голосом заканчивает она. Услышав эти слова, ее мать напоминает человека, которому только что дали сильную пощечину. Мне стыдно за то, что я чувствую радость победы и ликую. Меня словно омывает этой волной, когда у нее краснеют щеки.

– Но ты же сказала…

– Я ошиблась. Это был несчастный случай. – На лице у Наоми на мгновение промелькнул страх? Если и так, то никто, кроме меня, этого не заметил.

– Так, – выдыхает ее мать. – Как я вижу, никто здесь не собирается ничего делать. Пошли, Наоми.

Она берет дочь за руку, но парамедик вытягивает перед ними руку, останавливая обеих.

– Простите, но раз уж мы сюда приехали, мы должны проверить состояние вашей дочери.

– Но вы же слышали, что она сказала! Она просто упала! Машина ее даже не коснулась!

– На всякий случай нужно проверить. – Он виновато смотрит на нее. – Я не выполню свою работу, если этого не сделаю.

– А мне нужно записать свидетельские показания всех присутствующих, – объявляет полицейский. – Это не займет много времени. Конечно, при условии, если вы не хотите официально выдвинуть обвинение в попытке убийства?

Я получаю большое удовольствие при виде того, как лицо матери Наоми снова меняет цвет. Так ей и надо.

– Нет, не похоже, что в этом есть необходимость.

Глядя на двух девочек, трудно понять, что же произошло на самом деле между ними. Элли даже не пыталась себя защитить во время этого скандала – вероятно, ее просто ошеломил напор властной матери Наоми. Я впервые толком рассматриваю ее. У нее бледное лицо, словно с него смыли все цвета, глаза пустые, но это и неудивительно, учитывая, что ее только что вербально атаковала взрослая женщина. Я пытаюсь поймать взгляд девочки, показать ей свою поддержку, но она даже не смотрит в мою сторону.

– Мы можем подождать в машине? – спрашиваю у полицейского. Мне отчаянно хочется убраться с этого места, вызывающего у меня клаустрофобию. Он кивает.

– Если машина на ходу, переставьте ее к краю тротуара. – Он указывает Дэну на нужное место. – Если нет, то мы попросим парамедика следующим осмотреть вас.

– Не нужно, со мной все в порядке, – отвечает Дэн. – Сейчас переставлю, и мы подождем вас.

Мы возвращаемся к машине и осматриваем капот. Водитель второго автомобиля теперь уже выбрался из нее и разговаривает с полицией, а я гадаю, что он им говорит и видел ли он девочек на тротуаре. Повреждения нашей машины не кажутся такими ужасающими, как показался звук удара. Слава богу, она легко завелась. Руки Дэна на руле немного дрожат.

– Боже, это было нечто, – говорит он, опуская руку мне на бедро. Она теплая, прикосновение успокаивающее. Даже после многих лет совместной жизни я подпитываюсь от его прикосновений как суккуб, как пиявка высасываю спокойствие из его тела в свое. Дэн всегда так на меня действовал. Когда мы только познакомились, я любила лежать, положив голову ему на грудь и втягивая в себя его дыхание, теплое и успокаивающее. – Вот ведь какое возвращение получилось. С тобой все в порядке?

Я киваю с отсутствующим видом.

– Да, нечто, – тихо отвечаю я и смотрю на девочек, все еще стоящих рядом с полицейским и парамедиком, матерью, которая так быстро обвинила маленькую девочку в попытке убийства, и второй матерью, которая не предприняла никаких попыток защитить своего ребенка от обвинений.

Что это за место, в которое я вернулась и привезла мужа?

Глава 5

Имоджен

Единственное кафе, где можно съесть рыбу с картошкой фри, находится на главной улице и выделяется там, как монахиня в ночном клубе. Фасад здания покрыт хромированными металлическими панелями, вывеска со светодиодной подсветкой гласит «О, моя треска!», рядом изображена подмигивающая рыба серебристого цвета. Кафе сильно отличается от того, которое я помню. Тогда отслаивающаяся белая краска приобрела грязно-серый цвет, в местах, где она облупилась на вывеске, просматривалось дерево, и поблекшими голубыми буквами будто нехотя объявлялось: «Жареная рыба». Я задумываюсь, кто же сделал этот косметический ремонт и модный ребрендинг. Уж точно не Рой – низенький и полноватый менеджер с вялым и изможденным лицом, который заправлял тут в годы моей юности. Я улыбаюсь, представляя отвращение на его сердитом лице, когда подмигивающую рыбу поднимали на самое видное место над входом в его совершенно точно немодное заведение.

Но, к моему огромному удивлению, Рой стоит за прилавком и кажется, что он не постарел ни на день за пятнадцать лет, будто его притащили в этот мир уже полностью сформировавшимся пятидесятилетним мужчиной, и он с тех пор стоически отказывался стареть даже на день.

– Какое неприятное происшествие.

Я дергаюсь, услышав голос с одного из четырех блестящих стульев у себя за спиной. Разворачиваюсь и вижу женщину, которая кажется настолько серой, что почти полностью сливается с модно оформленной стеной от Farrow and Ball [4]. Ее волосы, лицо и одежда кажутся абсолютно лишенными цвета. Я пытаюсь улыбнуться, чтобы скрыть свое удивление.

– Все могло быть гораздо хуже, – замечает Дэн дружелюбным и веселым тоном до того, как я успеваю ответить. Он быстро сжимает мою руку. Я задумываюсь, чувствует ли он, что я все еще немного подрагиваю. – Оказалось, всего лишь немного разбито колено. И вмятина на капоте.

– Да, сынок, тебе пришлось так резко тормозить, – подключается Рой. В его голосе звучит доброта, которую я девочкой никогда не слышала. Я ее не помню! С другой стороны, я не помню особой доброты, исходившей от кого-либо здесь, за исключением Пэмми и ее семьи. – Авария могла быть гораздо серьезнее.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – объявляю я, желая положить конец этому разговору. Однако серая женщина игнорирует мой намек.

– Этой девчонке, Харпер, повезло, что за рулем были вы. Многие из живущих здесь не смогли бы так быстро отреагировать. С другой стороны, – у нее в глазах появляется стальной блеск, – едва ли можно ожидать, что девочка в таком возрасте толкнет другую на проезжую часть, не правда ли?

Дэн смотрит на меня уголком глаза, и я понимаю, что он молча просит меня не ввязываться в разговор. Не клюй на эту приманку, Имоджен. Не твой цирк.

– Она ее не толкала. – Я слышу, как мой муж тихо выдыхает. Он знал, что я не смогу устоять. – Мы же все видели, правда, Дэн?

– Да, видели, – кивает Дэн. – Она ее не толкала.

– А вот здесь вы ошибаетесь, – хитро улыбается женщина. – Этой девчонке не нужно к вам прикасаться, чтобы что-то сотворить. Я сидела здесь, где сижу сейчас. И я видела, что она сделала.

Я хмурюсь.

– Я не понимаю. Вы утверждаете, что она ее толкнула, не прикасаясь к ней? Но это же безумие.

Я оглядываюсь на Роя, ожидая, что он засмеется или закатит глаза после того, что сказала старуха, может, покрутит пальцем у виска, чтобы показать, что она совсем ку-ку. Вместо этого он стоит, словно приклеенный к полу, избегая встречаться со мной глазами, и только снова и снова переворачивает рыбу на небольшой электрической плите. Я обращаюсь прямо к нему, чтобы он не смог меня проигнорировать:

– Кто эта девочка? Ее вроде бы зовут Элли? Кто она такая?

– Элли Аткинсон, – сообщает старуха со смешком. – Приемный ребенок.

– О, предполагаю, поэтому она…

Я запинаюсь, чувствуя, как Дэн сильно дергает меня за руку. Дверь в кафе раскрывается с громким звуком: на пороге стоят Элли и женщина, которая, как я теперь знаю, является ее приемной матерью. Девочка-подросток, пытавшаяся защитить Элли на улице, находится у них за спинами.

Тишину нарушает старуха, издав еще один смешок. Дэн откашливается.

– Две маленькие порции рыбы и большую картошку, пожалуйста, – заказывает он Рою. Тот кивает с таким видом, словно последних нескольких минут не было вообще.

– Пять минут, и будет готово, – тихим голосом отвечает Рой, и мы занимаем столик в противоположном углу кафе, как можно дальше от страшной старухи, от одного вида которой мурашки бегут по коже. Приемная мать Элли заказывает еду девочкам, а затем идет к нам.

– Я просто хотела вас поблагодарить за то, что дали отпор этой ужасной женщине. – Она выглядит усталой, почти деморализованной и опустошенной. Волосы мышиного цвета зачесаны назад и стянуты в неаккуратный хвост, некоторые пряди торчат под странными углами, словно это ее чуть не сбила машина. – И, очевидно, за то, что не сбили ее дочь, – добавляет женщина, словно эта запоздалая мысль только что пришла ей в голову.

– Не беспокойтесь. – Я улыбаюсь ей и надеюсь, что моя улыбка выражает заботу и сочувствие и женщина не посчитает меня помешанной. Она знает, чтó люди говорят про Элли? «Этой девчонке не нужно к вам прикасаться, чтобы что-то сотворить». – Надеюсь, с тобой все в порядке?

Я адресую вопрос Элли, которая стоит, уставившись в пол. Она не двигается. Вторая девочка толкает ее в бок, но та снова не двигается, и старшая тихо отвечает:

– Спасибо, с ней все в порядке.

Дэн фыркает, и я бросаю на него гневный взгляд. Сидевшая в углу серая женщина все это время наблюдала за нами за всеми. Она встает, шаркая ногами.

– Миссис Эванс, – Элли поднимает голову и обращается к удаляющейся спине старухи тихим голосом, четко произнося слова. Я впервые слышу, как она говорит, и ее слова звучат неестественно.

Женщина медлит, словно ей не хочется смотреть на девочку. В конце концов она поворачивается и смотрит Элли прямо в лицо.

– Вам на самом деле не следует врать. В старые времена вам бы вырезали язык.

Глава 6

Они идут по улице, между ними всего несколько футов, но это вполне могло бы быть несколько миль. Она поднимает глаза и смотрит на руку женщины, болтающуюся сбоку, и ей страшно хочется потянуться к этой руке и вставить в нее свою ладошку. Просто понять, какие при этом возникнут ощущения. Она видела, как это делали многие дети, как они ходят со своими мамами, держась за руки, словно это нечто самое естественное в мире – потянуться к человеку, которого любишь, и дотронуться до него. А Имоджен любит свою маму, хотя мама не может заставить себя любить Имоджен в ответ.

Мать – она ненавидит, когда Имоджен называет ее мамой, потому что она говорит как писклявый маленький ребенок, – смотрит вниз и, похоже, знает, о чем именно думает Имоджен, потому что резко убирает руку и засовывает глубоко в карман пальто. Вот так – теперь у Имоджен нет такой возможности.

– Шевели ногами, – рявкает Карла Тэнди, отворачиваясь от своего единственного ребенка. – У нас не так много времени.

Глава 7

Имоджен

Я стою и смотрю на дом, в котором выросла, и на какое-то мгновение возникает ощущение, будто последние двадцать лет моей жизни взяли и растаяли, будто их и не было. Тяжелую дубовую дверь окружает валлийский камень; вокруг нее змеей извивается плющ, словно чужой, пытающийся получить власть над хозяином. Звук захлопывающейся за мной двери, когда мне было пятнадцать лет, все еще звучит в ушах как удар кнута, отдается эхом выстрела из пистолета, причем так сильно, что, когда хлопает крышка багажника, я подпрыгиваю от страха, и от испытанного шока по всему телу пробегает неприятная волна. Через несколько секунд рядом со мной оказывается Дэн. Вероятно, он думает, что я все еще расстраиваюсь из-за случившегося в городе, и это отчасти так. Я думаю о том, как та женщина кричала на несчастную Элли, вспоминаю ничего не выражающее, словно замершее лицо девочки, будто она понятия не имела, что случилось. Только не из-за этого я не могу протянуть руку и вставить ключ в замок на входной двери дома, из которого я уехала, будучи подростком.

– Не торопись, – тихо произносит Дэн. – Я знаю, что для тебя это трудно.

Очевидно, он понял гораздо больше, чем я думала. Я всегда недооценивала своего мужа.

– Со мной все в порядке. – Я трясу головой, чтобы отделаться от воспоминаний. – Пошли. Давай уже зайдем.

* * *

Наконец у нас получается открыть заевшую входную дверь, и мы буквально вваливаемся в дом после приложенных усилий. Я готовлюсь к тому, что сейчас на меня нахлынут воспоминания, ударят по мне, как если б меня сбил грузовой поезд, но коридор так сильно отличается от того, который я помню, что на секунду у меня появляется мысль, а туда ли мы попали. Пахнувший плесенью ковер бабушки Тэнди с красными и золотистыми завитками сняли, теперь в коридоре отполированный деревянный пол, а ковровая дорожка с бежевыми и синими полосами ведет к лестнице. На стенах свежая светло-желтая краска вместо грязно-серой, которая тут была раньше. По ощущениям, это новый дом, очень умело притворяющийся снаружи старым, который я так хорошо помню. Но нет, несмотря на косметический ремонт, кости дома остались теми же. Новая краска не смогла скрыть небольшие трещины, которые появились из-за осадки дома. Я помню, как когда-то водила по ним пальцами вверх и вниз, сидя на лестнице и ожидая возвращения мамы. Иногда я сидела там так долго, что трещины превращались в тени, угрожавшие затащить меня внутрь. Иногда мне хотелось, чтобы они это сделали.

– Очень мило, – замечает Дэн, переступая порог и внося оба наши чемодана. – Кажется, ты говорила, тут полный отстой.

– Вероятно, она его отремонтировала, – отвечаю я.

Она – это моя мать. Одновременно я испытываю облегчение от того, что дом совсем не напоминает тот, который я помню, и раздражение от того, что она потратила силы на то, чтобы сделать дом приличным только после того, как я ушла. Все годы мы с ней жили с облезающей краской и расползающейся черной плесенью, а мать ходила по комнатам, как какой-то призрак, притворяясь, будто не видит, как разрушается наш дом и наша жизнь.

– Ну, это избавило нас от лишней работы.

Дэн улыбается и, толкая дверь, входит в гостиную. Это слишком быстро для меня. Не хочу показаться совсем иррациональной особой женского пола, но я надеялась, что смогу тут все осмотреть немного помедленнее. Может, если б я поделилась с Дэном, рассказав ему про мою прошлую жизнь здесь, он понял бы мою сдержанность. Но я не рассказала и теперь вынуждена притворяться, будто осматриваю огромную гору писем, валяющихся на деревянном полу, чтобы отложить продвижение дальше из коридора, где чувствую себя комфортно. Похоже на счета, счета и снова счета. Мама оставила достаточно денег, чтобы оплатить похороны, которые я организовала, но на которые не приехала. Чувствую укол некоего подобия стыда из-за того, что вместо прощания с женщиной, которую я никогда не интересовала и которая не попросила меня остаться, я сказала ей: «Да пошла ты».

– Ой, здесь что-то адресованное нам, – бормочу себе под нос, но Дэн уже миновал гостиную и прошел из нее в кухню. Я слышу, как он открывает шкафчики и как их дверцы с грохотом захлопываются, время от времени доносятся его бормотания по типу «И что бы это могло быть?». Учитывая, что за последние пять лет он едва ли когда-то заходил в кухню, я не удивлюсь, если плита стала для него открытием.

Адресованный нам конверт ярко-розового цвета, поэтому маловероятно, что он от адвокатов или налоговой Ее Величества. Разрываю конверт, и у меня на лице появляется улыбка, когда я вижу, от кого он.

Привет, городские пижоны! Я оставила вам посылку на заднем дворе под угольным бункером (это такая черная штуковина из олова – объясняю на тот случай, если вы так долго жили в большом задымленном городе, что забыли). Приходите в гости, как только сможете. Приносите вино. Надеюсь, все, что здесь есть, не кажется вам странным.

Пэм xx

– Как мило с ее стороны. – Дэн снова оказывается у моего плеча. – Как жаль, что у нее не было ключей, а то могла бы прийти и немного тут прибраться. Здесь все покрыто по крайней мере дюймовым [5] слоем пыли.

– Тебе как раз будет чем заняться, пока ждешь свою музу. – Я улыбаюсь и целую его в кончик носа. – Ты не против, если я тут одна пройдусь и все осмотрю? Мне трудновато с этим справиться – я вернулась, а мамы нет.

– Конечно, – кивает Дэн. – А я пока перенесу в дом все остальное из машины.

* * *

Следующий час я хожу по дому, в котором родилась. С ним связаны старые воспоминания. Здесь столько всего изменилось, и стоило мне подумать, что в общем-то мне не так трудно, как я предполагала, как внезапно я нахожу часы, которые стояли над камином в гостиной. Теперь они стоят на деревянной полке, этакая спрятанная реликвия, которая ждет, чтобы столкнуть меня назад в прошлое, перенести назад на много лет. У меня сжимается горло при виде этих часов. Я вспоминаю, как смотрела на них в ожидании возвращения матери, в равной степени с тревогой и возбуждением. Я гадала, заговорит ли она со мной, принесет ли нам на ужин рыбу с картошкой, и знала, что не будет ни того ни другого. Я смотрела на них часами!

Я беру эти старые часы и верчу в руках. Целая жизнь печали отражается на этом циферблате. Стрелки застыли – и у меня появляется странная мысль, что часы остановились как раз в ту минуту, когда умерла моя мать. «Какая чушь», – говорю сама себе, но не могу избавиться от этой мысли. Часы знали, что выполнили свою работу; больше не было необходимости отсчитывать время до возвращения моей матери. Она больше не вернется никогда.

Ставлю часы назад и несколько раз моргаю, чтобы не дать пролиться слезам, которые угрожают хлынуть потоком. Слезы никогда ничего не решают, ни одну проблему, Имоджен. Это единственный совет, который она когда-либо мне дала. Но и в этом она ошиблась. В тот день, когда я уехала, я добралась до одного из убогих студенческих общежитий, где мне удалось устроиться за очень смешную цену. И только там я позволила себе разрыдаться. Это были некрасивые громкие рыдания, и плакала я, пока не появилось ощущение, что у меня сейчас разорвет легкие. Когда я проснулась на следующее утро, у меня опухли глаза, голова болела так, будто я выпила вечером литр водки, но чувствовала себя поразительно – я словно прошла очищение. И я пообещала себе больше не пролить ни одной слезинки из-за женщины, которая ни разу за все пятнадцать лет не сказала мне, что любит меня.

Глава 8

Солнце зашло, сад погрузился во мрак, в нем стали господствовать лиловый и серый цвета, но все равно небо пока не сдавалось тьме. Сара уже давно сидит в саду, положив ноги на пластиковое садовое кресло, и просматривает «Фейсбук»[6] с телефона. Она едва ли заметила, что вокруг нее сгустились тени, дневное тепло ушло и его сменила прохлада сумерек. Появляется легкий ветерок, и она внезапно чувствует его дуновение на голых руках. Из-за этого она поднимает голову и удивленно моргает.

– Черт, – бормочет Сара. – Сколько времени-то?

Она снова бросает взгляд на телефон. Десять минут седьмого. Девочки и Билли уже должны были просить еду. Сара удивлена, что они еще не появились и не достают ее – как она знает, дети постоянно голодны. Конечно, за исключением Элли, но Элли является исключением в большинстве случаев.

А если уж она вспомнила о детях, то где они? Примерно полчаса или сорок минут назад они играли в старом домике для игр в конце сада. Не могло же пройти больше времени? Хотя она слишком долго спорила с кузиной Марка Тиной из-за статьи, которую та разместила у себя на стене. В статье говорилось, что женщине старше сорока лет эгоистично заводить детей. Ей было прекрасно известно, что Сара эту статью увидит, но все равно она написала: «Прости, дорогая, не знала, что это тебя расстроит xx», когда Сара заявила ей, что это очень оскорбительно. Глупая корова точно знала, что делает. В любом случае, даже если Сара и не видит детей, обычно она их слышит. Только сейчас в саду тихо.

– Мэри? Билли? Элли?

Тишина. Сара на всякий случай заглядывает в игровой домик и за него, но детей не находит. Она входит в дом, кричит, но в ответ опять тишина. Где они?

Пытаясь не поддаться панике, Сара быстро идет назад в сад, напряженно осматриваясь вокруг. Она в ярости. Садик небольшой: дерево, игровой домик у забора, а за ним простирается бесхозный ничем не застроенный участок.

Пустырь. Почему она сразу не сообразила проверить этот участок? Дети постоянно туда бегают, пролезая через дыру в заборе, хотя обычно она слышит их голоса, когда они ходят там среди кустов и мелколесья, смеются и кричат. Но сегодня стоит тишина.

– Мэри? – зовет Сара, приближаясь к сломанным доскам забора. – Билли? Элли?

Дыра не очень большая, но и Сара не крупная женщина, поэтому ей удается в нее протиснуться, хотя футболка зацепляется за острые части сломанной доски, а волосы запутываются в ветвях буйной живой изгороди, идущей вдоль забора.

Пустырь представляет собой небольшой участок необработанной земли, который граничит с участком, принадлежащим Саре и Марку, и еще двумя другими рядом. Там буйно разрослись кустарники и крапива. На самом деле никто точно не знает, кому он принадлежит (если у него вообще есть хозяин). Участок остается таким неухоженным и необработанным столько лет, сколько Джефферсоны живут на Акация-авеню. Для них он как бельмо на глазу, а для детей – рай и приключения.

Сара сразу же видит их: все трое стоят на коленях, расположившись треугольником, на единственном расчищенном месте, которое есть на участке. Все трое плотно зажмурили глаза, а Мэри с Билли еще и немного раскачиваются взад и вперед. Элли неподвижна как статуя, только ее губы шевелятся, причем быстро, когда она тихим голосом произносит какое-то заклинание.

Сара чувствует, как волосы у нее на затылке и шее сзади встают дыбом, она содрогается, дрожь пробегает по всему ее телу. Она нашла детей, судя по виду, они в порядке, никак не пострадали физически, так почему же у нее на руках мурашки?

– Дети?

Она подходит поближе. Они не могут ее не слышать, тем не менее ни один из них даже не шевельнулся при звуке ее голоса. Сара пробирается сквозь колючки и ветки, выходит на пустырь и встает рядом с Элли.

– Дети! – буквально кричит Сара и вытягивает руку вперед, чтобы схватить Элли за плечо. До того, как она успевает дотронуться до плеча девочки, губы той прекращают шевелиться, и три пары глаз резко и одновременно распахиваются. Позднее Сара скажет Марку, что у нее было ощущение, будто с них сняли заклятие.