скачать книгу бесплатно
Адам стянул кепи, несмотря на то что был всего двумя годами моложе доктора, и мельком взглянул на Аделину, лишь чтобы поздороваться. Он всю жизнь был знаком с семьей Льюисов, но никогда не общался с их младшей дочерью. Адам знал, что она умна, энергична и обходительна со всеми, но подобная открытость противоречила его скромности. Даже здесь, в тихой конюшне, он всего лишь приветствовал ее кивком.
Том же, напротив, был куда общительней и нахальнее и заметил, что, даже будучи в положении, миссис Гровер куда как хороша.
Доктор холодно посмотрел на него:
– Том, заключения о чьем-либо состоянии здесь выношу я.
Аделина уселась на сене рядом с овцой, которую сосал ягненок. Глаза ее вдруг застили слезы. Всего минуту назад они с доктором смеялись под дождем, а здесь появилась новая жизнь, и отца рядом не было, как не было больше и ее мужа, и скоро у нее самой должен был родиться ребенок, и вся гнетущая тяжесть жизни вдруг рухнула на нее, подмяв под себя. Она попыталась погладить ягненка, чтобы отвлечься, но вмешался Адам:
– Простите, мисс, но их еще нельзя трогать, иначе матка их не примет. У них все не как у людей.
Аделина с трудом попыталась подняться.
– Не думаю, что они так уж от нас отличаются, – предположила она, улыбнувшись, когда доктор опередил остальных, помогая ей встать. – Спасибо, что позволили нам взглянуть на них. Мистер Бервик, у вашей мамы все хорошо?
Адам кивнул.
– А как дела у малышки Эви Стоун? Все в порядке?
Он снова кивнул.
– Она была самой способной ученицей, пока ей не пришлось уйти из школы, чтобы работать в поместье. Надеюсь, вы заботитесь о ней.
– Том всегда за ней присматривает, мэм.
Аделина удивленно смотрела на него. Быть может, за робостью этого фермера скрывалось нечто большее.
– Что ж, – она с улыбкой оглядела троих мужчин, – дождь, кажется, стих. Нам пора идти.
Том и Адам смотрели вслед доктору, провожавшему Аделину к дороге через поля.
– А он знает, с какой стороны хлеб маслом мазать, – ухмыльнулся Том.
Адам, наблюдавший, как две фигуры под одним зонтом идут по направлению к городу, поморщился.
– Доктор Грей хороший человек.
– Я ж не говорю, что он плохой, – рассмеялся Том. – Но нам, холостякам, он дает прикурить.
– Хватит тебе, Том Эджуэйт, чушь пороть, – одернул его Адам.
– Да я просто так сказал, – парировал Том, склоняясь над маткой. – Я же знаю, в чем дело, я ведь не слепой.
Адам молча покинул конюшню и отправился домой. Ему пора было ужинать, а после ему хотелось почитать. Вместо того чтобы слушать болтовню и сальные шуточки Тома, он бы с удовольствием взялся за книгу Джейн Остен.
Адам выполнил обещание, данное когда-то юной американке, но Эмма Вудхаус ему не понравилась.
Он полюбил Элизабет Беннет, даже не предполагая, что можно так любить кого-то несуществующего. Ему нравилось, что она свободно выражала свое мнение, ее человеколюбие и чувство юмора. Он хотел стать такой, как она – всегда иметь в запасе острое слово, привлекать людей, научиться отстаивать свое мнение в спорах с матерью. Для него Элизабет была той силой, что удерживала все семейство Беннет от распада благодаря своему уму и своей смелости. Она никогда не кичилась своей ролью невольной спасительницы – ей просто нравилось так поступать.
Адам не знал, как помочь самому себе, не говоря уже о ком-то другом. Когда ему казалось, что одиночество вот-вот поглотит его, на помощь приходила Джейн Остен. Оставалось лишь гадать, что бы сказали деревенские, узнай они об этом. Все же он втайне мечтал встретить кого-то, с кем можно было бы говорить о ее книгах – ведь единственная поклонница ее творчества, которую он знал, жила на другом конце света.
Разумеется, он узнал девушку в синем платье, едва увидев ее на киноэкране. С тех пор он стал верным поклонником Мими Харрисон, ходил на все ее фильмы, а на «Отечество и славу» – целых три раза. Он размышлял о ее голливудской жизни, раз за разом перечитывая книги Остен. Забавно, что у него нашлось что-то общее с кинозвездой. О книгах Остен это говорило куда больше, чем о нем самом, но так он чувствовал себя не столь ущербным и странным.
На пути домой Адам остановился передохнуть у развилки Винчестер-роуд. Поверни он налево, он оказался бы у старого фермерского домика, где родился и где теперь жила зажиточная семья Стоунов. Миновав его и пройдя добрых шестнадцать миль, он бы оказался в Винчестере.
Он никогда не бывал так далеко от дома, но знал, что в последние дни своей жизни Джейн Остен снимала там комнату, в тщетной надежде найти лекарство от загадочной болезни, сгубившей ее, когда ей был всего сорок один год. Месяц спустя Кассандра наблюдала из окна второго этажа, как гроб с телом Джейн везут в знаменитый Винчестерский собор. Слова, которые она написала об этом – «он скрылся из вида, и я потеряла ее навсегда», – всегда трогали его до слез. Его братья лежали в сотнях миль отсюда, на дне Эгейского моря, и не было для них могилы, которую он смог бы навестить.
Безвременные потери в юности не только ранят нас сильнее, но и каждый день напоминают о себе, словно подпитываясь силой воспоминаний о том, кто ушел слишком рано. Послушная этой силе Кассандра провела остаток жизни в Чотоне, оберегая наследие своей сестры, Адам же думал, что подвел своих братьев, не попытавшись добиться чего-то большего. Все же, невзирая на упадок духа, он постоянно был в поисках того, что могло бы придать смысл его жизни, хоть и не знал, с чего начать.
Передохнув, он вновь зашагал по направлению к дому – дождь кончился, и вновь выглянуло солнце. Миновав низкую деревянную калитку у старого домика эконома, он остановился у скамейки в дальнем углу двора. Он часто сидел на ней и отдыхал, готовясь к беспрестанным расспросам собственной матери, преследовавшим его уже с порога. Она пристально следила за состоянием умирающего мистера Найта и тем, как Франсес Найт, одна из смиреннейших душ в целом свете, бывшая столь легкой мишенью для злословия матери, все больше замыкается в себе.
Адам сидел на скамье и не мог представить, что когда-то по этим садам гуляла Джейн Остен, отдыхая там же, где и он, – теперь почти ничего не напоминало о знаменитой писательнице, когда-то жившей в этом домике. Он наблюдал, как во дворике под лучами вечернего солнца дремлют полосатые котята, слышал, как катит свою тележку деревенский старьевщик, видел, как мимо кирпичной стены прошли доктор Грей и Аделина. Должно быть, они пошли домой долгим путем, через поля, и он их обогнал.
Адам встал и побрел к воротам. Слева в ожидании старьевщика покоилась куча мусора, из которой торчали три ножки и квадратное сиденье старинного кресла. Адам, плотник-самоучка, сразу узнал резные колоннообразные ножки и прямые линии сиденья эпохи Регентства. Сердце его забилось – быть может, кресло принадлежало семье Остен, а может, и самой Джейн?
Одновременно с ним к мусорной куче подошел старьевщик.
– Как всегда, ищете что-нибудь интересное, а, мистер Бервик?
Адам кивнул и взялся за ножки кресла, но заметил, что большая часть спинки из красного дерева отсутствует. В таком состоянии кресло никуда не годилось, и он сомневался, что стоило нести его домой – чего доброго, о нем бы подумали, что он совсем сошел с ума. Он увидел еще кое-что – маленькую деревянную игрушку. Когда он не работал в поле и ничего не читал, Адам часто мастерил деревянные погремушки и наборы для игры в серсо. Насколько старой была эта вещь? Может, она была как-то связана с семьей Джейн, а может, и нет – никому в деревне до этого не было дела.
– Забирайте, мне такая мелочь ни к чему.
Адам пробормотал «спасибо», сунув игрушку в карман куртки, и пошел своей дорогой. Он был уверен в том, что остальные жители Чотона воспринимали его как подавленного, сломленного человека, ни на что не годного и не оставившего после себя ничего, достойного упоминания. Но в минуты, подобные этой, он задавался вопросом: быть может, он один замечал, что дни становятся короче и что в мусорной куче у дороги можно отыскать следы позабытого прошлого?
Глава 6
Лос-Анджелес, Калифорния.
Август 1945 года
Сперва увлеченность творчеством Джейн Остен озадачила Джека Леонарда.
Полки на стенах гостиной маленького бунгало Мими Харрисон, стоявшего высоко над каньоном, были полны старых, переплетенных кожей книг («Эмма» была особенно потрепанной), там же гнездились собрания сочинений авторов, о которых он никогда раньше не слышал: Берни, Ричардсона и Коупера, какого-то поэта. Знакомым было лишь имя Вальтера Скотта, но лишь потому, что фильм «Айвенго» недавно принес одной киностудии целую кучу денег.
Общим знаменателем для всех этих авторов была их связь с Остен, о которой он предусмотрительно разузнал побольше после их первой встречи у бассейна, и захватанной копии ее «Нортенгерского аббатства», увиденной в загорелых руках Мими. Впоследствии она рассказывала ему, как в детстве папа читал ей ее книги, о своем путешествии в английский городок, где она «шла по стопам писательницы» (тогда он подумал, что она не только горячая штучка, но и не в ладах с головой), и о том, что мечтает снять фильм по книге «Разум и чувства».
Он слушал ее с несвойственным ему терпением, так как хотел понять, являлась ли Джейн Остен ключом к тому, чтобы затащить Мими Харрисон в постель. После всех ужинов, коктейльных вечеринок и красных ковровых дорожек мигрень мучила его каждый раз, когда он провожал ее до двери. С одной стороны, она уже не была желторотым цыпленком – кассовые сборы ее фильмов были весьма красноречивыми, и все эти игры начинали казаться ему бессмысленными, что еще хуже – не приносили ощутимого результата. С другой стороны, он знал, что тоже небезынтересен ей.
Ему не приходило в голову, что Мими все еще борется с влечением к нему лишь благодаря собственному благоразумию.
В Голливуде он быстро понял, что нет вернее способа переспать с ведущей актрисой, чем дать ей главную роль. Джек не обращал внимания на недавнюю адаптацию «Гордости и предубеждения» с Лоуренсом Оливье и Грир Гарсон, но сейчас, когда она сошла с экранов, он вспомнил о «Разуме и чувствах», мечте Мими. Ему нравился сюжет с тремя сестрами моложе двадцати (мысленно он уже подбирал актрис на их роли), и он одобрял склонность Уиллоуби к соблазнению девиц, рожденных вне брака. Он полагал, что у этой истории есть своя подоплека, на которую можно будет сослаться, чтобы пренебречь Кодексом[1 - Кодекс Хейса – этический кодекс Голливуда по производству фильмов 1930–1967 гг.]. Чем больше он узнавал об Остен от Мими, тем больше впечатлялся тем, что писала она преимущественно о дурных свойствах характера. Насколько он знал, в ее романах почти не было персонажей без каких-либо пороков. Все они ошибались, влюблялись в подлецов, подвергая сомнению настоящую честность. Ему это определенно нравилось.
Разумеется, ни одной книги он так и не прочитал, но один из его знакомых сценаристов – беспутный писатель, обитавший в семнадцатом бунгало на съемочной площадке, работал над адаптациями. И пока что Джек был ими доволен.
Мими же была от них не в восторге.
– Появление Уиллоуби, узнавшего, что Марианна при смерти, меня никогда не трогало. Во всех ее книгах лишь одна эта сцена казалась мне фальшивой. Уиллоуби ни до кого нет дела, он думает только о себе, и если он и навещает Марианну, то лишь из чувства вины. Но ему оно чуждо. Зачем вообще он едет к ней среди ночи, требуя, чтобы Элинор его выслушала? Откуда эти переживания?
Они расположились друг напротив друга в креслах, в просторном офисе Джека, в пятом бунгало на границе территории киностудии. За окном фасада росли огромные кусты розовых гортензий и белый штакетник, за которым была Главная улица, появлявшаяся в каждой серии киномюзикла «Давай устроим сцену», который сейчас штамповала студия. Мими продолжала свои пространные рассуждения об Уиллоуби, и Джеку начинало казаться, что она отождествляет его с ним, и его задевало то, насколько она его недооценивала. Да, пусть он и невежа, зато он сам себе хозяин, и в конце концов она все равно достанется ему.
Сцена, описанная ею, ему тоже не нравилась, но по другим причинам. Следуя тому, что сказала Мими, и написанному в сценарии, Уиллоуби вел себя как неудачник, но, несмотря на это, получил все, чего хотел. От него забеременела несовершеннолетняя, заманил другую девушку для встречи в пустом доме наедине… женился на наследнице состояния.
Если бы Джек Леонард сумел добиться от Мими хотя бы половины того, на что рассчитывал, он стал бы счастливым.
– А не в том ли суть сцены, чтобы показать, что Марианна ошибалась не в том, что Уиллоуби любит ее, а в том, что ради любви он способен на все? Что, если на самом деле речь о ней?
Джек повторял заученные слова сценариста, услышанные на одной из недавних встреч с сопродюсерами – один из них упоминал о том же, что и Мими.
Но Мими упорствовала.
– Читатель и так об этом знает. Думаю, это оплошность Остен, и на самом деле ее заботила судьба Уиллоуби. Да и Генри Кроуфорд ей тоже нравился.
Джек непонимающе уставился на нее.
– Генри Кроуфорд из «Мэнсфилд-парк», помнишь? Мне кажется, отчасти она желала, чтобы мы могли их простить или хотя бы пожалели. Должно быть, виной тому ее религиозность и чистосердечие – господи, да та же Фанни Прайс просто эталон. Но если Уиллоуби на самом деле ищет искупления…
– Чего ищет?
Она не верила своим ушам. Джек заявлял, что закончил один из университетов Лиги Плюща, но уже не в первый раз она в этом сомневалась.
– Искупления. Отпущения грехов, прощения.
Джек опустошил бокал виски, который баюкал в руках.
– Ну да, ну да. Точно. Так вот, – беззаботно продолжал он, – я тут подумал взять Анжелу Каммингс на роль Марианны. Монти мне говорил, что в паре вы отлично работаете.
Мими не удивилась, услышав имя восходящей голливудской звезды, штурмовавшей киноэкраны после недолгой карьеры модели на Восточном побережье. Но причин для зависти у нее не было – она всегда готова была поддержать партнера на площадке, не раз вступалась за Мими перед режиссером Терри Тремонтом на съемках вестерна под палящим солнцем невадской пустыни. Втайне Мими восхищалась ее целеустремленностью – та всегда добивалась цели, какой бы недостижимой та ни казалась. Кроме того, только Мими знала об интрижке, которую та крутила с Тремонтом, одновременно встречаясь с женатым актером второго плана из ее нового фильма. В сравнении с этой двадцатилетней ветреницей со всеми ее любовниками отношения со скандально известным Джеком казались вполне целомудренными.
– Анжела достаточно молода, – наконец ответила Мими. – И мне она нравится, с ней легко работать. Она не относится ко всему этому слишком серьезно.
Джек смотрел на нее с чувством внезапного облегчения.
– Слушай, у меня в пять встреча в «Беверли-Хиллз» с Гарольдом, надо поговорить об Элеанор и ее «жидкой диете». Может, продолжим разговор после, за ужином?
– Опять эти встречи в отелях. Со мной хотел увидеться Монти в «Шато Мармонт», обсудить промо-тур к «Я больше никогда не буду петь».
– Ты с ним поосторожнее. Свой хер в штанах не держит, машет им везде как флагом.
– Джек, опять эти словечки.
– Эти словечки – наименьшая из твоих возможных проблем.
– Я справлюсь.
– Знаю, что справишься, – согласился Джек, хотя хотел бы, чтобы это было не так. Чтобы в ее непробиваемой броне нашлась хоть одна брешь, через которую он мог бы пробиться. С этими дипломированными благовоспитанными девицами было непросто – сопротивлялись, устраивали проверки, рассчитывая на выгоду для себя, а без нее не уступали ни дюйма.
Пусть Джек и не был начитан, но ему хватало смекалки, чтобы понять, что все, что он мог дать Мими – деньги и власть, в особенности деньги, – она могла получить и сама. Он не привык к чувству собственной ненужности, а потому так рьяно ухватился за идею снять фильм по роману Джейн Остен. Он ощущал себя шахматистом, который не просто проигрывал партию – его фигуры единым махом смели с доски. Мими даже не позволяла просто целовать себя, не говоря уже о поцелуях взасос. Да, держалась она с поразительным упорством.
– Мими, давай займемся этим фильмом. Вместе – ты и я. Команда выйдет первый сорт. Ты же терпеть не можешь, когда я творю какую-нибудь херню, а с тобой я честен. И потом, здесь же замешана твоя любимая Джейн Остен.
Он сел на подлокотник ее кресла, все еще держа бокал скотча, и слышно было, как она еле слышно вздохнула. Он повел ушами – это походило на жест покорности.
Да, Мими покорялась, но не ему, а самой себе. Красивые мужчины – фермеры, актеры, университетские профессоры – были ее слабостью, а Джек Леонард был настоящим красавчиком, даже по голливудским меркам. Каждый раз, когда их взгляды встречались, она приходила в трепет. Это было ново для нее, даже здесь, в Голливуде. Он был экстравагантным, да, и все, чего он касался, начинало жить своей жизнью. Она впервые отождествила себя с Мэри Кроуфорд из «Менсфилд-парка» в ее томлениях по столь неподходящему ей Эдмунду Бертраму, «частые мысли о котором не могли принести пользы».
Также Мими понемногу уступала собственному влечению к Джеку – она хотела его, жаждала его поцелуев и желала слышать те слова, что говорят женщинам лишь в постели. Да, он был подвластен ей, но не это придавало ей храбрости. В нем было что-то неуловимо мальчишеское. Тайна, из-за которой одного ее взгляда порой хватало, чтобы уязвить его, тайна, за которой лежал ключ к его сердцу, лежала за дававшей трещины стеной ее хладнокровия. Быть может, таким он был со всеми женщинами, но даже если так – он был лучшим актером из всех, что ей встречались.
– Джек, правда, не стоит пытаться купить меня этим фильмом.
Он лукаво улыбнулся во весь рот.
– О нет, Мими, покупать тебя я не собираюсь. Я хочу, чтобы ты досталась мне бесплатно. Чтобы ты отдалась мне полностью, вся целиком, ведь ты и сама этого хочешь.
Обмакнув палец в виски, он провел его кончиком по ключице Мими, спустился ниже, туда, где кончалась шея, затем еще ниже. Он склонился над ней, его рукав коснулся ее груди (она заметила, что Джек никогда не носил рубашек с коротким рукавом, даже в жару, надевая их исключительно на теннисном корте), и она вся вспыхнула, зардевшись. Он взял ее за подбородок, нашел ее губы – и все, что было меж ними до этого, внезапно обрело смысл. Ее влечение к нему было столь сильным, что помраченный разум только сейчас начинал понимать, что тело его опередило.
Мими больше не могла осуждать Марианну за то, что та предпочла Уиллоуби полковнику Брэндону, который был старше и сдержаннее, и оказалась на пороге смерти; теперь она надеялась лишь на то, что когда всему настанет конец, ей не придется жить затворницей, захлебываясь слезами.
– Отлично выглядишь, Мими. Я налью тебе шампанского.
Дородный Монти Картрайт, которому было далеко за пятьдесят, возглавлял студию, сделавшую Мими звездой, и обладал невероятным даром – с первой пробы мог оценить потенциал любого из начинающих актеров. Он предлагал им долгосрочный контракт, но связывал такими условиями, что следующие десять лет те постоянно проклинали тот день, когда впервые его увидели.
Контракт Мими истекал через три года. Каждый раз после встречи с Монти она мысленно ставила очередной крестик в календаре собственной каторги. Участие в проектах на стороне, таких, как многообещающая адаптация «Разума и чувств», давалось ей с трудом, благодаря помощи брата, юриста в ее родной Филадельфии, помогавшего ей согласовывать условия контракта. В свои тридцать пять Мими отлично понимала, что в студии ее держат, лишь пока она приносит прибыль, и она бралась за все перспективные проекты, пока могла. Некоторые актрисы ее возраста уже растили детей, иные же уходили в «отпуск», из которого уже не возвращались – в индустрии оставались лишь те, кто мог постоянно быть начеку. Мими продолжала строить карьеру – ей нужно было успеть до того, как первые морщинки вокруг глаз станут заметными, до первой седины.
Они сидели в номере Монти, и он развалился на диване напротив, уставясь на ее знаменитую волну иссиня-черных волос, гадая, какой из них поседеет первым. Да, Мими уже была не та, что раньше, – все знаки были налицо, он слишком хорошо знал их, как хищник, выжидающий, когда у раненой жертвы иссякнут все силы.
– Выглядишь усталой, Мими, а впрочем, ты прекрасна, как всегда. Терри совсем тебя загонял на съемках того вестерна? Это все его чертовы рассветы, вставать надо ни свет ни заря, часа за два, чтобы успели загримировать, – так ведь?
Мими поерзала в кресле – она уже потеряла счет его намекам на то, что годы берут свое.
– Ничего, скоро все это закончится. В этом фильме Анжела полностью раскроется.
Он все еще не понял, что за игру она вела, привлекая его внимание к этой молоденькой актрисе второго плана.
– Да, эта девочка – просто находка. Сколько ей, двадцать? Двадцать один, не больше. Не угадаешь – дымит, как паровоз, и матерится, как какой-нибудь шофер. А порой и разговаривает так же – голос хриплый, даже страшно становится.
В некотором роде Мими даже получала удовольствие от этих редких встречи с Монти, так как он был столь поглощен собственными разглагольствованиями, упиваясь чувством собственного превосходства, что она могла спокойно подумать о чем-то отвлеченном. В последнее время, к ее ужасу, этим чем-то был Джек Леонард. Она и впрямь не могла отвлечься от мыслей о нем и, что еще хуже, подозревала, что он об этом знает. Даже если до их поцелуя он пребывал в неведении, то теперь это вряд ли можно было скрыть.
А Монти тем временем вещал о какой-то бедной дурочке-актриске, ее браке по принуждению и проблемах с законами Доминиканской Республики из-за недавнего развода (в законах Монти разбирался, так как регулярно их обходил). Она слушала вполуха, потягивая «Пайпер-Хайдсик» – он уже дважды наполнил ее бокал, как вдруг Монти допил скотч, поднялся, бесцеремонно уселся с ней рядом, похлопав ее по колену, и обеспокоенно спросил:
– Он тебе уже все рассказал?
– Кто и о чем, Монти?
– Терри. Он уже рассказал тебе об Анжеле?
– Что он должен был мне рассказать, Монти?
Монти ухмылялся.
