Стенающий колодец

Следующий день начался трудовым утром в компании с мистером Купером, который, если выражаться присушим ему вычурным языком, все дела поместья держал в своих руках. Сегодня он был веселым, мистер Купер, не забыл дать указания о расчистке лабиринта, которая в ту минуту как раз и происходила, а его девочка находилась в первых рядах ожидающих. Он также выразил надежду, что Хамфриз спал сном мгновения и что все они будут осчастливлены продолжительностью благоприятной погоды.

За завтраком он пустился в подробные объяснения картин в столовой и указал на портрет создателя храма и лабиринта. Хамфриза он очень заинтересовал.

Портрет принадлежал руке итальянского художника и был нарисован, когда старый мистер Уилсон посещал Рим, будучи молодым человеком. (И действительно, на втором плане виднелся Колизей.) Изображенный на портрете юноша с бледным худым лицом и огромными глазами в руке держал развернутый бумажный свиток, на котором можно было разглядеть план круглого здания, по всей вероятности, храма, а также части лабиринта. Хамфриз даже залез на стул, чтобы получше его разглядеть, но план был не четко выписан и для копирования не годился. Однако это навело его на мысль, что неплохо было бы самому сделать план лабиринта и повесить его в холле для будущих посетителей.

Днем он утвердился в своем решении, так как, когда прибыли миссис и мисс Купер с желанием осмотреть лабиринт, он обнаружил, что совершенно не в состоянии довести их до центра. Садовники убрали путеводные нити, которыми пользовались сами, и даже Клаттерхам, призванный на помощь, не смог им помочь.

– Суть в том, мистер Уилсон… о, простите, Хамфриз… эти лабиринты все специально построены так, чтобы заблудиться. Все же, если вы последуете за мной, я приведу вас на место. Просто оставлю тут шляпу для отправной точки.

И он заковылял вперед. Через пять минут вся компания вновь оказалась у шляпы.

– Однако странно. – И он застенчиво захихикал. – Я уверен, что оставлял ее около ежевики, а, как вы видите, никакой ежевики тут нет. Если позволите, мистер Хамфриз, ведь вас так зовут, сэр?.. Я позову кого-нибудь заметить место.

На крики явился Уилльям Крэк. К компании он пробрался с некоторым трудом. Сначала его видели или слышали на внутренней дорожке, потом почти в ту же минуту на внешней. Тем не менее ему удалось к ним присоединиться. Попытки с ним посоветоваться ни к чему не привели, посему его оставили рядом со шляпой, которую по настоянию Клаттерхама положили на землю.

Несмотря на подобную стратегию, три четверти часа были проведены в бесплодных метаниях, и Хамфриз, увидев, как устала миссис Купер, был вынужден предложить отступление, сопровождаемое бесконечными извинениями.

– Во всяком случае, ваше пари с мисс Фостер вы выиграли, – заявил он, – в лабиринте вы побывали, и обещаю вам, что первое, что я сделаю, это составлю подробный план лабиринта с указанием всех дорог.

– Именно это и требуется, сэр, – заметил Клаттерхам, – чтобы кто-то начертил план, которого бы все и придерживались. А то неловко получится, если кто-нибудь забредет сюда, а тут пойдет дождь, и дорогу невозможно будет найти – могут пройти часы прежде, чем они отсюда выберутся. А не разрешите ли вы мне проложить из центра короткий путь? Я просто срублю парочку деревьев на каждом повороте, и получится прямая линия, так что будет отлично видно, как вылезать отсюда. Как вам мое предложение?

– Нет, пока не надо. Сначала я составлю план и дам вам копию. А позднее, если появится возможность, я подумаю о вашем предложении.

Потерпев фиаско, Хамфриз был сильно раздражен и пристыжен, поэтому вечером он решил вновь попытаться достичь центра лабиринта. И как же усилилось его раздражение, когда намерение свое он осуществил с необыкновенной легкостью! Он хотел немедля начать рисовать план, но темнело, и он пришел к выводу, что, когда доставит сюда нужные принадлежности, работать будет совсем невозможно.

На следующее утро, прихватив с собой чертежную доску, карандаши, компасы, картон и тому подобное (что-то он позаимствовал у Купера, а что-то нашел в библиотечных шкафах), он отправился к центру лабиринта (причем опять ни разу не сбился с пути) и приготовился работать. Однако все никак не мог начать.

Ежевика и вьюнок, обвивавшие колонну и сферу, исчезли, и у него впервые появилась возможность внимательно осмотреть столб.

Колонна была довольно невыразительной – точно такая, на которых обыкновенно устраивают солнечные часы. А вот шар… Я уже рассказывал, что он был покрыт гравировкой из фигур и надписей, и сначала Хамфриз принял его за небесную сферу, но теперь обнаружил, что тот вовсе не соответствует описанию небесных сфер, которое он помнил.

Их объединяло лишь одно изображение – крылатый змей, дракон, обвивавшийся вокруг шара по линии, которая на обычном глобусе обозначает экватор. А вот большую часть верхнего полушария занимали распростертые крылья некоего огромного существа, чья голова пряталась за шапкой полюса или верхушкой сферы. Вокруг скрытой от зрителя головы были начертаны слова prenceps tenebraum[6]. Нижнее полушарие было все заполнено надписями umbra mortis[7] и изображением горной гряды с лож биной, из которой вырывались языки пламени. На горах было написано (вы удивлены?) vallis fliorum Hinnom[8]. Над и под драконом простирались различные фигуры, напоминавшие и не напоминавшие обычные созвездия. Так, например, обнаженный мужчина с дубиной в руке оказался не Геркулесом, а Каином. Другой, провалившийся в землю по пояс и вздымавший в отчаянии руки, на самом деле был Корей[9], а не Змееносец; а третий, подвешенный за волосы к извилистому дереву, Авессалом. Близ последнего, под фигурой в длинном одеянии и высоком головном уборе, которая стояла в круге и общалась с двумя косматыми демонами, парящими извне, было написано Hostanes magus[10] (сей персонаж был неизвестен Хамфризу). По всей вероятности, замысел художника, на который явно оказал влияние Данте, состоял в том, чтобы воспроизвести скопление патриархов зла.

Подобное проявление пристрастий прадедушки Хамфризу показалось странноватым, но по размышлении он пришел к выводу, что тот приобрел сферу в Италии, не сильно обращая внимание на изображения на ней. Ну, разумеется. Если бы он придавал ей большое значение, он не стал бы выставлять ее ветру и непогоде. Хамфриз постучал по металлу – сфера оказалась полой внутри и сделанной не из очень толстых пластин. Затем Хамфриз занялся составлением плана. Поработав полчаса, он обнаружил, что путеводная нить ему бы не помешала, тогда он взял у Клаттерхама моток бечевки и протянул ее вдоль всех тропинок, ведущих от входа до центра. Конец бечевки он привязал к кольцу на верхушке сферы. Такая уловка помогла ему еще до ланча составить первоначальный план, а днем ему удалось начертить его более аккуратно. Незадолго до чая к нему присоединился мистер Купер, который сильно заинтересовался его занятием.

– А это… – начал мистер Купер, прикасаясь к сфере, и тут же отдернул руку: – Ой! Какой горячий, прямо-таки до удивительной степени, мистер Хамфриз. Полагаю, что этот металл – кажется, медь? – изолятор или проводник… или как там еще он называется.

– Солнце сегодня очень сильно греет, – сказал Хамфриз, уклонившись от обсуждения научной терминологии, – но сфера мне горячей не показалась. Нет… для меня она не горячая, – добавил он.

– Странно! – удивился мистер Купер. – Я даже дотронуться до нее не могу. У нас с вами разница температур, по-видимому. Осмелюсь доложить, вы – холодный субъект, мистер Хамфриз, а я нет, и в этом наше различие. Все лето я, поверьте, сплю практически in staus quo[11], а по утрам принимаю очень холодную ванну. Каждый день я моюсь ловко… вот вам и веревка.

– Спасибо, но я буду очень вам благодарен, если вы соберете эти карандаши и все остальное. Кажется, мы все взяли, можно идти домой.

По дороге из лабиринта Хамфриз сматывал веревку.

Ночью шел дождь.

К несчастью, выяснилось, что по вине ли Купера или еще кого сам план остался лежать в лабиринте. Ну и, разумеется, он весь промок. Пришлось начать все сначала (на сей раз работа не должна была за нять так много времени). Поэтому веревка была протянута вновь. Как только Хамфриз принялся за составление плана, перед ним возник Калтон с телеграммой.

Прежний начальник Хамфриза в Лондоне жаждал получить его совет. Разговор предстоял короткий, но ехать надо было срочно. Лишнее беспокойство, правда, не очень страшное, через полчаса можно сесть на поезд, и, если все сложится удачно, он вернется часам к пяти, в крайнем случае к восьми. Он попросил Калтона отнести план в дом, но веревку не убирать.

Все его надежды оправдались. И вечер он провел в библиотеке – наткнулся на шкаф, где хранились редкие книги.

Когда он отправился спать, то с радостью обнаружил, что прислуга не забыла оставить окно открытым, а занавески незадернутыми. Потушив свет, он подошел к окну, которое выходило в сад. Стояла яркая лунная ночь. Через несколько недель звучный осенний ветер нарушит эту тишину. Но пока отдаленные леса стояли в глубоком молчании; лужайки сверкали росой; можно было даже различить краски некоторых цветов. На карниз и свинцовый купол храма падал лунный свет… и все это принадлежало Хамфризу. Да, в этих вычурных строениях прошлого века есть своя красота. И лунный свет, и запах леса, и полная тишина вызывали необыкновенное чувство покоя, и долго стоял Хамфриз перед окном, погруженный в мысли. Ему казалось, что ничего совершеннее он никогда в своей жизни не видел. И лишь одно нарушало этот вид своей неуместностью – перед зарослями, сквозь которые шла тропа к лабиринту, будто на посту, торчал тощий и черный крошечный тис. Правда, его можно и срубить; интересно, понравится ли это дерево кому-нибудь другому.

Однако следующее утро было посвящено ответам на письма и просмотру книг с мистером Купером, и тис был позабыт.

Об одном письме, полученном в тот день, стоит упомянуть. Его написала леди Уордроп, та самая, о которой говорила мисс Купер. Леди Уордроп вновь обращалась с просьбой, с которой ранее адресовалась к мистеру Уилсону. Ссылаясь на то, что она пишет книгу о лабиринтах и мечтает опубликовать в ней план Уилсторпского лабиринта, она надеялась на любезное согласие мистера Хамфриза позволить ей осмотреть лабиринт как можно скорее (если вообще позволит), так как зимние месяцы она проводит за границей.

Жила она неподалеку, в Бентли, поэтому Хамфриз в письменном виде ответил, что ожидает ее в ближайшие два дня. Надо сказать, что он тут же получил от нее благодарственную записку, в которой она сообщала, что придет завтра.

Событием же этого дня явилось успешное завершение составления плана лабиринта.

И опять наступила светлая, яркая и тихая ночь, и Хамфриз снова долгое время стоял у окна. Задергивая занавески, он вспомнил о тисе, но то ли прошлой ночью его ввела в заблуждение какая-то тень или же дерево не так уж и бросалось в глаза, как ему виделось прежде, только на сей раз он решил оставить тис в покое. А вот что следует убрать, так это темные заросли, посягающие на стену дома и грозящие затенить первый этаж. Не место им там – одна сырость да мрак.

На следующий день – то была пятница, а он приехал в Уилсторп в понедельник – сразу после завтрака на своей машине приехала леди Уордроп. Она была полной пожилой дамой, крайне разговорчивой и изо всех сил пытавшейся произвести хорошее впечатление на Хамфриза, который обрадовал ее своей готовностью выполнить просьбу леди.

Они вместе тщательно осмотрели парк, и мнение леди Уордроп о хозяине существенно улучшилось, когда она обнаружила, что он действительно знает толк в садоводстве. Она с энтузиазмом выслушала его проекты о будущих изменениях и согласилась с его мнением, что нарушать планировку, присущую поместью, абсолютное варварство. Особенно ей понравился храм, и она сказала:

– А знаете, мистер Хамфриз, мне кажется, ваш дворецкий не ошибается относительно этих каменных плит с буквами. В одном из моих лабиринтов… его, к сожалению, разрушили… в Гэмпшире… таким образом был помечен проход. Только там были кирпичи, но тоже с буквами, и из этих букв, если идти правильно, складывалась фраза – правда, не помню какая: что-то о Тезее и Ариадне. Я ее записала, и план того лабиринта тоже у меня есть. И как только люди могут такое делать?! Если вы уничтожите лабиринт, я вам этого никогда не прощу. Вам известно, что их становится все меньше и меньше? Каждый год до меня доносится весть, что очередной из них прекратил свое существование. А теперь пойдемте прямо к нему. Если вы заняты, я сама могу его осмотреть. Заблудиться я не боюсь – столько лет изучала лабиринты. Лишь однажды опоздала на ланч – это случилось не так давно, – потеряв дорогу в лабиринте в Басбери. Ну, а если вы можете сопровождать меня, я буду вам крайне признательна.

После столь доверительного вступления, естественно, возникало предположение, что леди Уордроп заблудится и в Уилсторпском лабиринте. Но ничего подобного не произошло, хотя было непонятно, поразил ли ее новый образчик так, как она того ожидала. Он, конечно, вызвал в ней интерес, большой интерес.

Она даже показала Хамфризу выемки в земле, где, по ее предположению, и стояли плиты с буквами. Она также сообщила, что лабиринт сильно напоминает и остальные, известные ей, а также объяснила, как по плану можно датировать лабиринт в пределах двадцати лет. Этот, как она поняла, относится к 1780 году и был вполне традиционным. Наибольшее внимание она уделила шару. Такого она еще не встречала, поэтому очень долго рассматривала его.

– Мне бы хотелось получить его рисунок, – проговорила она, – если это, конечно, возможно. Да, я не сомневаюсь, мистер Хамфриз, что вы сделаете его для меня, но умоляю вас, не делайте этого специально, я и так слишком вольно себя тут веду. Боюсь, вам это не нравится. Но, послушайте, – и она посмотрела Хамфризу прямо в глаза, – вам не кажется… у вас не возникает впечатления, что как только мы сюда пришли… за нами кто-то следит… и если мы переступим черту дозволенного… на нас нападут? Нет? А мне кажется, и мне бы хотелось поскорее очутиться за воротами…

– Вообще-то, – продолжила она по дороге к дому, – на меня могли подействовать жара и отсутствие воздуха. Но теперь я хочу забрать назад кое-какие мои слова. Я не уверена, что обижусь на вас, если следующей весной узнаю, что и этот лабиринт сровнен с землей.

– Останется ли он на месте или нет, план у вас будет, леди Уордроп. Я уже его сделал и вечером нарисую вам копию.

– Замечательно, для меня сойдет обычный чертеж карандашом с указанием масштаба. Тогда я легко смогу привести его в соответствие с остальными. Большое, большое спасибо.

– Отлично, завтра вы его получите. Надеюсь, вы поможете мне разгадать тайну моих плит.

– Вы про камни в летнем домике? Да, это загадка. А они приведены в порядок? Ну конечно же, нет. Но ведь те, кто их ставил, должны были получить какие-нибудь распоряжения… может быть, среди бумаг дяди вы что-либо и найдете. В противном случае вам следует пригласить кого-нибудь, кто разбирается в шифрах.

– Мне необходим еще один ваш совет, – произнес Хамфриз. – Этот тис под окном библиотеки… вы бы его срубили?

– Который? Этот? Нет, не думаю, – сказала леди Уордроп. – Отсюда мне не очень хорошо видно, но он вовсе не некрасивый.

– Вероятно, вы правы. Просто когда я смотрел вчера ночью из окна, мне показалось, что он мешает. Но отсюда мне этого тоже не кажется. Ладно, оставим его пока на месте.

Затем они пили чай, после чего леди Уордроп отбыла. Отъехав на несколько метров от дома, она остановилась и позвала Хамфриза, который все еще стоял на ступеньках. Он подбежал, дабы услышать ее прощальные слова. Они звучали следующим образом:

– Мне сейчас пришла в голову мысль, а не заглянуть ли вам под плиты. На них должны быть цифры. Еще раз до свидания.

Во всяком случае этот вечер было чем занять. Перерисовка плана для леди Уордроп, а затем внимательная сверка с оригиналом потребуют по крайней мере два часа. Таким образом, вскоре после девяти Хамфриз разложил в библиотеке письменные принадлежности и принялся за работу. Вечер стоял тихий и душный, окна были распахнуты, из-за чего последовало несколько стычек с летучей мышью. Вследствие этого Хамфризу пришлось постоянно бросать на окно нервный взгляд. К тому же дважды кто-то еще пытался проникнуть внутрь – не летучая мышь, а нечто большее, – и вопрос, кто же это мог быть, никак не выходил из его головы. Можно представить, что будет, если кто-нибудь тихонечко переползет через подоконник и спрячется в углу!

Вот копия и готова, осталось сравнить ее с оригиналом и проверить, нет ли ошибок. Двигая пальцем по листу, он выверял каждую тропинку, ведущую от входа. Пару раз он ошибся, но эти неточности большого значения не имели. А вот около центра произошло явное недоразумение – по-видимому, из-за вмешательства второй или третьей летучей мыши. Прежде чем перейти к исправлению промахов, он внимательно сверил последний поворот. Хоть здесь все в порядке: тропа беспрепятственно вела к центру.

Правда, оригинал отличался некоторой особенностью, которую не следовало повторять на копии, – омерзительным черным пятном, размером с шиллинг.

Клякса? Нет.

Похоже на дырку, но откуда тут дырка?

Он тупо уставился на нее: копирование требует кропотливого внимания, а он очень устал и хотел спать… Но какая странная эта дырка. Она оказалась не только в листе, но и в столе, на котором лежал этот лист. Да, и в полу тоже… мало того, она уходила в необъятные глубины. Он склонился над этой дырой, абсолютно сбитый с толку. Бывало, смотришь в детстве на стеганое одеяло, и тебе чудятся леса, горы, а порой церкви и дома – в такой момент полностью теряешь чувство времени и целиком уходишь в себя. Так и эта дыра на мгновение показалась Хамфризу единственным, что существует в мире. Она ему сразу почему-то не понравилась, но он все смотрел и смотрел на нее, пока им не стало овладевать чувство тревоги. Оно становилось все сильнее и сильнее и превращалось в ужас… как бы из этой дыры что-нибудь не вылезло. Его охватил мучительный страх, что его ожидает нечто кошмарное, от чего нет спасения. И действительно, где-то далеко, далеко внизу что-то шевельнулось и начало подниматься… прямо к поверхности. Вот оно ближе и ближе, и из темноты стало возникать нечто серо-черное. Вот оно стало превращаться в лицо… человеческое лицо… обожженное человеческое лицо… и, корчась, словно оса, выбирающаяся из гнилого яблока, оно вылезло наружу, и тут появились руки, готовясь схватить того, кто склонился над ними. В полном отчаянии Хамфриз резко отпрянул, стукнулся головой о лампу и упал.

Далее последовали сотрясение мозга, нервный шок и длительный постельный режим. Доктора крайне изумили не симптомы болезни, а просьба, с которой обратился к нему Хамфриз, как только стал в состоянии говорить:

– Загляните в сферу лабиринта.

– В лабиринтах я не разбираюсь. Я сведущ лишь в сфере медицины, – был единственный ответ, который смог придумать доктор.

Хамфриз же что-то пробормотал и снова заснул, а доктор по секрету сообщил медсестрам, что его пациент все еще пребывает в безумии. Когда Хамфризу стало лучше, он более четко выразил свою просьбу, на что получил обещание выполнить немедленно его указание. Он так волновался в ожидании результата, что доктор, который на следующее утро пребывал в сильной задумчивости, пришел к выводу, что лучше не скрывать от больного всю правду.

– Что ж, – начал он. – Боюсь, что со сферой покончено. Металл так проржавел, что шар рассыпался при первом же ударе долота.

– Да? Продолжайте же! – нетерпеливо воскликнул Хамфриз.

– А вы, разумеется, хотите знать, что нашли внутри. Какую-то грязь, похожую на пепел.

– Пепел? И что вы с ним сделали?

– Я еще толком его не изучил: времени не было, – но Купер решил… вероятно, благодаря моим словам… что это случай кремации… Только не волнуйтесь, сэр. Да, должен допустить, что он, возможно, прав.

Лабиринта больше нет, и леди Уордроп простила Хамфриза. Надо сказать, он, по-моему, женился на ее племяннице.

Она тоже оказалась права, когда предположила, что плиты в храме пронумерованы. На дне каждой из них были написаны краской цифры. Некоторые из них не сохранились, но по оставшимся в целости Хамфриз все-таки сумел восстановить надпись. Она гласила:

Penetrans ad Interiora Mortis[12]

Как ни был благодарен Хамфриз своему дяде, он не мог простить его за то, что тот сжег все дневники и письма Джеймса Уилсона, одарившего Уилсторп храмом и лабиринтом. Об обстоятельствах смерти и захоронения этого лица сведений не сохранилось. Весь его архив состоял лишь из завещания, по которому необыкновенно щедрое вознаграждение получил его слуга с итальянским именем.

По мнению мистера Купера – если выражаться нормальным языком, – в любом печальном событии можно найти свой смысл, если наши ограниченные умственные способности в состоянии разобраться в нем. А мистер Калтон вспомнил историю о какой-то тете, уже покинувшей нас, которая, кажется, в 1866 году потерялась в лабиринте в Ковент-Гардене, а может, и в Хэмптон Корте.

Но самое странное во всей этой истории оказалось то, что книга с притчей исчезла безвозвратно. И Хамфризу так и не удалось переписать для леди Уордроп тот кусок, что он читал.

Резиденция в Уитминстере

Доктор богословия Томас Эштон сидел у себя в кабинете. Он был облачен в халат, а на выбритой его голове красовался шелковый ночной колпак. Снятый парик занимал свое место на болванке на столике. Пятидесятипятилетний доктор обладал крепким телосложением, сангвиническим характером, суровым взглядом и вытянутой верхней губой. В тот момент, когда я знакомлю с ним вас, лицо его освещали прямые лучи полуденного солнца, падающие сквозь высокое подъемное окно, выходящее на запад.

Солнце проникало в комнату, которая отличалась высоким потолком. Стены ее были заставлены книжными шкафами, меж которыми проглядывали деревянные панели стен. Письменный стол был обит зеленым сукном, на котором стояли: то, что доктор называл серебряным чернильным прибором (поднос с чернильницами); гусиные перья; парочка книг в переплетах из телячьей кожи; бумага; длинная курительная трубка и медная табакерка; оплетенная соломой бутылка и ликерная рюмка. И происходило все это в 1730 году, в декабре, после трех часов дня.

Если бы в кабинет заглянул посторонний наблюдатель, он бы согласился, что читателю я предоставил весьма подробное описание комнаты. Ну а если бы сидящий в кожаном кресле доктор Эштон бросил взгляд из окна, что бы увидел он? Сад, верхушки кустов и плодовых деревьев и огораживающую его стену из красного кирпича по западной стороне. Посередине стены находились двойные замысловатой конструкции железные ворота с орнаментом в виде завитков. Сквозь ажурные ворота можно было разглядеть малых размеров участок – небольшой склон, вдоль которого, по-видимому, струился ручей, и крутой подъем к полю, более похожему на парк и окруженному дубами, в это время года, естественно, сбросившими свою листву. Меж их стволами виднелись небо и горизонт. Небо было золотистое, а горизонт… на горизонте отливали пурпуром далекие леса.

Но доктор Эштон, посвятив длительное время созерцанию этого вида, отозвался о нем следующими словами: «Какая гадость!»

В то же мгновение раздались шаги, торопливо приближавшиеся к кабинету – судя по гулкому звуку, кто-то шел через большую комнату. Доктор Эштон с выражением ожидания на лице повернулся к двери. Она отворилась, и в комнату вошла леди – полная дама в платье моды тех времен. Несмотря на то что одежде доктора несколько строк я уделил, описывать платье его жены – а то вошла миссис Эштон – я не рискую. Она была сильно взволнована и даже встревожена. Нагнувшись к доктору Эштону, она прошептала очень расстроенным голосом:

– Ему очень плохо, дорогой. Боюсь, стало хуже.

– Д-действительно? – И, отклонившись назад, он заглянул ей в лицо.

Где-то неподалеку в вышине два тоскливых колокола пробили полчаса. Миссис Эштон вздрогнула:

– Ты не мог бы приказать, чтобы церковные часы сегодня ночью не били? Они как раз над его спальней, и он не сможет заснуть, а сон – единственное лекарство, которое еще в состоянии ему помочь.

– Ну, если в этом и в самом деле есть потребность, то, вероятно, это устроить можно, но только если это и впрямь необходимо. Ты уверена, что выздоровление Фрэнка зависит именно от этого? – Голос доктора Эштона прозвучал громко и твердо.

– Да, уверена, – ответила его жена.

– В таком случае прикажи Молли сбегать к Симпсонам и передать от моего имени, чтобы часы на закате остановили и… да… потом пусть она передаст лорду Саулу, что я прошу его пожаловать ко мне.

Миссис Эштон быстро вышла из комнаты.

Прежде чем в кабинете не возникли новые персонажи, спешу объяснить ситуацию.

Помимо высокого положения доктор Эштон обладал правом на пребенду в богатой соборной церкви Уитминстера, которая в отличие от собора пережила и роспуск парламента, и Реформацию и сто лет спустя после тех событий, о которых я рассказываю, ухитрилась сохранить в целости и свое строение, и свои пожертвования. Огромная церковь, резиденции декана и двух пребендариев, хоры и их аксессуары остались невредимыми и продолжают служить пастве. Настоятель, который жил и работал после 1300 года, большую часть своего времени уделял строительству и воздвиг просторное четырехугольное здание из красного кирпича для проживания служащих – пристройку к церкви. К тому времени, о котором идет речь, в некоторых должностях более не нуждались: их профессиональные обязанности свелись лишь к названиям; и их вполне можно было заменить священнослужителями или юристами, проживающими в городе и в округе. Таким образом, помещения, предназначенные для семидесяти человек, теперь разделяли трое – настоятель и два пребендария. И в апартаменты доктора Эштона входили комнаты, которые прежде служили приемной и трапезной. Резиденция простирались вдоль всего двора и с одной стороны имела вход в церковь. Другой стороной, как нам это уже известно, она выходила на природу.