Твой рай

Я осушила чашку. Вкус воды на острове почти ничем не отличался от домашнего. Мне сразу стало легче, и жажда прошла. И меня впечатлила доброта Сунре. Сангхак тоже выпил воду и вытер рот.

– Что ж, я пойду немного поработаю.

– Ты возвращаешься на плантацию? Сейчас?

– Надеюсь, заплатят хотя бы за полдня. Хотя нет так нет.

Сангхак выглядел как человек, который хотел поскорее отправиться по делам, потому что чувствовал себя неловко и даже отчасти неуютно.

– Да ладно, ты же так долго дожидался свой невесты! Отдохни хоть немного.

– Я не был на работе уже три дня, – он сказал это так, будто впервые взял такой долгий перерыв.

– Что ж, раз у тебя в семье пополнение, придется теперь работать усерднее, – заметила Сунре, отворачиваясь.

Корзина, которую дала мне Сунре, была наполнена знакомыми овощами – тыквой, салатом. Ощущение, что я все еще где-то в родном городе, не уходило. Когда я вышла на задний двор кухни, там обнаружился небольшой колодец, вблизи которого росли разные овощи.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ах, именно в этом возрасте я приехала сюда.

Сунре закивала, словно вспоминая то время. Она сказала, что прошло уже три года с тех пор, как она очутилась на Пхова.

Вода, набранная из колодца, была прозрачной и холодной. Я вымыла овощи и сложила в корзину. Сунре встряхнула ее обеими руками. Капельки воды разлетались в воздухе как мыльные пузыри: в каждом играла маленькая радуга. Сунре все хихикала, тряся корзину, совсем как ребенок.

– Я готовлю еду трижды в день для работников здесь, на плантации. То, что женщины работают здесь, абсолютно нормально. Пускай и получаем мы меньше мужчин. Иногда попадаются не очень хорошие люди, но и они платят.

За чисткой овощей Сунре без умолку рассказывала разные истории. Казалось, она истосковалась по беседе. Слушая ее, я представляла себе лица людей из «Лагеря девять», с которыми мне вскоре предстоит встретиться.

Женщина приоткрыла крышку большой кастрюли с супом. Кислый и пикантный аромат разжигал во мне голод. От запаха домашней еды меня начало клонить в сон, как после долгого путешествия.

– Почему мужчины такие невнимательные?.. Следовало бы хоть показать тебе сперва новый дом. И не стыдно ему было бросать тебя вот так?

Сунре взяла меня за запястье и повела куда-то. Она сказала, что нам нужно сходить посмотреть на комнату, в которой живет Сангхак. Это была вторая комната справа после выхода из кухни. Сунре сказала дождаться еды, но я чувствовала такую усталость, что готова была лечь прямо на пол.

Сунре вернулась на кухню, а я оглядела комнату. Койка у одной из стен казалась слишком маленькой, чтобы на ней могли уместиться два человека. В комнате стоял ветхий стол и тут же – моя сумка с вещами. Сложно было назвать это спальней новобрачных. Мне понравились только большие окна. Зеленые листья укладывались на подоконники, как будто хижина стояла посреди леса. Я не могла хорошо рассмотреть окрестности, потому что деревья закрывали весь вид, но чувствовала, что со своей любовью к зелени в «Лагере девять» мне будет хорошо. Отныне это место, где я буду жить, сказала я себе. Отныне здесь мой дом.

Я долго лежала на полу. Именно тогда я осознала, что проделала долгий путь, чтобы попасть сюда, в эту комнату. Как там Наен и Чансок, интересно? Что эти двое сейчас делают? Мою голову наполнил рой мыслей. Внезапно веки опустились сами собой.

«Как долго я сплю?» Снаружи слышались разговоры людей. От удивления я открыла глаза и осмотрелась. Казалось, я уснула, как только вошла в комнату. Каждый раз, когда я делала вдох, запах травы, заполнявший помещение, достигал моего носа. Прохладный и чистый воздух отличался от дневного.

Я распаковала сумку. Первое, что бросилось мне в глаза, это теплая накидка, в которой я покидала Чемульпо. Я поднесла вещь ближе и полной грудью вдохнула морозный аромат зимы. Внезапно с незримой силой на меня обрушилась тоска по моей матери. Ей было бы тяжело, узнай она, что место, куда мы прибыли, проделав весь этот долгий путь, представляло собой маленькую вонючую каморку. Накидка была тяжелой и нелепой. На острове она была мне больше не нужна, поэтому я затолкала ее обратно вглубь сумки. Так же глубоко, как запрятала тоску и по родине, и по лицу своей матери.

Я вспомнила день, когда покинула Чемульпо. Мы собирались было садиться на паром, но моя мать расплакалась. Она была не похожа на себя. «Вскоре я смогу и тебя забрать на Пхова, они так говорили, мам», – повторяла я то, что слышала и во что сама верила. Мама кивнула в ответ. Зимний ветер был резким. В тот день я впервые осознала, что моя мама – маленькая и хрупкая женщина.

Я закончила распаковывать вещи. Мое внимание привлекли светло-зеленый чогори, красная юбка и белый хлопчатобумажный носовой платок. Все эти вещи мама шила для меня несколько дней. Мама сказала, что они обязательно мне понадобятся, и уложила все в сумку своими грубоватыми, шершавыми на ощупь руками.

Сунре открыла дверь со словами: «Эй, седек!» Она назвала меня «седек» – «молодая невеста». Я опешила от непривычного обращения.

– Все очень ждут, когда ты к ним выйдешь.

Выглянув через щель приоткрытой двери, я сначала увидела лицо Сангхака. То, как он взглянул на меня, а затем резко повернул голову, выдавало неловкость. На извилистом стволе высоченного дерева, покрытого листвой, сидели люди. Все мужчины были в длинных брюках. Они сняли сапоги до колен и небрежно отбросили в сторону. Видно было, что мужчины только вернулись с работы на плантации. От них пахло потом и грязью.

Сунре усадила меня рядом с Сангхаком и представила как его новоиспеченную невесту. Наен и Чансока нигде не было видно. Я понимала, что если бы мы встретились с ними, то всем могло бы стать неуютно, но не могла унять любопытство. Люди смотрели на меня. Загорелые, улыбающиеся лица.

– Отличный выбор, Сангхак хен! [6] Я сам как сейчас помню свою первую встречу с невестой. Ее кожа, такая мягкая, и гладкие молочно-белые бедра все никак не шли у меня из головы, когда я срезал тростник на плантации… Я тогда аж полоснул себя несколько раз по пальцам вместо тростника!

Супруг Сунре, господин Пхен, похлопал Сангхака по плечу и захихикал. Этого будто было недостаточно, поэтому он закатал длинный рукав и прижал загорелое предплечье к тонкой белой руке жены. Смущенная Сунре отпихнула мужа, хотя мне показалось, что на деле его игривость не вызывает у нее возражений.

– Это похоже на темную корягу, в которую несколько раз била молния, рядом с белыми рисовыми лепешками, – произнес кто-то, указав на загорелую руку Пхена. Люди рассмеялись и захлопали в ладоши.

Господин Пхен, низкорослый для мужчины, выглядел намного старше Сунре. Было ощущение, что громкий голос совсем не подходит его маленькому телу. Единственной мужественной чертой в нем показался мне громкий командный голос. Однако я изменила мнение, взглянув на его руки. Они были необычайно большими для его тела и выглядели загрубевшими, как у человека, трудящегося без продыху. Каждой ладонью он с легкостью мог бы закрыть лицо Сунре. Он частенько приобнимал своей лапищей хрупкие плечи жены. То, как жители «Лагеря девять» поглядывали на них, говорило, что здесь все давно привыкли к игривым отношениям в этой паре. Господин Пхен казался человеком, который смеялся так же много, как и сама Сунре.

– Только послушай себя! Что за вульгарные разговоры при нашей молодой невесте? Я и так знаю, что икры твоей жены бледны, как белая редька, и нечего тебе тут дразнить холостяков, – с недовольным видом произнес мужчина по фамилии Хон. Его лицо было хмурым, будто он и впрямь завидовал счастью господина Пхена.

– Так, а когда это ты успел разглядеть ноги чужой жены? – с недовольным видом вопросил господин Пхен. – Не грабеж ли это средь бела дня, а?

Голос Пхена стал тяжелым и серьезным: всю игривость как ветром сдуло. Сангхак вмешался, сказав Пхену, что это была просто шутка, и похлопал его по плечу. Хон поскреб в затылке, сказал, что извиняется, и улыбнулся.

– А куда делся Чансок? У него уже первая брачная ночь началась?

Шутка человека с хриплым голосом заставила всех разразиться хохотом.

Кто-то предложил уже наконец поесть. Женщины, услышав это, встали одна за другой и прошли на кухню. Я также последовала за Сунре. Уходя, она сказала, что в субботу состоится свадьба. Сунре пояснила, что торжество собираются устроить совместное, на две пары. Только тогда до меня постепенно начало доходить, что означают принятые мной решения. О Чансок становится мужем Наен. Они будут жить вместе как мужчина и женщина. Вот что это означает.

Белый ханбок [7], который надевали все новые невесты по фотографии, выглядел совершенно новым. Посадка и длина были подходящие. Сетчатый чогори доходил мне до талии. Ткань его была белой и слегка шершавой. Каждый раз, когда я смотрела на ханбок, мне казалось, что он ослепительно красив. Я провела по материалу рукой. Кто-то сшил этот наряд, увидев, в чем выходят замуж американки. Искусно сшитый и украшенный вручную искусственным жемчугом и стеклянными бусинами, он выглядел неотразимо. Никогда раньше я не видела ничего настолько шикарного.

Сунре донимала меня, требуя, чтобы я примерила наряд. Она сжимала в руке несколько свежих цветов – сказала, что украсит ими мою фату. Лепестки цветов были белыми, а сердцевина – темно-розовой. Я инстинктивно сунула туда нос и почувствовала запах меда.

– Это плюмерия, – прошептала мне на ухо Сунре, словно раскрывая секрет.

На кончиках лепестков дрожала чистая утренняя роса. Я произнесла про себя название цветка. Оно было легким и красивым, как имя птицы, неторопливо летящей по голубому небу. Подходящее имя для птицы, подумалось мне.

– У тебя такая красивая кожа цвета слоновой кости. Но, к сожалению, за год солнце на Пхова испортит ее, – цокнула языком госпожа Чхве.

Она представилась мне как женщина, которая поможет мне с прической и макияжем в день свадьбы. Госпожа Чхве была плотно сбита, круглолица, и всякий раз, говоря что-то, показывала ровные зубы, свидетельствующие о хорошем здоровье.

– Когда ты впервые появилась здесь, вся замерзшая, тоже была симпатичной беляночкой, – прибавила госпожа Чхве, наблюдая за Сунре, и засмеялась.

Сунре улыбнулась в ответ, будто припомнила то время:

– Так и ваша кожа до сих пор бела, госпожа. Что это вы такое говорите?

– Это ты так говоришь. Но что толку, если мой муженек так не думает?

– Ваша кожа лучше моей: вы же шьете, а не на воздухе работаете.

– На Пхова даже ветер обжигает лицо. Так какая разница, где работать: внутри или снаружи?

– Тебе, седек, тоже следует беречь лицо и стараться работать в тени. Будешь пренебрегать этим – в конечном итоге станешь как я или вот эта моя сестра по несчастью.

Я кивнула, соглашаясь с Сунре.

Госпожа Чхве, которая была старше меня на тринадцать лет, сказала, что у нее трое детей. Она прибавила, что прибыла сюда на первом иммиграционном корабле вместе с Чхве Сангхаком и О Чансоком.

– Ты приехала с японским паспортом, седек?

– Да.

– Невелика важность, но, знаешь, я-то из поколения, которое гордо привезло с собой паспорт Корейской империи. Ведь и ты, Сунре?

Сунре кивнула, как будто это само собой разумелось. На ее лице все еще сияла яркая улыбка.

– Ну, это теперь колония другой страны… Подлецы. В любом случае я рада твоему прибытию. Добро пожаловать.

– Я еще не видела жену Чансока, но ей тоже повезло перебраться сюда, – произнесла госпожа Чхве без малейших сомнений.

Мечты о рае

– Я и подумать не мог, что так обернется. Похоже, именно это люди зовут судьбой. А с судьбой как поспоришь?..

Сангхак потушил сигарету. С его лица не сходила гримаса, словно ему было трудно обсуждать этот вопрос.

– Да уж… – ответил Чансок коротко, как воспитанный младший брат, который со всем соглашается.

Чансок по сей день свято верил в Сангхака как в человека, который всегда говорит правильные вещи. Когда тот сказал, что зайдет к Чансоку, чтобы кое-что обсудить, последний немного напрягся. В его голове возникали самые разные мысли. Если бы сейчас Сангхак попросил его взять Канхи с собой и уехать на другой остров, он без промедления выполнил бы указание. Сангхак, которого он знал, был человеком рассудительным. Однако слово, которое вылетело из его уст, было «судьба». Он хотел смириться и жить дальше. И пусть Сангхак был ему как старший брат, сердце Чансока все равно сжалось и застыло.

– Не знаю, что там подумали бы другие, но вам двоим, мне кажется, будет не по себе… Ты вроде бы планировал торговлей заняться, не лучше ли тебе поскорее оставить плантацию и уехать?

– Да, но у меня были планы в Гонолулу.

– У меня такое чувство, что ты опасаешься начинать новую жизнь теперь, когда приехала твоя невеста. – Сангхак закурил еще одну сигарету. Морщины, залегшие между его бровями, снова зашевелились.

– Все, что я получил, это ее имя, фотография и одно письмо. Не больно-то надежные основания для того, чтобы планировать будущее.

Чансок говорил так, как будто упрекал себя. Он все еще дорожил письмом от Канхи. Неожиданно получив его, он перечитывал послание снова и снова. Он не мог передать словами, насколько был благодарен и какую радость испытывал. Это письмо казалось ему еще более ценным из-за того, как оно добиралось к нему из Чосона.

Двое мужчин опустошили свои стаканы, пытаясь разрядить атмосферу неловкости. После слов Сангхака «все должно было быть не так» Чансок вспомнил растерянное лицо Канхи. Как она могла быть такой хладнокровной?

Свадьба была назначена через три дня.

Чансок проводил Сангхака и бесцельно побрел куда-то. Спокойный полуденный солнечный свет падал на зеленые поля сахарного тростника. Чансок шагал, оставив лагерь за спиной. Он брел мимо полей сахарного тростника высотой с него самого, а внутри него разгоралось пламя гнева. Он даже не знал толком, на что злится. Чансок, конечно, верил другу, но вся эта ситуация была абсурдной.

Как можно было разбить уже сговоренный союз всего несколькими словами? У Чансока было такое ощущение, что Сангхак настолько спокойно принял слова Канхи из-за того, что почувствовал, что она не хочет расставаться с Наен. Но Чансок ненавидел себя за то, что последовал за другом. Он чувствовал, что Канхи предала его, но предательство Сангхака, который принял такое решение, а теперь вел себя так, словно ничего особенного не случилось, было куда больнее.

Когда Чансок услышал о Синчхонджи [8], он, даже не раздумывая, принял решение отправиться на остров Пхова. У него не было ни родителей, ни братьев, ни сестер. Не было ничего, что бы держало его на родине. Даже когда Чансок работал ночи напролет, он едва мог позволить себе есть хотя бы трижды в день. Если же работы не было, ему приходилось каждый раз искать себе пропитание. Все его мысли были лишь о том, как бы выжить. Совершенно не похоже на нормальную жизнь для человека – о такой он уж точно не мечтал.

– Вы сказали «Пхова»?

– Верно. Так этот остров называется. Говорят, что там тепло круглый год и можно не бояться холода до конца своей жизни. И фрукты валяются прямо под ногами.

Когда он впервые услышал это, ему захотелось отправиться на остров, пусть бы даже он находился в самой преисподней. Нет, это был тот самый рай, о котором он мечтал всю свою жизнь. Заработная плата, медицинские льготы и даже дом – эти условия были неслыханными в его родной стране. Боясь упустить шанс, он был нетерпелив. Когда Чансок пришел попрощаться со своим единственным кровным родственником, дядей по материнской линии, тот подарил ему потертый костюм и сказал:

– Это новое место, так что тебе придется зажить там новой жизнью. Мужчине нужно быть уверенным в себе, когда он отправляется в другую страну.

На пароме, направлявшемся на Пхова, Чансок все размышлял над словами дяди. Где-то он слышал, что жизнь иногда подбрасывает тебе возможности, и теперь осознал, что у него появилась возможность жить по-человечески. Двадцатилетний крепкий организм – бояться ему было нечего. Он решил, что накопит денег и построит дом на том острове, где круглый год все цветет и щебечут птицы. Где-то около десяти комнат. Да, этого было бы достаточно, чтобы создать семью и зажить счастливо. Он мечтал построить большой гостевой дом, чтобы люди, чей путь лежит в Чосон из Пхова или наоборот, могли остаться и переночевать. Чансок был настолько полон фантазий о новом месте, что ему казалось, что паром еле тащится.

Чансок бросил взгляд на свой наряд: соломенные сандалии и парадный костюм в западном стиле. Выглядело совершенно неправильно. Он подумал, что первой вещью, которую он купит на зарплату, будет новая обувь, сделанная из кожи. Ему было достаточно просто представить это. Лишь немногие из людей на борту были одеты в костюмы. Конечно, когда на тебе соломенные сандалии, облачаться в костюм глупо, но Чансок с удовлетворением прикоснулся к его лацкану.

22 декабря 1902 года японское судно «Гэнкаймару» покинуло порт Чемульпо. На борту находился сто двадцать один человек. Это были первые корейские эмигранты, направляющиеся на остров Пхова. Сначала 24 декабря корабль прибыл в Нагасаки, проплывая через Мокпхо и Пусан. Пройдя медосмотр и вакцинацию на карантинной станции в Нагасаки, корейцы дождались прибытия американского судна «Гэлик», следовавшего транзитом через китайский город Шанхай. В общей сложности девятнадцать человек не прошли медицинский осмотр. Выбыли те, кто поднялся на борт в одиночку. Люди в один голос говорили, что это счастье, что семьи не пришлось разлучать. Выбывшие затем вернулись в Чосон, и некоторые из них даже решили дождаться следующего корабля. Всего на борту осталось сто два человека. В основном это были мужчины среднего возраста, а также несколько женщин и детей.

Сангхак наблюдал за молодым человеком, стоящим на борту и смотрящим на море. Он казался смельчаком, ел быстрее всех и во время раздачи еды всегда просил добавки. Несмотря на впечатляющий аппетит, он был воспитанным молодым человеком, который всегда аккуратно убирал за собой после трапезы. Его наряд сразу привлек внимание многих: странное сочетание парадного костюма и соломенных сандалий. Мало кто был одет похожим образом. Коротко остриженные волосы освежали его образ. Кажется, он был примерно того же возраста, что и младший брат Сангхака, который остался в Чосоне. Глядя на то, как юноша с неизменным почтением здоровался с проходящими мимо взрослыми людьми, Сангхак подумал, что манеры у него хорошие. Он выглядел по-настоящему славным человеком, с которым можно сблизиться. Когда отправляешься на Пхова, нужно быть готовым, что придется с кем-то делить ночлег. Само собой, такое волей-неволей сближает, и, поскольку эти двое плыли на одном корабле, можно было назвать их товарищами.

Сангхак подошел к молодому человеку:

– Чхве Сангхак.

Чансок замер, когда мужчина внезапно протянул ему руку. В его глазах отражалась такая серьезность, что Чансок, сам того не осознавая, подал руку в ответ. Впервые за все время пребывания на борту кто-то поздоровался с ним настолько почтительно. Он почувствовал себя странно: к нему давно никто не относился подобным образом. Он крепко пожал Сангхаку руку и ощутил тепло и силу. Мужественная, одновременно мягкая и мощная рука.

– Меня зовут О Чансок.

– Вы плывете один?

– Обращайтесь ко мне на «ты». Полагаю, вы намного старше меня… и да, я один.

– Ты просто напоминаешь мне моего брата. Это, наверное, судьба.

В тот момент, когда Сангхак, увидев О Чансока на судне, заинтересовался им, молодому человеку было двадцать лет. Чем больше старший за ним наблюдал, тем больше юноша привлекал его. Чансок обладал необычайным обаянием, которое влекло людей. В отличие от Сангхака с его мягкими чертами лица, Чансок обладал мужественной внешностью. Он будто всем своим существом излучал мужскую силу. На первый взгляд он казался спокойным и чуть отстраненным, так что Сангхак подумал, что, наверное, его жизнь была полна трудностей – этого было не скрыть. Двое мужчин сблизились быстро.

Прошло больше недели с тех пор, как паром покинул порт Нагасаки после двухдневной стоянки. Судно шло посреди бескрайнего моря. Все вокруг то и дело говорили, что место под названием Пхова уже совсем близко. Воздух становился теплее.

Чансока раздражал неприятный запах, исходивший от мужчины, сидевшего рядом с ним. Когда стало жарче, запах усилился. А Сангхаку не понравился его багаж, который был необычно объемистым по сравнению с багажом других пассажиров. Естественно, людям, которые всю свою жизнь оставили позади, сев на этот корабль, было тяжело смотреть на такое обилие поклажи. А пассажир еще и все время носил багаж с собой, чуть ли не сидел с ним в обнимку. Наконец терпение Чансока истощилось:

– Боже, что за зловоние…

Мужчина ничего не ответил на это, что раздосадовало Чансока еще сильнее. Но он сдержался, смолчал и отошел с Сангхаком в сторонку.

– Вы когда-нибудь разговаривали с этим человеком?

Сангхак поглядел на пассажира, на которого указывал Чансок, и склонил голову набок.

– Ну, это одиночка. Поговаривают, что он жил в России до девятнадцати, а потом вернулся в Чосон. Он должен неплохо говорить по-русски, хотя я не уверен, что слухи эти правдивы.

– Но почему он всегда таскает с собой сумку, которая пахнет не пойми чем?

Глаза Сангхака сверкнули любопытством при словах Чансока. После ужина они пошли туда, где сидел мужчина. Ветер, гулявший по палубе, был довольно слабым. Море колыхалось и было темнее ночного неба. Звезды мерцали над головой, словно вот-вот начнут падать вниз.

– Чхве Сангхак.

Мужчина обернулся.

– Ли Тэхо. Я из Вонсана, но некоторое время провел в районе Северного Кандо [9] и в России.

Сангхак пожал руку, протянутую мужчиной: его исчерпывающее представление располагало к себе. Хотя Ли Тэхо был невысокого роста и коренастый, выражение лица его было приятным. Подошел Чансок, и все трое пожали друг другу руки.

– На первый взгляд представляется, что господин Сангхак – старший из нас троих, а господин Чансок – младший, – заметил Ли Тэхо.

Все трое переглянулись и засмеялись.

Чансок, не в силах сдержать любопытство, наконец спросил:

– Вы что-то взяли на борт… Что-то сильно пахнущее.

Тэхо поскреб в затылке:

– Это меджу [10].

Чансок и Сангхак не могли поверить собственным ушам.

– Вы сказали «меджу»? – переспросили они хором.

– Я взял его с собой, потому что он напоминает мне вкус соевой пасты из родных мест.

Услышав это, Чансок и Сангхак схватились за животы. Хохот мгновенно прогнал тоску долгого и скучного путешествия. Им бы просто и в голову не пришло, что за драгоценность Тэхо прятал в своей сумке.

Все трое без устали беседовали до поздней ночи. Хоть они и познакомились на этом же судне, мужчины чувствовали некое родство друг с другом. Это была одна из таких ночей, когда кажется, что протяни руку – и ухватишь звезду с неба. Ночные небеса были глубокими и темными, словно их будущая жизнь, но и исполнены звезд, вселяющих надежду. Те пассажиры, кто уже спал, тихонько похрапывали. На борту все было мирно.

Трое продолжали переговариваться, понизив голоса: им не спалось. Чансок был поражен тем, что Тэхо, казавшийся простоватым и замкнутым, оказался настолько красноречивым.

– Несмотря на официальный статус иммигранта, меня беспокоит мое будущее на Пхова.

Тэхо был первым из троицы, кто открыто высказал свои сомнения относительно трудовой иммиграции и работе на плантациях сахарного тростника.

– Прежде чем приехать в Чосон, я некоторое время прожил в Китае, и оттуда уезжало много рабочих. Я уже бывал на острове, и люди рассказывали мне, что им пришлось столкнуться со множеством трудностей.

Он говорил как человек, который много где побывал, много видел и слышал до того, как сесть на паром.

– Тяжелым трудом меня не напугать. Посмотрите-ка!

Чансок снял пиджак и напряг мышцы рук. Сангхак и Тэхо подняли пальцы в знак одобрения: так держать, младший братец! Чансок ощутил прилив воодушевления. Затем лицо Сангхака сделалось серьезным, и двое приятелей подсели ближе к нему.

– Как вы все знаете, судно, на котором мы плывем, является официальным иммиграционным кораблем. Возможно, наше будущее кажется неустойчивым, но я считаю, что разводить панику раньше времени не стоит.

– Я слышал, что китайцы, живущие на Пхова, составляют более половины всего населения острова?

– Верно. Так и есть, ведь Китай уже давно поставляет туда рабочую силу. Их стало слишком много, это начало создавать социальное напряжение. Поэтому владельцы плантаций стали искать рабочих из других стран, вроде Японии. Вы же знаете: японцы прибыли на Пхова почти на двадцать лет раньше нас.

Тэхо покивал, показывая, что тоже знал об этом.

– В любом случае эти ребята действуют быстро.