Рука Короля Солнца

– Он прикоснулся к магии, которую ему не следовало трогать, не говоря уже о том, чтобы использовать, – сказала бабушка. – Даже Хитрый-Лис…

– Не говори о моем брате! – Я услышал резкий вдох и выдох, словно кто-то собрался начать Железный танец.

Когда моя мать снова заговорила, ее голос стал спокойным и уверенным, как клинок.

– Ему необходим врач. Я пошлю за ним. А тебе следует помалкивать. Если тебе это не нравится, можешь покинуть мой дом.

– Ничего ему не говори, – предупредила меня бабушка утром восьмого дня моей болезни. – Ни о том, что мы делали в храме, и, главное, что привело к… болезни, как нам следует ее называть. Если тебе придется отвечать на вопросы, скажи что-нибудь невнятное о холодном ветре и насморке. О том, что бабушка может вылечить при помощи супа и чая.

Когда я выпил чай, который она принесла, бабушка собрала пустые чашки и поспешно вышла из комнаты, что-то бормоча про безмозглых сиенских врачей и их бесполезные лекарства, которые они применяют божественным методом проб и ошибок.

Меня уже однажды осматривал сиенский врач, который во время своих бесконечных путешествий по империи часто проезжал через соседний город Поляна Пепла. В шесть лет я заболел оспой – впрочем, не я один, заразились и другие дети. Врач приехал в город, но мой отец утроил его обычную плату, чтобы он остался в гостевой комнате, пока я не поправлюсь.

В его отсутствие в Поляне Пепла умерла дюжина детей.

Я смутно помню того врача. Однако Доктор Шо произвел на меня сильное впечатление. Я запомнил его умные глаза и узловатые руки, когда он приехал лечить мою непонятную болезнь, и позднее, когда моя жажда тайного знания снова привела меня к нему.

Босые ноги Доктора Шо были мозолистыми и покрыты трещинами. Копна волос, собранная в пучок, закрывала шею, растрепанная борода не скрывала рот с тонкими губами. В блестящих, выразительных глазах отсутствовала рассудительность, характерная для сиенцев, и они так блестели тайным знанием, что мне стало страшно.

Если он поймет причину моей болезни, то секреты бабушки будут раскрыты, моего отца и мать обвинят в укрытии ведьмы и нас всех казнят.

Доктор Шо проверил пульс, сжав мое запястье. Я старался дышать медленно и ровно, чтобы успокоить трепетавшее сердце, надеясь, что он ничего не заметит. Он сделал паузу, потом надавил сильнее и снова сделал паузу. Затем принялся бормотать себе под нос, бегло набросал что-то на листке бумаги и открыл сундучок, который принес с собой. Каждое его отделение было не больше моей ладони, на табличках я увидел логограммы, обозначавшие растение или минерал, а снаружи сундучок украшали рисунки виноградной лозы и лесных животных. Пальцы Доктора Шо метались от одного отделения к другому, он наполнял бумажные кулечки щепотками разных ингредиентов.

Два самых больших пакетика он положил на мой письменный стол.

– Здесь травяные супы, – сказал он. – Смешайте их с бульоном. Принимать утром и еще один раз в течение трех дней. В течение этих же дней, – продолжал он, взяв два других пакетика поменьше, – нужно пить этот чай утром, а этот – вечером. На второй день, если ты не сможешь встать с постели, нужно сделать иглоукалывание и массаж. Потом, если твой стул будет пахнуть как гнилье, немедленно пошлите за мной. Если ты сможешь встать с постели, отправляйся погулять в сад. На четвертый день ничего не ешь утром, потом мясо и хлеб вечером. После чего ты должен поправиться.

Все это время он писал указания на листке бумаги, который вручил мне.

– Я также все объясню твоей матери. Если вы не пошлете за мной, я вернусь через шесть дней за второй половиной платы.

Я с удивлением посмотрел на него. И это после того, как он просто пощупал мой пульс?

Быстрота и уверенность, с которой он сделал свои выводы, поражали не меньше, чем магия. Я пытался придумать, что сказать, пока он закрывал свой сундучок, опасаясь, что он мог знать причину моего состояния и молчание только подтвердит его подозрения. Я призвал все свое мужество, чтобы поблагодарить его, но прикусил язык, чтобы не спросить, чем же болен.

– Оставь благодарность при себе, – сказал он. – Мне заплатили. – С этими словами он забросил сундучок за спину, застегнул ремни, которые его там удерживали, и надел широкополую коническую шляпу. На пороге он посмотрел на меня через плечо. – Тебе придется встретиться с кое-чем гораздо хуже, чем я, если ты будешь и дальше заниматься столь же опасными вещами, – предупредил он и ушел.

Я старательно выполнял все инструкции, не желая вызвать раздражение человека, который сумел понять причину моей болезни практически без усилий. Часть его лекарств оказались довольно противными, другие – кислыми, а травяные супы солеными, как море, но после того как на второй день я сумел подняться на ноги, бабушка с огромной неохотой пробормотала что-то про уважение к старому доктору.

Коро Ха повел меня на неспешную прогулку по саду. На Лунном Мосту нас встретила мама, которую переполняло счастье от того, что я выздоровел, – она обняла меня, чем нарушила все правила отношений между матерью и сыном.

Доктор Шо вернулся на шестой день, невозмутимо меня осмотрел, кивнул, забрал у матери пригоршню серебряных монет в качестве платы и ушел, не сказав ни единого слова.

Как только я снова смог ходить, Коро Ха с удвоенной энергией возобновил наши уроки. Хотя имперские экзамены мне предстояло сдавать только через четыре с лишним года, казалось, он считал, что каждый день, который я не провел в напряженных занятиях, станет тяжким камнем на моей шее. По утрам мы повторяли классику и диалектику, а днем занимались каллиграфией, сочиняли эссе и писали стихи.

Я не спал бо́льшую часть ночи, дожидаясь стука в окно.

Но так его и не услышал. Однако до меня долетали обрывки частых ссор между мамой и бабушкой, чьи голоса больше не были такими громкими, как в ночь появления Доктора Шо, поэтому мне удавалось уловить сквозь деревянные и бумажные стены лишь отдельные приглушенные слова. В моем воображении они спорили относительно продолжения бабушкиных уроков. Бабушка обещала научить меня магии, но маму до ужаса напугала моя болезнь и – так я решил – она запретила бабушке это делать.

Воображаемый конфликт заставил меня презирать мать. Я все еще ее любил, смутно, но сильно, как в детстве, однако ее вид начал вызывать у меня раздражение. Когда она поздравляла меня с успехами, достигнутыми с Коро Ха, ее похвала жалила меня, как крапива.

Мое отчуждение постоянно росло, пока не переполнило разум и не перешло в подсознание, что привело к ужасному сну, вернувшему меня в ту жуткую ночь в лесу, когда я с трудом тащил домой свое изуродованное тело, бессильно пытаясь закричать, пугаясь каждой тени и взглядов каменных волчьих богов.

Я резко проснулся, отбросил в сторону пропитанное потом одеяло и стал проверять конечности, чтобы убедиться, что я по-прежнему остаюсь человеком.

Когда отчаянные биения моего сердца наконец стали затихать, я услышал знакомый стук в окно.

– Глупый-Пес! – прошептала бабушка с другой стороны экрана из промасленной бумаги. – Встретимся в саду. Нам нужно многое обсудить, а у нас всего одна ночь.

* * *

Мы вместе прошли через лес по тропинке, ведущей в Храм Пламени, где бабушка снова остановилась возле статуи Окары. Я с тревогой ждал, мне отчаянно хотелось узнать, почему это будет наша последняя ночь и чему она меня научит во время своего урока.

Меня охватило чувство взаимосвязанности всех вещей. Я не пытался прикоснуться к магии с той ночи, когда превратил себя в нечто мерзкое, но мое стремление овладеть ею только усилилось. Я понял, что одной ночи будет недостаточно, чтобы обучить меня всему, что необходимо. Данная мысль омрачала мое настроение, точно темная туча.

Мы подошли к ступеням, ведущим в храм.

Бабушка села и жестом показала, чтобы я устроился рядом.

– Я ухожу, – наконец сказала она. Ее взгляд стал отстраненным, словно она смотрела туда, куда ей предстояло уйти. Морщины на ее лице и руках стали еще более заметными, и я вдруг понял, что она уже очень старая. – На Севере все еще идут сражения, – продолжала она. – Твоего дядю, Хитрого-Лиса, поймали, и он оказался в очень трудном положении. Завтра я отправлюсь к нему.

Дядя для меня оставался именем, репутацией и грязным силуэтом. Однако один или два раза – когда мои занятия с Коро Ха шли далеко не самым лучшим образом, а экзамены казались непобедимым чудовищем, – я мечтал о том, чтобы сбежать из поместья отца, забыть о долге перед семьей Вэнь и отправиться в горы, чтобы присоединиться к нему. И вот теперь бабушка говорила, что она сама намерена так поступить.

– Не пытайся следовать за мной, – приказала она, возможно почувствовав мое желание. – Ты знаешь слишком мало, чтобы принести хоть какую-то пользу. Читай книги, которые здесь спрятаны. Изучай нашу историю. Учи своих детей. Это будет последним уроком, который я обязана тебе преподать.

Она вошла в храм и вернулась с обсидиановым ножом, который использовала, когда дала мне имя. Бабушка протянула ко мне ладонь, и я вложил в нее свою руку. Она мягко прижала кончик ножа к шраму, оставшемуся после наречения именем.

Я сдержал крик, когда она трижды рассекла мою ладонь вдоль шедших по ней линий. Одновременно я почувствовал гудение могущества, словно в узоре мира прошло единое биение сердца. А когда оно смолкло, все мои чувства притупились. Я зажмурился и потянулся к потоку энергии, который ощутил в момент перед изменением. Осталось лишь ощущение тепла и силы под ранами, оставленными бабушкой на моей руке. Отсутствие узора подействовало на меня как отсечение конечности, и я посмотрел на бабушку, чувствуя боль предательства, пытаясь замаскировать панику и одновременно стремясь удержать хотя бы толику силы, которой владел.

– Эти отметки ведьмы – знак нашего договора с богами, – сказала она. – Без них ты никогда не сможешь овладеть магией. Ты попытался вырезать фигурку из нефрита, использовав топор дровосека. Если бы ты решил зажечь пламя, то, скорее всего, сжег бы весь лес.

Хотя ее слова должны были меня успокоить, они произвели прямо противоположный эффект. Я не понял, что она сделала, но уже познал безграничную свободу, когда потянулся к магии, – а потом ее внезапно ограничили пактом, о котором она говорила. Возможно, как утверждала бабушка, эти ограничения меня защитят. Но, даже если и так, она выбрала защиту, как и все остальное в моей жизни, – другие постоянно делали за меня выбор. Мне хотелось закричать, схватить нож и срезать метки, которые она мне оставила, в надежде, что так я сумею вернуть себе свободу.

Но, если я собирался изучать магию – любую магию, – именно бабушка должна была меня учить. Кто еще на это способен? В результате, как потом не раз случалось в моей дальнейшей жизни, я проглотил гнев и разочарование, и мысли о том, что меня предали. Я стану подбирать крупицы полезной правды от бабушки и использовать их, чтобы отыскать путь к глубинной мощи, которую мне уже довелось испытать, – ту, что она у меня отняла несколькими быстрыми ударами ножа.

Она налила чистый алкоголь на рану и завязала мне руку, которая стала похожа на дубинку из пропитанной кровью ткани. Закончив, она вошла в храм, чтобы вернуть обсидиановый нож в стоявший возле алтаря шкафчик с книгами и свитками – остатками ее культуры. Когда она вернулась, я увидел ее надежды и страхи, связанные воедино в морщинах лица.

– Когда ты родился, – сказала она, нарушив тишину, – я сражалась с желанием ненавидеть тебя так же, как до сих пор пытаюсь побороть ненависть к твоей матери. Она была слишком юной, когда появились сиенцы. Она забыла, что они сделали с твоим дедом. Или никогда в это не верила. Хитрый-Лис, твой дядя… он помнит. Когда они пришли, нам обещали богатство и культуру. Шелка, оперу, иностранные деликатесы. Удивительное оружие – волнистую сталь, которая рассекала наши мечи, превращала частоколы в дрова.

Они дешево продавали эти вещи, а в качестве платы забирали не серебро – а наши души.

Я баюкал руку, но очень скоро забыл о боли, настолько меня поразили ее слова.

Даже обида и боль от предательства стали утихать, когда я слушал ее рассказ. Она никогда столько не говорила о себе и совсем не вспоминала про моего деда.

Ее пальцы – покрытые мозолями, как у крестьянина или солдата, – теребили края рукавов.

– Именно твой дед являлся ведьмаком деревенского храма, а не я, – продолжала бабушка. – Я была всего лишь хозяйкой таверны. Люди шли к нему, чтобы он помолился, а ко мне – за выпивкой, песнями и старыми легендами. Я была еще и рассказчицей.

Она покачала головой и замолчала на некоторое время, а потом ее взгляд вернулся к настоящему и ко мне.

– Вот что важно: пришли сиенцы. Их было немного, странствующие торговцы – вроде твоего отца; сначала они появились в городах, потом в поселках и деревнях. Их интересовали вещи, которые казались нам безобидными. Наши легенды. И наша история.

Карты дорог. Твой дед много времени проводил в таверне, отвечал на бесчисленные вопросы о наших богах, но держал в тайне нашу магию, он был мудрым человеком. В те дни Найэн воевал сам с собой. Три лорда соперничали в борьбе за трон Солнечного короля. Если не считать угрозы набора в армию и обременительные налоги, нас, простых людей, мало занимало, кто из них одержит победу. Однако сиенцев это заинтересовало.

Вскоре в наш городок прибыли новые купцы, а вместе с ними солдаты, чтобы защищать наши караваны. И до нас стали доходить слухи, что сиенцы перестали посещать север и запад страны, территории, принадлежавшие конкурентам нашего лорда. Они предложили солдат и свое удивительное оружие, чтобы быстро закончить войну, и наш лорд – пусть он вечно горит в огне – ответил им согласием. Но, конечно, когда конкуренты были устранены, легионы сиенцев продолжили завоевание нашей страны.

Она тяжело вздохнула.

– Стали появляться слухи об исчезнувших ведьмах, ограбленных и сожженных храмах. Мы приготовились к отъезду, но опоздали. Они пришли за твоим дедом, когда мы надевали заплечные мешки. Мы смотрели, Хитрый-Лис и я, как их волшебники связывали его цепями света. – Она сглотнула, заморгала и снова вздохнула. – Вместо того чтобы позволить им пленить себя, а вместе с ним и его магию, дед поступил так, как все ведьмаки Найэна, когда их окружали со всех сторон: призвал пламя, которое наполнило храм. И он сгорел, вместе с дедом, дотла.

– Лучше умереть, чем позволить империи завладеть нашими тайнами. – Ее голос дрогнул, и она снова сглотнула. – Через три месяца я родила твою мать, в таверне, в чужой деревне, далеко от дома, где нанесла себе метки ведьмы и попыталась вырастить моих детей так, как того хотел их отец, – хотя он был не только мудрым, но и глупым человеком.

Она потерла лицо тыльной стороной ладони и продолжала:

– Они лжецы, Глупый-Пес. И чтобы выжить, нам тоже пришлось стать лжецами. Я зарабатывала на жизнь, занимаясь починкой сетей, а Хитрый-Лис на некоторое время стал рыбаком – до восстания. Никогда я не испытывала такой гордости и страха, как когда он присоединился к повстанцам. – Она указала ножом на мою перевязанную руку. – Наверное, до того дня, когда ты попытался применить магию без отметок. Если сможешь, воздержись от этого. Ты уже ощутил могущество, и оно столь же привлекательно, как крепкая выпивка. Хуже того, ты полон любопытства и обладаешь достаточными способностями, чтобы учиться самостоятельно. Будь осторожен.

Шрамы не позволят тебе снова превратиться в чудовище, но существуют и другие опасности, столь же серьезные и тягостные. Не ищи их. И любой ценой старайся держать свои способности в тайне. Если станет известно, что ты ведьмак, сиенцы пытками узнают у тебя все тайны – и только потом позволят тебе умереть. – Она посмотрела на небо, где начали тускнеть звезды и заходила луна.

Скоро наступит рассвет, и закончится наш последний урок.

– Теперь я почти жалею, что начала тебя учить, – прошептала бабушка и встала.

Я последовал ее примеру. Она коснулась моего плеча и посмотрела на окровавленную повязку.

– Придумай историю. Скажи, будто ты что-то строгал и у тебя соскочил нож.

Мы шли в мрачном молчании и расстались в саду нашего поместья. Бабушка меня обняла. Моя перевязанная рука оказалась между нами, создавая неловкость. Я прикусил язык, чтобы не закричать и не отстраниться.

Внезапно мной овладел страх перед ее уходом. Она была настоящей опорой в моей жизни, окном в другую половину наследия, наставником, жизненно важным для постижения мира. И моим единственным способом изучения магии, пусть и в усеченном виде, ограниченном ее беспокойством за меня.

– Ты не должна уходить, – напряженно сказал я.

Она улыбнулась мне и с редкой нежностью поцеловала в голову.

– Не дай умереть нашим обычаям, – прошептала она, потом отпустила меня и быстро пошла в сторону женского крыла дома.

Я задержался в саду до тех пор, пока ее силуэт не исчез за бумажными стенами.

Вместо того чтобы последовать совету бабушки – я никогда в жизни не резал себе руки, – я разбил фарфоровую тарелку на подносе с завтраком и испачкал кровью большого пальца осколки. Управительница принялась причитать, а Коро Ха отругал меня за неосторожность, но больше всего его встревожил вред, который я причинил своей пишущей руке.

– Ты разбил тарелку и теперь, возможно, никогда не сможешь снова писать! – Его бровь дрогнула от огорчения. – Какой смысл во всех моих усилиях, если ты не будешь сдавать имперские экзамены?

Для Коро Ха мои достижения имели огромное значение. Если я хорошо сдам экзамены, он сможет рассчитывать на должность в семье с высоким статусом – возможно, даже в доме Руки или Голоса. Многие такие семьи выделяли содержание и постоянные покои для наставника, который приводил их сыновей к успеху. Если я больше не смогу писать, он утратит надежду на повышение и пенсию.

– Ну, ладно, посмотрим, как у тебя все заживет, – наконец сказал он. – А пока займемся ораторским искусством и цитированием.

Я успел процитировать половину «Классики потоков и долин», когда над садом пролетел орел с темно-рыжими перьями. Я споткнулся, и слова поэмы вылетели у меня из головы, когда я смотрел, как птица исчезает за кронами деревьев, и размышлял о том, была ли это моя бабушка, и если так, то увижу ли я ее еще когда-нибудь. Коро Ха заставил меня начать снова, но мои мысли продолжали путаться, и он закончил урок задолго до наступления ужина.

Моя бабушка ушла, а вместе с ней и тропа, по которой могла пойти моя жизнь. И хотя она поддержала мое стремление учиться самостоятельно, я знал, что без ее уравновешивающего участия Коро Ха и мой отец поведут меня к своему пониманию моего будущего.

И любой альтернативный путь со временем потускнеет.

В ту ночь я сидел на постели и изучал ладонь. Как и говорила бабушка, раны затянулись. Кровь, испачкавшая бинты, стала сухой и темной, а шрамы под ними – бледными и тонкими. Они чесались и горели, когда я сгибал руку, но у меня не было корки, которая могла потрескаться. Коро Ха никогда бы не поверил, что я поранил руку утром.

Я запаниковал. Мать и наставник будут искать зазубренный шрам, оставшийся от осколков тарелки, а не ритуальные отметки! Я не мог разбить еще одну – это вызвало бы слишком много вопросов, – а ножа у меня в комнате не было. Конечно, они имелись на кухне, но наследник дома не должен бродить по крылу слуг посреди ночи, чтобы не давать повода для ненужных сплетен.

Существовал только один нож, который я мог использовать, не привлекая внимания. Я прокрался в сад и зашагал по знакомой тропинке. Когда я в прошлый раз шел по ней один, это привело к катастрофе. А сейчас в доме не было той, что могла меня спасти.

Волчьи боги смотрели, как я поднимался по ступенькам в храм.

Каменные глаза наблюдали за мной без одобрения или упрека. Если они помнили, как я приходил сюда один, виду они не подали.

Я провел рукой по верхней части алтаря. Огонь, разожженный бабушкой в очаге, все еще горел. Нож лежал там, где она его оставила, среди книг и свитков из бамбуковых дощечек, в маленьком сундуке возле алтаря. Я дважды видел, как бабушка творила магию с помощью обсидианового ножа, но сейчас он был для меня самым обычным инструментом.

Старая черная кожа на рукояти вытерлась от долгого использования человеком, чьи костяшки пальцев были расположены дальше друг от друга, чем у меня. Я неловко взял нож в левую руку и принялся изучать правую, пытаясь решить, где именно сделать разрез. Верхняя часть ладони – под большим пальцем и выше шрама наречения именем – оставалась чистой и показалась мне самым подходящим местом для раны, полученной при попытке поймать осколок разбившейся тарелки.

Стиснув зубы, я ударил ножом по ладони, достаточно глубоко, но так, чтобы серьезно не повредить руку. Рана получилась длинной и неровной, шедшей от начала большого пальца под средним, и я подумал, что мне посочувствует даже самый закаленный в боях воин. Кроме того, рана отвлекала даже мой знающий взгляд от тонких шрамов, нанесенных бабушкой. После того как я перевязал рану той же тканью, я положил нож на место и вышел из храма.

И в этот момент почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом, но когда повернулся, то увидел только каменные глаза волчьих богов, которые спокойно на меня смотрели. На следующее утро Коро Ха запаниковал, увидев свежую кровь. Он снял повязку с моей руки и приложил припарку из лекарственных растений и минеральное масло. Закончив, он вложил кисточку для письма в мою левую руку.

– Я надеюсь, что ты получишь удовольствие от письма, мальчик, – сказал он. – В ближайшие дни тебе придется много этим заниматься.

Глава 4. Экзамены

Только тишина ночью, когда она должна была бы спорить с моей матерью, сказала мне, что бабушка ушла.

Отец, мать и Коро Ха не обмолвились об этом ни единым словом. Возможно, думали, что, если мы не будем о ней говорить, сиенцам не придет в голову, что мы столько лет прятали ее в нашем доме.

В течение следующих трех лет я самостоятельно, насколько мог, учился магии, но ведьмины отметки делали мои усилия незначительными и слабыми.

Я больше не парил над миром, точно кисточка над чистым листом бумаги, обладая свободой написать на нем все, что пожелаю. Теперь всякий раз, когда я обращался к магии, я ощущал в себе только силу призвать огонь и изменить форму. Но без наставлений бабушки я осмеливался лишь зажечь свечу.

И неудивительно, что, по мере того как начали приближаться экзамены, я перестал отвлекаться на ее уроки. Единственная дорога, которая привела бы меня к освоению магии, лежала в не слишком реальной вероятности того, что я стану Рукой императора.

Если бы бабушка узнала, что мои мысли – не говоря уже о надеждах – направлены в сторону этой возможности, она пришла бы в такую ярость, что мне пришлось бы опасаться за свою жизнь. Однако после многих лет по большей части неудач в попытках освоить магию, которые сдерживали ведьмины отметки, вырезанные на моей ладони бабушкой перед тем, как она меня покинула, чтобы принять участие в своей войне, меня уже не занимало ни то, что она могла подумать, ни ее надежды и планы. Когда пришло мое время отправиться в столицу, чтобы сдать имперские экзамены, я не был в храме уже больше года.

Отец принял решение остаться дома за день до моего отъезда. Он не стал задавать мне вопросы, как часто бывало в моей юности, а вместо этого отвел в маленькую семейную часовню, которая находилась в дальнем углу сада.

Мы протерли алтари святых, отполировали золотые лица розовым маслом, зажгли благовония у ног и поставили на стол фрукты и сладкий рис. Покончив с делами, мы опустились на колени перед лакированной табличкой, на которой были вырезаны имена наших самых выдающихся древних родственников. Отец попросил у них помощи, а также чтобы они направляли мой язык и кисть во время экзаменов. Я произнес собственную молитву, обратившись к Вену Могучему-Дубу, чтобы он показал мне, как стать Рукой императора. Когда мы поднялись с колен, отец тепло сжал мое плечо – чего я не видел от него со времен раннего детства.

– Хорошо, что у тебя есть амбиции, – сказал он, – но чтобы восстановить репутацию нашей семьи, потребуется несколько поколений. Мои родители – да покоятся они рядом с нашими величайшими предками – ступили на этот путь, когда продали свою жалкую ферму, чтобы купить мой первый корабль. Я исполнил свой долг и позаботился о твоем образовании. Теперь твоя очередь.

Тебе лишь требуется получить незначительный пост, но такой, который даст возможность нанять для твоих сыновей по-настоящему прекрасных наставников. Возможно, один из них или твоих внуков займет истинно высокое положение.

– Разумеется, – проговорил я. – Но, если вспомнить слова мудреца Путника-на-Узком-Пути, разве не лучше стремиться к вершине горы, чем остановиться у ее подножия.

Отец улыбнулся, ему нравилось, когда я цитировал мудрецов, и повел меня в садовый павильон. В тот вечер мы с ним впервые вместе пили вино.