Под небом Эстреллы. Антар и Малица. Начало пути

Говорят, что у морского народа, тех из них, что в море-окияне проживают, свои мужчины имеются. Тритонами те мужчины зовутся. Те, с девами людскими в связь вступая, так же потомство имеют, но матерям никогда детей не оставляют, в море увлекают, на жизнь вольную, людским законам неподвластную. Строго там, иначе чем у речного иль озёрного народа, заведено.

И пусть, жрецы двух богов упрямо твердили, что русалы нечисть, в наказанье за грехи роду людскому самим Антаресом, ниспосланные, не верил в то Антар. Какая же, мать его хвостатая, нечисть? Такая же, как и все прочие, только что с хвостом, да в воде живёт?

Правда, теплоты в ней меньше, да привязанности – вон, Малада, мать его настоящая, любит Антара, да жалеет искренне, сызмальства забота её проявляется и в речах, и в поступках, а русала?

Приплыла незваная, сказала, что мать, голосом обычным, оставила сестру незнакомую на попечение и уплыла по делам своим русалочьим, раны зализывать.

А разве Антар, отринул бы её? Не помог бы? Не заботился б о ней?

Да он бы ночи не спал, все сбережения свои на лекарей потратил, лишь бы русале помочь.

Впрочем, Малица и без того помогла ей, как умела, а умела она многое – руду сразу же закрыла и раны колдовством своим лесным затянула.

Глядишь, приплывёт русалка по весне, да и не увидит никто на теле её белом шрамов уродливых, смоет их волна речная, излечит дочь свою.

Девам парень постель свою уступил, широкую, шкурами мягкими устланную, а они с Дао, братом названным, не гордые и на полатях поспят.

Всю ночь долгую девицы шушукались, парни к ним прислушивались. За окнами вои прохаживались, сны детей княжеских охраняли, волки голодные по зимнику шмыгали, выли на луну глазливую, в подполе мыши шуршали досужие, да ветер в поднебесье метался птицей одинокой.

Ладно все…

Хоть и тихие места, спокойные, на пути торговом, налаженном, но, все ж…

Это потом только понял Антар, что вои князя лесного охраняют место торговое от лихих людей. Не то, давно бы и заимку спалили и лабаз разорили, товаром богатый и его самого, сына купеческого, убили бы.

Спасибо за всё князю Оихелю, его дружбе с Алтау спасибо.

Малица в дорогу обратную и не собиралась, словно прижилась в избе у Антара, а тот и рад безмерно.

Была б на то воля его, он бы в дом деву хозяйкой ввёл, только, вот, заимка та, не его, отцова, а Малица, как-никак, княжна лесная. Не невеста ему, а дочь отечная, роду-племени непростого. Куда уж ему, сыну купца велиморского?

Говаривал Дао не раз, что кружат женихи, вьются, руки Малицы добиваются, с дарами к отцу её, князю, шастают, но тот, дочь не неволил. Обещался Оихель матери её, Алиане, дочь замуж по любви отдать, с выбором её смиряясь.

Это ему, Дао, как наследнику княжескому, деваться некуда – как отец повелит, так и будет. Милая – не милая, кому до того дела? Отец – князь, ему, всяко дело, виднее какую девку в свой род древний вводить и с каким родом кровью делиться.

Дао же, всё по русалочке вздыхал, да баловал Тайку подарками немудреными – то бусы рябиновые на шею белую оденет, то платочек узорчатый поднесёт. А на днях, так вообще учудил – подарил Тайке диво-дивное. Гармоника называется.

Дорогой подарок, эльфийская придумка, гармоника та.

Тайка ее к губам приложила, да и давай насвистывать, мелодии выводить. Да красиво так, что у всех, кто музыку ту слышал, душа плакать начинала.

Мастерица, как оказалось, Тайка была – играет музыку свою, да приплясывает, ногами притопывает, а за ней и все остальные в пляс пускаются, в охотку.

Антару не веселее стало от слов тех – разве дано ему, Жаборотышу, счастье подобное? Даром, что росту высокого вымахал, а, до остального, как? Малицу, поди, не простые парни добиваются, а вои знатные, родовитые, куда ему, со свиным рылом, да в калачный ряд?

А что, добра к ним Малица, сверх меры, так, то по чистоте души её, да милости великой – сердце дева лесная имеет большое, к людям отзывчивое.

И не токмо к людям, к нелюдям тоже.

Вон, как с Тайкой обжимаются, да хохочут, чисто подружки закадычные.

Тайка, сестра его, по хозяйству споро управлялась. Когда научилась токмо? И, коня покормить, и воям похлёбку сварганить, и рубаху, ему, Антару, братцу новоявленному, починить, и на свистульке сыграть, забаве детской.

На свистульке, особливо ловко выходило – братцы-работнички слушать любили, уши развесив и улыбаясь блаженно.

Говорили о том, что под игру её складную, работа спорится-ладится и на душе светлее становится.

Теперь вот и гармоника есть у нее.

Малица в короткий срок помогла, обучила – не дело деве младой неумехой на лавке лежать, щёки хомячьи наедать. Они и без того у Тайки славные – румяные, тугие, как яблочко наливное, да с ямочками, божьей отметиной.

Так и гуляли втроем по окрестностям, в то время конечно, когда Антар торгом занят не был.

И чего только не привозили лесняки на торжище к Антару – меха дивные зверя лесного, зуб белый, крепкий, для фигурок резных годный, мед стоялый, душистый, травы разные, от хворей полезные, кожи славные, да поделки дивные – бусы из камней разноцветных и камня желтого, свет солнца самого, впитавшего.

А еще, ягоду редкую, из-под снега добытую – снежавику.

Дюже полезна та ягода была, особенно для женского пола – хвори убирала тяжкие, снимала тяжесть родовую, да детишек крепких помогала на свет явить. Росла та снежавика в глуби Дикого леса, далече от Синеокого, потому-то и была редка и ценна для поморов.

Расторговавшись, Антар к девицам отправлялся и с ними уже, в лес уходил.

Там и гуляли – в снежки играли, точно дети малые, орехами белок любопытных кормили, птиц лесных крошками хлебными приманивали, да по льду озера Синеокого катались на полозьях деревянных.

Однажды Антар диво отыскал дивное – цветок живой, что под снегом притаившись, расцвел.

Стоял тот цветок хрупкий, нежный и трепетный – лепестками голубыми к себе манил, золотой сердцевиной разгорался.

И показал то диво лесное Антар Малице, а Малица, коленями в снег рухнув, дохнула на цветок дивный дыханием теплым и расплакалась.

Антар и опешил – не угодил? Как лучше хотел, старался. Разве не милы цветы девицам молодым, разве не желанны? Чего ж плачет тогда?

Малица от счастья плакала – никто и никогда княжне гордой до этих пор цветов не дарил. Дарили разное – злато-серебро, безделки всякие, одежду красивую, а цветов – не дарили.

Антар, вот, порадовал.

И тем порадовал, что рвать не стал, не сгубил красоту хрупкую. Сберег и Малице поднес – как есть, прямо в сугробе.

Но о том, опосля, Антару Тайка поведала. И про то поведала, что Малица довольна осталась и имя брата Тайкиного, чаще обычного вспоминала.

Дядько Силаст в приезд свой последний перед Среднезимьем, лишь крякнул, Тайку узрев, всполошился – как же так, девица молодшая, с парнем чужим в избе одной проживает, батюшкой не благословлённая, в храме богов Эстреллы не бывавшая?

Но, Антар грозно цыкнул на дядьку своего, глазами строго повёл, тот и притих – ни дитя с ним говорило неразумное, а парень справный, отцова надежа.

И то, верно – куда только девался чужак дичалый, в граде Жаборотышем прозванный? Глаза у сына купеческого ныне строгие, голос уверенный, движенья спокойные, хваткие – дело парень своё знает туго, а, друзья верные, Дао особливо, всегда рядом, помочь готовы. Видно, по душе им парень пришёлся, и князю Оихелю, и детям его.

То-то же, Юарт с заимки приехал смурной, отцу доложившись, сразу с матерью шептаться начал, а, затем и вовсе убыл со двора, к дружкам своим новоявленным.

Дружки те, сын бойт-ярский, молодший, Степарх, да дружинники его младшие, не нравились старому Силасту жутко. Он о том и Алтау, хозяину своему сказывал, да тот отмахнулся легкомысленно от слов дядьки старого – мол, молодому парню скучно всё время в лавке сидеть, хочется с соравестниками пообщаться, погулять, да развеяться. Это им, старикам, к тёплой печке тулиться, да на мягкие шкуры возлечь желалось бы, кости греть, речи умные вести, а молодежь жить только начинает, нехай тешится.

Рассказал бы ему об иных потехах молодецких сына бойт-ярского старый Силаст, да, лишь сплюнул. Правду речь, себе дороже выйдет. Пускай Алтау сам своего сына пытает о делах его, да дружков.

Поговаривали в Велиморе, что сын бойт-ярский вина зеленого пьет без меры, да девок портит, а за слово резкое может и плетью вдоль спины перетянуть.

Вои его, так же, люди недобрые, во всём воле хозяина молодого послушные.

Ныне, сын боярский на усадьбе отцовской, господин и дворне всей указ, а Юарт среди ближних его отирается, братцу своему по матери в рот заглядывает.

Один Алтау в неведенье – верит он Айяке, своей второй жене, да тестю своему, старосте Велиморскому.

Родные люди, чай, зла не умыслят.

*

Юарт ныне весёлый из лавки возвращался. Светло и приятно было у него на душе – погода хорошая, морозец лёгкий, да без ветра, снега, опять же, щедрой рукой Дану отсыпала. Лепота!

Встречные вежливо раскланивались со справным парнем – и то дело, хорош отрок! Ладный сын растёт у Алтау-полуорка. Румян, и на лицо пригож, яко девица какая, не глуп, поди, раз торговые дела отец доверяет, вон, опора и подмога в старости немощной, не ленится, а то, что молод, пустое. Этот недостаток слишком легко исправить.

Возок торговый, на котором дядько Силаст до заимки катался, Юарт сразу заприметил и поспешил в дом, на ходу снег с сапог сбивая, но не к отцу в горницу отправился, а в каморь, что за стеной.

Прокрался незаметно, как тать, в доме родном, двери за собой плотно прикрыл и к стене ухом приник.

Давно он так делал, в отцовы дела вникая. Щель в стене, хоть мала и незаметна, а всё потаённое слышать позволяла.

Услыхал Юарт новости дивные – о том, как Малица, князя лесного дочь, медведя злобного с лука подстрелила, как деву-рыбу спасла, раны её заговорив страшные, да про Тайку услыхал, обрадовался. То, что Жаборотыш сыном русалки оказался, ему внове было, но, кстати очень. Будет чем Маладу поддеть-уколоть. И отец рта не раскроет, дабы тайны не выдать.

Едва от радости ладоши не потирал Юарт, но тут стукнула дверка железная и парень вновь насторожился –а, как ещё чего нужного разведает?

– Жемчуга! – ахнул Силаст, теребя шапку в узловатых пальцах. – Целы еще? Поры своей дожидаются? Играют-то, как! За такое богатство великое, не грех и княжну за себя позвать. Чай, Оихель, примет откуп богатый и не откажет сватам?

– Но-но. – Алтау бережно трогал голубые жемчужины своими длинными пальцами. – Я князю Оихелю не указ. Захочет – отдаст дочку за моего Антара, нет – так и сказу нет. Его воля, княжеская. Мы – люди простые, роду не княжеского, не бойт-ярского даже. Может, рылом не вышли для княжон лесных.

– Но и не рабы какие, – напыжился Силаст, восторженно любуясь дивным жемчугом и с гордостью поглядывая на хозяина разумного. – спину не гнём перед бойт-ярами. Вольные мы люди, в Велиморе богатом!

Про то, что сам холопом считался по законам городским, Силаст и позабыл вовсе. Алтау с ним, как с членом семьи обращался, Сибаха и дед Сивуч, тоже, Антар, тот и вовсе, за сродственника почитал, а Юарт.. Что, Юарт? Не о нем речь.

Велимор белокаменный – градом свободным был, понорским, не великим, правда.

В трёх днях пути от него, город побогаче стоял – столица княжеская, Вышеград. На берегу морском, моря Зелёного.

В море то, которое, иные какие, ещё Эльфийским прозывали, Морна, река местная и впадала. Малая, приток её извилистый, в Дикий лес уходила, хвостом виляя, а, Гжи, тот ещё дальше, на юго-запад, поближе к лесам эльфийским, что вокруг моря наросли.

Не зря море то, Зелёным прозвали, по цвету глаз перворождённых. Холопьё, люд трудовой, на полях спину гнувший, вольным, вроде бы, числился. Но, бойт-ярам, да князьям, подчинялся, дань платил исправно, да иные поборы какие, а ныне, так и вовсе, на брань многие отрядились, по воле бойт-ярской.

Купец же и люди его, сами по себе были, в городскую казну положенное отчисляя, да на Храм жертвуя, когда Дану всеблагой, когда – Антаресу грозному.

Лишь Нешбе тёмному, никто подарков не делал, да Храма не возводил. Нешбе изгнали с Эстреллы когда-то, во времена стародавние, Дану и Антарес, вот он и маялся, на задворках прозябая, пакостил, да беды творил.

Тёмный бог, не благой. К людям и нелюдям враждебный.

Говорили, мол, лесовики дикие ему поклоняются, в лесах своих дремучих капищ поганых понаставили с идолищами деревянными. И самый лютый из тех тёмных, Нешбе и есть – кровь младенческую потребляет, да девиц невинных требует на алтарях своих резать.

В услужении у него нечисть всяческая и нежить скверная, роду людскому вредящая постоянно.

Тьфу, погань какая!

Только не верил старый Силаст байкам досужим – не тот человек князь Оихель, чтобы тёмному богу молиться, да детишек зазря на алтарях поганых резать.

А, Малица, дитя светлое, от эльфки прижитое? Разве могла она злу поклоняться? Не утерпела бы дева лесная, воспротивилась, молитвами до матери-заступницы докричалась бы.

Мать-заступница Дану, хоть и покровительница всего живого в мире этом, но на расправу скора и свирепа, под стать мужу своему грозному, не щадит никого, злодеев карает.

Так что, если и есть где-то Нешбе прихвостни, так не здесь, не в Велиморе, и не в Понории вовсе, а, там, на юге злом, где люди с орками в союз богопротивный вступили и войной на таких же людей пошли.

Оборони Дану пресветлая от напасти подобной!

Много полезного для себя любимого, узнал ныне Юарт, особенно порадовало его известие о жемчуге голубом.

Это, какое же богатство, у купца жадного, в сундуке, кованном хранится? Сколь на него можно всего разного и полезного накупить?

Все Жаборотышу убогому достанется?

Не бывать тому, Антарес грозный свидетелем словам тем станет!

Сладко прижмурился Юарт, на перине мягкой разлёгшись – блазился ему терем высокий, холопьём покорным срубленный, не хуже, чем у батюшки его родного, бойт-ярина родовитого, да кони горячие, справные, выезд богатый, борзые псы на собственной псарне. А, уж, жену какую взять за себя можно, даже, на род боярский замахнувшись!

Мало ли девиц справных по светёлкам боярским рассовано? Честь какая ему будет, да почёт?

Алтау, даром что купец богатейший, а все ж, перед боярином голову склоняет, перед князем светлым, так и вовсе, в поклоне спину сгибает.

Он, Юарт, спину гнуть ни перед кем не желает, он и сам, с усами, сам сын бойт-ярский, а, что мать у него из града, так она – дочь старосты городского. Небось, не чета холопью чёрному!

Два сына у отца бойт-ярина, а он, Юарт, по возрасту, младший самый.

Старший с бойт-ярином в поход дальний отправился, с князьями чужими ратиться за земли далёкие, вторый же, дружок его, Степарх, тут поныне за хозяйством приглядывает, а он, Юарт, подле него кружит, момента выжидает.

Но, почему, не вместо его?

Несправедлива Дану – что стоило богине повелеть ему в роду бойт-ярском родиться, а, того лучше, в княжеском?

Эх!

Как представил себя Юарт в плаще алом, на коне горячем, а за ним дружина лихая!

Аж, сердце зашлось!

Чем он, Юарт, хуже братьев своих? Тем, что не в том гнезде родился?

Он в сто раз лучше Степарха, даром, что мать, простая девка из града торгового? Степарх, сын бойт-ярский, грамоту плохо разумеет, и груб, и заносчив, вина, к тому ж, пьёт без меры, да мёд хмельной зело любит.

От сына таковского, во хмелю буйного, один разор, да убытки и хозяйству, и чести бойт-ярской урон.

Он и ныне, небось, в трактире сидит, с воями своими беспутными, вместо того, чтобы усадьбу, отцом доверенную, доглядывать, за людишками бдить. Они, людишки, без хозяйского глазу наглеют, в искушение входят.

У него, у Юарта, строго всё, не забалуешь!

Юарт гневно фыркнул, припомнив, как работные на заимке к воям княжьим прилепившись, уху трескали с общего котла.

Никакого вежества не имеют – где они, холопьё черное, а где, вои княжьи? Пусть и захудалый князёк Оихель, из леса Дикого. Сколь там воев у него – раз, два и обчёлся? Брешут люди, наверное, что князь Оихель усадьбу боярскую спалил, да владетельных самих, смертью лютой покарал! За кого? За жонку глупую? Сам, поди, виру взял, а слух пустил для пущей важности. А может и не брешут – за обиду мстить должен страшно, иначе, какой же он князь?

Рухлядь у лесных и впрямь, знатная идёт, денег больших стоит, да, только Антар – простодыра, не смыслит в том ничего.

Эльфка лесная мороку на него напустила, вот он и скупает всё втридорога, делу общему в убыток прямой.

Алтау прознает – будет Жаборотышу на орехи!

Тут у Юарта мыслишка гнусная зародилась, парень, аж с лежанки вскочил, по комнате закружился. Вот бы выгорел замысел его хитрый.

То-то он свои проблемы бы порешал, заодно от братца-злыдня избавился.

Ноги в руки, подхватился парень и был таков, только снег под сапогами заскрипел. По пути Силаст старый попался. Юарт ожег его взглядом злым – как же, знаем, Антаров доглядчик! Всё Жаборотому доносит, ничего не таит, кровь холопская!

Силаст, даром, что старый годами, да умом всё ещё скор был – почуял слуга добрый замысел тёмный, все дела свои забросил, об ужине не помышляя, крадучись, за сыном хозяйским ринулся, таясь по углам на улицах стылых.

Слишком ярко глаза горели у Юарта, так торопился, что и не заметил, как за ним соглядатай увязался.

В трактир направился Юарт шагом скорым – знал он точно, Степарх там и вои его там же.

*

В едальню добрую Юарт, не вбежал – ворвался, шапку с головы кудрявой стянул, огляделся, дух переводя.

Толстый Хоув, трактирщик местный, одним глазом покосился на вошедшего – он, Юарт, ничего, парень справный, хоть и годами своими невелик, да, ладен, грамотен и хитёр. Одно плохо – прибытку с него нет никакого, не пьёт Юарт хмельного вовсе, про то все ведают.

Да и право, дело – молод он ещё для медов крепких, хотя, вот Степарх, сын бойт-ярский, от них никогда не отказывается.

Степенно кивнув хозяину, Юарт, бочком-бочком, протиснулся к угловому столу, за которым и пировал брат его по матери.

Хотя, кому – брат, а, кому и враг ненавистный.

Про то, одному Юарту ведомо, да матери его, Айяке.

– Здоров будь, бойт-ярич. – поклонился Юарт Степарху краснолицему, мёда уже братину опроставшему, шапкой пол заметая. А, что? С него не убудет, спина не переломится, но для дела полезно.

За столом притихли было, затем, сызнова зашумели, признали, кто к ним припожаловал.

– Юарт! – ухмыльнулся в усы седые Празд, дружинник бойт-ярский. – Чего тебе? Неужто, вина зелена выпить с нами восхотелось? Аль, случилось что?

Степарх, бойт-ярич, в нарядном камзоле, хоть и промолчал солидно, но смотрел благосклонно, глазами мутными – небось, изрядно мёда хмельного на грудь молодецкую принял.

Что, ему-то? Он, сын молодший, чуть выше, чем дружинник старшой. Наследовать ему нечего. Разве что, брат от щедрот своих отщипнёт, деревеньку-другую на прокорм выделит?

Старший брат, Богодар, с отцом отправился, в земли чужие. Отца убьют – он владетельным станет, а сын у него есть уже от жены молодой. Не всем же везёт, как отцу Юарта родному – он тоже вторым народился, а первым стал по причине смерти братовой и всех домочадцев его.

Все тогда в мор померли, не уберегла Дану даже деток малых, видать, вельмо грешны были!

Так и стал Юартов отец, Морхаль Лещинский, владетельным, из бойт-ярича, вмиг бойт-ярином сподобился.

Богодар же, сын почтительный, любящий, хитёр и опаслив – сломя голову в сечу не ринется и отца попридержит.

Нет, не светит ничего Степарху, но, мечтается.

Мечтается, хоть в чем-то брата старшего обскакать.

Тут Юарт появился, мёду приказал принести, серебро на стол сыпанул, трактирщику, да подавальщицам грудастым, на радость.

Вои расслабились, пояса распустили, заулыбались, по спине широкой сына купеческого хлопать стали – хороший парень, хоть и купчина, уваженье к людям служивым имеет, не то, что иные.

Юарт и рад стараться. Компания-то, разгорячилась, шутками-прибаутками сыпала, вои хмельные девиц-подавальщиц по задницам лапать начали. Веселье в разгар самый вошло.

Мёда хмельного приказал подать сын купеческий, да закуси всяческой – быть гулянке славной, кутежу весёлому, он, ли, Юарт, не способен что ли, на дело доброе, для друзей-приятелей?

Ответом на слова его громкий рёв стал – за обильным столом, на чужие деньги пируя, все друзья-сотоварищи, особливо, коли, выпивка крепка и в достатке.

Старый Хоув, трактирщик бывалый, молча головой качал неодобрительно – так серебром сорить, никаких капиталов не хватит, куда только Алтау смотрит?

В обнимку сидели за столом сын купеческий, да сын боярский, мёд пили, да думы думали.

Пили по-разному – Степарх чару за чарой вливал в себя зелье хмельное, а Юарт опасался, сплёвывал, да на пол лил незаметно. Ему для замыслов хитрых, голова нужна была хмелем не замутненная.

Пили по-разному, а думы имели схожие – оба братьев своих старших ненавидели, со свету сжить мечтали.

Рыбак рыбака зрит издалека, так и Степарх с Юартом нашли друг друга.

– Богодар, брат мой старший, отцу в уши яд по каплям вливает. – жаловался бойт-ярич, обнимая купеческого сына крепкими руками. – Опасается, что отец передумает и меня наследником сделает. Чем я плох? – Степарх, гордо выпрямившись, повёл бровями соболиными, неловко рукой махнул, роняя на пол чашу с вином. – И умел, и ловок, и вои меня любят. Люб ли я вам, дружинники мои верные?

Дружинники гаркнули нечто невразумительное, но, явно, ободряющее – пили и ели они с бойт-яричем за столом одним, за то и люб он им был. Не то, что брат его, гордый, да строгий. У того не забалуешь, медом сладким не запьёшь, да девку мягкую не помнёшь. Служба одна на уме, а, жить-то, когда?

– Вот и на брань-сечу меня батюшка не позвал, – обидчиво поджимая губы, жаловался сын бойт-ярский сыну купеческому. – оставил дома, точно дитя неразумное, хозяйство стеречь. А, чего мне в дому сиднем сидеть, коль всем хозяйством братова жена заправляет, Рагонеда? Она уже и о наследнике озаботилась, мальчонку родила.

– Хороша ли жёнка у брата твоего, Богодара? – словно невзначай, поинтересовался Юарт, подливая в другую чарку хмельного и незаметно подсовывая её бойт-яричу. Спрашивал попусту, видал он жену Богодара, в лавке ткань она покупала баскую на платье себе.

Хороша показалась Юарту жёнка молодая, но, думалось ему, что он себе, ещё лучше высватает, дайте срок только. С голубым-то жемчугом, чай не откажут! Мальчонку Богодаровского и придавить можно, а, жёнку… Что ж, с жёнками в беспокойное время всяко разное случиться может.

– Хороша! – мечтательно произнёс Степарх, откровенно брату старшему завидуя. – Высока, стройна, румяна, косы толстые, точно корону носит, стан тонкий – рукой обхватить можно и роду она высокого. Отец её за наследника своего высватал. За меня паву такую не отдали бы никогда. Красава.

– А, я, слыхивал, ещё красившее девки имеются. – протянул Юарт, точно сомневаясь в словах Степарха.

– Куда уж, красивее? –удивился бойт-ярич, выгибая дугой густые брови. Богатый камзол Степарха, к окончанию гулянки, оказался залит вином и заляпан жиром, но он не обращал внимания на подобные пустяки – сын бойт-ярский он, что хочет, то и делает!

– Вот, слыхивал я, девы эльфийские баски, не бабам нашим чета. – качнул головой Юарт. – Бают, глаз не отвести от колдуний лесных, да и в ласках они искушены, не чета иным!

– Смеёшьсс-ся надо мной, смерд? – вспылил бойт-ярич, сметая снедь со стола широким рукавом с меховой оторочкой. – Откель у меня серебро? За дев таких, иным разом и золотом платят, аль, не ведаешь про то, пустомеля?

Юарт отчаянно замахал руками, призывая богов в свидетели.

– Прости меня, неумыку, сын бойт-ярский! – повинился он, отводя взгляд в сторону, чтобы скрыть яростный огонёк, тлеющий в самой глубине глаз. – Но, токмо, думаю я о том, что, бойт-ярских дочек – полным-полно в Понории, а ты-то, у нас один таковский и девка нужна тебе, самая лучшая, а, кто красившее искусниц лесных, дивнооких?

Задумался Степарх, пригорюнился, гневаться перестал и прищурился мечтательно – хотелось ему брата старшего хоть в малости какой превзойти – завезти себе наложницу эльфийскую, красоты дивной, водить её в поводу, точно кобылу породистую, похваляясь пред всеми, да, делать с ней всё, что пожелается. То-то, брат разъярится, да и у Рагонеды спеси поубавится, а то, смотрит на него, Степарха, точно на пса дворового, беззубого, из милости живущего. Подумаешь, дочь бойт-ярская! Не бойт-ярыня же!

Взгрустнулось Степарху – хороши мечты, да где монет набрать на желаемое? И ныне гуляют на деньги сынка купчины местного, у братовой жены монетки лишней не допросишься.

– Знаю, где девку ушастую, дивную, добыть можно. – жарко зашептал на ухо бойт-яричу Юарт – У отца моего, на заимке торговой, лесной. К брату моему старшему приезжает с охраной малой, на торжище.