Ворон Хольмгарда

– Но, Арни, такими драгоценностями прилично владеть только конунгу! – воскликнула Арнэйд, когда брат, еще источая запах снега, конского пота и замерзших кожаных ремней, выложил все это на стол.

– Ну а поскольку конунгов у нас тут нет, нашему роду будет приличнее держать у себя эти вещи, чем кому-либо другому! Уж Олаву я их не отдам – он для нашего похода не сделал ничего.

– Арни, тебя любят боги! – вполголоса произнесла Арнэйд, пока он раздевался. На собственного брата она глядела с таким изумлением, будто увидела впервые. – Тем летом ты нашел дорогу домой от самого Хазарского моря. А этой зимой ты нашел в дальних восточных лесах золото и серебро! Я думала, такие удачливые люди рождались только в старину.

Арнор промолчал в ответ. Стянув рубаху, подошел к лохани и знаком попросил Арнэйд ему полить. Не склонный к самолюбованию, пока что он не ощущал себя любимцем богов. Слава асам, после того похода он перестал чувствовать себя неудачником, которого старая мерянка заколдовала и лишила воли, а сыновья Альмунда ограбили, из-под носа уведя лучшую невесту. Но теперь непреклонная Кастан давно мертва, а бегство Илетай позабылось за четыре года. Его, Арнора, нынешние дела дадут людям более свежую пищу для разговоров, и в душе зародилась надежда, что впереди его и правда ждет возвышение. Разговорчивый покойник в желтом кафтане именно это ему и предсказал.

– Теперь можно ждать, что ты женишься на дочери конунга! – следуя в том же мысленном русле, улыбнулась Арнэйд, пока лила воду из бронзового кувшина – плода прошлого похода, – ему на руки, на спину и на шею.

– Незамужней дочери конунга у меня пока на примете нет, – буркнул Арнор сквозь ладони, обмывая лицо.

– А Ульвхильд?

– На ней уже женился Годред. – Арнор выпрямился и повернулся к сестре.

Вода текла по его лицу и гладкой широкой груди, где висели два «молоточка Тора» – серебряный на серебряной же плетеной цепи и янтарный, на кожаном ремешке, полученный еще от матери в подарок к осенним пирам, когда ему исполнилось семь лет. Взгляд Арнэйд упал на этот молоточек – теперь он находился на уровне ее глаз, – и подумалось, что только он и напоминает ей о брате, с которым они играли в детстве. Ей, шестилетней, мать тогда же подарила янтарную бусину величиной с крупную ягоду клюквы, и Арнэйд до сих пор носила ее в ожерелье среди других.

Ну и еще его глаза. У Арнора и в детстве были такие глаза – большие, светло-серые, со взглядом спокойным и пытливым. Он уже тогда знал: за свое достоинство и честь надо вести нелегкую борьбу, но был полон решимости не отступать. Помешать ему смогло только колдовство, и Арнэйд до сих пор хмурилась, поминая покойницу Кастан недобрым словом.

– Булгары рассказали, – продолжал Арнор, спеша поделиться важной вестью, – что сыновья Альмунда разорили западный край кагановых владений, взяли там большую добычу людьми и всем прочим, так что вся область волоков почти опустела. Думаю, Олав сочтет, что эти двое покрыли себя достаточной славой и отомстили за Грима, и согласится на свадьбу. Ну, то есть это же было еще прошлой зимой, так что сейчас эта свадьба давно уже состоялась. Я так думаю.

– Они покрыли себя славой?

Арнэйд вспыхнула: то, что касалось Олава и свадьбы его дочери, она пропустила мимо ушей. Все ее мысли устремились к Свенельду. Ведь сыновья Альмунда вдвоем пошли в тот поход мести; если уж их дело удалось и весть о нем дошла даже до Булгара, значит, славой они оба покрыли себя более чем достаточно! От радости у нее забилось сердце, щеки загорелись. Она и раньше не сомневалась, что Свенельд не уронит себя в военном походе, но целый год, с тех пор как прошлой зимой она узнала от Велерада об этом замысле, в самой глубине души жила тайная тревога. Из походов ведь не все возвращаются живыми и невредимыми, а Один выбирает для себя лучших мужей… Но удача не изменила Свенельду. Арнэйд стыдила сама себя – ее не должны так волновать успехи совершенно чужого и в придачу женатого мужчины, – и сознавала, что даже достижения родных братьев обрадовали ее немногим больше этого известия.

– Мои булгары мало что об этом знают, но такие вести до них доходили, – добавил Арнор. – Я их расспрашивал по дороге. Они сами в тех краях не были и только слышали о тех делах от люториков… Забыл, как называется племя, это какие-то славяне, они живут на Ванаквисле, поближе к тем краям. Но что волоки между Славянской рекой и Ванаквислем больше не доступны – в этом они уверены. Они же потому сюда к нам и повлеклись, что других путей не осталось.

Первые несколько дней Дагу и прочим хёвдингам Силверволла, занятым оценкой и дележом добычи, было не до булгар. Тех поселили в гостевой дом, там же пока разместили часть приведенных пленниц. Одинаковых по стоимости делили по жребию, но Арнор имел право сам выбрать, в итоге доля сыновей Дага составила семь человек – пять молодых женщин и двое парней, Веденга и один отрок лет пятнадцати, Латуган. В хозяйстве Дага теперь прибавилось скота, и новой челяди хватало работы. И в домашних хлопотах, как надеялась Арнэйд, ей со временем, когда новые служанки привыкнут к дому, станет полегче. Особенно она надеялась на двух – Касе и Талвий, которые, хоть и ходили угрюмые, довольно толково выполняли все им порученное. За ними присматривала Ошалче. У остальных же пока все валилось из рук, две только и могли, что сидеть, забившись в угол. Эти девушки за всю жизнь ничего не видели, кроме своего бола да священной рощи «тукым-ото», где их род приносил жертвы богам, а теперь оказались силой оторваны от всего привычного, от родичей, и заброшены в неведомый край, к чужакам, говорившим между собой на непонятном языке.

– Кто будет хорошо работать, те получат хорошую еду и никто их не обидит, – объявил им однажды Арнор, застав сестру, напрасно пытавшуюся выманить двух пленниц из угла, где они сидели, закрыв лицо ладонями, и пристроить к жернову молоть рожь.

Требовалась пропасть хлеба, и лепешки пекли чуть ли не весь день. Более суровая хозяйка уже употребила бы палку, но Арнэйд была для этого слишком доброй.

– А кто не возьмется за ум, тех мы скоро продадим сборщикам из Хольмгарда, а те продадут их варяжским купцам, а те увезут их на продажу куда-нибудь в Бьёрко или Хедебю. Хорошо ли им будет за три моря отсюда, где даже языка их ни один человек не понимает?

– Ну же, Идави! – уговаривала Арнэйд. – Бери подругу за руку, и пойдем. Если не будет муки, не будет лепешек, и вам не достанется. Лентяек кормить никто не станет. Вы же не хотите умереть прямо в этом углу?

– Давай я их обменяю на каких-нибудь посговорчивее, пока не поздно.

– Если к вечеру они не возьмутся на ум, придется так и сделать, – устало отвечала Арнэйд. – Но жалко – они по виду сильные, крепкие, как раз чтобы ходить за скотом и молоть зерно. Будут хорошо работать, когда привыкнут.

Хотела бы она в это верить. Пока же у нее только прибавилось забот со всеми новоприбывшими, включая и булгар.

– Я сейчас приведу Талвий, – добавила Арнэйд, – она потолковее, она их уговорит.

Талвий была молодая женщина, пару лет назад вышедшая замуж, но, как поняла Арнэйд, в новом доме ей не нравилось и она была не прочь оттуда уйти в другое место.

Из булгар за первые дни Арнэйд случалось разговаривать только с Хавардом. Увидев его назавтра после прибытия, Арнэйд даже ахнула по себя – так он изменился, помывшись и одевшись в чистую, хоть и простую одежду. Лет ему было около двадцати пяти; правильные, довольно тонкие черты лица, голубые глаза, светло-русые, с золотистым отливом, слегка вьющиеся волосы до плеч давали ему право считаться даже красавцем. Неряшливо отросшую бороду он подбрил и привел в опрятный вид. После всего пережитого он еще выглядел осунувшимся, но на губах его заиграла легкая, дерзкая улыбка (Арнор счел ее нагловатой и укрепился в своем настороженном отношении к новому знакомцу). Перед Арнэйд Хавард всегда принимал почтительный, даже покорный вид, не скрывая, что именно ее, а не Ошалче, с которой даже не мог объясняться, считает госпожой Дагова дома. Завидев Арнэйд, торопливо идущую с каким-нибудь делом, он слегка кланялся и так замирал, как околдованный, лишь следил за нею глазами. Она, несколько смущенная этим почтением чужеземца, кивала и проходила мимо. Но обо всех делах, касавшихся булгар, ей приходилось говорить с ним. Бард, второй, кто знал северный язык, был довольно угрюмым бородачом, не склонным к болтовне.

– Не знаешь ли ты, госпожа, какой-нибудь сведущей лекарки? – спросил Хавард у Арнэйд на второй или третий день после их прибытия в Силверволл. – Многие наши люди ослаблены долгой дорогой и пленом, хворают. Пусть бы она их полечила, иначе кое-кто не увидит весны.

Это была правда: в мерянском яле булгарским пленникам приходилось мало есть и много мерзнуть, да и путь до Бьюрланда выдался нелегким, и теперь многих томил кашель, слабость, ломота в костях.

– Я могу послать за Вефрейей, она у нас считается самой мудрой женщиной, – ответила Арнэйд. – Но могу попробовать и сама – я летом собираю травы, у меня есть зверобой, душица, липовый цвет. Еще у нас заваривают сосновую хвою.

– Наши люди будут вдвойне благодарить своих богов, если о них позаботится сама госпожа! – Хавард с чувством поклонился, и в голубых его глазах светилась та почтительность с оттенком дерзости, которая настораживала Арнора.

При этом Арнэйд заметила, как Хавард бросил взгляд на золотое кольцо-цветок у нее на руке. Видно было, что это кольцо он знает; ему известно, кому оно раньше принадлежало. Может быть, ему самому? Но уж сказать об этом у него наглости не хватит!

Арнэйд пошла в сени своего дома, где хранила в больших берестяных туесах запасы сушеных трав, и послала младших срезать свежую сосновую ветку. Отсыпав всего по горсти в медное ведерко, она вернулась в гостевой дом и подвесила ведерко на шест к очагу, где в середине был разведен огонь.

В гостевом доме Силверволла можно было устроить более сотни человек, и нередко во время сбора дани он бывал полон. Он состоял из трех помещений: сперва шли длинные сени, потом теплый покой с широким, сложенным из валунов очагом посередине, длиной более чем в два человеческих роста, на подсыпке в локоть высотой. Над этим очагом при желании можно было зажарить хоть лося целиком или повесить в ряд пять-шесть больших котлов либо решеток для мяса, а пламя его хорошо освещало длинную палату. Понизу по всей длине стен шли широкие помосты, где днем сидели, а ночью спали, перед ним – столы, а над помостами полати. В дальнем конце была дверь в третий покой, где имелась только печь-каменка и спальные помосты в два яруса. В обычное время там хранились свернутые тюфяки и шкуры, которыми укрывались во время сна. Сейчас половину их достали, чтобы можно было уложить булгар и пленниц, и помещение, где в эту поры обычно пахло лишь холодом, обрело жилой вид.

Арнэйд нравилось бывать в гостевом доме. Здесь она в прежние зимы видела Свенельда сына Альмунда… Сидя возле очага в ожидании, пока вода закипит, Арнэйд смотрела в огонь и снова, в который уже раз вспоминала те давние встречи. «Здесь берут мыто за проход с товаром…» Уже слабо верилось, что когда-то Свенельд поцеловал ее в сенях этого самого дома, среди мешков, коробов, бочонков и висящей упряжи, в то время как ей оттягивала руку корзина с яйцами. Теперь и сам Свенельд, и тот поцелуй казались такими далекими! Сама тогдашняя Арнэйд казалась себе такой непохожей на нынешнюю: молоденькая и впервые задумавшаяся, за кого же ей хочется выйти. И мысль эта пришла ей в голову лишь при известии о женитьбе Свенельда… Сегодня ее окружали в этом доме совсем другие люди, но, хотя булгары находились прямо у нее перед глазами, а Свенельда она видела в воспоминаниях годичной давности, он все равно казался ей более настоящим, чем голубоглазый Хавард, плотный черноусый Ямбарс, угрюмый Бард, седобородый Самуил и все их смуглые спутники.

Самуил был среди них самым значительным человеком; Арнэйд никто не говорил об этом, она сама догадалась, что он и есть булгарский хёвдинг. Человек преклонных лет – пятидесяти или шестидесяти, не разберешь, – он держался величаво, и, как заметила Арнэйд, ел отдельно от прочих. У него было продолговатое смуглое лицо со впалыми щеками, такое сухое, что казалось вырезанным из потемневшего дерева, с крупным носом и довольно длинной, волнистой бородой, когда-то черной, а теперь полуседой. Шуба его и крытая шелком соболья шапка обличали человека очень знатного, но, как подумала Арнэйд, если он их лишится, то в достоинстве не потеряет. Из-под низко надвинутой на лоб шапки карие глаза его смотрели остро и проницательно, но при этом спокойно, словно ему не требовалось напрягаться, чтобы увидеть всякого насквозь.

Пока Арнэйд готовила отвар, Самуил сидел на своем обычном месте – напротив у очага, – и наблюдал за нею, но не пристально, а как бы между делом. Когда она стала размешивать в котелке длинной ложкой, он кивком подозвал Хаварда и что-то ему сказал.

– Господин Самуил благодарит тебя за доброту и заботу о наших людях, – перевел Хавард. – Он говорит, да воздаст тебе Господь за это доброе дело, да будешь ты в милости перед лицом его.

Арнэйд опустила взгляд. Черты Самуила были суровы, но во глазах светилась мудрость. Она подумала, что он, наверное, неплохой человек, но его резкая непохожесть на всех, к кому она привыкла, смущала ее.

– Он говорит, что его ждет дома дочь твоих лет, ее зовут Мириам.

Самуил закивал, глядя на Арнэйд темными глазами из-под морщинистых век, будто давая этим понять, что смотрит на нее как на дочь.

В последующие дни, пока Дагу было не до того, Арнэйд еще не раз беседовала с Самуилом. Выяснилось, что он немного знает славянский язык, и это давало им возможность разговаривать без помощи толмача. Завидев ее, он показывал на скамью возле себя и приглашал: «Подступи к нам».

– Скажи мне ответ, – начинал он, неторопливо подбирая слова в языке, который им обоим был не родным, но единственный давал возможность общаться. – Сколь много лета род твой поживать в эта страна?

– Мой род поживать в Мерямаа… – Арнэйд быстро подсчитала на пальцах, – шесть колено. Мой старший дед был первее прочих всех.

– Твой род самый перво… первородный есмь?

– Ну… да. – Арнэйд надеялась, что поняла его верно.

Рассказать всю сагу о Бьярнхедине Старом на славянском языке ей было не под силу. Расспрашивал Самуил и про Хольмгард – что за человек Олав конунг, велики ли его владения, богатства, военная сила, связи с другими конунгами и влиятельными людьми, какие пути туда ведут. Об этом Арнэйд знала лишь понаслышке – ни Олава, ни Хольмгарда она в глаза не видела. Тогда она посылала за Виги, который в Хольмгарде некоторое время перед тем походом прожил сам: он был посвободнее, чем Арнор, занятый оценкой и дележом добычи. Виги тоже помнил с детства несколько славянских слов, но вести связную беседу не мог, и Арнэйд приходилось им с Самуилом переводить. Почти каждый раз с ними сидел и Хавард, почти не сводя с Арнэйд глаз, и на губах его играла легкая улыбка. «Можно подумать, он свататься приехал!» – однажды буркнул Виги. «Только не скажи этого Арни!» – Арнэйд даже испугалась, что будет, если старший брат заподозрит такие намерения в госте, которого вытащил из «какой-то вонючей задницы» грязным, как тролль.

Глава 8

– Поро кугу юмо[16]! – Арнэйд села на лавку и уронила руки на колени. – Не скажу, что хотела бы поменяться с нашими новыми рабынями, но едва ли хоть одной из них пришлось в эти дни работать больше моего! Даже когда они стирали вчера, я все это время была при них и замерзла, как волчица!

Шел последний вечер перед большим пиром. Завтра на курганах опять соберется весь Бьюрланд, чтобы принести жертвы в благодарность за удачный поход. Завтра Арнэйд снова предстояло, одетой в лучшее платье, держать серебряную чашу с жертвенной кровью, но она сомневалась, хватит ли у нее сил держаться на ногах. Одно радовало – на пиру всю челядь и скот раздадут по рукам, останется только их собственная доля, и ей уже не придется следить, чтобы несколько десятков человек и сколько же голов скота были накормлены, напоены, согреты и прибраны как подобает.

– Виги, я знаю, что в походе вы перенесли немало трудов и опасностей, – продолжала она, глядя на младшего брата: Виги развалился на скамье напротив и ухмылялся. – Но для меня этот пир тоже что-то вроде военного похода… Когда все закончится, меня придется нести домой на руках.

– С этим я справлюсь. Главное, чтобы Гудбранд не пытался унести тебя на руках к себе домой! – язвительно ответил ей Арнор. – Я удивляюсь, что он еще не прибежал сюда с теми обещанными пятью служанками. Наверное, хочет вручить их при всех свидетелях, на пиру, перед богами, чтобы все знали, что после Харальда Боезуба и Кугырака свет не видел равных ему!

– А ты… не слышал? – Арнэйд осторожно покосилась на него.

– Чего я не слышал?

– Мне рассказала Гисла… Рунольв сегодня ездил в Ульвхейм, ему там рассказали… Гудбранд привез какую-то пленницу и теперь в ней души не чает. Подарил ей не то два, не то три платья Хильд, и все ночи проводит с нею. Рунольв сам не видел, но говорят, очень красивая. Если Гудбранд опять будет свататься, я ему намекну, что раз место уже занято, я не собираюсь соперничать с пленницей!

– Пленница? – Арнор поднял брови. – Красивая? А как ее зовут, не говорили?

– Лиса, Лисави – как-то так. Что-то о трудолюбии, хотя, говорят, работой он ее не томит[17]!

– Лисай! – воскликнул изумленный Арнор.

– Да, вроде так. Ты ее знаешь?

– Так это же моя пленница!

– Твоя?

– Я сам ему подарил! Чтобы он не ворчал, что я задержался на востоке.

– Ты знал, в чем у него нужда! – Арнэйд фыркнула.

– Но… – Немного растерявшись от такого итога своего великодушного порыва, Арнор подошел к ней. – Арно, ты не огорчилась? Я, конечно, не хочу с тобой расставаться, но если ты надумаешь… Я могу ему втолковать, что он роняет…

– Святы-деды! – Арнэйд обняла его за шею. – Оставь его наслаждаться твоим даром. Хотя бы этой заботой у нас будет меньше!

Скрипнула дверь в сенях, качнулась внутренняя, вошел Даг, источая морозный запах.

– Арни, ты здесь? – Он оглядел полутьму жилища, стирая снег с бороды. – Пойдем в гостевой дом. Перед пиром стоит потолковать с твоими найденышами. Наверняка нас спросят завтра, что это за люди, а у меня самого не было времени это выяснить!

Когда Арнор и Даг вошли, Самуил и Ямбарс возле очага повернули к ним головы. При виде Дага – он зашел сюда впервые за эти дни – гости, чуть помедлив, встали и поклонились.

– Вы старшие над этими людьми? – спросил Даг, подойдя и садясь напротив.

Самуил нашел глазами Хаварда – тот сидел среди прочих булгар за игрой в кости, но появление отца и сына прервало игру. Хавард вскочил и торопливо подошел.

– Приветствую тебя, Даг хёвдинг, и тебя, Арнор, от лица Самуила бен Бехера, Ямбарса Алпай-улы, от моего и от всех наших спутников. – Он поклонился, кивая каждому, кого называл.

Потом присел на самый край скамьи, всем видом показывая, что не навязывается в беседу значительных людей, а всего лишь готов помочь им понять друг друга.

– Нам нужно поговорить, – без предисловий начал Даг. – Завтра мы приносим жертвы, у нас будет большой пир, сюда, в этот дом, соберутся все лучшие люди Бьюрланда. Кое-кто уже слышал о вас, и люди непременно захотят узнать, кто вы такие и с чем прибыли.

Даг вопросительно взглянул в глаза сперва Самуилу, потом Ямбарсу – смуглому крепышу лет сорока, с грубоватыми чертами круглого лица, с большим носом и густыми черными усами. Узковатые темные глаза его горели, как угольки.

– Кто вы такие? – прямо спросил Даг.

– Мы – торговые люди из Булгара, и я не сомневаюсь, что твой сын уже рассказал тебе об этом. – Самуил помнил, что часть этих вопросов Арнор задал им еще в первый день знакомства. – Мы прибыли сюда ради дела, необходимость которого и тебе, как человеку умному и бывалому, тоже ясна, – он делал в речи остановки, чтобы Хавард мог перевести как следует. – Очень много лет ценные меха с севера шли к южным морям через волоки между Славянской рекой на Дон, а оттуда через переволоку на реку Итиль. С переволоки можно было ехать вверх по реке – к Булгару, или вниз – к городу Итиль, где живет каган, хакан-бек и все их приближенные. Эта торговля приносила всем много пользы, а сведущим людям – богатство. Так было, пока хакан-бек Аарон не разгневался на русов, – Самуил бросил взгляд на Арнора, – которые проходили через его владения.

Арнор стиснул зубы, глядя перед собой. Аарон разгневался, еж твою кочерыжку! Аарон подло напал на них, разорвав мир без всякого повода с их стороны! Получив половину добычи, пытался захватить и остальное! Но было не время снова разъяснять, что они не виноваты, и Арнор промолчал.

– После этой ссоры торговый мир между хакан-беком и владыками русов был разорван, – продолжал Самуил, неприметно из-под полуопущенных век наблюдая за лицом Арнора, на котором все же отражался тайный гнев. – Оставалась надежда, что хотя бы через годы мир будет восстановлен и мы снова будем обменивать дорогие меха на серебро из Гургана. Но Бог отвратил свое лицо от торговых путей. Прошлой зимой ваши люди – ваши сородичи с севера – явились на волоки между Славянской рекой и Доном и разорили ее. Сожжены города, люди убиты или уведены в плен. Эта область сделалась непроходима, и древний торговый путь разрушен. Это ведь сделали люди Олава?

– Откуда тебе известно, что эта область разорена русами?

Даг старался не подать вида, насколько эта весть важна, а главное, что они в Бьюрланде до появления булгар об этом не знали.

– Нам известно это от славян, которые живут на верхнем Дону. Они называются люторичи. Их князь, Лютослав, был там и все видел своими глазами. Он прислал эту весть в Итиль, а оттуда она разошлась по всем окрестным землям.

– Да, это сделали люди Олава, – подтвердил Даг. – Мы с прошлой зимы знали об этом замысле.

– Олав имел законное право на эту месть – на Итиле погиб его зять, Грим конунг, – вставил Арнор.

При этих его словах у Хаварда вытянулось лицо.

– Погиб… – он впился глазами в Арнора, – кто, ты сказал, погиб?

– Грим конунг, старший вождь всего похода. Он был сыном Хельги Хитрого из Кенугарда и зятем Олава из Хольмгарда. Вместе со своей дружиной он пропал там на Итиле, в самую последнюю ночь, когда мы уже отплывали. При нем были две сотни киевских варягов, самая лучшая часть войска! Из них мы больше не видели ни одного человека! И еще без малого тысячу убитыми и ранеными мы потеряли в один только первый день, когда арсии напали на нас, считай, как на спящих!

Давний гнев все же прорвался в речи Арнора, не очень-то остывший за полтора года с лишним. Внимательно выслушав, Хавард стал переводить – запинаясь, медленно подбирая слова. Самуил и Ямбарс переглянулись; оба тоже переменились в лице.

– Какое несчастье… – пробормотал Самуил. – Какое ужасное несчастье… И что же… – Он вопросительно взглянул на Арнора, – его тело… сумели вынести? Оно было погребено как подобает?

– Нет, – угрюмо ответил Арнор. – Все, кто был с Гримом, тоже погибли, вынести тело было некому.

– Но какие-то люди… хотя бы рассказали родным, каким образом он погиб? От чьей руки… куда делось тело?

– Никто этого не видел.

Арнор невольно хмурился: противный старикан этими вопросами попадал в самое больное место. Никто из выживших русов не видел гибели Грима, не видел тела, вообще не знал, что с ним стало. Те, кто отплыл, оставив его с дружиной на берегу живым, не получили больше никаких сведений о том, что случилось после их отхода. Целых полдня, когда все остальные уже собрались на острове выше по реке, ждали Грима – и напрасно. А когда поняли, что не дождутся, возвращаться и что-либо предпринимать было поздно. В темноте на воде слышны были звуки битвы, грохот копыт хазарской конницы… Прочее оставалось только воображать. Грима и его людей сочли погибшими именно потому, что ни один из них так и не присоединился к основной части войска. И Арнор хорошо помнил, какой жгучий стыд они, люди Олава, испытывали в тот день, поняв, что потеряли своего вождя и не могут даже прояснить его судьбу.

– Думаю, хакан-беку дорого обошлось бы примирение с Олавом, – добавил он. – Смерти Грима ни он, ни Хельги ему не простят.

Булгары медлили с ответом, обдумывая его слова и переглядываясь.

– Я сомневаюсь, – медленно начал Самуил, – чтобы хакан-бек пожелал сам искать мира с теми людьми, что пролили кровь его подданных на его земле, вблизи «города царства». Возможно, много лет пройдет, прежде чем всемогущему богу будет угодно смягчить сердца и угасить эту вражду. Но трудно смириться с тем, что на эти годы прекратится всякое сообщение товаров между северными странами и южными…

– Я пока не услышал самого главного, – вставил Даг, когда Хавард заканчивал переводить. Он видел, что разговор о том раздоре весьма задевает всех собеседников, и стремился охладить накал чувств. – Кто вас послал, уважаемые? – Он перевел взгляд между Самуилом и Ямбарсом. – Если вы из Булгара, вас послал Алмас-кан? Если так, то вам незачем излагать ваше дело мне. Речь Алмас-кана предназначена для ушей равного ему – для Олава конунга. Его люди будут здесь уже довольно скоро, и вместе с ними вы уедете в Хольмгард.