Свенельд. Путь серебра

Когда перевалило за полдень, к северянам пришли волынцы: князь Амунд зовет бояр к себе. Отправились оба сына Альмунда, Сдеслав, Вершила, Арнор, Ормар, Тумай. Халльтор, хёвдинг свеев, остался лежать в лодье: он был ранен в ногу и ходить не мог. Огромный шатер Амунда плеснецкого был виден издалека, хоть за время похода тоже стал не очень-то белым. По пути к Хазарскому морю у Амунда была с собой разборная лежанка с подушками и тюфяками, стол, скамьи. Все это было при отплытии из Тавьяка подарено аваран-шаху и его приближенным: в лодьях требовалось место для добычи, поэтому в последнее время Амунд спал, как все отроки, на земле, на простой подстилке из нарезанной зелени и овчин. Два-три больших ларя он сохранил: в них была заперта самая ценная часть его добычи. На одном из них он сейчас сидел у входа в свой шатер. Перед ним было растянуто несколько парусов, чтобы дать тень для совета воевод.

Амунд плеснецкий и так-то был одним из самых страховидных людей в войске: длинное лицо с высоким лбом и тяжелым подбородком, неоднократно сломанный бугристый нос, глубоко посаженные глаза под густыми черными бровями. Обычно он не отличался угрюмостью и был приятен в обращении много более, чем можно было ждать, видя его великанскую внешность, но сейчас, с мрачным выражением лица, был похож на кого-то из богов мира мертвых. «А мы – на несчастные души, ему подвластные», – думал Свен, бок о бок с братом сидя на земле напротив Амунда, возвышавшегося над ними, как божество над смертными.

– Я созвал вас, мужи, – густым низким голосом начал Амунд, – потому что надо что-то решать. Мы не можем ждать бесконечно, если не хотим дождаться беды.

– Что с Гримом? – спросил Годо о том, что было на уме у каждого. – Из нас ты видел его последним.

– Последним его видел Божевек и его люди. – Амунд взглянул на киевского боярина.

– Хотелось бы услышать, что ты знаешь.

Годо недолюбливал Амунда, но поскольку тот был знатнее всех из уцелевших, казалось, что он в силу этого знает больше.

– Грим сказал мне отплывать вслед за вами. Я слышал с реки небольшой шум на берегу, но подумал, что на него тоже напала хазарская пешая толпа, как на меня, когда я с моими людьми садился в лодьи.

– Почему ты не вернулся к нему?

– Он не просил меня вернуться, – подавляя досаду, что приходится отвечать перед младшим по годам и положению, бросил Амунд. – Я отбился от этой толпы сам и не сомневался, что Грим отобьется тоже. У него ведь сильнейшая дружина во всем войске…

– Была, – дополнил Жизномир его заминку.

– И он не звал на помощь. Это могут подтвердить и поляне, они отплывали позже нас. – Амунд кивнул на Божевека.

– Но его нет! – Годред встал на колени и выпрямился, чтобы быть повыше. – Мы ждем с рассвета, а сейчас уже солнце вон где! – Он ткнул вверх. – Что мы должны думать – что он погиб? И все его люди тоже?

Круг сидящих и полулежащих на земле бояр загудел. Каждый уже думал об этом, но Годо первым высказал общий страх вслух.

Если бы вождь пал у всех на глазах, было бы легче свыкнуться с этой мыслью и понять, как быть дальше. Но никто этого не видел, никто не мог подтвердить гибели Грима, и все попытки что-то решить упирались в безнадежную растерянность.

– Я не думаю, что хакан-бек зазвал его в гости, чтобы женить на своей дочери, – отрезал Амунд. – Если все было как рассказывают поляне, то конница отсекла киян от лодий, и они были перебиты.

– Ну а может, нет? – воскликнул Свен. – Может, он в плену?

Грим сын Хельги с трехлетнего возраста жил в Хольмгарде; сыновья Альмунда видели, как он растет, Свен, более близкий к нему по возрасту, в детстве вместе с ним играл и обучался биться на деревянных мечах. Перед отъездом из дома они пировали на его свадьбе с Ульвхильд, которую тоже знали всю жизнь. Им было труднее всех смириться с мыслью о его смерти – и с той, что им придется рассказать о ней Олаву и его дочери. В начале похода они отчасти ревновали Грима к киевским русам Фредульва, которых Хельги киевский назначил своему сыну в ближнюю дружину, потом привыкли. И вот Фредульв и прочие оправдали доверие – они погибли вместе с вождем, и сыновья Альмунда не могли отделаться от мысли: мы должны были быть на их месте. Или хотя бы рядом с ними.

– Если он в плену… – Амунд уже обдумал такую возможность, – то мы узнаем об этом не очень скоро. Но узнаем – когда хакан-бек пришлет к Хельги с предложением о выкупе.

– Но мы… – в досаде начал Годо.

– А мы ничего не можем сделать! – перебил его Амунд. – Если он жив, то его увезли в Итиль. А это целый переход по суше. Как мы поступим – бросим на берегу лодьи, раненых, добычу и пойдем пешком через степь? Чтобы нас порубили по дороге? Мы лишились пятисот человек за те два дня, а потом еще двухсот с лишним за эту ночь, причем самых лучших! Пытаться идти на Итиль – все равно что пронзить себя собственным копьем!

– И к тому же напрасно – если Грима нет в живых, – поддержал его Унерад, киевский боярин из полян.

– Мы бросим его… или его тело и уйдем восвояси? – Годо вонзил в Амунда негодующий взгляд.

– Хочешь – оставайся, – отрезал тот. – Я тебе приказывать не могу, воля твоя. Но я…

– Что – ты?

– Я ухожу дальше и увожу моих людей. Кто со мной? – Амунд оглядел собрание.

Воеводы отводили глаза. Было тихо, только Свен вполголоса переводил свеям речь Амунда.

– В былые времена считалось честью пасть на том же поле, что и твой вождь! – сказал Ормар, поняв, о чем речь.

– Грим был мне не вождь, – на языке волынских русов ответил ему Амунд; этот язык отличался от северного сильнее, чем язык хольмгардских и киевских русов, но понять друг друга они еще могли. – Родом я равен ему, годами я старше, и я уже владею столом моих отца и деда, что правили в Плеснеске. Я уступил ему звание вождя похода, раз уж боги… – он на миг запнулся, – и Хельги киевский так захотели. Но я не обязан умирать с ним заодно. Кто считает, что он обязан, – поступайте как знаете.

– Ты еще тогда, в Чернигове, хотел получить главный стяг, – припомнил Годо, испытующе глядя на него.

– Странно мне было бы этого не хотеть. Почему, я уже сказал.

Они смотрели друг на друга через полянку. Многие понимали, что на уме у Годо, а Амунд ждал, выскажет ли тот свои мысли вслух. Свену очень хотелось подергать брата за рукав: он понимал, что тот бесится от досады и бессилия, хочет найти виноватого в общей беде, но раздором с Амундом они свое положение уж точно не облегчат. Без Грима тот остался самым знатным, могучим и влиятельным человеком в войске. Единственным носителем настоящей княжеской удачи, которая была необходима в этом опасном положении.

– Ну а те, кто решит идти дальше, должны встать под мой стяг, – продолжал Амунд, не дождавшись. – Без единой головы и единой воли мы пропадем. У нас и так невелики надежды добраться живыми до земель Хельги Хитрого. Нам только до переволоки на Ванаквисль идти по Итилю почти месяц! Вы понимаете – мы пойдем вверх по реке, и это будет переходов двадцать пять, а то и тридцать! И что нас ждет на переволоке? Новое хазарское войско? Но глупо давать Аарону время на его сбор. Чем быстрее мы туда попадем, тем вернее прорвемся. Я отплываю нынче же.

– Но это бесчестье! – в отчаянии воскликнул Арнор из Силверволла.

На него устремились все взгляды: и об этом тоже думал каждый, стараясь затолкать эту мысль подальше.

– Мы уйдем, бросив своего конунга… неизвестно где и как! – продолжал он, слишком молодой, чтобы легко смириться с такой мыслью. – Пусть бы мы погибли с ним и за него… Но как мы вернемся, если не сможем дажерассказать, что с ним случилось! Как он пал? И пал ли он на самом деле или в плену? А что, если он в плену, если он когда-нибудь будет выкуплен и вернется – как мы посмотрим ему в глаза, когда мы бросили его? Чернига! – Арнор посмотрел на воеводского сына. – Это сын твоего князя, он был нашим вождем в походе. И ты уйдешь, даже не узнав, что с ним стало?

Никто ему не ответил. Чернига невольно взглянул на Амунда, словно спрашивая мнения самого старшего в этом кругу, и тем уже дал ответ о своем выборе. Арнор был прав, но и Амунд был прав. Попытки помочь Гриму, если он жив, или хотя бы отомстить, если погиб, были заранее обречены.

– У нас один способ поддержать свою честь остался, – сказал Добродив, бужанский воевода. – Довезти до дома свою добычу. Если мы привезем ее и выплатим родичам павших их долю, то их гибель не будет напрасной. А если погибнем все… то и все нами добытое этим подлым бековым псам достанется. А наши кости в степи сгниют, волки да лисы их растащат. Мне такого посмертия не надо.

– Так кто со мной? – еще раз спросил Амунд.

– Я, – первым ответил Жизномир, непривычно молчаливый и грустный. – Гримушка мне родич… был, да уж его не воскресить, теперь надо живых живыми до дому довести.

– Мы уходим, – переглянувшись с Унерадом, сказал Божевек. – До Киева нам с волынцами по дороге, заодно и пойдем.

– А вы? – Годо взглянул на Ормара.

– Грим-конунг вел нас, но не платил нам, наша плата – наша добыча. Я попробую ее сохранить. И Халльтор, думаю, тоже.

– И мы домой! – со вздохом решил Вершила. – Мы своего княжича… не уберегли, так что толку за чужого головы класть?

– Жаль молодца, да себя жальче! – поддержал псковича Сбыслав. – Нас два с лишним лета дома ждут.

Годо и Свен молчали.

«И если боги того пожелают, я свою жизнь отдам за то, чтобы вы все вернулись домой живыми и с добычей!» – лишь только вчера сказал Грим, и боги услышали его слова.

«А если боги пожелают иного, княже, – тогда же ответил ему Фредульв, – то и мы падем там, где падешь ты, и к Одину отправимся вместе». И его слова тоже были услышаны. В мыслях Свенельд готов был сказать: «Пусть лучше наш поход закончится в Валгалле, но мы сохраним твою и свою честь». Но пойти на верную смерть, без малейшей надежды хоть чего-то добиться… Бесчестившее их всех решение оставалось единственным хоть сколько-то разумным.

– Тогда мы решили! – Амунд хлопнул по коленям. – А вы, сыновья Альмунда, – он взглянул на тех двоих, – не предавайтесь унынию. Раньше, чем все мы доберемся до дома, у нас будут еще десятки случаев попасть к Одину, и я не сомневаюсь: вы их не упустите!

* * *

Проснувшись, Свен не сразу понял, где он. Он даже не вспомнил, что наконец-то дома, в Хольмгарде. Все было так, как стало привычно за многие месяцы: незнакомая изба, духота, сонное дыхание и сопение множества людей, храп Эгиля и Ревкеля… После Силверволла, на освоенном пути, они ночевали в погостах, и сейчас показалось, что это очередной погост. Рядом лицом вниз лежал Годо, и Свен в полусне задал себе обычный вопрос, чья сейчас стража. Попытался вспомнить вчерашний вечер… в мыслях всплыл пир, нахмуренное лицо Олава, изумленные, испуганные серые глаза… Витислава… Это был сон?

Свен сел и огляделся в полутьме. Смутный свет сочился через бычий пузырь на оконцах, позволяя разглядеть знакомое зрелище – множество тел, укрытых овчинами, плащами и кожухами, тесно лежащих на полатях, на лавках и на полу. Изба большая, с печью, но почти пустая… Да они же на том дворе, который отец поставил для них с Годо! Куда они поселили дружины Ормара и Халльтора. Вон и сам Халльтор, на скамье: после ранения на Итиле тот ходить уже мог, но сильно хромал, и ему всегда доставалось спальное место внизу.

Почему он сам-то здесь оказался? Потирая лоб, Свен попытался вспомнить конец пира. Когда от них с Годо наконец отстали с расспросами, они налегли на пиво… вот поэтому он ничего и не помнит. И соображает только одно: очень надо выйти на воздух… Но даже в этом смутном состоянии, сквозь головную боль, Свен не удивлялся, что заночевал с дружиной: за два года он так привык к тому, что его место – с этими людьми, что даже не подумал, что уже вернулся в родной дом, где его родители и даже молодая жена…

В этот раз никто никого не будил. Напившиеся, наевшиеся и наконец-то ощутившие себя в безопасности хирдманы спали до полудня и далее того. Годо пришлось проснуться раньше: за братьями прибежал посланный Радонегой отрок и позвал в отчий дом завтракать.

– А ты чего здесь? – нахмурился заспанный Годо, когда Свен стал его будить.

– Чего? Мать зовет, просыпайся, пошли! Мы уже дома, чтоб ты знал!

– Ты, говорю, чего здесь? У него жена молодая одна скучает, а он с нами здесь завалился! Забыл про нее, что ли?

– Да ну тебя! – Свен отмахнулся.

Хотел было сказать «какая она жена?», но опомнился: сам вчера подивился, как Вито выросла. С тех пор как он ее привез, прошло три года. Привези он ее такой, какая она сейчас, никто не назвал бы ее слишком юной, и даже Годо не стал бы ему советовать играть с ней в игры для младенцев, как делал тогда. Но почему-то мысль о том, чтобы жить с ней – и прямо сейчас, – казалась Свену не более уместной, чем в ту давнюю осень. Вито была частью дома, а себя он чувствовал частью этой вот бесприютной волчьей стаи, чуждой дому и принятой под кров лишь по уговору. Она была добычей другого Свена, который жил здесь три года назад, и не узнавала его в этом, нынешнем. Он и сам себя пока не особо узнавал. Не так уж вроде бы изменился: руки-ноги целы, только прибавились горбинка на носу и сабельный шрам на груди, а все же человек не тот…

Умытые, причесанные, в новых кафтанах, оба старших брата за родительским столом себя ощущали как в гостях и никак не могли вернуть себе чувство дома. Все вокруг было знакомое (кроме мелочей убранства, которых они все равно не замечали), но казалось каким-то маленьким и побледневшим. При мысли, что ехать дальше уже не нужно, накатывала растерянность: а что делать-то? Два с половиной года они привыкали каждое место, где находились, рассматривать лишь как привал на бесконечно долгом пути. Оба ухватились за мысль о необходимости скоро ехать на лов – еще день-другой дружины покормит Олав, но им надо как-то жить всю зиму. Толковали с отцом: данов и свеев осталось три сотни, с ними полтора десятка вильцев, но раньше весны их по домам не отправить. Добыча давала возможность купить хлеба, овощей и скота, но столько лишних запасов у кого-то еще надо найти – значит, посылать людей в разъезды по городцам и весям на Волхове и вокруг Ильменя. Излишки хлеба в этих краях редки, только если кто на новом пале[12] сеял, да и те берегут на будущие тощие годы.

Воеводский стол пока оскудеть не грозил: братьям (Велерад тоже пришел повидаться прямо с утра) подали кашу с маслом, вареную курицу, тертую репу, запеченную с яйцами и молоком. Подавала на стол сама Радонега с помощью Витиславы. Вито при встрече лишь поклонилась Свену, но не подошла; он кивнул ей в ответ, но что сказать, не придумал. От ее замкнутого лица, опущенных глаз веяло отчуждением, и Свена это не удивляло: Вито теперь уже казалась куда более своей в этом доме, чем он сам. И чем дальше, тем напряженнее делалось ее лицо; под конец она едва удерживала слезы. Потом вовсе исчезла.

Едва успели закончить завтрак, как за братьями прислали от Олава. Оба разом вздохнули: заморский поход завершился, но заботам не предвиделось конца.

Стоя у входа в погреб, Витислава смотрела, как Годо и Свен идут через двор в своих новых кафтанах – такие похожие даже со спины, что любой сразу угадает в них братьев. Годо и сейчас выше, ноги у него слишком длинные, и на ходу он как бы загребает руками; Свен, напротив, очень соразмерно сложен, двигается плавно. Вито была рада, что из двоих старших братьев ей достался именно этот. Два с половиной года она ждала его с нетерпением, зная, что при нем у нее начнется новая жизнь, настоящая, взрослая. Сам Свен не обманул ее ожиданий – он изменился, но не к худшему, наоборот, теперь все в его внешности и повадках казалось ей куда ярче и значительнее прежнего. Радонега была не так уж не права: в первый миг новой встречи Вито с трудом его узнала. Но она понимала, что изменился не столько он, сколько она сама. Глазам ребенка была недоступна его привлекательность, а уму – понимание его заслуг. Теперь же чем больше она смотрела на него, тем красивее он ей казался, хотя красота эта пугала своей суровостью. В нем была та новая жизнь, которую она так ждала, но сарацинский поход так его прославил, что она робела перед ним. Вито терялась, хотела завести с ним разговор – и не знала о чем. Как ей войти в эту новую жизнь, как сделать ее своей?

* * *

В гриднице ждал только Олав, женщины не показывались. Годо поводил глазами, надеясь увидеть Сванхейд, но отсутствию Ульвхильд оба только обрадовались. Сам ее вид служил им упреком, белое платье, казалось, вопрошало: почему вы вернулись, когда ваш вождь погиб? Сокровища из доли Олава уже были убраны, но в углу еще лежали мешки с поклажей из двух Гримовых лодий, которые он в тот последний вечер велел им забрать с собой.

– Госпожа Ульвхильд… – начал Свен, когда их усадили близ хозяйского сиденья и налили пива в серебряные чаши, ими же привезенные. – Она не желает… посмотреть добычу?

Привезенная добыча была их честью и гордостью, весомым доказательством их удачи. То, что Ульвхильд отвергала ее, обесценивало все труды и пролитую кровь.

– Она захочет, – кивнул Олав. – Но чуть позже. Я думаю, она захочет узнать, как эти вещи оказались у вас.

– Когда мы тем вечером готовились отплывать, – сразу начал Годо, – нас вызвал к себе Грим-конунг и предложил взять две лодьи с его долей добычи. Он должен был прикрывать отход, и ему было некогда возиться с этими лодьями, так он сказал. Я их и забрал. Обе были нагружены этими вот мешками. Там еще сидели две женщины. Это тоже была добыча Грима-конунга, и он один во всем войске забрал их из Тавьяка, с нашей зимовки. Мы увели их вместе со своими. И так и везем всю дорогу…

Он повернул голову к Свену и вопросительно взглянул на него: дальше рассказывать? И не успел Свен кивнуть, как Олав сам задал вопрос:

– И куда же делись эти женщины?

…Женщины так и сидели в лодье, кажется, один раз боязливо выбрались оттуда до ближайших зарослей осоки по нужде. Свен видел этих двух уже много раз – Грим возил их с собой с первого лета похода, – но только издали. А может, это были не те же самые: они попадались ему на глаза, только закутанные в полосатые покрывала до бровей. По войску ходили слухи об их баснословной красоте – дескать, самые красивые из всей земли сарацинской. Большие продолговатые темно-карие глаза под черными бровями и впрямь были красивы, всего остального Свен не видел. Теперь, когда стало ясно, что Грим за своим имуществом не придет, Свен мысленно за голову схватился: теперь и двух его девок им с Годо домой везти?

Рано забеспокоился…

Кто-то замахал ему рукой от крайних лодий. Он подошел: там стоял носатый Хавлот, Амундов шурин, первый боярин и заодно лекарь, пожалуй, лучший во всем войске. Свен было подумал, что тот пришел проведать Халльтора и прочих раненых, но тут увидел возле него бужанина Добродива, Чернигу и Унерада. Этим-то чего здесь нужно?

Хавлот, зрелый, но еще не старый мужчина, имел такое же длинное лицо, как у Амунда, и крупный нос. Лицо его всегда имело тревожное выражение, и сегодня он, нахмуренный, выглядел не веселее обычного.

– Где твой брат?

– Он спит. – Свен скрестил руки на груди. – Что вам нужно?

– Позови его. Люди… – Хавлот посмотрел на Чернигу, – эти мужи надумали кое-что важное.

– И что вы надумали? – с подозрением осведомился Свен.

Чернига и Унерад переглянулись. Сыновья Альмунда, возглавлявшие северное войско, пользовались славой людей упрямых и задиристых (хотя заслужена она была больше Годредом, чем Свеном).

– Мы надумали, – подтвердил Чернига, – но князь Амунд нас поддержал. Мы рассудили, что если князь Грим погиб, то негоже отправлять его в Нави без погребальных даров и женки. У вас его добыча – надо выбрать одну девку с добром кое-каким и вслед за ним отправить.

– А вторую, – подхватил Унерад, – надо Итиль-реке пожертвовать, чтобы хранила нас по пути и в беду больше не давала.

Свен вдохнул, собираясь возразить, но не нашел что сказать.

– А кто будет это делать? – Он посмотрел на Хавлота: – Ты и тому обучен, мудрец?

– Князь будет, – отрезал Хавлот. – У нас есть князь. А вы… – он взглянул за спину Свену, где подходил еще более хмурый спросонья Годо, – обсудите со своими людьми, если хотите. Но добыча Грима – не ваше имущество, и лучше будет хотя бы часть отдать хозяину.

Годред не мог без споров согласиться ни с единым словом, исходящим от Амунда плеснецкого, поэтому пришлось идти к нему. Свен в душе нашел предложение разумным и жалел, что из-за упрямства брата приходится зря тратить время, которого и так мало. Трогаться дальше стоило как можно скорее – незачем оставлять хакан-беку возможность прислать им вдогонку отдохнувшее и выправившее ряды войско. Но спор разгорелся нешуточный – не только из-за двух сарацинок, но из-за всего внезапно образовавшегося Гримова наследства. Амунд едва упомянул, что объяснит это решение Хельги Хитрому, который, как наследник своего сына, захочет узнать судьбу его посмертного имущества, как Годо немедленно взвился.

– Почему это Хельги? – С изумленным и вызывающим видом он упер руки в бока. – Ты забываешь, что Грим был женат! Его жена – дочь Олава, госпожа Ульвхильд, она ждет в Хольмгарде. Она – его наследница, а может, у нее и ребенок уже есть! Олав-конунг захочет узнать о судьбе наследства его дочери, а может, и внука! И Олав получит все, что Грим поручил нам сберечь, до последнего мятого кувшина!

– Того, которым ты от хасанов отбивался, – пошутил кто-то из сидящих на земле телохранителей Амунда, и князь улыбнулся.

– И того кувшина! – без улыбки подтвердил Годо.

– Отец Грима тоже имеет право на часть его имущества, особенно когда он дал сыну войско для похода, – напомнил Амунд. – И будет лучше всего, если мы разделим его – одна лодья останется у вас, а другая будет у меня.

– Почему – у тебя? – удивился Годо. – Если бы мне это сказал Фредульв или еще кто-то из киян, я бы понял. Но ты не человек Грима или Хельги. Из киян здесь никого нет…

– Есть мы, – возразил Унерад и кивнул на Божевека. – Мы – люди Олеговы. И добро, что ему причитается, довезем со своим вместе… коли боги дадут нам самим домой воротиться.

– Нет. – Годо не намерен был сдаваться. – Чужое имущество мы делить не будем. Грим-конунг поручил его нам. И мы довезем его до его жены… то есть вдовы. Если его отец желает свою долю, пусть присылает к ней и разбирается с Олавом, имеет ли он право на это.

– Наследство получает тот, кто мстит, – напомнил Амунд. – Вы готовы от лица Олава и его дочери принять долг мести? Это ведь совсем молодая женщина, да? Будет ли она рада такому наследству?

– Это не наше дело! – отрезал Свен. – Наше дело – доставить ей то, что нам было передано ее мужем. А если условия ей не понравятся, она всегда сможет отослать имущество его отцу в Киев. Но мы свое дело знаем, и мы его сделаем.

* * *

– У них потом разговор ходил, мол, сыновья Альмунда в то Гримово добро вцепились клыками, будто два пса, рычат и никого не подпускают! – рассказывал Годо. – Ну да и пусть болтают что хотят! Но ничего киевским не отдали, кроме тех девок…

В это время Свен, метнув взгляд в сторону, толкнул Годо локтем; тот обернулся и замолчал. Они было не заметили, как в гридницу неслышно, будто тень, вошла Ульвхильд; когда они ее увидели, она уже некоторое время слушала их.

Оба встали и поклонились. Ульвхильд медленно подошла. Веки ее покраснели, лицо казалось истомленным и отрешенным. Свен подумал, что с часа их приезда она бродит, как и они сами, не находя себе места; их изменил поход и сделал чужими в родном доме, а ее – привезенное ими известие. От этого надменная дочь Олава вдруг показалась ему более близкой, чем за всю жизнь, а они ведь знали ее почти с рождения.

– Вы рассудили верно… – Она взглянула на обоих братьев без былого высокомерия, но с той же отрешенностью. – Если Хельги когда-нибудь сумеет отомстить за моего мужа, я отошлю ему все… все до последней бусины. А если он не возьмется за это… То лучше пусть сокровища лежат без дела, дожидаясь того, кто совершит эту месть.

– Боюсь, ждать придется долго… – протянул Олав. – Не думаю, что мы в ближайшие годы сумеем собрать новое войско, с которым стоит идти на хазар с надеждой на победу.

– Серебро и золото вечно, как сами боги! – Ульвхильд почти усмехнулась. – Я скорее прикажу зарыть все в землю или бросить в Волхов, и пусть лежит там, пока не найдется настолько сильный человек… чтобы смог сровнять с землей весь этот их гнусный Итиль! И никто другой, клянусь богами, от меня не получит ни одного шеляга из тех сокровищ!

– Но моя дорогая… – мягко начал Олав, не вставая с места: в последние два дня он сам как будто побаивался своей овдовевшей дочери. – Сейчас еще рано говорить об этом, но когда-нибудь эти сокровища понадобятся тебе самой как твое приданое…

– Приданое! – Ульвхильд пренебрежительно дернула плечом. – Не думаю, чтобы я еще когда-нибудь пожелала выйти замуж!