скачать книгу бесплатно
– Слава чурам! – с облегчением простонал Сушина, наконец-то узнавая своего князя. – Сокол ты мой ясный…
– Что… Ой! – Попытавшись приподняться, Ольгимонт потревожил какую-то из своих ран и охнул. Оглядев себя – из-за множества повязок, которые часто приходилось менять, на него даже сорочку не надевали, а лишь накрывали ею сверху, – он поднял недоумевающий взгляд на воеводу: – С кем мы дрались? Что со мной было? Я ничего не помню! Это голядь напала? Или Станила? Что молчите?
– Не голядь это и не Станила. – Сушина покачал головой. – Это, княже…
– Тебе пришлось сражаться с игрецами, князь Ольгимонт, – сказала Дивляна. – Эти раны – из-за них.
– С игрецами? – Ольгимонт перевел взгляд на нее и все-таки с усилием приподнялся и сел, морщась от боли. – А ты кто?
– Я – Огнедева.
Ничего больше объяснять сейчас у нее не было сил, и она привалилась к плечу Велема, закрыв глаза. Тот без разговоров подхватил ее на руки и понес к Милоуму. Там хозяйка напоила ее молоком, и Дивляна, едва сумев взобраться на полати, заснула, будто провалилась. И проспала весь день. В сумерках она встала, взяла у хозяйки кувшин молока, кусок хлеба, забрала клюку Кручинихи и со всем этим пошла на жальник. На родовом кургане Кореничей, возле камня, под которым зарыли прах старухи, она разлила по траве молоко, разбросала накрошенный хлеб и приказала:
– Ешьте!
Вокруг не было ни одной живой души, но даже если бы кто-то и нашелся, то ничье ухо, кроме Дивляны, не смогло бы различить свист, вой, голодное повизгивание, с которым тринадцать игрецов набросились на угощение.
Загнав свое дикое стадо опять в клюку, Дивляна отнесла ее в избу Кручинихи, а сама вернулась к Милоуму и улеглась спать. И снова спала до самого утра.
Глава 4
Ни детей, ни скотину никто больше не манил на жальник, и после двух ночей, прошедших в тишине и благополучии, жители Межи окончательно поверили, что их беды миновали. По этому случаю старейшины решили устроить пир, чтобы угостить и предков, и богов, и гостей, которые помогли усмирить злыдней и вернуть селению безопасность. Закололи бычка, женщины напекли пирогов, наварили пива. Соседи собирались изо всех окрестных весей, словенских и кривичских, и рассказы о буйстве духов и о сражении с ними Огнедевы обрастали все новыми подробностями.
А между тем пора было ехать дальше. За время этой остановки дружины отдохнули, что было очень кстати. Лишь чуть выше Межи судоходная часть Ловати кончалась и начинался волок – первый из тех, что в конце концов должны были привести к Днепру. Князь Ольгимонт уговаривал путников задержаться еще на пару дней – он хотел непременно сам сопровождать Огнедеву до Днепра, но ему требовалось время на то, чтобы окончательно окрепнуть. Его раны закрылись и быстро заживали, и Белотур согласился обождать еще немного. Ольгимонт, которому уже рассказали, что с ним было и какая печальная участь его ждала, если бы не вмешательство Огнедевы, был исполнен благодарности и выражал полную готовность служить ей, как она пожелает. Пока он мог сделать одно: провести дружину до самого Днепра наиболее удобными путями и оберегать от разных напастей.
И вот наконец еще дня через три дружины Белотура, Велема и Ольгимонта попрощались с Межой и тронулись дальше. Клюку Кручинихи, для надежности обвязанную одним из заговоренных стеблей боронец-травы, Дивляна везла с собой и намеревалась вручить матери Ольгимонта, княгине Колпите.
Протяженностью волок от верховий Ловати до озера Узмень, куда им теперь предстояло держать путь, был верст в пять.
– За день дойдем, – обнадеживал Ольгимонт, при котором Белотуру больше не нужны были другие проводники. – Гати здесь хорошие, мы сами за ними следим. А на Узмене наши люди живут, Огнедева сможет там отдохнуть.
В верховьях Ловати земли были порядком заболоченные и села встречались нечасто. Когда пришла пора вытаскивать лодьи на берег, вокруг не виднелось ни одной крыши. И все же люди тут бывали: на утоптанной площадке чернели круги старых кострищ, валялись черепки от битых горшков, обрывки старых берестяных туесов, обломанные черенки от деревянных ложек, обглоданные кости, рыбьи хвосты, какие-то грязные, полуистлевшие тряпки – остатки настолько заношенной и перелатанной одежки, что даже не удавалось определить, что это раньше было, то ли рубаха, то ли порты.
– Торговые гости тут стоят – одни перед волоком, другие после волока, – пояснял Ольгимонт, и Белотур кивал: он и сам с дружиной останавливался здесь по пути на полуночь. – Одни тут с Всесвячи приходили, вот как овсы начали косить, и бревна тут же остались. Я покажу. Варяги, что ли…
Заготовленные бревна еще лежали на берегу мелкой речки, на краю поляны, почти там, откуда Белотуру со спутниками предстояло начинать. Лодьи полностью разгрузили, всю дорожную поклажу – припасы, приданое Дивляны, подарки будущей родне и все прочее – сложили в стороне под небольшой охраной. Несколько бревен разместили дорожкой, один ряд вдоль другого. На них, поперек, разместили другие бревна. А уж поверх, подняв дружным усилием, водрузили первую лодью и в десяток рук принялись толкать. Когда корма сошла с заднего бревна, его переложили под нос. Когда кончились продольные бревна, пару задних тоже перенесли вперед. Так и шли: одни таскали бревна, другие толкали по ним лодью. И видя, сколько сил тратят мужчины на преодоление каждой пары «больших локтей»[11 - Большой локоть – два обычных локтя по 54,7 см, то есть чуть больше метра.], Дивляна вздыхала и едва верила, что они сумеют пройти волок за один день. Преодоление порогов на Волхове тоже стоило немалого труда, но там лодьи велись по реке, а тут их предстояло тащить по суше, в глухую чащу, даже не видя впереди воды! И хотя Дивляна знала, что через несколько верст вода появится, все же это зрелище казалось ей довольно диким.
К счастью, через волок ходили достаточно часто, чтобы когда-то прорубленная просека не успевала вновь зарасти, и по мере приближения в зеленой стене открывался довольно узкий, но достаточный проход.
Через версту почва увлажнилась, запахло болотом. Под густой болотной травой захлюпала вода. Здесь была устроена гать, узкая, так что едва пройти, выложенная из порядком подгнивших, почерневших бревнышек разной толщины, с облезшей корой. Промежутки между бревнами были завалены хворостом, ветками, ольховыми жердями, ржаво-рыжими на срезе, довольно свежей щепой – Ольгимонт сказал, что сам недавно подновлял ее. Но продвижение замедлилось: на кривой неравномерной гати бревна разъезжались, нос ладьи упирался в неровности пути и не двигался, несмотря на все усилия.
Шагая по тропе, Дивляна не переставала думать о том, что осталось позади. Те два дня, пока Ольгимонт выздоравливал, она сама тоже по большей части спала – так утомила ее первая в жизни настоящая встреча с Той Стороной. И если насчет бабкиных игрецов все теперь было более-менее ясно, то мысли, впервые пришедшие к ней в темной выморочной избе, не давали покоя. Надо было спросить у игрецов, не направлял ли их кто-то другой, кроме умершей хозяйки. Не послал ли их иной ведун, не заставил ли требовать крови – сперва скотины, потом детей, потом самого князя Ольгимонта? Но в ту ночь она не догадалась задать все нужные вопросы, а вызывать игрецов для нового разговора не чувствовала себя в силах.
Правда, необязательно было спрашивать у духов. Люди тоже многое знают. И если нашелся в округе настолько могучий чародей, что сумел погубить Кручиниху и взять в оборот ее невидимых слуг-игрецов, то о нем должны знать.
Обернувшись, она подождала, пока ее нагонит князь Ольгимонт. Из-за недавних ранений он не принимал участия в толкании лодий и вместо этого оберегал Дивляну и ее двух челядинок. Вымыв и расчесав волосы, он стал молодцом на загляденье, а глаза его при ярком солнечном свете оказались совершенно удивительного цвета – серые с зеленовато-голубым отливом, которого она никогда и ни у кого не видела. Дивляна уже расспрашивала его о роде и семье и выяснила, кто такой был тот Ольгимонт волхв, который первым изловил в просторах Навного мира игрецов и заставил служить себе, чтобы потом передать по наследству. Правда, о самом этом наследстве молодой князь ничего доселе не знал, но о старом чародее ходило немало преданий. И в любых зверей-то он мог превращаться, и полчища вражеские сокрушал… Молодой князь Ольгимонт ни о чем подобном и не мечтал и стремился лишь к благополучию рода и племени. Четыре года назад его женили на девушке знатного рода, и теперь он уже имел двух маленьких детей.
– А не знаешь ли, какие в этой округе есть сильные ведуны, волхвы, чародеи? – стала спрашивать Дивляна, когда он подошел к ней и улыбнулся, выражая готовность что-нибудь для нее сделать. Все эти дни Ольгимонт смотрел на нее с удивлением, будто не верил, что юная, красивая девушка справилась с таким трудным делом, как укрощение тринадцати игрецов.
– Свои ведуны, как водится, в каждом роду есть, но Кручиниха была самой сильной. Ты думаешь о том, кто мог наслать на нее порчу?
– Да. Знаешь кого-нибудь подходящего?
– Нет. – Ольгимонт покачал головой. – Я сам об этом уже думал. Если бы здесь был такой сильный чародей, я бы знал. Вот разве что…
– Что? – Дивляна заглянула ему в лицо, видя, что он колеблется.
– Может, это и ни при чем… Но недавно тут случай был. Я еще когда ехал к Ловати, мне на Узмене говорили. Завтра будем там, я велю, чтобы тебе тоже рассказали.
– Лучше ты сам.
– Хорошо. Я просто думал, что лучше тебе послушать тех, кто все видел своими глазами.
– Что ломаешься, как недоросток на первом гулянье! – Дивляна в шутливом нетерпении толкнула его в плечо. – Рассказывай.
– Хорошо. – Ольгимонт ухмыльнулся и начал: – Как раз это было во время жатвы, месяца не прошло. Есть там одна баба, вдова Чернеиха, и всей семьи у нее две дочки, девки молодые, моложе тебя, непросватанные. Еще есть у них бабка старая, эта дома все сидит. И пошли они жать втроем – Чернеиха жнет, девки подбирают. Жали до самой ночи – одна-то она немного сделает. Девки ей говорят: «Матушка, пойдем домой, темно уже. Завтра придем и докончим». А баба отвечает: «Сегодня доделаем, завтра нам легче будет. Вот до конца рядка дойду, и пойдем». Вот луна уже вышла, а она все жнет. Дочери ее опять просят домой идти, а она не идет, упрямая баба. Вот младшая ее дочка обернулась, видит, идет кто-то к ним через поле, она и говорит: «Смотрите, бабушка идет нас домой звать». А луна яркая, все видно, как днем. Взяла тогда Чернеиха серп и пошла по полю навстречу. Дочери за ней. Подходят ближе и видят – это не бабка их, а какая-то девка, молодая, в белой рубахе, а волосы распущенные, черные, чуть не до земли. И тоже с серпом в руке, а серп-то не простой, серебряный, светит ярче месяца. По бокам от нее две собаки – не собаки, волки – не волки, бегут, будто тени, а глаза всех троих огнем горят. Идет к ним эта девка, улыбается, манит, к себе зовет. Ну, эти три испугались, все побросали, бежать без памяти, да со страху в лесу заплутали, только к утру домой добрались, себя не помня. Чернеиха поседела вся, младшая дочка, говорят, до сих пор заикается. Утром люди ходили, смотрели на поле – ничего там нет, только серп Чернеихи валяется. И все на Узмене говорят, что это Марена им явилась. Зачем явилась – неведомо, только ясно, что не к добру.
Дивляна молча кивнула. Облик богини Марены узнать было нетрудно – в начале зимы, когда ложится снег, молодая Марена является людям в виде девушки в белой рубахе без узоров, с распущенными черными волосами, и волки, дети зимы, нередко ее сопровождают. Недаром одно из имен самой Марены – Лютая Волчица. Но связано ли появление на полусжатом поле Хозяйки Лунного Серпа с тем, что вскоре случилось за волоком, в Меже? Или нет? Не сама же Кручиниха чем-то разгневала хозяйку Закрадного мира, чтобы та дала себе труд ее погубить? Дивляне пока не хватало ни знаний, ни опыта, чтобы разобраться в этом. Конечно, встречи с Мареной никто не минует, но чтобы она преследовала какого-то человека – так не бывает, богиня – не злая соседка.
– А еще говорят, дивьи мужики чаще появляться стали, – подумав, добавил Ольгимонт. – Но это что, их тут и раньше видели.
– Что за мужики?
– У нас такая нечисть водится, дивьи мужики называется. У них туловища всего половина, и головы половина, один глаз, одна рука, одна нога, но бегают быстро, будто ветер, и силищи немереной. Говорить не умеют, только стонут, хохочут, мычат по-лешачьи, и сами шерстью покрыты с головы до ног, будто медведи. Живут в норах под землей, на зиму спать заваливаются, а по весне опять выходят. До баб, говорят, сильно охочи…
Дружина уже двинулась дальше, толкая ладью по гати; впереди слышались крики, тяжелые вздохи, трещали хлипкие жерди под катками, из щелей брызгала темная торфяная вода. Женщины держались позади, осторожно ступая между щелями и лужами. Дивляна огляделась, чувствуя, как продирает по спине мороз. Вроде и день в разгаре, солнце светит, золотит вершины чахлой ольхи и дальних темных елей на взгорке – а все же страшно стало. Ольгимонт так говорил: «Та сторона!» – указывая взмахом руки, и непонятно было, имеет он в виду просто берег Узмень-озера позади волока или таинственную Ту Сторону, где обитают духи, предки и сами боги. Дивляна осознала, что с каждым шагом приближается к тому месту, где совсем недавно видели Марену… Нечего сказать, только такой встречи и не хватает просватанной невесте, едущей за тридевять земель к жениху! Недаром она боялась перейти межу – с каждым шагом по этому пути становилось все страшнее. Сначала игрецы, а теперь сама Марена…
Местность за болотом снова повысилась, гать кончилась, двигались по ровной луговине. По сторонам стояли высокие ели, под ними зеленела на рыжей хвое мягким ковром кислица, заячья капуста. Кое-где попадались островки черничника, и Кунота, ее молодая челядинка, все шарила там, выискивая запоздалые ягоды – водянистые после прошедших дождей, несладкие. По сторонам тропы даже трава была недавно выкошена – значит, люди поблизости живут.
И вот наконец показалась вода – мелкая речка, едва четыре локтя в ширину и глубиной чуть не по колено, все же вызвавшая бурю радости в уставшей дружине. Разгруженные, облегченные лодьи спустили на воду и на веревках повели, подталкивая в самых мелких местах, – даже и так было гораздо легче, чем таскать тяжелые бревна и толкать лодьи по каткам. А уж когда впереди открылось Узмень-озеро, в которое впадала вытекавшая из болот речка, то мужчины дружно заревели и понеслись чуть ли не бегом.
– Жертву надо озеру! – закричал Дивляне Велем, возглавлявший дружину первой лодьи, и она успокаивающе помахала ему рукой.
Для хозяев Узмень-озера она заранее приготовила каравай хлеба и пару шелягов. Плата немалая, но и повод достойный. Эта крошечная безымянная речка, вытекающая из болота, была первой на их пути из тех многочисленных широких и могучих рек, что несли свои воды уже не на полуночь, в Варяжское море, а на полудень. Там, как рассказывал Белотур, тоже было море, называемое Греческим, и в него впадал Днепр, в среднем течении которого стоял Киев-город. До него было еще очень далеко, но сегодня, под страшный рассказ о явлении Марены, Дивляна и все ее спутники миновали межу, за которой поистине начинался другой мир.
Пока мужчины, столкнув первую лодью в воду, отдыхали в ожидании второй, шедшей под руководством Велема позади, Дивляна отошла подальше, выискивая тихое место. Мелкая заводь показалась ей подходящей. Тут росло несколько старых ив, в которых всегда обитают водяные хозяева, и в прозрачной воде между осокой можно было рассмотреть даже мелкие волны на желтом песке, будто ребрышки самого озера. Оставив спутников поодаль, Дивляна одна спустилась к воде и сосредоточилась, прислушалась, стараясь нащупать рядом присутствие хозяев… И те охотно откликнулись: уже мерещилось, будто кто-то стоит рядом, заглядывает тебе через плечо, но оборачиваться бесполезно – он невидим простым глазом. Даже лучше закрыть глаза, чтобы не отвлекаться. И там, под водой, ощущалось присутствие силы. Узмень-озеро смотрело на нее тысячами светлых бликов на мелких волнах, тянуло стебли водяной травы, чтобы к ней прикоснуться, и Дивляна осторожно попятилась. Это лишнее.
– Бережок-батюшка, водица-матушка! – заговорила она, как ее учили, наклонившись к воде и прислонив ладони ко рту. Коса все норовила упасть в воду, и Дивляна отбрасывала ее за спину – а то ведь утащат за косу! – К вам мое слово, вода чистая, пески желтые, камушки белые, к тебе, рогоз, да одолень-трава, да камыш-трава! К тебе мое слово, Узмень-батюшка! Пришла я к тебе с поклоном низким от Волхова-отца, от Нево-озера, от Ильмерь-озера, откуда корень мой и кровь моя. Ты, Узмень-озеро, водяной хозяин, с женой твоей, с малыми детками и всеми родичами! Благослови нас путь держати, чистой воды взяти, не для хитрости, не для корысти, а для блага да здоровья. Со мной чуры мои, со мной боги!
Произнося эти слова, она чувствовала, что сила озера накрывает ее с головой… и отпускает, отходит, оставляя ощущение благожелательности и даже уважения. Дивляна пустила по воде каравай и осторожно, чтобы зря не возмутить волны, бросила в воду оба шеляга. Она недешево заплатила за право сказать: со мной чуры и со мной боги. Но теперь, когда это была чистая правда, Узмень-озеро приняло ее и всех ее спутников, принесших поклон от могучего Волхова, широкого и бурного Ильмеря, прощальный дар которого – сине-голубая стеклянная бусина-глазок – и сейчас висел у нее на шее. А не стой за ее спиной чуры и духи родной земли, не проводи ее благословением десятки предыдущих Дев Ильмеря, едва ли она выдержала бы все это, справилась бы с наследством зелейницы Кручинихи. Игрецы охотно съели бы и ее, и Ольгимонта.
Вращаясь, каравай плыл прочь от берега, подгоняемый легким ветерком. Задумавшись, Дивляна все смотрела на свое отражение в воде, и вдруг ей показалось, что оно какое-то слишком темное. Дивляна наклонилась ниже… Тень отражения, с другой стороны приблизившаяся к поверхности воды – тончайшей прозрачной пленке, разделяющей Ту и Эту Сторону, – вдруг сгустилась и потемнела. И Дивляна вздрогнула, беззвучно вскрикнула – из воды, с того места, где должно быть ее собственное отражение, на нее смотрело совершенно чужое лицо. Это тоже была женщина, и довольно молодая, лет на пять-семь старше Дивляны, но с непокрытой головой, и распущенные темные волосы окутывали ее, будто плащ. Черные брови, алые губы сразу привлекали внимание, но ярче всего были глаза – серые и блестящие, они смотрели прямо в сердце Дивляны, взгляд их пронзал насквозь, будто острый нож. А по сторонам ее виднелись две звериные морды – головы двух волков, почти прижавшихся к плечам женщины.
Стремясь скорее уйти от страшного видения, Дивляна подалась назад, упала, быстро оглянулась, ожидая увидеть незнакомку и волков рядом с собой, вплотную, за плечом. Но не увидела никого – только пустой берег, траву и песок, ивы и кусты… И все ? ни звука, ни движения. Дивляна снова взглянула на воду, но теперь увидела среди ряби лишь отражение своего собственного, испуганного и растерянного лица.
Заледенев от ужаса, Дивляна сидела, вцепившись в ветки куста. Может быть, ей померещилось, поскольку она все думала о том, что вот только недавно услышала от Ольгимонта? И Марена, Лунная Волчица, вовсе не смотрела на нее из воды?
Но все было тихо, и понемногу она пришла в себя. Уже тянуло дымом, слышался стук топора и треск ломаемых сучьев, долетал голос Велема – видно, брат приказал отрокам раскладывать костер, варить кашу. А остальные пошли назад – за следующей лодьей.
Белотур, когда она вышла из зарослей, сидел у костра – в простой серой рубахе из некрашеной грубой конопли, с влажными темными пятнами на спине и на плечах, с каплями пота на раскрасневшемся лице и растрепавшимися волосами. Несмотря на высокое положение, лодьи он толкал наравне с кметями, как, впрочем, и Велем, и незнакомец едва ли догадался бы, что именно этот мужчина – знатный полянский воевода и глава всей дружины. Вскоре подошел Велем, тоже уставший, но успевший омыться в озере – купаться уже было нельзя, срок летних купаний давно вышел, – и выглядел посвежее прочих.
– Сходи, Туряка, пусть тебе польют. – Он кивнул в сторону берега.
Дивляна села на бревно возле костра, зябко обхватив себя за плечи. Ей хотелось рассказать о своем видении, но чем ей помогут Велем, Белотур и прочие? Только встревожатся. Не назад же поворачивать!
Нет, погоди! Она закрыла лицо руками, потерла глаза, потом сжала голову, будто пытаясь силой заставить саму себя думать. Марена… Может быть, она недовольна появлением здесь Огнедевы… Но почему? У нее свои владения, у небесных богов свои. Чем ей помешает появление Огнедевы именно здесь, на волоках? Потому что здесь рубеж Той Стороны? Но это только для них, ладожан. Для того же Ольгимонта, наоборот, люди с Той Стороны – это они, Дивляна и Велем с братьями. А Кореничи и Синеличи, против того, убеждены, что живут в самой что ни есть середине мира. Скорее похоже на то, что силой Марены пытается воспользоваться кто-то, кому она, Огнедева, чем-то здесь мешает.
Да, но месяц назад даже сама Дивляна еще не знала, что сделается невестой князя Аскольда и поедет через эти места в Киев-город. И сюда попала почти случайно – не приди ей в голову тогда утром мысль дойти до жальника, не найди она спящих на кургане детей, могла бы вовсе ничего не узнать о клюке Кручинихи, и не познакомилась бы с Ольгимонтом, который сейчас умирал бы в Новилиной избе, доедаемый игрецами. Уж не на него ли это зло направлено?
– Послушай, князь Ольг! – Дивляна огляделась, отыскивая его глазами. – А тебе или роду твоему никто зла не желает?
Пока она думала, дружина вокруг нее расселась на бревнах и принялась за еду: котел с кашей сняли с огня, Битень раскладывал большим черпаком кашу по мискам – сперва старшим, потом младшим. Отроки, нарезав на щите несколько караваев, обносили по кругу всех сидящих.
– Зла? – Ольгимонт обернулся. Не сказать, чтобы его сильно удивил этот вопрос. – Не надо быть чародеем, чтобы знать, кто желает мне зла. Князь кривичский Станислав Велебранович. Спит и видит, чтоб я на первом корне споткнулся и себе шею свернул.
– Да ведь и я давно хотел спросить: что у вас тут про Станилу Велебрановича слышно? – подхватил Белотур. – Как-то не до того было, а теперь едем к Двине – не объявлялся он за лето?
– А кто он такой?
– Станислав Велебранович – молодой князь кривичей, с Лучесы, – пояснил Дивляне Ольгимонт. – С моим отцом, Громолюдом, они в родстве. Тут кривичи живут, а дальше, на Днепре, – смоляне, племя моего отца. Рассказывают, они издалека пришли, с Дуная самого. И было всегда так, что смолянами свой князь правил, а кривичами свой. И сколько люди помнят, то смолянский князь пытался кривичей под себя взять, то кривичский – смолян. Через эти земли торговые пути проходят, богатства текут.
– И почему он желает тебе зла?
– Потому что его род и наш род уже давно воюет за эти места. – Ольгимонт показал вокруг. – За волоки.
– Еще лет пять назад война у них тут была, – добавил Белотур. – Не совсем здесь, а подальше на полудень, поближе к Днепру. Князь смолянский Громолюд у нас, у полян, у князя Аскольда подмоги просил. И дали мы ему подмогу. И я в поход ходил, и даже шурь мой, княжич Радимер.
– А, твоя ведь жена – из князей радимичских! – вспомнила Дивляна.
– Да, а это брат ее меньшой, Радим. Его тогда едва мечом опоясали, двенадцать или тринадцать сравнялось, мой Ратеня сейчас в таких же годах. Но ничего, не оплошал, бился хорошо. Отстояли мы смолянскую землю от Велебрана кривичского, да так, что и самого его в битве убили, войско их рассеяли. Громша кривичей данью обложил до самых полотеских пределов, до Лучесы – там уже Всесвят полотеский дань берет. У него Станила Велебранович только и укрылся – он князю Всесвяту сестрич.
– А сейчас мы на чьей земле? – обеспокоенно спросила Дивляна, еще не вполне разобравшись, где какой князь и чего от них ждать.
– Раньше эта земля Велебрану давала дань, а теперь дает Громолюду, – пояснил Белотур, вылавливая из своей каши упавшую травинку. – Да всю прошлую зиму, как я слышал, молодой князь Станила по весям разъезжал и себе требовал дани. Многие убоялись и дали – дружину ему вуй, князь Всесвят, сильную собрал. И говорил-де князь Станила, что и все земли, что прежде под рукой его отца были, он себе воротит. Князь Громолюд об этом знал и тоже повелел смолянам и кривичам в поход собираться. Я это все слышал весной, когда на полуночь ехал. А теперь что? – Он вопросительно посмотрел на Ольгимонта. – Или тебя на Ловать посылали врага на меже сторожить?
– Станила, видно, узнал, какое мы войско собрали, и еще раз хотел дело миром решить. Летом присылал людей сватать мою сестру… – Ольгимонт опустил глаза, но Дивляна заметила, что лицо его стало замкнутым и помрачнело.
– Ту самую? – Белотур недоверчиво поднял брови. – От Колпиты?
– Да. Он же еще пять лет назад к ней присватывался – едва дождался, видать, как она в возраст войдет. Ей тогда исполнилось двенадцать. А он рассудил, что если сил не хватит все земли смолян и кривичей на копье взять, то можно и по-другому своего добиться. Если Станила будет мужем моей сестры, а я вдруг умру, то он станет наследником всех владений моего отца.
– Но вы ему не отдали? – предположила Дивляна.
– Ее тогда же с княжичем Радимом обручили, – сказал Белотур и многозначительно взглянул на Ольгимонта. – Не думаете сестру жениху отдавать? Раз уж зашел у нас такой разговор…
– А как ее зовут? – Дивляна вспомнила слова игрецов, которые клялись, что-де могут служить только одному хозяину из трех: княгине Колпите, ее сыну или ее дочери.
– Ольгица[12 - Ольгица – от литовского Algita и к русско-варяжскому имени Ольга отношения не имеет.].
– Она самая! Мне про нее говорили…
– Кто говорил? – Белотур и Ольгимонт оба удивились, а князь смолян переменился в лице и подался ближе к Дивляне.
– Ну… говорили… одни… – Дивляна вдруг поняла, почему бабка Радогнева порой отвечала на вопросы так же уклончиво. Но эти двое смотрели на нее во все глаза и едва ли отвязались бы, поэтому она все же сказала: – Игрецы. Те самые, что в бабкиной клюке живут. Она, сестра твоя, уже взрослая? Ее обучали волхованию? А она не захочет бабкину клюку взять с жильцами вместе?
– Ее обучали волхованию! – выразительно заверил Белотур. – Два года назад ей пятнадцать лет сравнялось, пора было ее к жениху везти, князь Заберислав уже пива наварил, молодца женить собрался. А невесты нет как нет, и прислал князь Громша сказать, что по воле матери забрали девушку в лес к волхвам, мудрости обучаться. Год обучалась, два обучалась… Радим ждет невесту, не дождется, а она никак из лесов не выйдет. Что же она-то не взяла бабкину клюку? Глядишь, не пришлось бы и тебе собой игрецов кормить…
Ольгимонт выслушал все это с опущенными глазами и только потом, помолчав, снова посмотрел на Дивляну.
– Моя сестра… – медленно начал он. – Прости, воевода! – Он взглянул на Белотура. – Но мы… обманули твоего родича Заберислава и его сына Радима. Не по своей воле.
– Что? – Белотур в изумлении отставил миску и подался вперед. – Обманули? Что с ней? Где девка?
– Я не знаю! – с досадой и злобой отчеканил Ольгимонт. – И никто не знает! Мы собирались везти ее к жениху. Осенью, ко дню Рожаниц, в Числомерь-гору, как и было уговорено. – Белотур кивнул. – Но в купальскую ночь она пропала! Никто не видел и не знает, куда она делась. Мы искали ее везде! Мать спрашивала даже у Лесной Матери и Водяной Матери, но они сказали ей, что ее дочь найдет только солнце…
Он вдруг запнулся и посмотрел на Дивляну.
– Я уже думал об этом, – тихо закончил он. – Я уже думал: если Солнечная Дева пришла ко мне и спасла меня от игрецов, может быть, она сумеет отыскать мою сестру?
– Что же вы молчали? – Белотур покрутил головой. – Да ведь эти двое, Заберислав и Радим, уже чуть ли не полки на вас собирают! Говорили мне, что если этой осенью не получат невесту, то пойдут ратью на вас! Они решили, что твой отец передумал, хочет разорвать обручение и отдать ее за Станилу! Что же вы не сказали?
– Нам… было стыдно сказать людям, что у нас украли дочь и сестру, а мы даже не знаем, где она. – Ольгимонт не поднимал глаз и досадливо мял собственную шапку. – Уже два года не знаем. Но если… – он с надеждой посмотрел на Дивляну, – если Огнедева поможет нам ее вернуть, мы тут же отошлем ее к радимичским князьям.
– А вы уверены, что ее нет у Станилы? – уточнила она.
– Он бы всем объявил, если бы сумел захватить ее.
– Может, он приберегает ее до того дня, когда Громолюд умрет? – предположил Велем. – А он тут как тут – зять и наследник!
– Мы искали ее у кривичей и у Станилы. – Ольгимонт покачал головой. – Но как знать, если он где-то ее прячет… Так хорошо прячет, что никто не в силах найти. НЕ сумеешь ли ты…
Дивляна не ответила. Похоже, Ольгимонт теперь считает, что она всемогуща, как настоящая небесная Огнедева, и что ей достаточно лишь окинуть вселенную взглядом, как Солнцу из его небесного дома, и она сразу увидит все и всех, кто только есть на свете.
– Я подумаю, – мягко сказала она. – Постараюсь помочь, если смогу.
Остаток этого дня весь ушел на перетаскивание лодий. Ночевать устроились на берегу – для Дивляны опять раскинули шатер, выстелили пышными новыми овчинами, чтобы было потеплее и помягче. Обычно она мерзла по ночам – возле воды всегда кажется холоднее, хоть и укрывалась и медвединой, и вотолой сверху, и даже голову прятала под шерстяной свитой, которую носила по вечерам.
Но сегодня Дивляна не торопилась ложиться. Помощь Ольгимонту была ею обещана не просто для того, чтобы его утешить. Да, лишь сама небесная Огнедева может окинуть одним взглядом весь земной мир, но не напрасно Дивляна вынесла все эти передряги в Меже. Теперь в ее распоряжении целых тринадцать духов-помощников, и зря она, что ли, каждый вечер кормит их молоком и хлебом?
В сумерках, забрав бабкину клюку, взяв остатки пирогов, которые им дали с собой в Меже, Дивляна отправилась в лес, велев никому за ней не ходить. Воеводы обменялись выразительными взглядами при виде клюки, но промолчали и не пытались ее задержать – видимо, поверили, что их Огнедеве под силу справиться с этим делом. В лесу она выбрала укромное место – в широком овраге, поросшем деревьями и папоротником, – раскрошила пироги, разбросала и позволила духам выйти, чтобы поесть.
– Есть у меня работа для вас, – объявила она, когда голодные вопли и визги поутихли.
– Мы не можем!
– Не можем!
– Только одна хозяйка!
