скачать книгу бесплатно
– Хорошо! – Домаша погладила ее по голове. – Когда придет пора, поедешь к нему в Холм-град и все это скажешь. Но ты понимаешь, когда он захватит весь белый свет, ему же понадобится жена, чтобы умела шить, и прясть, и ткань, и узоры брать лучше всех на свете! Так что подите-ка к Вояне, она себе пояса ткет, и вы рядом садитесь.
– Пойдем! – Эльга, признав справедливость этого довода, тут же вскочила и схватила меня за рукав.
И мы пошли к Вояне.
Она сидела в избе-беседе, где стоял ткацкий стан: его собирали здесь каждую зиму. По вечерам, когда начинались настоящие супрядки, нас сюда не допускали, но Домаша разрешала нам заходить, когда хотела, чтобы Вояна нас чему-нибудь поучила.
Сегодня для Вояны выпал особенный день. Вместе с нашими отцами приехал Житинег из Шелонь-городца со своим сыном Видятой, и за него Вояну сватали. Поломавшись ради обычая, Судогость дал согласие, а значит, согласилась и Домаша. Дядя Вальгард только двинул бровями: когда он женился на молодой вдове, Судогость поставил условие, что право выдавать замуж внучку Воиславу останется за ним. И это было чуть ли не единственное условие, которое он сумел поставить: в то время без помощи наших отцов с их дружиной князь не уберег бы ни своей город, ни семью, ни, пожалуй, голову.
Сколько ни ждешь своей судьбы, а она всегда приходит неожиданно. Вояна, взбудораженная и потрясенная, дрожащими руками расправляла нити для заправки бердышка. Причитать еще не пришла пора, но ей позволили в оконце глянуть на жениха, пока он проходил мимо, и первая встреча так ее потрясла, что к более сложной работе она сейчас была неспособна. Однако и сидеть без дела не могла. До свадьбы оставался год, а то и два, однако казалось, они пролетят мгновенно, а у нее ничего не готово!
– Ох, да не кручинься! – успокаивала Домаша старшую дочь. – Не бывать свадьбе, пока не запасешь всего полные укладки: сорочек, рукавиц, поясов, рушников, постельников, настилальников, семь понев, и вершников, и завесок, и убрусов! Все у тебя будет!
И Вояне хотелось, чтобы все это появилось как можно быстрее! О том и поют на «взрослых» супрядках девушки-невесты:
Сестрицы мои, подруженьки!
Как же мне быти,
Как же мне быти, чем свекра дарити?
Подарю я свекра шитою рубашкой,
Шитою,
Белою,
Тонкою льняною!
Когда мы вошли, Вояна вскинула глаза, будто от каждого ожидала новостей. Мы с Эльгой тоже видели ее жениха, и нам он не слишком-то глянулся: рослый молодец, худощавый, с выступающим длинным носом и глазами цвета желудя. Ему тогда было восемнадцать, но нам он показался староват – не только для нас, но и для Вояны. Не хуже других, но и позавидовать нечему. Так рассуждали мы в семь лет, когда будущий муж представляется красным солнышком, наряженным в шелковый кафтан.
Однако старики – Судогость и его княгиня – женихом остались довольны. Он был старшим сыном будгощского князя, а значит, под стать старшей невесте нашего рода.
Весь прошлый вечер мы корпели над заправкой бердышка нитями трех цветов, чтобы сделать узорные пояски. Их нужно заправлять в известном порядке, по счету: две желтых, зеленая, желтая, зеленая… В щели – еще куда ни шло, но засунуть нитку в дырочку нашим детским пальчикам было не так легко. «Ужо я вас!» – угрожающе бормотала Эльга, склоняясь над бердышком и в третий раз облизывая лохматый кончик нити. Нас утешало то, что это самая трудная часть работы, потом думать не нужно: знай, просовывай челнок туда-сюда и меняй зев, а узор будет получаться сам собой.
У меня поясок был из нитей желтого, бледно-зеленого и бурого цвета: четырнадцать, двенадцать и одна. Летом мы с матерью и Эльгой красили белую пряденую шерсть крушиной, толокнянкой и дубовой корой с ржавиной – водой, настоянной на разных мелких железных обрубках из Радульвовой кузни. Радульва мы любили: закопченный и страшный, с черными руками, он был добрым человеком и охотно разрешал нам набрать всяких кусочков, хотя мог бы вновь пустить их в дело.
У Эльги заправка была еще лучше моей: из белой шерсти, бруснично-красной и синей. Это две Домаша красила дорогой привозной краской – соткала себе большой платок на голову, а остаточки отдала дочери. Прочие сестры уже заранее завидовали Эльге, которая будет носить такую красоту.
В беседе обнаружилась старая княгиня Годонега, бабка Вояны и Эльги.
Она сидела напротив старшей внучки и смотрела на нее, подпирая подбородок, будто пригорюнясь, но морщинистое лицо ее было радостным. Услышав, с чем приехал зять, князь и княгиня явились к нам в Варягино, хотя обычно это дядя Вальгард ездил к ним.
– Авось доживу я, старая, до твоей свадебки, а там и помирать пора, – говорила бабка. – Успею, дадут боги веку, тебя в мужний дом снарядить, а сама к дедам отправлюсь.
И взгляд ее светлых глаз был при этом таким отрешенным, что нас пробрало морозом.
Мы не сомневались, что княгиня Годонега – для нас баба Годоня – и правда знает дорогу «к дедам», то есть к предкам своего рода. Вот так однажды утречком выйдет за ворота, в платочке, с палочкой и котомочкой, и пойдет туда, где они живут с тех пор, как умерли… Сперва по земле, потом – по небу…
– Вас уже не успею проводить… – она посмотрела на нас с Эльгой (мы поспешно поклонились) и покачала головой. – А жаль! Вас отцы-то как еще снарядят замуж…
Она помрачнела, свет ее лица угас, сменился тенью недовольства.
Мы мало что об этом знали и еще меньше понимали, но улавливали из обрывков разговоров, что у взрослых нет согласия насчет нашего воспитания и подготовки к замужеству. Что мы должны учиться прясть и всему прочему – это само собой. Расхождения касались чего-то загадочного, что имело отношение к лесу.
Однажды мы услышали, как кто-то произнес странные слова «медвежья свадьба». Эльгин отец тогда вскипел, что для него было редкостью, злобно выругался и сказал, что придушит каждого, кто еще хоть раз заговорит об этом. Нас это успокоило: мы выросли на страшных сказках о медведе – лесном хозяине, хотелось держаться от этого подальше.
Вояны споры не касались: как воспитывать ее, решал князь. Обсуждали только нас с Эльгой и еще Володейку с Беряшей. Но их срок должен был наступить на три-четыре года позже, а вот с нами уже подходила пора что-то решать.
Наши отцы не хотели пускать нас в страшный лес, и это радовало. Но было и смутное впечатление, что этот пугающий поход – немалая честь, что в него снаряжают только лучших дочерей самых знатных старинных родов. Тех, что происходят от пращуров племени и сами в будущем станут владычицами и жрицами.
Эта честь была опасна, но уклониться от зова предков – стыдно. Однако мы были слишком малы, чтобы во всем разобраться и решить, как для нас лучше. Да и зачем: мы знали, что решать будут другие.
– А вы сами-то что скажете? – неожиданно обратилась к нам баба Годоня. – Неужто забоитесь в лес идти, медведю кашу варить? Или варяжское ваше племя гораздо только на пирах смелостью своей похваляться, а как до дела – так в кусты?
– Медведю… кашу?
От изумления мы даже выпустили нитки и повернулись к ней.
– Вот слушайте, расскажу я вам баснь одну. Да и посмотрю, внучки вы князей Судиславичией или так, мокрицы варяжские!
Внучкой плесковских князей из нас двух была только Эльга, и к нашим семи годам мы уже прочно усвоили: это различие неминуемо скажется на наших судьбах. Однако мы привыкли с рождения быть всегда вместе: матери зачастую укладывали нас в одну колыбель и смотрели за нами и кормили обеих по очереди. И вся усадьба привыкла видеть нас вместе, поэтому о нас часто говорили так, будто мы «двояки», то есть близнецы.
– Жили-были старик со старухой, и была у них дочка Нежанка… – начала бабка.
В ее баснях девочка или девка всегда носила имя Нежанка. Позднее я узнала: так звали ее старшую дочку, что умерла, еще не успев надеть поневу.
– И вот пошла она с девками в лес по ягоду: идет, аукает, и кто-то ей из леса все отвечает: «ау!» да «ау!» Так она брела, полное лукошко набрала малины, уже еле ноги волочет. Думает, пора домой собираться. Опять кричит «ау!» – а отзыву нет. Кричала, пока с голоса не спала. Надо, видать, как-то самой пробираться… Идет сквозь малинник, лукошко тащит, тяжко ей: кусты за подол цепляют, рубаху ободрали, ноги поцарапали, косу растрепали. Устала с походу. Вдруг слышит: ломит кто-то ей навстречу. Обрадовалась, кинулась туда, глядь: медведь!
Баба Годоня резко подалась в нашу строну, выставив руки, будто лапы с когтями; я от неожиданности вскрикнула, захваченная повествованием, а Эльга лишь крепче вцепилась в скамью. Однако она была непривычно бледна. Я хотела придвинуться к ней, но не смогла пошевелиться, будто старая княгиня, ведунья и старшая жрица плесковских кривичей, и впрямь набросила на нас путы колдовства.
– Нежанка так и обмерла… А медведь ей говорит: «Идем со мной, поживи у меня, послужи мне. Коли хорошо послужишь, я тебя потом домой провожу, в белый свет дорогу укажу». Пошли они…
Краем глаза я заметила, что и Вояна оставила работу и сидит неподвижно, прислушиваясь к рассказу. А ведь она должна была уже все это знать. Вспомнились разговоры, что Вояна в свое время ходила на «медвежьи каши», но мы с Эльгой тогда были совсем дитяти и ничего не поняли. Взрослые дела – такая чащоба непролазная, за всем не уследить!
– Сварила Нежанка кашу, сидит, сама не ест. Вдруг вылазит из-за печки мышка-щурка и говорит: «Дай мне кашки, а я тебе помогу». Дала ей Нежанка кашки…
Мы вспомнили, как на Осенних Дедах наши матери оставляли на столе угощения для невидимых ночных гостей, а потом клали ложку каши в черепок и посылали нас отнести за печку: «для мышки-щурки». В шкурке мышки приходили духи давно умерших прабабок, и считалось большой удачей, если удавалось увидеть какую-то из них возле поминальной каши.
Значит, Нежанке на помощь пришла прабабка, и у нас полегчало на сердце: теперь не пропадет!
– Поел медведь каши и говорит: «Давай со мной в жмурки играть. Не поймаю – твое счастье, а поймаю – съем». Не успела Нежанка испугаться, как мышка на нее платок набросила и в угол толкнула. Она стоит там, ничего не видит, ни жива, ни мертва, а мышка стала по избе бегать. Топочет, попискивает, будто девка. Медведь ловит ее, ловит, а поймать не может, она у него под лапами проскакивает. Ловил медведь, ловил, не поймал, устал – упал прямо посреди избы да и заснул. Тогда мышка с Нежанки платок сдернула, из берлоги ее вывела и дорогу домой показала…
Бабка замолчала, но мы так и сидела застыв, едва смея дышать. Аська хмурился и тайком сжимал рукоять своего деревянного меча – точного подобия отцовского. Ему хорошо, у него хоть такой меч есть. Но почему-то во всех сказках с медведем в лесу встречаются лишь девочки, а у них только ягоды лукошко, да и все…
* * *
В этот вечер все взрослые уехали в Плесков на обручение Вояны: выдавая внучку в другой княжий род, дед Судогость решил провести обряд возле старшего родового очага. Мы, дети, остались под присмотром одной только челяди; нас собрали в избу Вальгарда и уложили здесь. Ночуя вместе, мы с Эльгой всегда долго шептались и смеялись на полатях, пока мать не начинала бранить нас, что не даем спать, и грозила выгнать на мороз. Но в этот раз мы молчали. Баба Годоня неспроста рассказала нам «про медведя», и видения из ее сказки так живо стояли перед глазами, что навевали жуть. Особенно страшной казалась слепота зверя: это означало, что здесь, в земном мире он – пришелец, чужак среди живых. Гость из мира мертвых. Позволь девочка ему поймать себя – он проглотил бы ее и забрал с собой туда, в вечный мрак Кощеева подземья…
– Я все поняла, – вдруг шепнула мне Эльга. – Она нам рассказала, чтобы мы знали, что делать.
– Как это – что делать?
– Ну, как быть, когда пойдем в лес и медведя встретим.
– Мы не пойдем! – я испугалась еще сильнее, подозревая, что она права. – Такого сейчас не бывает! Это в давние времена…
– Для князей бывает и сейчас. Вояна ведь в лес ходила.
– Не может быть!
– Даже два раза. Один раз – после той зимы, когда прясть научилась, а второй – прошлым летом, когда уже поневу надела. Так для княжеской внучки положено, а она ведь такая и есть… И я тоже, – чуть помолчав, добавила Эльга.
Будто пробовала на вкус свою судьбу.
– А я нет… – пробормотала я, не зная еще, обрадоваться или огорчиться.
Радовало, что мне можно в лес не ходить, но я хотела, чтобы у нас с Эльгой всегда все было общее. Я очень любила Эльгу. Пожалуй, в то время я любила ее больше всех на свете, да и потом она делила мое сердце только с моими детьми. Боги не послали мне родных сестер, она была мне ближе всех. Мы с ней даже менялись иногда черевьями или кожухами, как будто были одним человеком в двух телах. Нам это очень нравилось, особенно когда родные матери со спины нас путали – а отцы и подавно. Мы радовались всему, что находили у себя одинакового. Особенно я, потому что уже тогда, в семь лет, Эльга казалась мне лучше всех на белом свете. И в тот темный зимний вечер я мысленно прикинула: готова ли я пойти в лес, если это будет нужно ей? Она и правда может пойти – она же такая смелая! А вот я…
Но ведь если я останусь дома, а она уйдет одна, будет еще хуже. И я поняла, что судьба моя предрешена. Раз она – моя сестра, то и дорога у нас одна.
– Я не боюсь, – Эльга будто угадала мои мысли. – Я все запомнила, что надо делать. Сварить кашу, покормить мышку, потом покормить медведя, а мышка поможет, чтобы он не поймал.
– А вдруг ей каша не понравится?
Приготовление каши в то время было для нас очень сложным делом, и мы управлялись с ним обычно вдвоем. И то, начиная, никогда не были уверены, чем наша стряпня закончится.
– Понравится. В лес ходят летом, а до лета мы еще научимся варить кашу как надо.
– Тогда ладно, – согласилась я.
В те дни зима лишь заворачивала к концу, до лета было еще далеко. Эта отдаленность успокаивала: для семилетнего ребенка прожить полгода почти то же, что проехать через полсвета. И я заснула, а наутро образы бабкиного сказа уже не казалось такими яркими и пугающими.
Вскоре начались обряды и всякие забавы в честь наступающей весны, и я уже не боялась ряженого «медведя», которого «ходили будить» в «берлогу», устроенную в овраге. Лелей-Весной тогда нарядили Вояну, и когда «медведь» в косматой шкуре и страшной зубастой личине уносил ее к себе, мы кричали вместе со всеми, но скорее весело, чем испуганно.
Мы ведь знали – ее вот-вот спасут.
* * *
Для будущей свадьбы Вояне требовалась добрая сотня поясков, рукавиц, рушников, чулок – чтобы одарить всю многочисленную родню жениха и гостей. А что гости съедутся со всех берегов Ильмень-озера, было ясно. Поэтому не только она, но и мы все трудились не покладая рук. За остаток зимы и весну мы с Эльгой достигли немалого искусства в изготовлении поясков – они получались уже почти ровные и без пропущенных нитей, – и очень гордились тем, что Вояна десятка два наших изделий сочла годными и спрятала в свои свадебные укладки. Наши пояски будут дарами для родни ее мужа!
Кроме того, мы научились вязать. Мой отец вырезал нам по игле из коровьей кости; моя вышла короче обычных, но мне нравилась, и мы усердно старались запомнить, как проводить иглу через петлю. Беда была в том, что до завтра мы успевали забыть то, что запомнили сегодня, и Вояне приходилось показывать нам все заново. Но она не роптала: когда мы выучимся, чулки-копытца для ее будущих гостей примутся вязать уже три пары рук!
По паре чулок мы и правда сотворили: мои вышли покороче, у Эльги – подлиннее. А что в них кое-где зияли дыры от пропущенных петель – так ведь самим и носить!
Эта первая вязальная игла и сейчас еще у меня. Страшно подумать, сколько пар чулок и рукавиц она с тех пор связала; от постоянного трения о шерстяную нить она сделалась гладкой и блестящей, как стекло, почти прозрачной. Отца моего давно нет в живых, и я очень дорожу этой иглой.
В конце весны по большой воде ушли два обоза: вниз по реке Великой – в Варяжское море, и вверх – тот, что стремился после долгого путешествия по рекам и озерам попасть на Днепр, а там и в Греческое море.
Увезли они главным образом лен. Мы уже знали, что наш лен – лучший на всем белом свете, потому его и покупают везде: от Северных Стран до Серкланда. В наших краях водилось много сказаний о берегинях-льняницах: дескать, берегут поля, потому и лен у нас так хорош. Сама Леля полила эту землю слезами из голубых своих глаз, когда тосковала по добру молодцу Дажьбогу, и осенила серебряными своими волосами, пока ходила, искала его…
Созрела земляника. С нашими матерями, а то и бабкой Годоней (если в тот день у нее не сильно болела спина) мы ходили по рощам и лугам, собирали травы: красить пряжу и лечить разные хвори. Весь месяц кресень, когда зелия имеют наибольшую силу, мы только этим и занимались. Если баба Годоня в какой-то день не могла идти сама, мы приносили ей ствольник-траву: дома кипятили воду, обливали свежие листья, заворачивали в ветошку и прикладывали к бабкиной спине – ей становилось легче. А она всякий раз напоминала нам, что ствольник ядовит и чтоб мы с ним не шалили.
После Купалий поспела черника, все дети ходили с черными от ягод ртами и дразнили друг друга страшными синими языками. Мы с Эльгой любили бродить с туесками вокруг сосен, перебираясь от одной кочки к другой с грабилкой в руке. Брат Аська ходил впереди нас и шевелил в черничнике палкой, чтобы выгнать змей, если затаились. Свой деревянный меч он держал в другой руке или вешал на плечо в ременной перевязи, тоже в точности как у отцовых хирдманов. Мы рассказывали друг другу какие-то сказы, сочиняя на ходу, иногда спорили, «как было дальше». Побеждала обычно Эльга: у нее была цепкая память, складная речь, а еще такой уверенный вид, будто она лучше всех всё знает. С ней обычно соглашались не только я, но и Аська.
Вояна в то лето с нами не ходила: она стала достаточно взрослой, чтобы работать на сенокосе. Особенно усердствовать, как простых девок, ее не заставляли, чтобы личико солнцем не пожгло, но появляться на покосе ей было надо, а то слух пойдет, будто невеста никуда не годна.
Однажды мы так увлеклись, что забыли и про чернику.
На днях в веси Видолюбье, что неподалеку от нашего Варягина, случилось дивное дело: баба встретила прямо на дороге перед избами белку. А у бабы умер сын, на днях только схоронили. И вот вдруг сморил ее сон, и приснилось, будто сын ей говорит: «Иду в гости». Она вышла его встречать, глядь – белка: скачет прямо к дому. Не дошла немного и пропала. Потом искали в огороде, все гряды обшарили – не нашли.
Все говорили, это тот покойник и был, но Эльга не верила.
– Не приходят покойники белками! – твердила она. – Птицами ходят, и мышами, и змеями являются, а белками не могут!
– Но белки и в дом к людям не ходят! Как бы она из леса вышла?
– А может… – Эльга огляделась, будто подбирая для белки подходящую причину для такого путешествия, и замолчала.
И в тишине я осознала то же, что и она: мы тут вдвоем. Исчезли куда-то все наши спутники: и Аська, и баба Годоня, и Бобреня, и Пестрянка с Утрянкой. Никого не видно.
– А где все? – спросила я.
Эльга промолчала.
– А куда идти? – опять спросила я.
Привыкнув, что Аська или баба Годоня нас приводят в лес и отводят обратно домой, мы не очень-то примечали, куда идем.
Заболтались и… заблудились?
– Давай покричим, – предложила она.
Мы покричали, но отклика не услышали и скоро умолкли: стоя вдвоем посреди леса, подавать голос страшно. Но как же нас найдут, если мы будем молчать?
Пробрала дрожь: лес вокруг был таким огромным, а мы – такими маленькими…
Солнце спряталось, небо посерело. Мы вдруг озябли: на нас были только сорочки с поясками да белые косынки на головах. Потянуло заплакать, но я сдержалась: уж слишком очевидно было, что пожалеть нас тут некому.
Я посмотрела на Эльгу: она нахмурилась и тоже крепилась. Тогда я сглотнула и постаралась утешиться: нас найдут. Надо подождать, и кто-нибудь появится.
– Кажется, нам… туда, – Эльга показала между двумя кочками, которые мы уже обобрали. – Я знаю! Смотри, где нет черники – значит, мы там проходили. Так мы дорогу и найдем!
Я обрадовалась: как она здорово придумала!
Лукошки от усталости казались тяжелыми, но бросить их мы не решились: получится, попусту сходили. И мы потихоньку двинулись через лес, внимательно оглядывая кочки и выбирая те, что были обобраны. Иногда мы расходились, но не далее чем шагов на семь-десять, чтобы не терять друг друга из виду.
– Иди сюда! – позвала меня Эльга. – Куда ты забилась?
– Ты иди сюда! Здесь все обобрано.
– Это здесь все обобрано, нужно сюда!
По привычке уступать я подошла: кустики на кочках перед ней тоже были пусты.
