скачать книгу бесплатно
– Конунга звали Торбранд сын Тородда. Он много воевал на Квиттинге и принуждал квиттов платить ему дань. Другого конунга звали Хеймир, он правил в Слэттенланде. Сын его звался Хельги, и он сильно досадовал, что Торбранд конунг собирает с квиттов такую большую дань. Эйра, племянница Торбранда конунга, была с ним. Хельги с ней обручился, и они любили друг друга очень сильно.
После вступления Флитир тронул струны арфы и запел:
Битвы властитель,
вождь Фьялленланда,
Торбранд сидел,
пируя с дружиной.
Много побед
одержал он в сражениях,
дани взял много,
сокровищ квиттингских.
Гость появился
в ночь полнолунья,
в час, когда кубки
богам посвящались.
«Место найдите
для гостя ночного» —
так велел конунг
дружине отважной.
«Кто ты, о гость наш? —
стал он расспрашивать. —
Что привело тебя
к нам, ты поведай».
«Имя мне – Хельги, —
было ответом. —
Славного Хеймира
сыном зовусь я.
Путь свой недаром
спешил совершить я.
Дани немало
собрал ты у квиттов.
Право на это
мечом подтверди-ка!
Или отсюда
ступай восвояси!
В доме ты держишь
юную деву,
ликом прекрасней,
чем солнце сиянье.
В жены возьму я
Эйру-провидицу,
или нам миром
с тобой не расстаться!»
«Давно уж не слышал я
смелого вызова, —
конунг ответил
на речь его дерзкую. —
Много соперников
в жизни встречал я.
Отказа от битвы
давать не случалось!»
Выбрали конунги
место сражения —
там, где железные
горы встречаются,
там, где ручей
устремляется в озеро,
золотом блещут
воды текучие.
Вышли на битву
могучие воины
в час, когда Суль
край небес озарила.
Дева прекрасная
в ярких нарядах
и моря сиянье [6 - Сияние моря – кеннинг золота.]
служили закладом.
Меч вынес Торбранд,
Битвы Чудовище,
Черный Дракон
его было прозвание.
Руны Победы
в сталь были вплавлены,
пал великан
от клинка его острого.
Горы дрожали
при звуках сражения,
волны озерные
бились о берег.
Черный Дракон
пал из твердой десницы,
срок его службы
Торбранду кончился.
«Славься ты, Один!
И славьтесь, валькирии!
Хельги за помощь
отплатит вам жертвами!
Квиттинг, отныне
лишь мне ты подвластен!
Моя ты, о Эйра,
невеста желанная!»
Слэтты ликуют
на свадьбе у конунга,
фьялли справляют
пиры погребальные.
Кубки и копья,
и меч великаний
в курган за собою
берет повелитель.
Курган возведен был
на землях пустынных,
на юго-восток
от долины Турсдален.
Ельник на склонах
рыдает по мертвому,
слезами ручьи
тот курган омывают.
Меч на коленях
у конунга павшего
дремлет до часа
к живым возвращения.
Ничто не сильнее,
чем норны решение:
выйдет однажды
Дракон из могилы.
Было предсказано
Девой Небесною:
меч тот достойный лишь
в руки получит.
Славьтесь, героев
могучих деяния.
Свидетелем Один,
Что песня правдива.
Торвард, уже знакомый с «Песней о Торбранде и Хельги», во время исполнения неприметно оглядывал лица слушателей. Было видно, что песня нравится, и Торвард мысленно еще раз поблагодарил Эрнольва Одноглазого, определявшего, что должно в нее войти, и слэттенландца Скельвира, умелого и прославленного скальда, который подбирал слова и складывал строчки.
– Ты привез нам драгоценный дар! – сказала Эрхина, когда последний отзвук струн затих под высокой кровлей. Она заговорила не сразу, и ее голос среди тишины общего молчания показался чудесным ответом на пение струн, голосом другой, волшебной арфы из Иного Мира. – Доблесть – лучшая жертва, которую смертный может принести богам, и дар твоего отца угоден небу. Великий Бог наш Альфёдр-Оллатир с честью встретил его в своем чертоге, и на тебя, его сына, пошлет свое благословение.
– Я горжусь моим отцом, – негромко и просто ответил Торвард. Это были не обрядовые, а его собственные слова, и оттого они прозвучали особенно убедительно. – Скорее я умру, чем опозорю его память.
– Обычай Богини требует доказательства, что все эти люди действительно были твоими предками и в жилах твоих течет кровь Харабаны Оллатира, – сказала Эрхина, и голос ее звенел от внутреннего волнения, придавая всему происходящему ощущение настоящей иномирности.
Наступил срок последнего на сегодня испытания, которому непременно подвергался всякий новый конунг.
По знаку Эрхины Торвард встал и приблизился к трону. Эрхина спустилась по трем ступенькам и заняла место сбоку – там, где ступеньки не мешали видеть черный камень Фаль, положенный в основу Трона Четырех Копий. Теперь, когда они оказались рядом, Торвард смотрел на нее сверху вниз, и Эрхина была смущена этим непривычным соотношением, чувствовала тревогу и какую-то странную отраду. Исходящее от него тепло согревало ее, но она боялась этого удовольствия как угрозы своему достоинству. Захваченная вихрем новых и таких неожиданных чувств, она едва вспомнила, что должна говорить дальше, но это же волнение согревало и по-особому воодушевляло каждое ее слово.
– Гибель ждет любого, кто прикоснется к священному камню, не будучи потомком Харабаны Оллатира, и криком гнева отвечает камень на прикосновения недостойных рук! – торжественно предупредила Эрхина. – Если ты из рода Харабаны, то положи руку на камень, и молчание камня будет подтверждением твоих прав.
Камень Фаль был так высок, что к нему можно было прикоснуться, не наклоняясь. Торвард положил руку на бок камня, все затаили дыхание: крик камня считался одним из главных здешних чудес, но никто из ныне живущих его не слышал. Эрхина с бьющимся сердцем глянула в невозмутимое лицо Торварда: на нем не отражалось ни волнения, ни смятения. Торвард сын Торбранда принадлежал к тем людям, кому никогда в жизни не приходится сомневаться в своих правах и достоинствах. Его смуглая обветренная рука, сильная, с длинными крепкими пальцами, со множеством отметин от каких-то мелких порезов и ссадин, лежала на черном камне и сама дышала уверенной властностью. Такие руки богами предназначены для того, чтобы держать племена и земли.
А Торвард глянул на Эрхину и задержал взгляд на маленьком черном камешке в золотой оправе, висевшем у нее на груди. В мыслях мелькнуло: этот камень тоже священный, и к нему тоже нельзя прикасаться никому, кроме рода Харабаны? А иначе он кричит, оберегая честь фрии?
– Камень Фаль признал твое право на власть, Торвард сын Торбранда! – с торжеством и ликованием провозгласила Эрхина. В ее голосе звучала такая искренняя радость, словно испытание прошла она сама, и это восклицание очень вовремя прервало лишние и неуместные мысли Торварда. Увы – как и его драгоценной матушке, проникнуться возвышенным и благоговейным духом ему не удавалось даже в самые торжественные мгновения.
– Я рада приветствовать тебя в Доме Четырех Копий, – снова сказала Эрхина и замолчала, точно забыв, что дальше.
Даже сын конунга из Морского Пути в ее глазах был диковатым невеждой, к которому нужно относиться снисходительно, но от Торварда веяло силой, которая в снисхождении не нуждалась. Внутренняя прямота, гордость, искренность, самобытная уверенность гостя окутывали ее облаком странного, прежде не испытанного обаяния, и хорошо заученный обряд рассыпался в памяти, отдавая ее во власть чувства.
Справившись с собой, Эрхина отошла и сделала знак кравчему. Ей подали кубок с темным красным вином, привезенным из далеких южных земель. Она и Торвард стояли друг против друга, перед огромным древним котлом с серебряными сказаниями на боках, который был так велик, что они оба могли бы поместиться в нем. Торвард смотрел на нее с каким-то прямым, воодушевленно-требовательным чувством, словно собирался поцеловать; ничего такого сегодняшние обряды не позволяли, но само это желание, почти не скрываемое, наполняло ее непривычным смятением. Он не умел – или не хотел – держать себя перед ликом Богини как подобает, и Эрхине никак не удавалось преодолеть его диковатое обаяние.
– Время всегда возвращается к вечности. Прими кубок Харабаны в память твоего отца, Торбранда конунга! – сказала она и, немного плеснув из кубка на угли очага, отпила из него сама, а потом протянула Торварду.
Красное вино текло по узорным бокам золоченого кубка, красные ручейки, похожие на кровь, бежали по ее рукам, по белым рукавам, по золотым обручьям. Торвард принял кубок, тоже плеснул на шипящие угли, ответившие облачком белого пара, и прикоснулся губами к краю. Ему казалось, что этот кубок связывает их: они, двое живых, были едины перед лицом ушедших поколений и связаны с ними в общей цепи человеческого рода. Время возвращается к вечности, и он, наследник конунгов Фьялленланда, вслед за этой женщиной, устами которой с ним говорила богиня, вошел в вечность, чтобы подхватить и нести дальше эту священную цепь.
Пир продолжался только до сумерек, а с приближением темноты фрия попрощалась с гостями и удалилась, вслед за чем их проводили вниз с холма, в гостевой дом. Такой порядок фьяллям казался непривычным: в Морском Пути день посвящали насущным делам, а веселиться начинали с наступлением ночи. Но тут, как видно, жертвенные пиры и были главным делом.
– Они боятся чужих, потому что с наступлением темноты теряют силы, – рассуждал Сёльви. – Я, правда, думал, что это «лживая сага», но похоже, что так оно и есть.
– Говорят же, что они в родстве с солнцем, – напомнил Хедин. – Вот и выходит: солнце спать – и они спать. А днем с ними не справиться!
– А пробовали? – с намеком спросил Халльмунд.
Пока дружина обсуждала увиденное и услышанное, Торвард ушел в дальний угол к лежанке, кое-как побросал на скамью одежду и украшения и улегся, закинув руки за голову и глядя в темную кровлю. Оруженосец Регне расстегивал ремни и стаскивал с него башмаки, а Торвард даже не замечал. Говорить не хотелось, думать ни о чем не хотелось. Перед глазами и в мыслях у него была одна Эрхина. Образ ее двоился, она казалась человеком и божеством разом: он помнил ее живые, блестящие глаза и светлые, красиво изогнутые брови так близко от своего лица, помнил мимолетное, скользящее прикосновение ее рук, когда она передавала ему кубок Харабаны, – но помнил ее и на Троне Четырех Копий, вознесенную над Срединным Покоем, над людьми и над землей, сияющую в своем ало-золотом наряде, как заря на небесах. Ее лицо было сверкающей звездой, и при мысли о ней у Торварда перехватывало дыхание. В его жизни случилось что-то такое, что даже важнее благословения на власть, ярче, радостнее, драгоценнее, и меняло жизнь так же решительно и бесповоротно.
Предстоящая ночь казалась длинной, как целая зима. Эту долгую ночь надо как-то пережить, прежде чем он снова увидит ее. Ожидание новой встречи не давало ему спать. Теперь она будет ждать его не в Доме Четырех Копий, а в храме Аблах-Брега, и там не будет толпы. Будут только они вдвоем, он и Эрхина, Конунг и Власть. Он сможет подойти к ней поближе и узнать наконец, кто же она, женщина или богиня. Торвард горел, ворочался всю ночь, не давая спать Халльмунду и Сёльви, но они не жаловались, догадываясь о его состоянии.
Наутро за ними снова пришли. По-вчерашнему одетые в самые лучшие одежды, фьялли отправились на Холм Яблонь, но теперь их повели в другую сторону: не к Дому Четырех Копий, а к большому яблоневому саду на самой вершине холма. У ворот его все сопровождающие остались, внутрь Торвард вошел один.
Окованные узорными бронзовыми листами ворота закрылись за ним, впереди раскинулось широкое пространство, покрытое зеленой травой и поросшее старыми яблоневыми деревьями. Перед глазами зеленела обильная листва, как летом, тропинки под ногами не имелось, и Торвард помедлил, не зная, куда идти. В отличие от вчерашнего, испытания сегодняшнего дня были для него полной загадкой: обо всем, что происходит за воротами сада, непосвященным знать не полагалось, и предыдущие гости Сада Богини молчали о пережитом. Этот путь каждый проходит сам. И возможно, каждый видит здесь что-то особенное, только свое. Ведь здесь – Иной Мир, а он к каждому поворачивается новой, неповторимой стороной, потому-то рассказы побывавших в нем так несхожи.
И потому говорят еще, что на самом деле Иной Мир не на островах западного моря и не под большими холмами, а внутри человеческой души.
Вокруг начало темнеть. Торвард в изумлении поднял голову: только что было утро, ясное утро ранней зимы, но небо затянула пелена темного тумана, в яблоневый сад спускались сумерки. У Торварда похолодела спина. Что это значит? То ли у него темнеет в глазах, то ли он стоит тут уже целый день, а не несколько мгновений, как казалось… В Ином Мире и время идет иначе. Здесь все иначе…
Внезапно Торвард почувствовал себя слабым и растерянным, беспомощным перед чарами, которые плелись вокруг. Вдруг вспомнились первые отроческие посвящения, когда он, двенадцатилетний подросток, был оставлен в глухом лесу бергбурских предгорий… и вместе с тем пришло успокоение. Ведь он справился тогда, справлялся много раз и после, а значит, справится теперь. Он не мальчик, он взрослый мужчина, один из лучших бойцов Фьялленланда. Вспомнилась мать, ее ехидная усмешка, правая бровь поднимающаяся выше левой. Кюна Хёрдис подмигнула ему издалека, и Торвард почти повеселел. Его мать видала виды и похуже. Не ему, сыну ведьмы, прошедшей через пещеру великана, бояться сумерек яблоневого сада.
Стало совсем темно, и он уже не видел ни ворот позади, ни деревьев, ни земли, ни неба. Потянуло тревожным холодком – то ли сквозняком, то ли запахом влаги, то ли какой-то внутренний ток пронзил его, но Торварду вспомнились ночи после битвы, темные долины и пустоши под догорающим желто-розовым закатом, заваленные грудами мертвых тел, где он бродил со своими хирдманами, выискивая раненых и поднимая трупы, которые надо хоронить… В ушах зазвучали резкие выкрики воронов, где-то очень далеко завыли волки, предъявляя права на свою долю жертв… Волосы шевелились, по спине продирало холодом и жутковатым ощущением близости божества. Даже старые шрамы снова заболели: заныли сломанные ударом копья два ребра с левой стороны и вмятина на левом бедре, откуда наконечник стрелы когда-то вышел вместе с куском мяса, напомнило о себе пустое место двух коренных зубов, куда телохранитель Хардульва конунга так ловко заехал рукоятью меча, – замахнуться и ударить клинком в давке на корабельном носу не получалось… Голова кружилась, и даже саднил шрам на затылке, как будто тот памятный удар веслом десятилетней давности он получил только сейчас… Вокруг разливалось холодное дыхание Одина, Властелина Битв, которому Торвард так часто приносил жертвы собственной кровью… и едва ли Бог Копья обвинит его в скупости.
Торвард сделал шаг вперед – стоять на месте и ждать неизвестно чего было невыносимо. От этого движения ему стало легче, и он шагнул еще два раза.
На третьем шаге он вдруг услышал впереди глухой громовой удар и остановился. Темнота озарилась беловатой вспышкой, и на фоне этой вспышки Торвард увидел исполинскую фигуру всадника, черного на черном коне. Конь и всадник сливались в единую глыбу, неразличимую и пугающую. Они были ростом с гору, и Торвард, вздрогнув от ужаса, невольно схватился за то место на поясе, где привык находить рукоять меча. Но нашел пустоту: все оружие пришлось оставить за воротами.
Мгновенно собравшись, Торвард приготовился сам не зная к чему. И не зря: исполинский всадник вдруг взмахнул рукой и бросил в него огромное черное копье. Торвард привычно увернулся – тело сработало само, как в бою, и копье с громким гулом ударилось обо что-то позади него. Всадник взмахнул рукой со вторым копьем. А Торвард совсем успокоился: он умел собираться и без дрожи делать то, что нужно, не тратя сил на переживания. Он легко увернулся от второго копья, а третье прилетело, как молния, мгновенно вслед за вторым, не дав ему времени даже заметить, но тело само, продолжая то же движение, увело Торварда из-под удара. «Ничего себе!» – только и мелькнуло в мыслях. Вспомнились четыре копья, стоявшие возле трона Эрхины, и Торвард ждал четвертого удара. Но его не было.
– Я узнаю в тебе моего сына, – прозвучал голос из темноты, и Торвард заметил, что фигура всадника слилась с мраком и уже не видна. – Открою тебе мое имя: я – Один, Альфёдр, Оллатир, Руад Роэсса, Бог Копья, Владыка Вдохновения, бог мертвых и отец всех живых. Много имен у меня и много умений. Иди вперед, там тебя ждут.
Тьма начала рассеиваться, и Торвард пошел. Неприятные чувства рассеялись, грудь вздохнула легче. Из мглы снова выступили яблоневые деревья, и они словно бы сами расступались, показывая ему направление.
Быстро светлело, и вот перед ним открылась красивая круглая поляна. Яблони вокруг нее цвели крупными белыми цветами, в воздухе висел свежий, нежный и будоражащий запах весны, хотя за оградой сада утверждалась в правах зима. Сам этот запах наполнял кровь ощущением беззаботного весеннего счастья, когда кажется, что тьма и холод ушли навсегда, что этот светлый день будет длиться без конца и весь мир открыт перед тобой. Из мира Одина он вступал в мир Фрейи, Госпожи, Богини, как ее звали здесь. Торвард хорошо знал это ощущение весеннего праздника и наслаждался этим даром – несвоевременным, внезапным, ему одному принадлежащим днем весны.
Посреди поляны расположился красивый дом, словно отлитый из узорной бронзы. Перед ним стояло дерево – яблоня, целиком сделанная из золота и сверкавшая так, что было больно смотреть. Открытые двери звали к себе, и Торвард переступил порог. Здесь была его личная вершина огненной горы, где Сигурда ждет его валькирия, его высшее «я», женская половина его самого. Эта валькирия – не смертная женщина ему на пару, а женская часть его внутренней вселенной, всегда состоящей из двух дополняющих друг друга равноправных частей.
И за порогом он сразу увидел ее. Молодая богиня в ослепительно белых одеждах, окутанная волнами золотистых волос, стояла посреди покоя, и золотой обруч у нее на голове сиял ярче солнца. Торвард смотрел на нее, как впервые: он видел уже знакомое лицо, и в то же время перед ним оказалась не та женщина, с которой он говорил вчера. Теперь он понял разницу: Эрхина в Срединном Покое была божественно прекрасна, но оставалась земной женщиной, а сейчас перед ним предстала воистину богиня Фрейя, Невеста Ванов, принявшая облик Эрхины, чтобы ее устами говорить с ним.
Она едва приметно дрогнула, когда он вдруг встал на пороге, двигаясь бесшумно, как зверь.
– Войди в дом Эохайда, Торвард сын Торбранда, – сказала она, и в ее голосе отражалось подавляемое смятение, волнение, которое она напрасно пыталась усмирить. Пройдя через поле Одина, новый конунг фьяллей принес сюда всю силу Властелина Битв, и она трепетала перед дыханием этой силы, как облачко тумана перед огнем. – Ты заслужил право войти сюда, и Альфёдр-Оллатир приветствует тебя.
