скачать книгу бесплатно
– Скоро его не будет во Фьялленланде, и все его сокровища, награбленные на Квиттинге, останутся без защиты! Пойдите туда и возьмите их! В Аскефьорде вас ждут добыча и слава! Увези его мать и продай ее в рабство, Бергвид сын Стюрмира, как его отец продал в рабство твою мать! Возьми его дом и его богатства, как он взял твои! А мне ты отдашь только одну вещь – обручье Дракон Судьбы, то, что носит его мать. Принеси мне его – и я дам тебе такую силу, что равного тебе не будет в Морском Пути. Никогда!
– Я сделаю это! – воскликнул Бергвид, и голос его окреп. Мысль о фьялленландских конунгах, об участи его матери кюны Даллы, в память о которой он носил те зеленые стеклянные бусы, прогнало даже его робость перед огненным лицом ведьмы. – Да! Я продам в рабство его мать, как он продал мою! Это будет достойная месть!
– Но помни! – Пламя вдруг взметнулось выше, почти лизнуло кровлю, и люди, замершие на скамьях, с криками подались назад, закрывая головы руками. – Если ты вздумаешь обмануть меня, присвоить Дракон Судьбы, то участь твоя будет ничем не лучше участи твоего брата Вильмунда! Висеть тебе на дубу пронзенному копьем! И пронзит тебя Торвард сын Торбранда, как старый убийца Торбранд пронзил твоего брата! Запомни!
На это Бергвид уже не ответил: он сидел, обеими руками вцепившись в подлокотники и остановившимся взглядом впившись в пламя, откуда смотрели на него огненные глаза ведьмы. Месть составляла смысл его жизни; жажда мести текла в его жилах вместе с кровью, ее он ел и пил. Надежда на нее была единственной отрадой его жизни. Ради мести он совершил бы любые подвиги и пошел бы на любые жертвы.
– Я дам тебе в помощь священный кубок Дракон Памяти! – пообещала ведьма, и Бергвид снова не верил своим ушам. Этот самый кубок он когда-то отдал ей сам в обмен на покровительство и никак не ждал, что когда-нибудь увидит его снова. – На то время, которое тебе понадобится, чтобы собрать войско. С ним к тебе придет благословение предков, и все квитты увидят это. Когда твой поход будет победоносно завершен, Квиттинг снова признает тебя своим конунгом. А ты вернешь мне Дракон Памяти. И плохо будет тому, кто пожелает меня обмануть! Завтра на рассвете пойди на гору Сэтрберг и возьми его в источнике, что бьет из скалы, под корнями кривого дуба.
Голос умолк, пламя в очаге успокоилось и снова загорелось ровно.
Глава 2
На восемнадцатый день после того, как Торвард ярл вернулся в Аскефьорд и узнал, что теперь он зовется Торвард конунг, «Крылатый Дракон» уже подходил к священному острову Туаль. Девять дней ушло на дела дома – на «наследный пир», когда поднимали кубки в честь Одина и Фрейра, кубок Браги за павших воинов [3 - Почему кубок за павших воинов назывался именем Браги, бога поэтов, – неизвестно.], «поминальный кубок» в честь предков. Несколько дней ушло на отдых дружины и поправку кораблей, до того полгода пробывших в плавании. Кюна Хёрдис, как ни приятно ей было видеть рядом с собой сына-конунга, сама толкала его поскорее отправиться на священный остров – только после этого он станет «самым настоящим» конунгом, и Хёрдис испытывала прямо-таки детское нетерпение скорее довести дело до конца.
Сопровождать конунга отправились представители трех родов «стражей причалов», каждый на лучшем своем корабле и со своей дружиной: Халльмунд сын Эрнольва на своем «Единороге», Альвор Светлобровый из усадьбы Горный Вереск со своим средним сыном Флитиром, на корабле под названием «Медный Дракон», Эйнар сын Асвальда из усадьбы Висячая Скала на «Устрашающем». Сыновья Хродмара ярла из Медвежьей Долины, Фреймар и Ингимар, остались охранять Аскефьорд.
Девять дней ушло на плавание – частью вдоль берега на север, мимо земель племени хэдмаров, потом в море мимо Тюленьих островов и дальше на запад. Завидев остров Туаль, три дня корабли фьяллей шли вдоль берегов острова на запад, потом обогнули мыс и поплыли на север, к устью реки Даны, возле которого располагался священный холм Аблах-Брег, Холм Яблонь, главная цель путешествия. Ночевать останавливались в строго определенных местах, заходя в устья рек. Места стоянок были определены много веков назад, и говорили, что пренебрежение ими означает гибель для чужаков. Правда ли это, никто не знал, но по ночам на фьяллей нападал такой крепкий сон, что ему не могли противиться даже дозорные. Островом правили таинственные могучие силы, подчинявшие себе пришельцев. Сами его берега, каменистые склоны, дубовые рощи и зеленые пастбища на склонах холмов казались необычайными, оживленными и одушевленными не в пример всем прочим. И курганы – огромные подземные дворцы с камнем на вершине, древние, как сама земля. Кто соорудил их и кто в них погребен, оставалось тайной: на памяти людей остров Туаль был заселен уже полторы тысячи лет, но, когда первые поселенцы под предводительством отважной женщины по имени Бель прибыли сюда, курганы уже стояли.
Каждый раз фьялли обязательно оставляли на месте ночлега приношения для здешних духов: хлеб, мясо, пиво. Жителей видели мало: с наступлением темноты те крепко запирались у себя в домах, и только при свете дня с кораблей фьялли иногда видели маленькие фигурки на пастбищах, возле овечьих стад.
Глядя на зеленые холмы-курганы за прибрежной полосой, на каменные развалины непонятных, но внушительных сооружений, Торвард вспоминал все то, чему его учили еще в детстве, и ему мерещилось, что где-то здесь и происходили те грозные события, когда первое копье войны было пущено во вражеский строй:
Один бросил копье против вражеской рати;
То было во дни первой в мире войны —
Разрушился вал возле крепости асов,
Когда осаждали их ваны отважные…
Я знаю, как в свете война была первая —
У богов из-за Гулльвейг, заколотой копьями.
Сожгли ее после в жилище у Гара,
Три раза сожгли ее, трижды рожденную,
Часто жгут ее вновь, но не гибнет она[4 - «Старшая Эдда», перевод С. Свириденко.].
Днем во время плавания, вечером у огня и даже ночью во сне Торварда не оставляли мысли о богине, на землю которой он вступал, – той, что равна в мудрости самому Одину и наиболее любима смертными за сладость ее даров. На острове Туаль ее называют просто Богиня, обозначая этим словом всю полноту женского начала во вселенной. В землях Морского Пути ее зовут Фрейей, но это ведь не настоящее имя, это лишь почетное обращение – «госпожа». Ее зовут Невестой Ванов – Ванабрид, зовут Богиней Ванов – Ванадис, зовут ее и Хёрн – Хозяйка Льна, и Гевн – Дающая, и Мардёлль – Сияние Моря, и Сюр – Золотая Свинья-Солнце, и Гулльвейг – Сила Золота. Но подлинное ее имя, как и имя Одина, никто из смертных не знает. Богиня – добрая советчица и опасная колдунья, способная оборачиваться то темным, то светлым ликом. Та, что отдавала свою любовь четырем карлам, хранителям сторон света и духам четырех стихий, а они наградили ее ожерельем, знаком власти над полным кругом бытия. Ибо все во вселенной движется одним и тем же путем: через рождение, становление, смертный уход к новому возрождению. И как не бывает рождения без последующей смерти, так не бывает и смерти без нового рождения. Потому так неоднозначен лик Богини, соединяющей в себе противоположности: она Хейд, Сияющая, и она Бат, Битва. Она – богиня женщин, приводящих в мир новую жизнь, она – богиня воинов, приносящих смерть, и она же принимает в своем небесном чертоге половину всех павших. Но вещи эти не так уж различны меж собой, как может показаться. Ведь и смерть, и любовь по сути есть освобождение от мелкого и повседневного, есть слияние души со вселенной. И имя ей – Фрейя, что значит – Госпожа. Ибо смерти, как и любви, подвластно во вселенной все. Она разделяет, и она соединяет, и обе половины ее существа неделимы, как стороны кольца.
Торвард был не из тех, кто много раздумывает о высоких предметах, но теперь все, чему его когда-то учили, вспоминалось само собой. Сердце его билось, как у молодого парня перед первым свиданием с любимой девушкой. Он думал о богине, а в памяти его всплывали образы всех тех, кого он когда-то любил: от его первой подруги Даллины, дочки его воспитателя Рагнара, у которой теперь уже было трое детей и загрубелые от возни с хозяйством руки, до того изящного, золотоволосого, шаловливого и царственно-гордого существа, которое носило длинное имя Эмер Креде Фираланд, проживало на острове Эриу и прошедшим летом решительно отказывало в благосклонности смертному, который еще не конунг в своей стране. Воспоминания приходили не случайно: с каждого из этих столь разных лиц на него смотрели сияющие глаза богини Фрейи. Сама богиня любила его в образах всех тех девушек, сама богиня обнимала его их руками, и едва ли она упрекнет его в недостатке ответной любви. Он приехал сюда ради встречи с ней, вечной невестой и возлюбленной. Он никогда не отвергал ее даров, а значит, в ее владениях мог рассчитывать на ласковый прием.
Так случилось, что первым человеком из Аблах-Брега, кто увидел корабли Торварда конунга, был тот, к кому он и направлялся. Фрия Эрхина, верховная жрица Великой Богини и правительница острова Туаль, в это утро стояла на берегу, на возвышенности перед свежим курганом матери своего отца, и смотрела в море. Торвард конунг, полный мыслями о том крутом повороте, который так неожиданно произошел в его жизни, не мог и предполагать, что женщина, к которой лежит его путь, теперь переживает то же самое. Ему предстояло впервые получить благословение богов уже в качестве конунга, а ей предстояло впервые призвать на кого-то это благословение в святилище Аблах-Брег. Но только ему этот обряд предстоял в первый и последний раз, а ей – просто в первый, один из многих последующих.
Оба они были молоды, но к перемене своего положения относились совсем по-разному. Для Торварда перемена состояла прежде всего в потере отца и конунга, которую понес он и с ним весь Фьялленланд, а для Эрхины – в приобретении верховной власти, о которой она мечтала с самого детства.
Островом Туаль и его храмами правили только женщины, передавая власть от матери к дочери, от тетки к племяннице, от бабушки к внучке. Предание говорило, что, кроме восемнадцати сыновей, Харабана Старый и жена его Хальмвейг Жрица имели единственную дочь по имени Меддви. И когда братья ее ушли за моря добывать себе державы, она осталась на острове в середине земли, чтобы служить благословившей их богине. И с тех пор все женщины из ее рода поддерживают священный огонь на вершине Холма Яблонь, передавая благословение своим далеким братьям-конунгам.
У прежней фрии[5 - Фрия – титул правительницы Туаля, означает «госпожа» и образован от того же слова, что и имя богини Фрейи.] Эрхины не было дочери, и, когда у старшего из ее сыновей родилась девочка, новорожденную тоже назвали Эрхиной, зная, что со временем она унаследует власть над священным островом. С рождения ее готовили к этому, и Эрхина узнала о своем высоком и почетном жребии сразу, как только в ее детском сознании забрезжил первый свет. Двадцать один год она росла под присмотром бабки, воспитывалась под руководством жриц Богини, обучаясь всему, что должна знать наследница всех священных прав и обязанностей Меддви дочери Харабаны. И вот месяц назад фрия Эрхина-старшая умерла, умерла ночью, как умирали все на острове Туаль. Эрхина-младшая, умная, честолюбивая и гордая, одна осталась на вершине Холма Яблонь – больше никто не стоял между ней и Великой Богиней.
Четыре приближающихся корабля она увидела издалека. На том, что шел впереди, был красный парус, но щиты на бортах висели белые. Корабли шли вдоль берега к устью реки Даны, где от причалов отходила дорога к Аблах-Брегу. Время торговцев уже прошло, да и такие большие, роскошные корабли больше подходят конунгу. Появление заморского конунга у берегов острова не удивило Эрхину: его предвещали знамения. Еще перед смертью прежней фрии Эрхины над островом Туаль разразилась гроза, с громом и градом, – одна из тех ужасающих небесных битв, что возвещают освобождение от земных оков великого духа. И старая фрия говорила тогда, что где-то в мире погиб прославленный и сильный человек, воин и правитель. А значит, его преемник вскоре приедет сюда за благословением богов.
И вот ожидаемый гость прибыл, но встречает его не прежняя, а новая фрия Эрхина, совсем недавно в обряде высшего посвящения опоясанная черным поясом – знаком чрева Богини, из которого исходит в мир все сущее. Эрхина разглядывала корабль, идущий первым, в молчаливом упоенном восторге, как ребенок, получивший долгожданный подарок. До сих пор она только осваивалась на своем месте и привыкала смотреть на мир с высоты Трона Четырех Копий – трона, о котором страстно мечтала с десятилетнего возраста. И вот наконец Богиня послала ей возможность показать себя во всем блеске. Ей предстоит тот самый обряд, который ставит ее, наследницу Меддви и лицо Богини на земле, в совершенно особое положение, приносит ей преклонение Морского Пути и островов. Раньше она сама мечтала о власти – теперь другие будут получать из ее рук высшую власть над далекими землями. И не беда, что миновал День Мертвых и наступила зима, – в сердце Эрхины царила весна, полная ликования и самых сладких честолюбивых надежд. Но Богине не к лицу так волноваться, и Эрхина привычно сжала в ладони свой амулет: черный округлый камешек размером с лесной орех, в золотой оправе, на тонкой золотой цепочке висевший у нее на шее. И волнение унялось, душу заполнило гордое, уверенное спокойствие и торжество.
Само плавание по реке Дане не занимало много времени – расстояние от ее устья до Аблах-Брега не превышало двух «смен». Если бы река не делала здесь большой крюк, огибая гряду лесистых холмов, то сам Холм Яблонь было бы видно с моря. Возле устья Дана была широка и полноводна, и морские корабли без труда поднимались по ней.
– Вон там завернем за холмы и скоро увидим Аблах-Брег. – Хедин Серый Гусь, один из старых хирдманов, показал Торварду на оконечности речных мысов, поросшие дубом. Сорок пять лет назад он, тогда еще совсем юный воин, сопровождал на священный остров Торбранда конунга, которому едва исполнилось семнадцать. Торвард взял его с собой как своеобразный амулет, знак связи поколений, хотя иного толка от старика уже ждать не приходилось. – Это все его священные рощи. Правда, кажется, тут все рощи священные.
– А откуда же они берут дрова? – мимоходом пошутил Торвард. – Но почему так близко? Я думал, по реке плыть еще долго. Говорят же, что Аблах-Брег лежит в середине острова. Все священные места бывают в середине земли.
– Я думаю, здесь песня немного преувеличивает, – почтительно заметил Сёльви Рассудительный, который после гибели Торбранда конунга перешел в дружину его сына, как неотделимая часть наследства. – Знаешь ведь, как это бывает. Все старинные сказания несколько преувеличивают. Что, конечно, ничуть не умаляет доблести наших предков.
Торвард молча кивнул. Остров Туаль, колыбель конунгов Морского Пути, действительно был в его глазах серединой земли. Каждый человек в течение жизни проходит свои посвящения. Но только одному из тысяч, тому, кто родился наследником конунга и в чьих жилах течет кровь богов, предстоит свое, особое посвящение, всем прочим недоступное. Торвард молчаливо мучился от любопытства: что такое ему предстоит здесь узнать и чему научиться, чего он не знает и не умеет? Что еще есть такое, без чего он не может быть настоящим конунгом? Он и сейчас один из лучших бойцов Фьялленланда, и не много ему в Морском Пути найдется достойных соперников в морском или сухопутном бою. Он знает обычаи и законы, может рассудить любую тяжбу, умеет приносить жертвы, укрощать зарвавшихся «морских конунгов» и отгонять от жилых мест бергбуров, жрущих в голодные зимы людей и скотину. Ему не раз уже приходилось собирать дань, а потом продавать излишки на торгах Винденэса, Придайни и Ветробора: купцы хватались за головы, не в силах переспорить настырного фьялленландского наследника, который очень хорошо знал, чего стоит содержать приличную дружину, и потому торговался за каждый бочонок рыбы или масла так же яростно и неуступчиво, как дрался. Но, выходит, всего этого мало. Так чему же его научит остров, воюющий, по слухам, бронзовым оружием и до сих пор живущий меновой торговлей? Остров, который так мало интересуется окружающим миром, что даже не имеет приличных морских судов и знакомится с иноземцами только тогда, когда они сами приплывают к нему?
Сами туалы почти не покидали остров, не бывали за морями и торговлю вели при посредстве купцов-сэвейгов. Каждое лето те привозили сюда зерно, железо, меха, мед, дорогие ткани и вино с юга, а увозили шерсть, выделанные кожи, лен и удивительные изделия из золота, серебра и бронзы, которыми славились местные мастера. Но сейчас, зимой, причалы и большие гостевые дома стояли почти пусты. Корабли пристали возле луговины, откуда был хорошо виден Холм Яблонь. Возле гостевых дворов располагался маленький храм Богини, называемый Пламя Гостеприимства. В обязанности его служительниц входило встречать гостей, устраивать их и проводить обряды очищения, без которых чужим не дозволялось вступать на землю священного холма.
На склоне Холма Яблонь насчитывалось семь земляных валов. Между нижними валами жило простонародье, вершина принадлежала воинам и жрицам. Торвард слышал о них и раньше, но, впервые увидев эти сооружения, похожие на семь зеленых поясов со сверкающими бронзовыми пряжками ворот, он впервые задумался: а зачем они? Кому придет в голову напасть на священный остров?
Он спросил об этом у жрицы, вышедшей из храма встречать их. Звали ее Блатт. Это была моложавая на вид, стройная женщина с распущенными белокурыми, с золотисто-рыжеватым отливом волосами, с медной фигуркой вепря на обруче, украшавшем ее лоб. Издалека она казалась очень привлекательной, и только глянув ей в лицо, Торвард заметил морщинки в уголках глаз и поредевшие ресницы, говорившие о том, что ей идет пятый десяток. Женщины острова Туаль славятся вечной молодостью и красотой; теперь же Торвард мысленно отметил, что так оно и есть, если не подходить к ним слишком близко.
Разговаривая с ней, Торвард поначалу понимал не много: язык Морского Пути и островов когда-то был единым, но за века изменился везде по-своему. В течение последних столетий остров Туаль теснее общался с уладскими островами, откуда на него приходили беглецы от тамошних усобиц, и в языке его прижилось много уладских слов. Здесь процветали кое-какие уладские обычаи, ремесленные навыки, предания и сказания. Больше половины туалов носило уладские имена, и Ки Хиллаина здесь почитали за более доблестного героя, чем Сигурд. Торвард поначалу испытывал некоторое затруднение: уладских слов он знал много, но в основном бранных, которые в беседе с почтенной женщиной помочь не могли. Однако, хотя и с запинками, поддерживать беседу он был способен и понял главное, когда жрица Блатт разъясняла ему:
– Семь валов соорудил здесь сам Руад Роэсса, Красный Мудрец, Бог Мертвых, Отец Всех Живых, и завещал поддерживать их в порядке. У вас его называют Одином, и другое его имя Альфёдр-Всеотец, и Оллатир значит то же. На уладских островах его знают под именем Дагда. Ты ведь знаешь об этом?
Торвард кивнул. Хорош был бы конунг, который отправился бы на священный остров за благословением, не зная таких простых вещей! Блатт продолжала:
– Люди острова Туаль в родстве с солнцем. Днем они непобедимы, но ночью – бессильны и беззащитны. Как солнце на ночь укрывается в облака, так ночью люди Аблах-Брега укрываются под защиту священных валов. Поэтому не держи на нас обиды, Торвард сын Торбранда, если с наступлением сумерек двери гостевого дома будут заперты снаружи.
Торвард еще раз кивнул. Здесь были свои порядки, и он, гость, не имел права их судить. Он только посмотрел на вершину холма, где стоял Дом Четырех Копий – огромное здание с красными стенами под свинцовой крышей. Даже издалека было видно, что оно состоит из нескольких просторных помещений и может вместить множество людей. По сравнению с Аскегордом, мало чем отличавшимся от простой усадьбы хёльда, обиталище жрицы и правительницы острова Туаль походило на один из небесных чертогов Асгарда, где в каждом по сотне палат и сотне дверей. Глядя на него снизу, Торвард испытывал волнение, любопытство, даже некое смущение. Убогие рыбацкие лодочки на берегах Даны, сплетенные из прутьев и обтянутые коровьими шкурами, словно говорили: нам нет дела до остального мира. Да и зачем туалам остальной мир, когда Асгард начинается прямо здесь, на вершине этого холма? Но как он, Торвард, там себя покажет? Это ведь не поход, где требуется только доблесть и острота меча. Это даже не пир у кого-нибудь из конунгов или хёвдингов Морского Пути, где Торварду не было нужды заботиться, какое впечатление он производит: кому не нравится, тот пусть отвернется. Богам угождать приходится, хочешь ты того или нет. Конечно, вытирать за едой руки о колени он уже отучился, но вести себя сдержанно и почтительно, вести вежливую беседу, избегая выражений, уместных только среди хирдманов, для него будет тяжким испытанием. Предчувствуя это, Торвард был непривычно скован и молчалив – впрочем, как и вся дружина.
– Фрия Эрхина сегодня же узнает о вас, – пообещала жрица, уходя из гостевого дома. За ней несли первые подарки для правительницы: несколько связок бобровых шкурок и три тканых разноцветных ковра с изображением сказаний.
Но прежде чем ступить на землю священного холма, пришельцам требовалось пройти очищение.
– Есть ли на твоих руках кровь? – спросила у Торварда Блатт, явившись на следующий день.
– До хрена и больше! – не подумав, ляпнул он, изумленный подобным вопросом: а что, какой-нибудь наследник конунга доживает до двадцати пяти лет, никого не убив? И как он не стыдится людям в глаза смотреть?
Но Блатт даже бровью не повела, и ее красивое лицо осталось таким же снисходительно-любезным, только возле глаз, на нежно-розовой коже, обозначилось по три глубокие морщины. А Торвард сообразил, что ему задан положенный по обряду вопрос, который предваряет обязательное очищение в водах священной реки Даны.
– Поскольку твое прибытие пришлось на время зимы, воду можно подогреть и омовение совершить в храме! – Изящной белой рукой с двумя золотыми браслетами жрица показала в сторону Пламени Гостеприимства.
– А я что, на немощного похож? – уже намеренно грубо откликнулся Торвард.
Он видел, что его считают невеждой, и из детского чувства противоречия жаждал выглядеть еще хуже, чем мог бы. Смущение и неуверенность, весьма непривычные для него чувства, причиняли ему досаду, но он пытался переупрямить даже их и потому держался вызывающе. Уже очень давно ему не приходилось делать то, чего он делать не хотел, и трудно было примириться с необходимостью снова, на двадцать шестом году, превратиться в несмышленого ребенка. Понимая, что здесь такие вещи неизбежны, он старался не давать воли раздражению, но только на другой день, под изумленными взглядами туалов плавая в холодной зимней Дане, почувствовал себя отомщенным.
После очищения в воде фьялли принесли в жертву Богине поросенка, но и тогда чести лицезреть ее земное воплощение пришлось дожидаться еще девять дней. В это время гостей кормили только кашей и хлебом, и то не слишком обильно, – так тоже полагалось. Утешал только очень вкусный медовый напиток и возможность прогуливаться под нижним валом Аблах-Брега. Фьялли потешались, разглядывая плетеные туальские лодки, которые на их взгляд были слишком уж легки.
– Конечно, чтобы на таких «коровах» по морю плавать, нужна большая смелость! – с мнимым уважением и более явной издевкой говорил ехидный Эйнар сын Асвальда. – Но вот хвалиться ею будешь в основном перед великаншей Ран!
– Много ты понимаешь! – отвечал ему Ормкель Неспящий Глаз, старший из Торвардовых телохранителей. – Они же плавают с благословением богов! С таким и в скорлупе от тухлого яйца поплывешь! А ты тут сиди на веслах, пока все руки не отмотаешь!
Хирдманы рассматривали товары в мастерских, Торвард по привычке оглядывался на стройных местных девушек, но верный Халльмунд своевременным тычком в бок напоминал ему, что он здесь не для этого. Перед встречей с Богиней ему даже глядеть на других было неприлично.
Ожидание тянулось медленно, однако в нем, несомненно, заключался свой смысл. День ото дня Аскефьорд и все привычное, связанное с повседневной жизнью, уходило дальше. Туманной дымкой затягивалось даже то огромное событие, которое сюда его привело. Глядя на крутые валы Аблах-Брега, зеленые и свежие, несмотря на зимний холод, Торвард все больше ощущал себя в Ином Мире, ради встречи с которым и приехал сюда. Мысли его притягивала владычица Аблах-Брега, и он то и дело поднимал глаза к ее жилищу. Там, на вершине чудесной горы, его ждала небесная дева, как Брюнхильд на горе за стеной из огня ожидала Сигурда. Его терзало любопытство, нетерпение, какое-то лихорадочное томление. Как и всей дружине, ему постоянно хотелось есть, и от этого казалось, что душа непрочно держится в теле и вполне готова воспарить к бронзовым воротам Иного Мира.
На десятый день за фьяллями наконец явился военный вождь, риг-фений, как это здесь называлось, с полусотней воинов. При виде бронзовых вепрей на их шлемах вспоминался отрывок старой дружинной песни об одном из предков:
Мощный Торгард рубил
Строй эрулов клинком
И на шлемах врагов
Златых вепрей крушил…
Теперь такое носили только здесь. Все воины были как на подбор: высокие, мощные, с белой кожей, румяными лицами, с длинными волосами такого же белокуро-рыжеватого цвета – иного на острове почти не встречалось. Вождь, Ниамор сын Брана, крепкий мужчина лет сорока семи или сорока восьми, выделялся позолоченным вепрем на шлеме, высоким ростом и какой-то добродушной наглостью всего облика. Как видно, среди героев острова Туаль он давно уже не имел себе равных и почти забыл, что такое настоящее соперничество. Торварда он окинул поначалу снисходительным самоуверенным взглядом и несколько помрачнел, обнаружив, что тот не уступает ему ни ростом, ни сложением. И уж верно, Ниамор сын Брана давно при подобном осмотре не встречал в ответ взгляда, столь откровенно оценивающего возможности его собственного оружия и телосложения.
Смотрелись туалы величественно и грозно, но, на взгляд фьяллей, при своем росте и крупных мышцах эти здоровяки в бою будут недостаточно подвижны, а оружие, их, очень красивое, мало на что годилось. Его составляли длинный меч, копье с бронзовым наконечником и большой, вытянутый шестиугольный щит с изображением вепря на бронзовом умбоне. В битвах Морского Пути проворство ценилось не меньше, чем сила, а огромные тяжелые щиты делали туалов малоподвижными и почти беспомощными. Из них можно составить отличную «стену щитов», но она будет почти так же прикована к месту, как настоящая каменная крепость!
Вслед за провожатыми фьялли вступили на священный холм. Семь пряжек-ворот на зеленых поясах укреплений Аблах-Брега по очереди распахивались перед ними, и возле каждых толпился народ. Гостей из-за моря разглядывали, приветствовали криками: для туалов первый Обряд Благословения их новой фрии был особенным праздником, примерно как свадьба конунговой дочери в какой-нибудь из стран Морского Пути. О девственности жрицы столь высокого посвящения, конечно, говорить не приходилось, но благость Богини, которую она призвана дарить, еще лежала нерастраченной. Фьялли, ради такого случая одетые в свои лучшие одежды, при виде нарядной толпы чувствовали себя уж слишком неотесанными, «домоткаными», как выразился Халльмунд, и только сам Торвард, выбритый, с расчесанными и заплетенными волосами, с золотыми пряжками даже на сапожных ремнях, одетый в шелка и шитье из недавней уладской добычи, очень уверенно и даже небрежно попирал сапогами священную дорогу к небу. И туалы с ликованием встречали молодого конунга фьяллей, которому достанется первый дар их госпожи и богини; и, если не считать черных волос и смуглой кожи, он был достоин этого, как никто другой!
У дверей Дома Четырех Копий фьяллей встретил рев длинных медных труб, раструбы которых были выкованы в виде головы того же вепря с широко разинутой пастью.
– Ну, конунг, сделай удивленное лицо, доставь людям удовольствие! – умолял из-за плеча бессовестный Эйнар, но на лице Торварда отражалось скорее любопытство с примесью вызова.
Под звуки труб их повели внутрь. Огромный дом состоял из пяти помещений: одного в середине и четырех по сторонам горизонта. Они так и назывались: Западный Покой, Восточный Покой и так далее.
– Восточная Земля славится изобилием, – рассказывала встречавшая их жрица по имени Фрейунн, с зеленым поясом второго посвящения, с серебряным вепрем на обруче. – А Южная Земля – родина музыки.
Восточный Покой украшали огромные венки из пшеничных колосьев и цветов, еще почти свежих, оставшихся от последнего праздника урожая; здесь же стояли на подставках разнообразные котлы, серебряные, бронзовые, медные, узорные кубки, старинные бычьи рога, окованные золотом, – священные знаки изобилия и богатства. На стенах Южного Покоя красовались арфы и трубы, и на почетном месте возвышалось сиденье из резного дерева с золотом – место старшего, самого искусного певца Аблах-Брега. Во всех покоях толпился народ: жрицы, воины, певцы, ремесленники, из которых каждый знал только свое дело, сообразно которому и определялось его место в этом доме. Фьяллям это разделение занятий казалось самой значительной приметой священного острова Туаль. В Морском Пути не сложилось особого сословия жрецов: жертвы приносил сам хозяин, а для всего прочего в любом большом доме или в ближайшей округе уж обязательно находились умельцы – кто-то толковал сны, кто-то заговаривал болезни, кто-то знал руны. И этот остров, где жили служители богов, не знающие никакого другого ремесла, выглядел какой-то переходной ступенью между земным миром и небесным.
При взгляде на эти богатства невольно захватывало дух: удачливый завоеватель взял бы здесь поистине легендарную добычу. «Не так-то все просто! – думал Торвард, слыша за спиной топот воинов с их тяжелыми щитами. – За все эти сокровища есть кому постоять». И он понезаметней дернул за плащ Арне Пёстрого, глаза которого горели уж слишком откровенной жадностью.
В Срединном Покое жила Власть, олицетворенная самой хозяйкой Дома Четырех Копий – фрией Эрхиной. Ее трон, искусно вырезанный из черного дуба и украшенный резными костяными пластинками, стоял на огромном высоком камне. Про этот камень Торвард знал: он называется Фаль и издает пронзительный крик, если к нему прикоснется человек не из рода Харабаны Старого. По бокам к трону были прислонены четыре священных копья с наконечниками из разных металлов: золота, серебра, бронзы и меди. Древко у каждого было выкрашено в другой цвет. Над спинкой трона возвышалась серебряная ветка яблони, с белыми бубенчиками в виде цветов и с серебряными листьями, – знак власти над Иным Миром.
Но прежде всего в глаза бросалась сама фрия Эрхина, одетая в яркий алый шелк и похожая на язык пламени. На груди ее сияло тяжелое золотое ожерелье, руки до самого плеча были унизаны браслетами, голову украшал золотой обруч с маленькой золотой же головкой вепря.
Едва глянув ей в лицо, Торвард внутренне вздрогнул от неожиданности: его поразили ее молодость и красота. Почему-то ему казалось, что столь высокопоставленная женщина должна быть уже старухой. Увидев свежее лицо девушки лет двадцати, он подумал, что она, как видно, не имеет возраста и остается вечно юной, как сама Богиня, – и это показалось ему истинным чудом, тем самым, ради которого он плыл чуть ли не на край земли и проходил эти длинные очистительные обряды.
На Торварда пристально смотрели ясные, полные гордого блеска голубые глаза. Лицо у нее было округлое, с высоким лбом и яркими губами, и каждая черта в нем дышала юной здоровой свежестью. Волосы, густыми волнами падавшие ей на колени, имели удивительный оттенок, рыжеватый и даже скорее розоватый, словно их окрасили лучи зари. Фрия Эрхина сидела чуть небрежно, опершись одной рукой о подлокотник трона и подпирая подбородок пальцами, на которых сверкали золотые перстни удивительной тонкой работы – из тех легендарных сокровищ, совершенство которых недоступно слабым человеческим глазам и предназначено для всеведающего взора божества. Во всем ее облике было столько блеска, столько гордого достоинства и притом непринужденности, что Торвард на миг онемел, а потом подумал о том, о чем ему сейчас думать не следовало. Обряд благословения нового конунга по сути является заключением священного брака между Конунгом и Властью, которую воплощает верховная жрица Аблах-Брега. Подробностей непосвященные, к которым относились и наследники конунгов, не знали, и Торварда вдруг одолело настойчивое любопытство: сколько в этом обряде будет условного и сколько настоящего? Хотелось бы, чтобы побольше последнего. Торвард сын Торбранда робостью не страдал: любое восхищение рождало в нем желание более тесного знакомства, и ему уже хотелось подойти к этой живой богине поближе. Все прочее для него исчезло: казалось, что в этом большом и шумном покое они с ней только вдвоем.
Эрхина, в свою очередь, с высоты трона рассматривала нового конунга фьяллей. Смуглая кожа, черные волосы и темные глаза гостя поначалу неприятно поразили ее: на острове Туаль смуглыми и черноволосыми были только чужеземные рабы да еще злые духи. Но, приглядевшись, она изменила свое мнение. Высокий, с широкими плечами, где под красной шелковой рубахой с нарядной золотой вышивкой четко прорисовывались мощные мускулы, с блестящим поясом, крепко обвившим стройный стан, с длинными ногами, где даже на кожаных ремешках блестели маленькие золотые пряжки, Торвард выглядел не слишком юным и не слишком старым – он был как молодой бог, выходящий на свои первые битвы. Кривой белый шрам на правой щеке, шедший от угла рта до самой челюсти и хорошо заметный на смуглой обветренной коже, украшал его в глазах туалов, для которых достоинство воина измерялось количеством полученных ран. И лицо его, открытое, умное, полное нескрываемого изумления и восторга перед ней, вдруг так понравилось Эрхине, что она улыбнулась ему с высоты. Блестящие карие глаза смотрели на нее из-под густых черных бровей с таким пристальным вниманием и восторгом, что от новизны и приятности этого впечатления у нее сильно забилось сердце. Его присутствие вдруг взволновало ее, наполнило ожиданием чего-то особенно яркого и радостного, далеко превосходящего все ее честолюбивые ожидания.
– Приветствую тебя на священной земле острова Туаль, Торвард сын Торбранда, в его сердце, на священном холме Аблах-Брег, – сказала она, с удовольствием вслушиваясь в свой звучный и ясный голос. – Благополучен ли был твой путь?
– Приветствую тебя, фрия Эрхина, прекрасное лицо Аблах-Брега, – ответил Торвард, и его голос, низкий и немного хрипловатый от волнения, задел какую-то тонкую струнку в сердце хозяйки, отчего все происходящее показалось ей еще величественнее и прекраснее. – Каков бы ни был мой путь, его трудности не покажутся чрезмерными ради счастья видеть тебя.
И предписанные обычаем слова прозвучали совершенно искренне, что редко бывает при таких торжественных обрядах.
Вслед за тем фьялли выложили подарки, тоже предписанные обычаем: медвежьи шкуры, бочонки с медом, серебряные блюда и кубки. Десяток свиней, которых, конечно, не пригонишь к подножию трона, заранее были отправлены в хлев на задний двор. (И, как отмечал Эйнар, удостоились чести быть принятыми на вершине холма гораздо раньше, чем их благородные дарители.)
В этот день был устроен пир, на котором мясом тех самых свиней угощались гости и хозяева. На очаг поставили огромный серебряный котел на бронзовых ножках, вокруг которого развели жаркий огонь. Котел для священных пиров был так древен, что еще сам Эохайд Оллатир, должно быть, пировал вокруг него со своими сыновьями, провожая их за море на поиски новых земель. Чеканный узор на его боках изображал древних богов, благословляющих этот пир и получающих свою долю жертв. На вечный пир пришла Великая Богиня в окружении вепрей, собак и грифонов, Один-Оллатир с колесом и молотом, знаком грома и молнии, рогатый бог в окружении оленей, которого здесь называли Фер Кайле, то есть Лесной человек. Здесь же оказался и бог мертвых, погружающий фигурки убитых воинов в огромный волшебный котел и достающий их оттуда ожившими. Воины, строем удалявшиеся от него, несли на головах такие же круглые шлемы с фигурками вепрей, как и у нынешних воинов Эрхины, и воскресение их для новых битв приветствовали звуки таких же длинных труб с мордами вепря, как и те, что встречали фьяллей во дворе…
Даль времен исчезала: каждый из нынешних гостей Дома Четырех Копий чувствовал себя сыном того юного, растущего и расцветающего мира, у которого еще все впереди, в котором еще так много неосвоенных земель и непобежденных чудовищ, где только закладываются образцы доблести и славы для сотни последующих поколений. Живое человеческое время кончалось возле этого котла: он был как источник жизни, из которого вытекает неизменное Вечное Время. Цепь поколений сжималась, сворачиваясь вокруг его серебряных боков, и каждый из новых конунгов снова становился тем юным сыном, которого провожает в далекий и славный поход сам Эохайд Оллатир, бог мертвых и отец всех живых.
– Хотелось бы мне занять тебя беседой, Торвард сын Торбранда, чтобы время ожидания не показалось тебе чересчур долгим, – начала фрия Эрхина, когда гости расселись за столами. – Поговорим же с тобой о том, что и всем этим людям покажется занятным и поучительным.
– Охотно я поговорю с тобой о том, что покажется занятным и поучительным, – ответил Торвард, знавший, что имеется в виду. – О чем тебе хотелось бы меня спросить?
От суеты и шума, от пышности и блеска, а еще больше от красоты Эрхины он повеселел и уже не чувствовал смущения. Теперь все обрядовые условности просто казались ему глупостями, на которые жаль тратить время. Да неужели бы он без подсказок не нашел, чем развлечь такую красавицу? Опомнившись от первого изумления, Торвард разглядел, что хозяйка на несколько лет моложе его самого, а ее пышная грудь, тонкая талия, длинные ноги и белые ухоженные руки поворачивали его мысли во вполне определенном, привычном направлении. Не отдавая себе в том отчета, он всем существом настроился на то, что его троюродная сестра йомфру Инга-Ульвина называла «ухлестывание». Положение Эрхины вынуждало его соблюдать внешнюю благопристойность, но смысл происходящего от этого не менялся. Вся пышность этого приема предназначалась для него; ради него собрались гости, ради него ревели медные трубы-вепри, и даже сама Богиня приняла тот облик, который был ему наиболее приятен. В блеске глаз Эрхины, в ярком румянце щек, в цветении пухлых губ Торвард видел ту же готовность к любви, то же притяжение горячей молодой крови, которое наполняло его самого. На этот счет он никогда не ошибался и легко угадывал женщин, которые охотно пойдут ему навстречу. Это был его день, и даже на Богиню он смотрел взглядом мужчины.
В повседневной жизни Торвард никогда не сидел так ровно и прямо, не избегал лишних движений и не выражался так возвышенно и правильно, тщательно следя за своей речью, дабы ненароком не оскорбить слух Богини словечком из дружинного обихода. Сейчас это было необходимо, но он чувствовал себя как в оковах, томился, жаждал, чтобы это поскорее кончилось, – но не хотел окончания пира, который уведет его от Эрхины. Повстречай он такую красавицу с волосами цвета зари где-нибудь на пиру в Винденэсе или в Островном Проливе – он уже давно подошел бы к ней поближе, сел бы поудобнее и поговорил бы о том, что позабавило бы их обоих. Но здесь приходилось считаться с местными порядками и вести беседу, как скучную, так и необходимую.
– Хотелось бы мне спросить: что говорят мудрые люди Фьялленланда о том, откуда появились на небе солнце и луна? – с привычной невозмутимостью вопрошала Эрхина.
Глядя на нее, Торвард про себя дивился, как хорошо она умеет придавать важность разговору о том, что всем давно известно. Лучше бы она его спросила, как он этим летом сходил на Эриу – вот там занятного случилось сколько угодно!
– Когда был я мал, мудрые люди учили меня: жил один человек, и звали его Мундильфари, – мужественно скрывая тоску, завел Торвард. – У него было двое детей, столь светлых и прекрасных ликом, что дочь свою он назвал Солнцем, а сына – Месяцем…
Беседа продолжалась: каждый конунг, желающий получить благословение богов, сначала должен доказать, что знает этих богов и тот мир, который они устроили. Особой премудрости в этом нет: все дети знатных родов учатся этому еще до того, как получат меч. Солнце и месяц, ход звезд и течение ветров, палаты богов и сокровища, которыми они владеют, – все это было давно затвержено, и Торвард отвечал, почти не думая, а только глядя на Эрхину, любуясь ее лицом и вслушиваясь в звук ее голоса. Эрхина встретила его взгляд, в котором отражалось многое, но не мысли о первых великанах из Бездны, – и вдруг смутилась, по лицу ее прошла легкая тень, она запнулась и не сразу вспомнила свой следующий вопрос.
– Хотелось бы мне узнать, как звался первый конунг Фьялленланда и каковы были его деяния? – все же нашлась она, но в ответ на ее смятенный взгляд Торвард весело улыбнулся.
– Первый конунг Фьялленланда звался Торгъёрд, и был он сыном Харабаны Старого и Хальмвейг Жрицы, – отвечал он, почти не пытаясь подавить улыбку, совсем не вязавшуюся с обрядом, на что ему было наплевать. Он видел, что она угадала истинное направление его мыслей, и эта ее догадливость послужила очень благоприятным знаком.
Эрхина глянула на него с упреком: он портил обряд, он сбивал с толку ее саму, но она не могла сердиться. Этот человек, и видом, и поведением так непохожий на то, к чему она привыкла, сам казался таким огромным и достаточным, что мог быть соперником обряда, а не его рабом. Ее пронизывала дрожь, чувство неуверенности, беспокойства – и это на ее собственном троне! Как осуществляется слияние мужского и женского начал во вселенной, Эрхина знала прекрасно, но вот человеческой влюбленности ей было научиться негде. Любви вне храма она не знала и оттого не понимала природы собственного волнения. В этом Торвард оказался гораздо умудреннее.
– От него осталось в наследство три вещи: это щит, амулет-торсхаммер и кубок, – продолжал Торвард, теперь уже с намеренной важностью в голосе, но смотрел на нее, словно говорил: и дались тебе эти глупости! – Вот этот кубок.
Торвард сделал знак, и Сёльви вынул Кубок Кита, тот самый, что кюна Хёрдис подавала сыну при встрече. Эрхина слегка наклонилась со своего высокого сиденья, стараясь сохранять на лице невозмутимо-внимательное выражение. Уже сорок раз этот кубок привозили сюда из-за моря и показывали перед Троном Четырех Копий – именно он был свидетельством рода и права на власть.
– А вот амулет моего рода.
Торвард поднял руку, расстегнул маленькую золотую застежку на вороте рубахи, мелькнула полоска смуглой кожи на груди – он вынул из-под одежды торсхаммер на ремешке, но этому простому движению он каким-то неприметным образом сумел придать такой смысл, что Эрхина со смятением ощутила, что кровь приливает к ее щекам. Это уже слишком!
И вот тут она кое-что поняла. Ее волнение было вызвано влечением, а на человека, который его внушает, невозможно смотреть сверху вниз! С самого начала он перевернул весь обряд: гость прибыл сюда получить от нее священный дар, а вместо этого предлагал свой. Это дерзкое своеволие смущало и сердило Эрхину, выбивало у нее землю из-под ног, и она просто не знала, что ей об этом думать.
– Хотелось бы знать: кто были дети Торгъёрда конунга? – строгим, звенящим от волнения и гнева голосом спросила она, но ее негодующий взгляд встретился с веселым, блестящим взглядом темных глаз, ничуть не смущенных. А упрекнуть его вслух означало бы признать, что его неуместные поползновения достигают своей цели!
– Дети Торгъёрда были Тордьярв Сокрушитель, Тормунд Отважный и сестра их Гленхильд Белорукая…
Сорок поколений своих предков Торвард знал на память. Иначе нельзя: знание своего рода дает право требовать наследство. Перечисляя их, он все же отчасти устыдился перед предками своего легкомыслия и стал держаться строже. Эрхина вздохнула с облегчением: она никак не ждала таких сложностей от этой беседы, самой простой части обряда! Ничего из им сказанного для нее не являлось новостью, и это подкрепило ее уверенность – она опять чувствовала себя Богиней, милостивой и всеведающей.
Конечно, она не могла помнить наизусть всех конунгов, ведших свой род от восемнадцати сыновей Харабаны Старого. В те дни, пока фьялли ждали встречи с ней, она слушала предания о потомках Торгъёрда Принесенного Морем, и все это еще было свежо в ее памяти.
Но оставалось кое-что, чего не знали даже туальские певцы, хранившие в памяти все предания Морского Пути.
– Хотелось бы мне узнать: как кончил свой путь по земле твой отец, Торбранд сын Тородда? – задала она вопрос, когда имена тридцати девяти предков были названы.
Это означало, что пора переходить к главной цели этой встречи. Прежде чем новый конунг будет введен в храм, Богиня ушами своей верховной жрицы должна услышать, как окончил свой жизненный путь прежний. Каждый из наследников приезжал сюда с песней о смерти своего предшественника, а певцы-хранители Аблах-Брега запоминали ее и передавали дальше. Их жило здесь несколько десятков, и все вместе они составляли неповторимую, огромную, хранимую только в человеческой памяти летопись королевских родов Морского Пути и островов.
Для исполнения песни Торвард привез с собой Флитира, сына Альвора Светлобрового из усадьбы Горный Вереск, носившего прозвище Певец, потому что он обладал самым звучным и красивым голосом в Аскефьорде. Флитир, в свою очередь, привез с собой арфу: особую, только для самых торжественных случаев, уладской работы, украшенную узорами из золотой проволоки, врезанной в дерево. Песня, которую ему предстояло спеть, была совсем еще новой, и до того она звучала только два раза: в первый раз над курганом Торбранда конунга при погребении, второй раз – в гриднице Аскегорда, когда сам Торвард узнал, как погиб его отец. Складывали ее Эрнольв Одноглазый и один из слэттов, Скельвир Медвежий Дух, – очевидцы тех событий.
Флитиру поставили резную скамью возле очага, перед кипящим котлом, и он начал рассказывать, трогая пальцами струны арфы, словно проверяя, готовы ли они:
