скачать книгу бесплатно
Дени взглянула на него с подозрением, однако наполовину прикрытые пенсне глаза не выдавали истинных мыслей.
– Что вы имеете в виду?
– Не хотелось бы чувствовать, что мое присутствие здесь вызывает нечто похожее на… скованность. Кто, помимо мистера Уинтона, знает сей мрачный секрет?
– Насколько могу судить, только Джереми. Но я ни с кем это не обсуждала. Вероятно, Ник и дядя Бенедикт тоже в курсе.
– Как ваш опекун отреагировал на новость? – небрежно осведомился Мордекай Тремейн.
Возникшая в ее взгляде настороженность подсказала, что он затронул щекотливую тему, однако в этот момент музыка стихла и рядом возник Роджер Уинтон.
Мордекай Тремейн решил переключить внимание на Шарлотту и посмотрел по сторонам, собираясь пригласить ее на следующий танец. Трудно сказать, угадала ли мисс Грейм его намерение, однако быстрого взгляда на Джеральда Бичли оказалось достаточно, чтобы тот подоспел первым. Мордекай Тремейн улыбнулся. Шарлотта вызывала тем более острый интерес, чем яснее демонстрировала, что ей есть что скрывать. Побеседовать с ней, как только закончится вальс, ему не удалось. После короткого отсутствия в столовую вернулся Бенедикт Грейм, всем своим видом показывая, что собирается сделать важное объявление. Он остановился в центре комнаты и поднял руку, призывая к вниманию:
– Из деревни пришли исполнители рождественских гимнов. Пастор привел свой хор. Решил, что нам будет приятно послушать. Идея мне понравилась, и я пригласил их войти. Так что добро пожаловать на концерт.
Все направились в большую комнату и уселись напротив собравшихся возле елки артистов, тщетно пытавшихся скрыть волнение перед выступлением в «большом доме». Хотя прежние хозяева замка давным-давно покинули этот мир, дух благоговейного почтения не исчез бесследно. Певцы нервно откашливались, шаркали ногами, будто призрак феодальной власти внезапно напомнил о собственном величии. Только пастор сохранял безмятежное спокойствие. Седовласый, благодушный, сосредоточенный, он стоял перед хором, терпеливо ожидая, пока гости рассядутся. Кончики пальцев сжались в привычном жесте, с которым он каждое воскресенье слушал с кафедры старинной церкви, как прихожане поют последние строфы гимна, чтобы начать проповедь.
Мордекай Тремейн догадался, что рождественский хор стал естественным продолжением хора церковного. Он принялся считать разделившихся по голосам участников: дисканты, альты, басы. Сколько же их? Семь, восемь… певцы поменялись местами, и пришлось начать заново. За пианино села немолодая дама благородных пропорций. Вместе с пастором тринадцать человек… нет, кажется, четырнадцать…
Внезапно его внимание обострилось. В дальнем ряду, частично скрытое еловыми ветками, показалось знакомое лицо. Лицо того самого человека, который стоял возле дома в день приезда Тремейна. Лицо, неприятно удивившее выражением откровенной злобы. Совсем как Лорринг. Мысль явилась вслед за узнаванием и поразила очевидностью. Странно, что параллель возникла лишь сейчас. Сегодня днем профессор выглядел так, словно сердце его переполняла ненависть. Такое же выражение застыло на лице стоявшего у ворот человека. Почему? Что связывает известного ученого и деревенского хориста?
Кто-то выключил верхний свет, оставив только лампу на пианино. Пастор повернулся, поднял руку, и дама призвала к вниманию напряженным вводным аккордом. Первым прозвучал старинный рождественский гимн. Умиротворенная средневековая мелодия воспарила под благородными сводами замка. Душа Тремейна отозвалась на призыв к миру, радости и доброй воле.
И все же покой не приходил. Подобно закрывшим солнце тучам два злобных лица затмили сознание. Он внимательно посмотрел на незнакомца. Темнота защищала от встречного взгляда. Из дальнего ряда хора сам он наверняка казался светлым пятном, ничем не отличавшимся от других светлых пятен, обращенных в одном направлении. Однако наблюдение дало единственный результат: сейчас на лице хориста не было даже тени злобы. Он отбросил мирские мысли и полностью сосредоточился на прилежном, почти благоговейном, исполнении гимна.
В очередной раз Мордекай Тремейн спросил себя, не заставляет ли излишне богатое воображение видеть то, чего в действительности не существует. Человек обладал естественным смуглым оттенком кожи, придававшим лицу несколько мрачное выражение, не связанное с ходом мыслей. Все исполнители сняли верхнюю одежду. Сейчас, лишенный плотного пальто, сказочного зимнего пейзажа и сумеречного освещения, незнакомец уже не выглядел огромным. Несомненно, во время первой встречи он постарался защититься от холода и оттого показался значительно массивнее, чем был на самом деле.
Единственное, что сейчас напоминало о его размерах, – это голова: не настолько большая, чтобы вызвать удивление, но крупная и к тому же поставленная благородно и гордо. Подобную голову редко встретишь на плечах обычного сельского жителя.
Рассмотреть черты лица оказалось непросто, поскольку человек стоял во втором ряду, возле елки. Густые темные волосы, широкий нос, выразительный рот. Когда он поднимал голову, тусклое освещение в сочетании с тенью на подбородке создавало впечатление короткой заостренной бороды.
Во время звучания двух первых гимнов Мордекай Тремейн не отводил взгляда от темноволосого мужчины. Не приобрел ли он уверенность в себе? Не освободился ли от настороженности и не начал ли смотреть по сторонам, словно стараясь запомнить комнату? Или вел себя как обычный крестьянин, попавший в новую обстановку, но постепенно освоившийся и вернувшийся в состояние природного здорового любопытства?
Так и не получив удовлетворительного ответа, Мордекай Тремейн переключил внимание на других. Бенедикт Грейм испытывал блаженство и сидел, свободно откинувшись на спинку кресла. Дени Арден слушала затаив дыхание – хористы пели слаженно, их голоса гармонично соединялись под высоким сводом. Роджер Уинтон радовался за Дени. Реакция остальных варьировалась от вежливой скуки Розалинды Марш, прикрывавшей рот украшенными перстнями тонкими белыми пальцами, до откровенного неприятия профессора Лорринга, чье лицо отражало мучительную попытку вынести все это.
Тремейн медленно переводил взгляд с одного слушателя на другого. Остин Деламер пребывал в состоянии безмятежности. Сложив пухлые ручки на сытом животе, он растянулся в кресле и даже прикрыл глаза. Возможно, убаюкивающая мелодия навевала мысли государственной важности, однако внешние признаки доказывали иное.
За Деламером сидели Гарольд и Эвелин Напьер. Бесцветная, не поддающаяся конкретному описанию пара. Тремейн решил, что обоим супругам слегка за сорок. Муж выглядел полноватым безобидным персонажем, немного похожим на Деламера, но без налета величия. Жена представляла собой наделенную тихим голосом тень, когда-то симпатичную и до сих пор сохранившую скромную привлекательность. Ее отличала милая привычка перед ответом на вопрос обязательно смотреть на мужа в поисках одобрения и поддержки.
До сих пор Тремейн обменялся с Напьерами лишь несколькими фразами, а потому его пытливый ум пока не успел дать им четкое определение. Супруги давно жили в Шербруме, однако производили впечатление горожан, старавшихся приспособиться к деревне и все же испытывавших серьезные неудобства.
Эвелин Напьер не проявила желания обсуждать отношения с местными жителями. Впрочем, Тремейн признавал, что в данном вопросе воображение также могло завести его в ложном направлении. Сейчас, слушая рождественские песнопения, слегка поблекшая, с седыми прядями в когда-то каштановых волосах, миссис Напьер чем-то напоминала Шарлотту Грейм. В облике проглядывала та же скованность.
Во время первой беседы Мордекай Тремейн использовал избитый дебютный гамбит в виде замечания о красоте деревни Шербрум. Эвелин Напьер согласилась с готовностью и даже с энтузиазмом. Решив, что она родилась и выросла здесь, он продолжил удачно найденную тему:
– Корни вашей семьи уходят в глубины местной истории?
Улыбка мгновенно утратила живость, а сама Эвелин потеряла естественный интерес к беседе и насторожилась. Во всяком случае, так показалось Тремейну.
– Нет, – ответила миссис Напьер. – Мы живем тут не очень давно.
Он деликатно смягчил тон:
– Трудно представить место более удобное и живописное. Полагаю, как и большинство бывших горожан, вы стремитесь к спокойной жизни в стороне от шума и суеты?
– Так и есть, – подтвердила она энергично – слишком энергично. – Мы оба устали от города.
В тот момент подошел Джеральд Бичли, и Тремейн остановился на пороге открытия, которому так и не суждено было свершиться.
Эвелин внезапно изменила позу. Тремейн подумал, что она ощутила на себе заинтересованный взгляд, но нет – миссис Напьер не посмотрела в его сторону, а левой рукой украдкой нашла ладонь мужа. Мистер Напьер почувствовал легкое прикосновение, улыбнулся жене и нежно сжал ее пальцы. Жест вызвал у Тремейна симпатию. Его сентиментальная душа потянулась к гармоничной паре. Романтическая вера в святость брачных уз получила долгожданную поддержку.
Мордекай Тремейн посмотрел на Люси Тристам, и созерцание доставило ему возвышенное удовольствие: женскую красоту он тонко понимал и высоко ценил. Дама самозабвенно погрузилась в звуки. Она все делала самозабвенно. Не составляло труда представить ее царственное шествие по жизни – без оглядки на условности и мнение света. Возможно, из всех присутствующих Люси Тристам обладала самой яркой индивидуальностью. Полная энергии, тепла и обаяния, она относилась к редкому типу женщин, способных на людной улице покорить мужчину одним лишь мимолетным взглядом.
Решив, что изучает красавицу слишком долго и пристально, Мордекай Тремейн отвернулся и сразу наткнулся на вопросительный взгляд Николаса Блейза. Секретарь улыбнулся, и в его улыбке мелькнуло одобрение. Блейз не скрывал радости, видя, что гость не теряет времени даром.
Исполнение гимнов закончилось. Бенедикт Грейм произнес краткую благодарственную речь и вышел вместе с пастором и его небольшим хором, чтобы угостить исполнителей. Тремейн заметил, как в дверях хозяин замешкался и обернулся.
При первой же возможности Тремейн отозвал в сторону Николаса Блейза.
– Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки, – сказал тот. – Я прав?
– Не совсем. – Мордекай Тремейн покачал головой. – И все же надеюсь, вы кое-что объясните. У мистера Грейма есть привычка хранить дома большие деньги?
– В его комнате стоит сейф, где время от времени появляются разные суммы, однако совсем не такие, которые имело бы смысл красть, если вы об этом.
– Я не сказал про кражу. Но если уж разговор коснулся этой неприятной темы… Есть ли в доме что-нибудь ценное, достойное внимания грабителя?
– Да. Бриллиантовое колье.
– Семейная реликвия?
Заметив интерес собеседника, Николас Блейз улыбнулся.
– Нет, – ответил он и добавил: – Однако кое-какими достоинствами украшение все-таки обладает. Дело в том, что оно предназначено в подарок Дени.
– По какому-то особому случаю?
– По случаю свадьбы.
– А сама мисс Арден знает об ожерелье?
– Да. Несколько раз пыталась разубедить Бенедикта. Доказывала: мол, оно слишком дорогое, чтобы служить подарком, – но когда мистер Грейм что-то твердо решил, заставить его изменить свое мнение невозможно.
– Он очень любит мисс Арден, не правда ли?
– Относится как к родной дочери. Наверное, вы уже успели это заметить. «Собирал» колье много лет, постепенно покупая камни и стараясь создать безупречный комплект.
– Значит, это не секрет?
– Если секрет, то на весь свет. Во всяком случае, в доме об этом знает каждый: Джеральд, Шарлотта, я…
– А как насчет мистера Рейнера?
– Да, Джереми тоже известно, – подтвердил Блейз и, вскинув брови, уточнил: – Надеюсь, вы не хотите сказать, что Джереми решил совершить кражу?
– Неужели подобное предположение настолько немыслимо? – мягко осведомился Тремейн.
Несколько мгновений секретарь растерянно молчал, а потом произнес:
– Не то чтобы немыслимо, но, должен признаться, это не приходило мне в голову. В конце концов, для чего ему это нужно? Денег у Рейнера достаточно, а Дени он любит ничуть не меньше, чем Бенедикт, я уверен. Так зачем же лишать девушку подарка?
– Возможно, цель иная: лишить состояния ее ненавистного мужа. Вы сказали, что это свадебный подарок, а опекун не скрывает своего плохого отношения к Роджеру Уинтону.
– Так и есть, – согласился Блейз. – Однако не могу принять данную версию. В конце концов, они еще не женаты. А если Дени изменит выбор и выйдет замуж за кого-нибудь другого?
– В таком случае красть колье не потребуется. Конечно, если следующий претендент не вызовет столь же активной неприязни!
Николас Блейз взглянул на Тримейна с подозрением:
– Вы просто дурачите меня. Неужели вы всерьез полагаете, что Джереми способен украсть колье лишь для того, чтобы навредить Уинтону? Не думаю, что молодой человек обладает крупным состоянием, но он точно не беден. Не знаю, сколько стоят бриллианты: наверное, несколько тысяч, – но даже если бы пропали несколько миллионов, он не изменил бы решения жениться на Дени.
– Кажется, вы всецело на стороне претендента на руку и сердце, – заметил Мордекай Тремейн с лукавым блеском в глазах. – Однако не придавайте моим рассуждениям особого значения. Главное, что мистер Грейм хранит дома драгоценное украшение, а все остальные об этом знают. Кстати, понятие «все остальные» включает слуг?
– Скорее всего большинство слуг слышали о существовании колье. От них ничего не скроешь: вам, конечно, известно, с какой скоростью распространяются подобные слухи.
– Да, – кивнул Тремейн.
Несмотря на враждебность Лорринга и откровенную скуку Розалинды Марш, рождественские гимны создали атмосферу мира и покоя. Царившее за обедом светлое беззаботное настроение сохранилось на весь вечер. Бенедикт Грейм в ярком бумажном колпаке на взлохмаченной голове постоянно бродил между гостями. Чем активнее становилось веселье, тем шире он улыбался и чаще, громче смеялся.
Празднование надолго не затянулось. Судя по всему, именно по этой причине веселье не успело утратить свежести. В сочельник традиция предполагала ранний отход ко сну, чтобы сохранить силы для грядущих рождественских дней.
Мордекай Тремейн знал, что следует разделить всеобщую радость и расцвести душой в сердечном тепле, но достичь состояния счастливого самозабвения никак не удавалось: не получалось проникнуться духом праздника и забыть обо всем. Невидимый барьер отделял Тремейна от остальных членов компании. Не отступало ощущение отчужденности. Казалось, что он наблюдает за ними со стороны, но не принимает участие в веселье, поскольку не верит в реальность людей и событий. Разумеется, Тремейн понимал, что барьер существует исключительно в сознании, а потому при желании, совершив определенное усилие, можно разрушить препятствие.
Вернувшись в свою комнату и освободившись от утомительной необходимости проявлять внимание и поддерживать беседу, Мордекай Тремейн попытался проанализировать собственные ощущения. Что помешало проникнуться весельем рождественского вечера, тщательно подготовленного и организованного Бенедиктом Греймом? Веселья, которого он ожидал с приятным предвкушением? Что стесняло сознание и сковывало свободное проявление чувств?
Ответ пришел сам собой, на инстинктивном уровне. Радоваться мешало предчувствие рокового события. Тремейн знал, что скоро должно произойти нечто важное, и с напряжением ждал этого. Но что могло случиться? Сочельник погружает дух в безмятежный покой. Точно так же снег укрывает землю пушистым белым одеялом, маскируя нанесенные человеком шрамы и волшебно преображая пейзаж. В такую ночь в воздухе словно разливается счастливая магия – то самое бесстрашие, в каком человечество остро нуждается. Так откуда же взялось тяжелое предчувствие, откуда явился ужас, которому нет названия?
Мордекай Тремейн включил стоявшую возле кровати лампу и открыл новый выпуск «Романтических историй». Вот она, панацея. Вот целительный бальзам для страждущей души. Возможно, строгие критики видели в произведениях литературные прегрешения, однако сюжет радовал добротой и торжеством справедливости. Сентиментальные романы дарили читателю любовь, романтику, юмор и человечность – вечные пружины мира.
Мордекай Тремейн прилежно читал страницу за страницей, но почти ничего не воспринимал. Сегодня даже «Романтические истории» оказались бессильны. Тремейн отложил журнал и, подчиняясь внезапному порыву, встал с постели, накинул халат, подошел к окну и раздвинул шторы. Свет за спиной мешал смотреть на улицу, и Тремейн выключил лампу. Тяжелые облака закрывали небо, но луна настойчиво проникала в редкие свободные пространства, освещая белое покрывало во дворе дома и дальше, на аккуратно огороженных полях. Снег блестел на морозе, обещая осмелившемуся выйти на позднюю прогулку храбрецу сказочный пейзаж и приятный хруст под ногами.
Тремейн открыл окно, посмотрел вниз и не смог сдержать тихого удивленного возгласа. Прямо под ним по террасе двигалась фигура. В самом этом факте не было ничего особенного, но вот наряд заставил замереть от неожиданности. Человек был одет в костюм Санта-Клауса! Тремейн ясно видел длинный красный балахон и красную шапку, занесенную сверкающим в свете луны снегом. Да, в рождественскую ночь Санта-Клаус действительно ходит по домам, чтобы радовать детей. Но ведь это фантазия, сказка!
К счастью, скоро мысли сконцентрировались, и объяснение возникло само собой. Фигура в красной шубе – не привидение. Это не кто иной, как Бенедикт Грейм. Дождавшись, когда гости разойдутся по своим комнатам, хозяин нарядился в любимый костюм и собрался украсить елку подарками.
Мордекай Тремейн высунулся из окна. Со стороны деревни плыл колокольный звон. Луна еще не скрылась за облаками и по-прежнему освещала пространство холодными лучами, превращая пейзаж в рождественскую открытку. Высокие, черные в зимней наготе деревья отделяли дом от дороги; между крыльцом и этой границей лежал девственный, не потревоженный следами снег.
Красная фигура идеально вписывалась в декорации. Она больше не двигалась. Тремейну казалось, будто он наблюдает не сцену из действительности, а смотрит в витрину магазина, застывшую в правдоподобной, но безжизненной красоте. Однако иллюзия продолжалась не дольше мгновения. С холмов прилетел легкий ветер. Громоздкая масса темного облака медленно наползла на луну и затмила свет. Вместе с темнотой возникло ощущение угрозы. Замерзшая земля приютила злые силы. Округа утонула в злобе и пороке. Весь мир погрузился в глубокую чернильную тень и потянул за собой фигуру Санта-Клауса. Над домом собрались тучи, затем спустились низко – угрожающие и неумолимые, – словно возвещая наступление рокового часа.
Закутавшись в теплый халат, Мордекай Тремейн не чувствовал холодного зимнего воздуха, но почему-то дрожал.
Глава 8
Он проснулся от крика.
Сел в кровати, не понимая, во сне или наяву услышал пронзительный крик. Воображение и реальность, фантазия и факт переплелись так тесно, что вырванный из тревожного забытья Мордекай Тремейн не сразу осознал, что происходит. Крик повторился, и на сей раз беспомощное отчаяние шокировало, вернув к действительности. Включив на ощупь лампу, прищурившись от яркого света, он посмотрел на карманные часы. Десять минут третьего. Спать пришлось недолго, тяжелое мутное похмелье дремоты размывало сознание.
Пока Мордекай Тремейн натягивал халат, крик продолжался. Он вслушивался в истошные вопли и пытался уловить их смысл. Нужно было что-то понять. Прочитать какое-то послание. Несмотря на старание, определить, что происходит, не удавалось. Пробуждение оказалось слишком внезапным и резким. Разбираться в сумятице впечатлений было некогда. Вот оно, подсказывало сознание. Вот то самое «нечто», которого он со страхом ждал.
Открыв дверь и выйдя в коридор, Тремейн услышал, что весь дом ожил. Раздраженный голос спросил, в чем дело. Судя по настроению, голос принадлежал Лоррингу. Кто-то куда-то побежал. Теперь крики повторялись реже и звучали слабее, с придыханием, словно обессилев. Кричала женщина. Туман в голове Тремейна рассеялся настолько, что позволил определить хотя бы это. Шлепая по коридору, он спрашивал себя, что предстоит увидеть. Вопли доносились с первого этажа; возле лестницы открылась дверь, появился Джеральд Бичли и, услышав шаги, обернулся. Обычно красное, лицо его побледнело и осунулось.
– В чем дело? – испуганно спросил Бичли. – Что случилось? С Бенедиктом что-нибудь произошло?
Мордекай Тремейн внимательно посмотрел на него.
– Понятия не имею, – ответил он. – Что заставляет вас думать о мистере Грейме?
Во взгляде Джеральда Бичли мелькнул страх. Глаза забегали. В эту минуту он напоминал человека, только что совершившего ошибку и пытавшегося не попасть в ловушку.
– Это показалось… самым очевидным объяснением, – произнес он. – Я подумал, что все остальные давно спят.
Они спускались по лестнице. Мордекай Тремейн не смотрел на спутника. Этот испытанный метод заставлял людей говорить свободнее – или защищаясь от воображаемого подозрения, или подтверждая, что бояться им нечего.
– Хотите сказать, что предположили участие мистера Грейма, поскольку знали, что, едва все разойдутся по комнатам, он займется подарками?
– Верно, – с готовностью подхватил Джеральд Бичли. – Вам, разумеется, известен обычай Бенедикта. В сочельник он всегда ложится последним, потому что наряжает елку. Любит, чтобы утром каждый обитатель дома нашел свой подарок.
– Понимаю, – кивнул Мордекай Тремейн. – Одно странно: кричала женщина.
Он искоса взглянул на спутника. Только что обретенная уверенность покинула Джеральда Бичли так же стремительно, как появилась. На лице вновь отразились смятение и страх, а рука нервно потянулась к воротнику, слово внезапно стало трудно дышать. Тремейн подумал, что Джеральд окончательно растерялся.
На первом этаже сквозь открытую дверь лился свет. Они пересекли холл и вошли в комнату, где случилось нечто неведомое, но ужасное. Прежде всего Мордекай Тремейн увидел елку. Сейчас она показалась символом, главным действующим лицом темной трагедии – существом, наделенным разумом и способным рассказать главное.
Конечно, это было лишь впечатление, рожденное мгновенной концентрацией внимания. Уже в следующее мгновение в сознании отразилась полная картина событий. Кричала Шарлотта Грейм. Она сидела в одном из оставшихся после концерта кресел. Горе и ужас исказили ее лицо, отмеченное печатью бесконечного мучения человека, ощутившего на себе карающую руку судьбы. Она была в сером твидовом костюме, оттенявшем смертельную бледность и темные круги под страдальческими глазами. Крик позволил выплеснуть шок, но окончательно лишил сил, оставив в неподвижности.
Рядом стоял Остин Деламер. Толстяк потерял обычную напыщенность и уже не выглядел государственным деятелем, несущим на крепких плечах вечный груз забот и лишь на пару дней отвлекшимся от подписания документов исторической важности. В эту минуту он казался тем, кем был на самом деле: оплывшим лысеющим стариком, страдающим хроническим раздражением. Деламер хлопал Шарлотту по руке, напрасно пытаясь привести в чувство. С таким же успехом он мог бы выйти из комнаты: она все равно не замечала его присутствия и смотрела мимо – туда, где на полу что-то лежало. Почти под самой елкой громоздилась куча красных тряпок.
Мордекай Тремейн схватил Джеральда Бичли за руку:
– Не подходите и ни к чему не прикасайтесь!
Излишнее предупреждение. Бичли застыл, едва войдя в комнату, и теперь стоял возле двери, пытаясь что-то произнести, но издавая лишь нечленораздельные звуки.
Мордекай Тремейн шагнул к елке, посмотрел вниз, на пол, окинул цепким взглядом смятый красный балахон, красный колпак с отороченными белой каймой краями, длинную белую бороду, нелепо перекосившуюся и сползшую на щеку.
Щеку мертвеца. На красной шубе темнело багровое пятно. Оно просочилось сквозь одежду, когда пуля пробила сердце. Тремейн склонился и осмотрел отверстие – обесцвеченное по краям, немного неровное, совсем маленькое. Пуля вошла прямо под сердцем, хотя и значительно ниже.
Сознание тупо твердило одно и то же: это Санта-Клаус. Наступила рождественская ночь, и он явился. Вот только сейчас неподвижно лежит под елкой. Его убили.
