Читать книгу Не бойся, мама! (Нодар Думбадзе) онлайн бесплатно на Bookz (4-ая страница книги)
bannerbanner
Не бойся, мама!
Не бойся, мама!Полная версия
Оценить:
Не бойся, мама!

3

Полная версия:

Не бойся, мама!

Откуда-то доносится женский плач и причитания. Я иду на голос. На свежем холме сидит женщина в черном.

– Авто, сын мой, жизнь моя! Авто, надежда моя единственная, солнышко мое! О, горе мне, несчастной!

Я вздрогнул, услышав свое имя. Авто! Кто он, бедный парень? Я присел неподалеку. А женщина продолжала громко плакать:

– Зачем ты погубил свою несчастную мать, Авто, мой ненаглядный! Сын мой, дорогой мой мальчик!..

Дрожь пробрала меня, я весь похолодел. Я представил, что это я лежу под свеженасыпанным могильным холмом, что это меня оплакивает моя дорогая, милая мать, И я заплакал.

– Сынок, ты товарищ моего Авто?

– Да, тетя.

– Вместе учились в университете?

– Да, тетя.

– Погубил он меня, погубил…

– Да, тетя.

– Не забывайте меня, заглядывайте…

– Обязательно, тетя.

– А как тебя звать?

– Авто, тетя.

– Горе мне! Почему же я тебя не помню? Ты тоже учишься на физическом?

– Да, тетя.

– Ты был тогда там? Во время драки…

– Где это, тетя?

– Там, на Тбилисском море, будь оно проклято!

– Нет, тетя.

– Ну спасибо, сынок. До свидания.

– Это вам спасибо, тетя!

– За что, сынок?

– Так. Спасибо. До свидания, тетя. Будьте здоровы!

– Будь счастлив, сынок. Будь счастлив!

Солнце спускалось за горой. На кладбище воцарилась тишина. Сосны, чинары, плакучие ивы, тихо шелестя листьями, шепотом переговаривались, словно поверяя друг другу тайну.

Я медленно поплелся вниз, к выходу.

В конце кладбища багебские дети играли в прятки. Маленькая девчушка прислонилась к могильному памятнику и, закрыв лицо руками, громко считала:

– Раз, два, три, четыре, пять…

Дети, словно вспугнутые коршуном цыплята, носились по кладбищу, прятались, ложились за памятниками, мраморными надгробиями, лезли в кусты.

– …Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят! Открываю глаза! – крикнула девочка.

Она настороженно оглядывалась вокруг, разыскивая притаившихся детей. Вдруг девочка захлопала в ладоши и радостно закричала:

– Вижу, вижу! Выходи, Темо! Ты во-о-он там, за могилой Чхенкели! Выходи! Стук-стук!

Темо вылез из-за могилы.

– Татиа, выходи! Вижу тебя! Ты под памятником Бакурадзе! Стук-стук!

Девочка продолжала поиски, а Татиа предупредила остальных:

– Скажу «груша» – выходи, скажу «яблоко» – не выходи!

Я стоял на пригорке и хорошо видел детей, прятавшихся за могильными плитами и памятниками. Солнце почти скрылось, стемнело. И вдруг меня охватил ужас. Я быстро спустился с пригорка и помчался вниз, размахивая руками и крича во весь голос:

– Дети, перестаньте сейчас же!.. Выходите, дорогие мои, вылезайте все!.. Дети, хорошие мои, милые дети. Не смейте прятаться!.. Выходите, дети!..

Перепуганная насмерть детвора сломя голову разбежалась по домам.

– Добрый вечер, Даду!

– Здравствуйте, Джако!

– Так поздно с лекций?

– Сегодня был практикум, а потом пошли в кино.

– Что смотрели?

– Не помню, какая-то чепуха – «Мертвые говорят громче живых» или наоборот. Каково?

– Очень хорошо!

– Что хорошо?

– Название хорошее.

– Да, название-то и подвело меня.

Дадуна замолчала и стала крутить головку высохшего крана. Молчал и я.

– А со мной вы пошли бы в кино? – вдруг выпалил я и почувствовал, как краска залила мне лицо.

– С вами?

– Да.

– Почему бы нет?

– Когда? – обрадовался я.

– Когда пригласите.

– Завтра.

– Нет, завтра у меня гости. Приходите и вы, буду очень рада. Придете?

Я посмотрел на свои брюки, Потом на Дадуну и пожал плечами. Поняв меня, Дадуна расхохоталась.

– Глупости. Приходите обязательно.

– Спасибо, приду.

– Ровно в десять. Не подведете?

На мою просьбу отгладить брюки и сорочку тетя Шура ответила категорическим отказом. Тогда за дело взялся я сам. Когда в комнате третий раз запахло паленым, тетя Шура не вытерпела.

– Со спекулянтами и прочими жуликами тебе нечего дружить! Видела я парней получше тебя, обалдевших от этой бесовки-девки! Стоят до утра во дворе с гитарами и орут какие-то глупые песни. Тьфу, противно даже смотреть! Чтоб глаза мои не видели тебя в этой компании!

Дядя Ванечка невозмутимо читал газету.

– Да скажи хоть слово! – набросилась на него тетя Шура. – Расскажи-ка ему, какая тут из-за нее заварилась поножовщина! Расскажи!

Дядя Ванечка осторожно отстранил жену и продолжал читать.

– Что ты нашел такое в газете, проклятый! – завопила тетя Шура. – Парень на краю гибели, а тебе наплевать?!

– Отстань, ради бога, не до вас мне! Тут про Мао Цзедуна написано!

– Скажи ему что-нибудь!

– Да что мне ему говорить? – дядя Ванечка отложил газету и взглянул на меня.

– Скажи, была поножовщина?

– Ну, была! Что же из этого?

– Как что? – подскочила тетя Шура. – О чем это, по-твоему, говорит?

– О том, Шурочка, что Дадуна – красивая девушка и она многим нравится.

– И больше ни о чем? – подбоченилась тетя Шура.

– О чем же еще? Из-за красивых девушек всегда происходят драки. А ты как думала?

– А из-за вас, тетя Шура, не устраивали драки? – вмешался я.

– Драки?! – расхохотался дядя Ванечка. – Да ее насильно мне подсунули! Родня ее, Артилаква, пообещала мне два мешка денег! Спустя месяц после женитьбы я сам предлагал им три мешка, лишь бы взяли ее обратно, да куда там!

Тетя Шура побледнела.

– Что ты сказал?! Что ты сказал, мерзавец?! Это меня тебе подсунули насильно?! Ах ты, подлец! Да я… Да меня… Да я из-за тебя всю родню потеряла! Ведь никто, кроме меня, и смотреть на тебя не хотел! Чтоб ты провалился!

– Так! Поделом мне! – вздохнул дядя Ванечка. – И кто меня сюда тянул? Сидел бы себе в Милане, жил бы припеваючи с моей любимой! Вот была женщина, не то что это чудовище!

Дядя Ванечка дважды был в плену: сперва он попал в лапы немцев, потом немцы заставили его воевать в Италии против американцев, и тут его схватили американцы. Потом он жил в Милане и имел, как он сам рассказывает, какую-то богатую любовницу – Лючию.

– С кем? С кем бы сидел? Кому ты нужен, несчастный? Или я не знаю, что ты за золото? А та старуха держала и кормила тебя, как бугая своего, понял?

Дядя Ванечка еще раз вздохнул и поплелся в спальню.

– Значит, все же решил идти? – обернулась тетя Шура ко мне.

– Тетя Шура, дорогая, неудобно мне, я же обещал! Отпустите сегодня, в первый и последний раз! – взмолился я.

– Ладно. Убирайся сейчас же, и чтобы в девять часов был дома!

– Да я приглашен к десяти, как же я вернусь в девять?

– В одиннадцать! Слышишь?!

– Обязательно, тетя Шура.

В десять часов вечера я вступил в апартаменты мадам Инессы. Хозяйка не проявила по поводу моего прихода ни особой радости, ни особого интереса. С обычной для каждой хозяйки улыбкой она проводила меня в гостиную.

Комната была полна мебели, аромата духов и табачного дыма, причем последний был явно импортного происхождения. В расставленных по углам креслах в непринужденных позах сидели девушки в мини-юбках и парни в дакроновых костюмах. Я остановился в дверях. Дадуна предостерегающе приложила к губам палец и кивком указала на свободное кресло. Худой, седоволосый парень, закрыв глаза и подняв палец к потолку, читал стихи:

Мело весь месяц в февралеИ то и дело…

Я на цыпочках подошел к креслу и сел.

…Свеча горела на столе,Свеча горела…

Парень закончил чтение, подошел к уставленному фруктами и напитками столу, налил коньяку, выпил и лишь после этого улыбнулся обществу, бурно выражавшему свой восторг.

– Еще, еще что-нибудь, Арчил! – в один голос закричали девушки.

– Не хочу! – сказал Арчил и налил себе вторую рюмку.

– Просим! Очень тебя просим!

Арчил поднял рюмку и, не сводя глаз с золотистой жидкости, начал:

Под ракитой, обвитой плющом,От ненастья мы ищем защиты.Наши плечи покрыты плащом,Вкруг тебя мои руки обвиты.Я ошибся: кусты этих чащНе плющом перевиты, а хмелем.Ну, так лучше давай этот плащВ ширину под собою расстелем.

Все сдержанно улыбнулись. Арчил быстро опорожнил рюмку и сел…

Я зааплодировал. Все обернулись ко мне.

– Друзья! – воспользовалась паузой Дадуна. – Это мой сосед, Джако, прошу любить и жаловать!

Я встал и отвесил общий поклон.

– Он что, осетин? – спросил, не глядя на меня, какой-то верзила с грудью и руками борца, сидевший у самого стола. Не вставая с места, он протянул руку, налил себе коньяку и выпил.

– Нет, грузин, – ответила Дадуна.

– Почему же тогда Джако?

– Его фамилия Джакели, Автандил Джакели. Джако – это так, прозвище.

– А-а-а… – протянул верзила.

– Теперь просим Мзию! – крикнул кто-то.

– Просим, просим! – поддержали другие.

Мзией оказалась девушка, сидевшая рядом с заинтересовавшимся моей национальностью парнем. «Дура», – подумал я, взглянув на нее. Она с показной рассеянностью раскуривала сигарету.

– Мзия, просим тебя!

– Что? Меня? – тряхнула она головой.

– Да, да! Дорогая, прочти свое «Я нежная…», – подсказали девушки.

– Не помню, ей-богу, не помню…

– Вспомнишь!

И она действительно вспомнила:

Я нежная, добрая, тихая девочка.Я жертвовать собою готова всегда.Спроси любой: «Отдашь свое сердце ты?»Отвечу, не моргнув и не думая: «Да!»С востока ли, с запада ко мне прилетая,Ветер несет мне от моря, от гор привет,И, нежно лаская, он тихо мне шепчет:«Ты забудь, ты забудь, ты забудь слово „нет!“

– Боже мой, какая нежность, какая женственность! – вздохнула моя соседка.

Дадуна подошла ко мне, уселась на ручке моего кресла и, положив руку мне на плечо, спросила:

– Понравилось? Я промолчал.

– Я пошел! – сказал вдруг Арчил, вставая.

– Куда ты, подожди! – вскочила Дадуна.

– Нет, я устал! – Арчил демонстративно, не попрощавшись, вышел. Дадуна вышла за ним, я – за Дадуной.

– Терпеть не могу пошлостей и глупостей! До свидания! – сказал он и ушел. Но тотчас же вернулся и протянул мне руку: – Я извиняюсь перед вами!

– Что вы, Арчил!

– Простите меня! До свидания!

– До свидания!

Я вернулся в комнату, подошел к столу, налил стакан коньяку и выпил залпом.

– Ого! – произнес кто-то удивленно. Я налил и выпил еще – на сей раз полстакана.

– Ушел и ушел, черт с ним! – крикнула моя бывшая соседка. – Тоже мне Фолкнер! Надоел! Когда он читает сам, мы и шелохнуться не смеем, а на других ему наплевать! Джако, – обратилась она ко мне, – будьте любезны, дайте мне коньяку и чашечку кофе!

Я выполнил ее просьбу и, вернувшись на свое место, почувствовал, что коньяк начинает действовать. Сперва загудело в висках, потом зашумело в ушах, по всему телу разлилось тепло, и руки стали неметь. Но я не беспокоился, – наоборот, чувство было настолько приятным, что я встал, подошел к столу и осушил недопитый стакан.

– Ва, это кто – Ремарк? – воскликнул кто-то. Я молча уселся в свое кресло. Соседка продолжала прорабатывать Арчила:

– Он читает Пастернака так, словно это его собственные стихи! В конце концов это вопрос элементарной вежливости! Подумаешь, знаток поэзии! Мне, например, очень нравятся стихи Мзии! А вам? – спросила она вдруг меня.

– Арчил – хороший парень, – уклонился я от ответа.

– А кто говорит, что плохой?

– И хороший поэт!

– Откуда вы знаете, какой он поэт?

– Если это Арчил Гигаури, то он отличный поэт.

Я взглянул на Мзию: она сидела ни жива, ни мертва. «Так тебе, дура набитая!» – подумал я со злорадством. Потом началось что-то страшное. Люди в комнате задвигались, поплыли, плавно поднимаясь к потолку и опускаясь на пол. А верзила с борцовской грудью вдруг съежился, сморщился, как проколотый шар, и превратился в маленькую краснощекую куклу. Я громко расхохотался.

– Что с тобой? Ты пьян? – подошла ко мне Дадуна.

– Нет, я… не пьянею… от коньяка! – с трудом произнес я.

– Чему же ты смеешься!

– Посмотри, какой он… маленький… и смешной! – я показал на верзилу. Тот, словно почувствовав что-то, беспокойно заерзал в кресле. А Дадуна, быстро зажав мне рот рукой, крикнула:

– Девочки, попросим Гелу прочесть новые стихи.

– Давай, Гела!

– Не могу, они еще не доработаны! – сказал Гела, красивый, коротко подстриженный юноша.

– Вы знаете, кто это? – шепнула мне соседка.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Меня? Изида, – ответила она удивленно.

– Так вот, дорогая Из…зида, я не знаю его!

– Как, вы не слышали про Гелу Вешапидзе?

– Впервые слышу от вас!

– Господи, как вам не стыдно! Это же наша надежда!

– Чья это… ваша?

– Грузии… Народа… Гела уже читал:

Сквозь туман язычества грохоча,Сметая все с пути,Глыбами огромнымиИдет виденье белое,Виденье былого и грядущего…

А коньяк совсем взбесился. Комната запрыгала в каком-то диком танце. Завертелась люстра. Потом лучи лампочек золотыми ремнями опустились вниз, опоясали выстроившихся на красном рояле слонов, подхватили их, и закружились слоны, как лошади на карусели. Потом каждый из нас очутился верхом на слоне, а карусель все ускоряла свой бег. На первом слоне сидела Дадуна, за ней – я, потом Изида, Мзия, Гела. Один из слонов был без седока – это был, наверное, место Арчила. На последнем, самом маленьком, восседал, смешно вытянув ноги, наш верзила.

Гела читал:

Шар земнойобхватив Когтистой лапой.Летит сквозь векааист белокрылый…

А карусель вертится, вертится, вертится…

«Что за бред? – думаю я. – Или я окончательно сошел с ума?» Вдруг наступило молчание. Все стало на свои обычные места. Исчезла карусель, слоны по-прежнему выстроились на крышке рояля.

Молчание длилось долго. Наконец заговорил кто-то один, за ним другой, потом остальные.

– Боже, какая сила! – простонала Изида.

– Ах, какая прелесть! – подхватила девушка с родинкой.

– Кто это? – спросил я у Дадуны, показав на нее.

– Это Вита. Хорошая девочка и прекрасно понимает искусство. Как тебе понравился Гела?

– Надежда Грузии?

– Не смейся, пожалуйста! Отвечай, он тебе понравился?

– Гела – болван и аферист! – ответил я и понял, что голос мой прозвучал громче обычного.

– Что вы сказали? – обернулся ко мне верзила.

– Как его звать? – наклонился я к Дадуне.

– Анзор, – ответила Дадуна. – Джако, – продолжала она с мольбой в голосе, – прошу тебя…

– Я вас спрашиваю! – повторил Анзор.

– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.

Увы, мне он больше не казался маленьким! Ну и вымахал, подлец! Шея какая, ручищи! Как только его кресло держит?

– Я спрашиваю, что вы сказали? Анзор встал.

– Ничего. Ничего я не говорил. Анзор самодовольно улыбнулся и сел.

– Вы занимаетесь спортом? – спросил я.

– А что? – растерялся он.

– Этот вот, ваш товарищ, который сейчас читал стихи, он всегда водит вас с собой?

Дадуна улыбнулась.

– А в чем, собственно, дело? – спросил Анзор. Он ничего не понял, тупица.

– Вам понравились стихи? – обратилась ко мне Изида. Я не ответил ей. Я наблюдал за Гелой. Лицо и поза его выражали крайнее напряжение.

– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.

– Это вы мне? – спросил я.

– Да, вам. Вы читали Фолкнера?

– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.

– Сартра еще не переводили.

– А я в оригинале читаю.

– Кто же из них вам нравится?

– Все.

– Кого все же предпочитаете?

– Галактиона.

– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.

– Например?

– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?

– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во-вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!

– Вы так полагаете?

– Не я полагаю, а так оно и есть.

– И все же стихи – это не колхозный устав!

– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?

Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:

– А вы сочиняете стихи?

– Конечно!

– Так прочтите нам!

– С удовольствием!

Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.

– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:

По бульвару Парижа я гулял.Жадно глаза мои запылали,Когда увидел огромный проспектИ строек необозримые дали.Шумит, грохочет гигантский завод,Стонет рабочий – раб капитала,Но знает рабочий и знаю я —Рабства пора последняя настала!Здесь силы свободы уже растутИ солнце рабочим засияет,Рухнут скоро фашистские цепи,Счастливый день для рабочих настанет!

Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.

– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.

– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»

Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:

– И это называется стихотворением?

– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.

– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.

– Из Чохатаурского.

– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!

– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.

– Просто что?

– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.

Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:

– А ты просто дурак!

Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.

– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:

– Ты просто дурак!

Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.

Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.

…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу:

– Откройте дверь, сволочи! Откройте, иначе взломаю с помощью милиции! Аферисты, спекулянты, развратники проклятые! Спалю, уничтожу ваше змеиное гнездо, жулики вы грязные!

Хомерики отмалчивались. И доведенная до бешенства тетя Шура, конечно, не побоялась бы привести в исполнение свои угрозы, если б не одно немаловажное обстоятельство: зачинщиком-то драки был все же я!

Дядя Ванечка соблюдал нейтралитет. Лишь проходя мимо моей кровати, он каждый раз удивленно спрашивал меня:

– Неужели это работа одного человека?

– Одного, дядя Ванечка!

– Неужели ты плеснул ему в лицо коньяком?

– Плеснул, дядя Ванечка!

– Предварительно плюнув в стакан?

– Да, дядя Ванечка!

– И откуда ты такое выдумал!

– Видел в одном заграничном фильме.

– Ну что ж, легко еще ты отделался, брат!

– Какое там легко, что ты болтаешь? – бесилась тетя Шура. – Не поймешь, где у мальчика рот и где у него нос!

Дядя Ванечка подмигивал мне и хитро улыбался.

На третий день наконец-то лицо мое вновь обрело свой обычный вид, а тетя Шура – душевный покой.

Утром поднялся соседский мальчуган и, улучив момент, когда тети не было в комнате, вручил мне записку.

«Авто! Если сможешь, приходи в 3 часа. Буду ждать у института. Дадуна».

Я, словно опытный конспиратор, сжег письмо и ровно в два часа уже торчал в назначенном месте. Без четверти три появилась Дадуна.

– Не думала, что придешь!

– Здравствуй, Даду!

– Здравствуй, Джако!

– Что случилось, Даду?

– Ты обижен?

– Чего мне обижаться?

– Не знаю…

– Во всем был виноват я.

– Нет!

– А кто же!

– Не знаю… Наверно, все… Сходим куда-нибудь?

– Куда, Даду?

– Все равно. Мне нужно поговорить с тобой.

– Пошли.

…Мы уселись на заднее сиденье такси: я – за водителем, Дадуна – рядом со мной.

– Куда? – спросил водитель, включая счетчик.

– Куда хочешь!

Водитель удивленно взглянул на меня.

– Все равно, поезжай, куда хочешь, – повторил я.

– Понимаю! Поедем на Авлабар, – решил он.

– Почему именно на Авлабар!

– Влюбленные всегда ездят на Авлабар!

– Это почему же? – спросила Дадуна.

– Там много узких улиц и поворотов, и на каждом повороте они обнимаются, якобы от толчков. Понимаете?

– Ну, коли так, давай на Военно-Грузинскую! – сказал я. Мы молчали всю дорогу. Лишь один раз водитель проговорил про себя:

– Светицховели в ремонте… По понедельникам на Джвари не поднимаются… Сейчас лучшее место – ресторан «Натахтари».

– Подними нас, пожалуйста, на Джвари!

Водитель оглянулся. Что-то смутно знакомое показалось мне в его глазах. Он тотчас же отвернулся и ускорил ход.

Дадуна задумчиво глядела на плывшие по небу белые облака, и левая ее рука, словно чужая, лежала на сиденье.

С минуту я смотрел на Дадуну, она не оглянулась. Тогда я осторожно приблизил свою руку к ее руке, но дотронуться не посмел: в шоферском зеркальце я наткнулся на пристальный, жгучий взгляд черных глаз водителя. «Невежа», – промелькнуло у меня в голове. Неожиданно машина резко свернула вправо, на дорогу, ведущую в Джвари, и Дадуна всем телом навалилась на меня. Я невольно обнял ее. Лицо ее оказалось так близко, а глаза смотрели на меня так нежно, что я не сдержался и поцеловал ее. Дадуна закрыла глаза, но тотчас же, спохватившись, мягко отстранила меня.

– Таких поворотов впереди еще восемь! – сказал водитель, и я вновь поймал в зеркальце его внимательный взгляд.

– Смотри, пожалуйста, вперед и займись своим делом! – прикрикнул я на него. – Чего доброго, опрокинешь машину!

Действительно словно в подтверждение моих слов, машина вдруг вильнула, качнулась и стала.

– Черт проклятый, опять камера спустила! – водитель вылез из машины, в сердцах ткнул ногой передний скат и плюнул: – Второй раз сегодня спускает. Извиняюсь, но придется вам сойти.

Он достал из багажника инструменты, запасной скат и виновато взглянул на меня.

– Снимай колесо, а я подкачаю запасное, – предложил я.

– Вот спасибо!

Я стал накачивать камеру. Досчитав до ста, я перевел дух и продолжал, считая про себя: раз, два, три…

– Четыре, пять, – послышался вдруг чей-то голос. Я оглянулся. Передо мной стоял мальчик лет четырнадцати – высокий, красивый, с густой, давно не стриженной копной волос, в залатанных штанах и красной ситцевой рубахе. Мальчик улыбался.

– Здорово! – сказал я.

– Здравствуй! – ответил он, протягивая руку.

– Ты кто?

– Мераб.

– Подсобишь мне, Мераб?

– Да! – обрадовался мальчик и схватил насос.

– Раз, два, три, – начал он считать, – четыре, пять, – и снова: – Раз, два, три, четыре, пять…

– Шесть! – подсказал я.

– Пять! – повторил он.

– Ты где живешь? – спросил я.

– Я-а?

– Да, ты.

– Там! – показал он рукой в сторону Цицамури.

– Мама есть?

– Есть!

– Папа?

– Папа? – переспросил он.

– Да, папа.

– У меня их двое.

– Как – двое?

– Один папа и еще один папа.

– Не понял.

– Ростом и Тедо. Большой папа и просто папа.

– А, понятно: дед и отец, да?

– Да!

– Учишься?

– Да.

– В каком классе?

– В третьем.

– А сколько тебе лет?

– Один! – Мальчик улыбнулся, и глаза его сверкнули каким-то странным, нездоровым блеском.

Сердце у меня сжалось.

– Как один, ты ведь большой мальчик? – Один, один! – повторил он упрямо.

Вдруг мальчик бросил насос, подобрал штаны и с криком «Дато! Дато!» убежал.

По тропинке шел мальчик с вязанкой хвороста на плече. Мераб подбежал к нему, выхватил хворост и бегом вернулся к нам. Положив вязанку, он взялся за насос.

– Хватит! – подошел водитель. – Сейчас быстро поставлю колесо, и поехали!

– Мераб, кто этот мальчик? – спросил я.


Вы ознакомились с фрагментом книги.

bannerbanner