скачать книгу бесплатно
– Он еще сегодня позвонит, – сказал Цвях.
Телефон зазвонил, когда в комнате совсем стемнело, – было видно только синее окно. Федор Иванович снял трубку и сразу услышал веселое гусиное гагаканье академика Рядно:
– Я тебе почему звоню. Ну, во-первых, сынок, я доволен твоей работой. Ты выполнил сложное и ответственное задание. Справился. Проявил такт, правильно зацепил и наших. Так им, дуракам. Объективность прежде всего! И этого, Троллейбуса, вывел на чистую воду – это ж у них фельдмаршал был! И сам в стороне остался – чтоб не думали, что академику Рядно нужны жертвы. Я ж знал, кого послать! Саул на такие тонкости не способен. В общем, ставлю тебе пять, сынок. Пять с плюсом. И Варичев доволен. Теперь слушай «во-вторых». Понимаешь, начатое дело нужно доводить до конца. То, что сделано, – это только начало. Ты, конечно, и здесь мне вот так нужен, с твоим талантом… – Он умолк на время. – Однако и там… Нужно еще насаждать и укреплять. Там сейчас начнут вейсманистские талмуды жечь – не бойся, это сделают без тебя, я сказал Варичеву. С такими вещами ты не станешь мараться, я ж знаю тебя, сынок. Ты мне учебный процесс на новые рельсы переведи. Учебники, методику – все это пришлют. Я прослежу. И проблемную лабораторию… Там пока ничего не трогай, так все оставь. Я тут для тебя новую проблему готовлю. На старом сусле, но с новыми дрожжами. Пока этого хватит. Идейка будет – упадешь, как узнаешь. Но это – после поговорим…
– Я-ас-сно, – сказал Федор Иванович.
– Энтузиазма не чую, Федя…
– Какой тут энтузиазм, когда кругом…
– Борьба идей, сынок. Закаляйся.
VI
Рано утром в воскресенье за окном раздался сигнал институтского автобуса. Федор Иванович подхватил чемодан своего товарища и вслед за Цвяхом вышел на крыльцо.
– Ну, – бодренько сказал Василий Степанович, – втравил я тебя в это дело, теперь держись.
Крепко пожали друг другу руки, и Цвях укатил.
И остался Федор Иванович один. Воскресенье тянулось очень медленно. Вдобавок еще начал накрапывать, а потом и всерьез разошелся мелкий осенний дождь. Федор Иванович почти весь день пролежал на своей койке, глядя в старинный сводчатый потолок.
В понедельник с утра он был в ректорате. Там секретарша Раечка дала ему прочитать приказ, где значилось, что кандидат биологических наук Дежкин Федор Иванович «сего числа и до особого распоряжения» назначается исполняющим обязанности заведующего кафедрой генетики и селекции с одновременным исполнением обязанностей заведующего проблемной лабораторией. Поставив под этим приказом простенькую подпись, Федор Иванович ушел в «свой» корпус.
Все преподаватели уже сидели в той комнате, что была рядом с кабинетом заведующего кафедрой. Ходеряхин тонко и грустно улыбался, Краснов вежливо глядел в пол. Анна Богумиловна издала веселый рык:
– Вот и наш зав!
Здесь же сидел за столом и профессор Хейфец. Встав, он тронул Федора Ивановича за локоть и тихо, почтительно попросил:
– Вы позволите мне взять портреты?
– Пожалуйста, – так же тихо ответил Федор Иванович. – Я еще не принимал у вас кафедру.
– А что там принимать… – Старик посмотрел с древней, библейской тоской.
И Федор Иванович ответно коснулся его руки:
– Пожалуйста, берите все, что вам надо. И я бы хотел, чтобы вы не навсегда…
– Что будем делать с иконостасом? – громко гаркнула Побияхо. – Может, отнесем эти портреты на хоздвор?
– А что на хоздворе?
– Федор Иванович, вы еще не знаете? – тихонько прогудел около него Хейфец. – Там уже с семи утра костер… Жгут книги. Пожилая бездарь и молодая глупость жгут классические учебники.
– Портреты отдадим Натану Михайловичу, – сказал отчетливо Федор Иванович.
– Портрет академика Лысенко надо заменить, – заметила Побияхо.
– Что толку? – сказал ей с улыбкой Хейфец.
– Замену поручим вам, Анна Богумиловна. – Федор Иванович устремил на нее мягкий непроницаемый взгляд.
– А мне что делать? – подал голос Стригалев. Он тоже был здесь, сидел в углу.
– Как – что? Я вижу, вы в пиджаке и с галстуком. У вас сегодня, по-моему, лекция. Значит, вам идти в зал.
Тут он заметил Елену Владимировну. Все это время она пристально смотрела на него, но он был занят разговором с другими. Теперь заметил и на миг остановил на ней свой мягкий прохладный тициановский взгляд, который можно было прочитать примерно так: «Надеюсь, мы покончили наконец со всеми боевыми заданиями. Слава богу. Теперь на основании приказа ректора мы можем перейти к спокойным деловым отношениям».
– Я считаю, что все должно идти, как шло, – сказал он. – Правда, с некоторыми поправками, смысл которых, я полагаю, всем ясен.
Что-то вздрогнуло в нем, и больше он на Елену Владимировну не смотрел. Он знал, что недостатков у него хоть отбавляй – он и неказист, и рост маловат, и слишком открыт, и наивен, и хорошо умеет попадать впросак, а она вон какая – ее совсем не видно. Нет, хватит! И он захлопнул все ставни.
Она, конечно, все это прочитала, похолодела и, гневно сведя честные четкие брови, стала смотреть в окно.
Стригалев поднялся, взял свою тоненькую кожаную папку и вышел. Комната постепенно пустела. Федор Иванович тронул кофту профессора Хейфеца.
– Натан Михайлович, пойдемте, я помогу вам снимать портреты.
Старик, посапывая, послушно поплелся за ним. В кабинете Федор Иванович поставил под портрет Менделя стол, сняв с него спиртовку, на которой неделю назад Леночка варила кофе. На столе утвердил стул – и вот портрет уже стоит на полу, и поникший Натан Михайлович рукавом кофты стирает паутину с тяжелой дубовой рамы.
Когда был снят со своего места Морган, послышался неуверенный стук, дверь кабинета приоткрылась, и показался хмурый Стригалев.
– Вы не пошли? – Федор Иванович спрыгнул со стола.
– А вы посмотрите, что там делается…
Федор Иванович не стал ничего спрашивать. Похлопал в ладоши, отряхивая пыль, и, не оглядываясь, устремился в коридор быстрым, строгим шагом.
Обе половинки дверей Малой лекционной аудитории были распахнуты. На скамьях, амфитеатром уходящих к потолку, группы студентов замерли, и было видно, что появление строгого и решительного нового завкафедрой прервало горячие споры. Все повернули головы к входу. Самая большая группа собралась внизу, на помосте, где была кафедра и стол для демонстрации экспериментов. Здесь же стояла Анжела Шамкова. Ее белый палец с бледным ногтем как бы писал нервные завитушки на листе бумаги, лежавшем на столе.
Федор Иванович подошел.
– Нет, ты подпишешь, – говорила Шамкова сильно покрасневшему молоденькому студенту. – Лекции он читал неинтересные. И мичуринское учение у него получалось с подкладочкой, с обманом. Он же вейсманист-морганист! Его все равно уже…
Студент с ужасом оглянулся, увидел Федора Ивановича и еще больше покраснел.
– Что здесь? – громко спросил Федор Иванович, чтоб спасти беднягу от наседавшей на него Шамковой. Взял со стола листок.
Студент сразу же, показав товарищам круглые повеселевшие глаза, шагнул в сторону.
– «Мы, студенты факультета генетики и селекции растений, просим ректорат избавить нас… – чеканя каждое слово, громко прочитал Федор Иванович, становясь непроницаемым, – избавить нас от обязательного слушания лекций И. И. Стригалева, который, как выяснилось…»
На лицо Федора Ивановича легла жесткая тень официальности, губы стали тоньше.
– Почему я ничего не знаю об этом? Анжела Даниловна! Я все-таки здесь…
– Это согласовано, Федор Иванович…
– Вы же сами сказали – его все равно… И притом – уже. Зачем же еще этот дополнительный… ритуал?
– Федор Иванович! – Шамкова вздохнула с досадой. – Это письмо обсуждено парткомом и комсомольской организацией. Оно будет завтра напечатано в нашей…
– Д-да? Тогда конечно. Хотя, в общем, странно. Ну и как дело идет?
– Есть неподписавшие. Некогда было провести работу…
– Ну-ка, что тут?.. Ого, собрали все-таки! По-моему, человек тридцать есть. А говорите – некогда. А это что? Анжела Даниловна! – Он остановился, посмотрел на нее с удивлением. – Что же это вы, вожак, и не подписались под этим историческим документом? А? Страшно? Напечатают в газете?..
Шамкова начала розоветь, опустила глаза.
– Любопытно… – Он понизил голос. – Испугались? Знаете, как Библия определяет фарисеев? Возлагают на людей бремена тяжелые и неудобоносимые… Сами же пальцем не двинут…
Шамкова вспыхнула, оглянулась на студентов.
– Я же не… Я все-таки в аспирантуре…
– Вы прежде всего тот, кто зовет. Кто, как вы говорите, проводит работу.
Она с нетерпеливой досадой, громко вздохнув, схватила ручку.
– Впереди, впереди, – сказал Федор Иванович, холодно глядя на нее. – Впереди всех. Вот так. Теперь вы получили право проводить… вашу работу.
Окинув ее быстрым взглядом, Федор Иванович повернулся и вышел.
В глубине коридора, ближе к кабинету кафедры, ждал его Стригалев, прислонившись к стене.
– Да, вам, Иван Ильич, лучше туда не идти. Дело гиблое. Отцы и дети…
Стригалев чего-то ждал. Он смотрел и как бы протягивал руки – ждал помощи.
– Дверью не вздумайте хлопнуть, – сказал ему Федор Иванович. – Вы попали под бой. Отчасти и по моей, Иван Ильич, вине. Я постараюсь свою долю вам возместить.
«Это большая доля, и я все возмещу», – хотел он еще сказать, но вовремя одернул себя, смолчал. Такие вещи не говорят. Просто возмещают.
– Вам сейчас нельзя делать ошибок. Эмоций не нужно. Хорошо обдумывайте каждый шаг, всю линию.
– Линия давно обдумана, – угрожающе, но и доверительно пробубнил Стригалев. Морщась, он потянул за шнурок, достал из-за пазухи белую бутылочку. – Линия единственная. – Он отхлебнул. – И я думаю, что меня хватит…
– Что это у вас?..
– Сливки. У меня же язва…
– Ах, вот что…
– Затесалась, черт ее… – Стригалев улыбнулся, блеснув стальными зубами.
Они постояли молча. Федор Иванович жал ему руку, задерживал, не хотел выпускать. И Стригалев не отнимал руки, как будто хватался за последний шанс.
«Иван Ильич! – так и рвалась из Федора Ивановича горячая клятва, и он удерживал ее. – Я возмещу. Не как смогу, а как должно!..»
…Как быстро делаются некоторые дела! Через два дня утром до начала занятий во всех залах, кабинетах и лабораториях читали свежую маленькую газетку – многотиражку института. «Сорную траву с поля вон!» – прочитал Федор Иванович на второй странице крупный заголовок. Это было то самое, позавчерашнее. И подпись Шамковой стояла на первом месте… «А-а, мерзость, все-таки побоялась вымарать себя из списка», – удовлетворенно подумал Федор Иванович.
В то же утро, зайдя в ректорат, он перелистал лежавшую на столе секретарши книжечку. Это был еще один приказ министра Кафтанова. Книжка действительно была похожа на железнодорожное расписание. «Хейфеца Натана Михайловича…» – прочитал он на последней странице. Перевернул несколько страниц назад и увидел: «Стригалева Ивана Ильича…» Задумался, медленно краснея. «Неужели каждому, кто в этих списках, устраивали такой римский театр?» Тут же, взяв себя в руки, спросил:
– Когда это поступило?
– Из Москвы? Еще в четверг, по-моему, – спокойно, мимоходом бросила Раечка, занимаясь своими бумагами. – А от Петра Леонидыча сегодня утром.
– Значит, приказ был у него?
Секретарша пожала плечами.
«Задержал!» Он все же выстоял необходимые секунды показного равнодушия. Не ахнул, только опущенные веки дрогнули. Никак он не мог привыкнуть к таким открытиям. Молча положил приказ и вышел. «Четыре дня держал! Специально! – Он качал головой, бредя по коридору. – Чтоб через массы провести! Чтоб они, а не Касьян… Касьяну это понравится…»
В полдень в кабинет заведующего кафедрой – теперь временный кабинет Федора Ивановича – вошел, постучавшись, уже знакомый высокий и жирноватый атлет со спортивной гибкостью в талии. Федор Иванович поднял на него от своих бумаг внимательные глаза. У этого Краснова были маленькие, как у античного борца, губки – твердым цветочком, лицо широкое, с желваками и жировыми шишечками. Ему следовало по замыслу природы быть тощим, поэтому нос его остался тонким и извилисто-остроконечным, а тонкие, почти бумажные уши были окружены припухлостью, сидели как в воронках. Лоб был маленький и сухой, в светлых волнистых волосах сильно просвечивала розовость будущей лысины. По правильности волн, косо набегающих одна за другой, Федор Иванович заподозрил завивку.
– Разрешите? – сказал Краснов и, придвинув стул, сел перед Федором Ивановичем. На груди его четырехкарманной куртки из мягкого синего вельвета был приколот альпинистский значок: снежная вершина Эльбруса на фоне голубого неба, а на переднем плане – ледоруб. Разведя широкие плечи, он полез в нагрудный карман и один за другим выложил на стол шесть маленьких бумажных пакетов. И замолчал загадочно, тиская в руке теннисный мяч.
– Что это? – спросил Федор Иванович, наблюдая этого человека. Отдаленный голос высылал из глубины предупреждающий туман, тихие наплывы неприязни.
– Семена. – Краснов уставил на него голубоватые девичьи глаза. – Стригалев в ящике оставил. Его полиплоиды.
– На что они нам?
– Все-таки выбрать можно что-то. Погибнет ведь материал.
– Так уродцы же. Воображаемые ценности. А бить только для того, чтоб ударить…
– Уродцы-то уродцы… – сказал Краснов и замялся. – Но я бы высеял. Что-то вырастет. Вон Богумиловна высеяла после облучения гамма-лучами… Наверняка будет сильно расшатанная основа… Если подвергнуть воспитанию, отобрать… Они, вейсманисты, сами могут не понимать…
Он подбрасывал маскировочку, хорошо подготовился. «Сказал бы: украдем, используем на паях», – подумал Федор Иванович, любуясь Красновым. И Краснов улыбнулся, приняв его кривую улыбку за признак взаимного понимания.
– Украдем? – Федор Иванович улыбнулся шире. Краснов потупился. – А если автор придет требовать?
– Если б было нужно, не разбрасывал бы по ящикам.
– Но мы не знаем, что это! Здесь какие-то цифры, буквы…
– Федор Иванович! Для чего работаем? Для цифр и букв? Для конечного ведь результата работаем! Оно само покажет. Если что есть.
– Л-ладно… – Федор Иванович смахнул все пакеты в ящик стола. – Я посмотрю.
И не отрывал взгляда от жировых подушечек, от значка. Из темного омута, который Варичев назвал коллективом, вынырнула еще одна сложная и опасная сущность…
– У меня в юности был хороший друг, добрейшая душа, – сказал Федор Иванович, глядя в ящик стола, шевеля пальцами пакеты. – Мы с ним всегда понимали друг друга. Бывало, скажешь: «Слушай, Бревешков…» А он уже знает, что я ему хочу…
