Одураченный случайностями (Борщ)

Запутавшись в делах, Санычу я позвонить забыл.

После кафе старший лейтенант Захар Сахаров сразу приехал в управление. О его настроении после разговора со мной ничего не известно. Дежурный обратил внимание только на преследующую Захара икоту и распространяемый с ней дурной запах борща.

– Давай к шефу, – сказал дежурный, когда пришедший расписывался в журнале.

– Прямо «давай»? – огрызнулся старлей.

– Не, не прямо. Криво. Через туалет, – умыться бы тебе не мешало и рот прополоскать. Вот, на, – и он положил на журнал конфету «Барбарис».

Через десять минут Захар уже стоял в мрачном от отсутствия света, который начальник включал, когда уж совсем ничего не было видно, кабинете своего руководителя – полковника Колмыкова Александра Анатольевича и пах хуже прежнего: дешевым мылом общественного туалета, с которым умыл лицо, леденцом «Барбарис» и, конечно, непобедимым борщом, от которого продолжал икать.

– Что у тебя? – даже не поздоровался Колмыков. Он сидел за столом угрюмее тучи.

– Вызывали? – поинтересовался Захар.

– Не просто вызывал, искал даже! Где тебя носит? С разработкой что у тебя? – очень недовольно спросил начальник. – Похвастаться есть чем?

– Только что встречался с одним…

– С двумя! – поправил, повысив голос, полковник. – Ты давай бросай это, Сахаров, по три часа обедать. Мы на розыскные мероприятия не для того вас направляем, чтобы вы по полдня болтались не пойми где.

– Александр Анатольевич, я ж поэта обрабатывал…

– Обрабатывал ты, Сахаров, подругу свою длинноногую, не свисти мне. Сначала ее обрабатывал, а уж потом начал с клиентом работать. Только называются подобные встречи «разработка», пора уже научиться называть вещи своими именами и не путать понятия. Это первое. Второе. Отвечать, когда старший по званию к тебе обращается, нужно по форме: «Так точно!» И третье. Какие успехи, еще раз спрашиваю? Завтра общее собрание подразделения. Генерал будет выступать с итогами за год. Мне ему сегодня нужно доложить о работе отдела. А докладывать практически нечего. Кое-какие достижения есть у Псальского и Яшина. Остальные, включая тебя, только видимость создают. Сколько у тебя сейчас дел в разработке?

– Семь, Александр Анатольевич.

– Сам знаю! Всего семь и никаких результатов! Меньше всех дел. У Алешина восемнадцать и то успевает, результат есть; по двум даже хороший.

– Александр Анатольевич, я наверстаю… я же позже других начал…

– Что ты наверстаешь мне за два часа? Мне к генералу на доклад идти. Что я ему скажу про тебя? Про всех есть хоть что-то сказать… По сегодняшней встрече какой «выхлоп»?

– Александр Анатольевич, клиент сложный. Похоже не понимает меру ответственности, пока к сотрудничеству не готов…

– Не готов?! – вскипел начальник. – У нас что тут курсы? Что это значит: «готов, не готов»? Это о тебе, Сахаров, можно говорить: «готов, не готов», и ты, видимо, действительно к этой работе не вполне готов. Ты готовить можешь подругу свою, чем и занимаешься регулярно в рабочее время, а клиента готовить не надо. Помнишь, что стало с этой… как ее… Тамара… твое первое дело? Слишком долго «готовил» барышню. Так долго, что она твои намерения срисовала и мотнула в Чехию. Дело ее на тебе висит до сих пор, не забывай. Я его с тебя не сниму. Только не надейся на загранкомандировку!

– Александр Анатольевич, я же не знал, что у нее двойное гражданство…

– Сахаров, это мне простительно не знать, – мое дело знать другие вещи. Она у тебя в разработке была, ты ей занимался. Не я, не Псальский, не генерал, не Пушкин… Александр Сергеевич. Только ты. Поэтому все должен был выяснить. Или ты до сих пор считаешь их глупее себя? Они писатели! Ты книжки-то хоть читаешь? О таких жанрах как триллер, детектив представление имеешь?

– Так точно!

– Что «точно-то»? Не читаешь ты ни черта, а только пролистываешь! Значит работу свою выполняешь «абы как» и потому долг свой, за который ты присягу давал, не исполняешь. Вот из-за таких как ты, недооценивающих бульварную литературу, порой самое дурацкое, нелепое на первый взгляд преступление, которое придумала Донцова, Маринина и подобные, повисает на месяцы. Бабы придумали… а может и не придумали… не суть… а у нас «висяк» с «головняком»! Какой-нибудь Емеля повторяет его практически под копирку. А что ж? Все так пошагово, подробно расписано, легко исполняется и, главное, что вряд ли кто-то его станет искать по такому общедоступному сценарию. И оказывается прав! Потому как мы недооценили, а некоторые из нас, так вообще не в курсе. Не владеют ситуацией! А недооценивать писателей нельзя. Они таких историй напридумывают, так навертят-накрутят сюжетец, – просто учебник для преступника, а не книга… У них мозги работают совершенно по-другому; да и сами они в другом измерении живут. Поэтому и задача наша выявить: кто из них шизофреник-тихушник, безобидный, а кто реально опасен. Для того и создано наше подразделение. Чем невероятнее ими придумана история, чем сильнее закручен сюжет, и не важно хорошо или плохо, как нам с тобой кажется, стройно или коряво это написано, тем быстрее автор с такой безграничной фантазией, срисует, что ты от него добиваешься и сольется. Это ясно?

– Так точно!

– Конечно «точно»! Тамара твоя мне до сих пор икается… Отчет о встрече напишешь за час, не больше, и в дело этого, сегодняшнего приложишь. Чего ты его поэтом называешь? Поэты стихи, вообще-то, пишут… Ладно, пусть поэтом будет… Папку мне на стол. Я посмотрю. Ты про ракету с ним не говорил, я надеюсь?

– Никак нет! – соврал Захар.

– Тогда так. Завтра утренним поездом поедешь к этому своему, альпинисту. Его нашли, он дома. Пока опять куда-нибудь не полез нужно с ним поработать. Там же рядом, как оказалось, в часе езды, Алешинский клиент. Передаю его тебе, Алешин завален в отличие от тебя. Подойдешь к нему, он расскажет подробности, в поезде дочитаешь. Все понял?

– Так точно! Александр Анатольевич, я сегодняшнему встречу на завтра поставил. Отменять?

– Отменяй. Через пару дней, когда вернешься, сюда его притащишь. Я сам побеседую. Про ракету точно ничего не говорил? Не соскочит за это время?

– Так точно!

На следующий день звонок издателя раздался еще раньше прежнего. Голос у Виктора Станиславовича был совсем грустный, а утро, по всей видимости, не доброе. Не помню даже поздоровался он со мной или нет.

– Мне снова звонил твой режиссер, – устало сообщил он. – Ты что не мог с ним напрямую договариваться? Почему он через меня тебя ищет? Я же издатель все-таки, а не твой менеджер.

– Виктор Станиславович, доброе утро, – ответил я. – Да это не режиссер.

– А-а-а, опять не режиссер! – раздраженно произнес издатель.

Некоторое время назад также через Виктора Станиславовича, тогда еще довольного и приветливого, на меня вышел некий только что вылупившийся из института кинематографии режиссер Сергей. В отличие от Борща, он был настоящий режиссер, о чем свидетельствовал с гордостью представленный мне для ознакомления документ. Сергей собирался снимать картину и, чтобы побыстрее стать узнанным широкой публикой, решил взять для дебюта не классику, шансов преуспеть в экранизации которой он не имел, а «что-нибудь злободневное или с нестандартным мышлением от малоизвестного автора», как он сказал. На это, по его видению, подходила одна из моих повестей. Польстил Сергей мне этим признанием мало, так как я и сам уверен, что именно она очень подходит для экранизации и даже написал сценарий, но, дабы кино получилось, материал, и считал и считаю, слишком сложным чтобы доверить его абы кому, да простит мне начинающий кинематографист! Этот фильм в моей голове демонстрируется весьма часто, поэтому я отчетливо вижу и прекрасно понимаю, кто из современных режиссеров, работающих в соавторстве с операторами, постановщиками и сценаристами, смог бы сделать его таким, каким показывает его мое воображение, а кто не сможет. И бюджет такой картины представляется мне в полной мере. Поэтому прежде всего, чтобы не сразу отказывать Сергею, да и, чем черт не шутит, может избавиться от такого оскорбительного заблуждения на счет начинающих мэтров мировой киноиндустрии, я попросил показать мне его дипломную работу. Сергей с радостью, кто бы сомневался, согласился.

Кино оказалось про времяпровождение подростков и было настолько дрянным, что продолжать наше общение не имело смысла. Посмотрев «картину», мне даже пришла в голову крамольная мысль, что не окончить институт кинематографии невозможно! Какую бы чушь ты не снял «на диплом» тебя либо выгонят в большой синематограф, либо выпустят в него, но однозначно в обоих случаях с «корочкой», ведь видение режиссера можно обсуждать сколь угодно долго, но никакого решающего значения для него постороннее мнение иметь не будет, а уж критику подобных мне невежд оно не приемлет и подавно. Он же ведь творец, вот потому как видит, так и снимает!

Сразу после просмотра я не смог отказать Сергею, который «купил» меня «практически готовым сценарием». Сценаристом выступил его однокурсник, которого из института пару лет назад выгнали за неуспеваемость. Вот так вот. Видение видением, а успеваемость никто не отменял! Сей аспект подогрел мой интерес ко всей этой истории. Я поинтересовался: не поторопились ли они начать работу, не заручившись моим одобрением? Оказалось, – нет, и в подтверждение Сергей даже попытался успокоить меня довольно странной фразой: «да это нам ничего не стоило». «Как бы это не стоило мне!» – подумал тогда я. К обоюдному удовлетворению оказалось, что и слово «практически» люди разных творческих начал трактуют по-разному. Сценарий оказался готов лишь процентов на пять-семь, то есть одна незаконченная целиком сцена и… да что уж там, и все.

Написанное одним «студентом» было настолько хуже снятого другим, что я, во-первых, понял почему одногрупника Сергея выгнали досрочно, а во-вторых, едва признал в отрывке сцену из своей повести. Даже имя одного из ключевых персонажей начинающие киношники поменяли. На мой вопрос о причине замены Сергей, смущаясь, ответил: «Как-то он плохо назван… Но вам разве не все равно? Вам же это ничего не стоит…». «Действительно…» – подумал я и предложил почитать свой сценарий. Сергей отказался даже брать его в руки, мотивируя своим долгом помочь нуждающемуся другу. Ну, что тут скажешь – это святое!

Чтобы довести дело до логического отказа я поинтересовался бюджетом. Сергей ответил, что денег нет, но его дипломная работа «наделала много шума» и спонсировать его готов практически любой смыслящий в кинематографе. Тут я уже не стал «тянуть резину» и, сказав свое НЕТ, вышел из грязной, прокуренной и заставленной пустыми пивными бутылками обстановки его съемной квартиры на, дышащую свежим весенним воздухом, улицу.

– Ну, я же, Виктор Станиславович, вам рассказывал про того режиссера, – ответил я издателю, припомнив описанную историю.

– Тот, по крайней мере, настоящий…

Виктор Станиславович запнулся. Мне показалось, что старик плачет.

Мы знакомы около пяти лет. Все мои немногочисленные книги вышли под началом Виктора Станиславовича. Он единственный человек, проявивший интерес к их выпуску совершенно бесплатно. Я считаю себя вполне адекватным человеком и без напускного кокетства бывает спрашиваю себя: почему именно я? Что такого он нашел в моих книгах? Ведь есть же куча авторов, среди них немало талантливых, которым приходится печататься за деньги. За что же мне так жутко повезло? Читать мои рассказы и повести можно и с экрана, – они размещены в некоторых интернет-библиотеках. Ну и были бы они там. Зачем он это сделал? Ведь подарить автору возможность держать в руке настоящую книгу, переворачивать ее страницы, вставлять в них использованный проездной билет в качестве закладки, перекладывать ее, мешающую везде, с места на место, смотреть, как на обложку ложится пыль, – это же особое ни с чем не сравнимое чувство! Особенно для начинающего автора. Это удовольствие подарил мне Виктор Станиславович, и я, каждый раз спрашивая себя: «почему я?», безгранично благодарен ему!

– Виктор Станиславович, что случилось? У вас неприятности из-за меня?

– Нет, Андрей, – сказал издатель спокойно, к счастью, он не плакал, – не из-за тебя. Неприятности есть, но это потому, что время такое наступило. Непонятное какое-то… Вот мне шестьдесят семь лет, и я всю жизнь шел в ногу со временем, понимал его. А сейчас перестал понимать. Наверное, по старости лет стал прихрамывать и отставать. А время бесцеремонно и беспощадно, и не считается с теми, кто отстает и, путаясь в своих ногах, перестает понимать… Пора, видать, мне завязывать… Никогда бы не подумал, что, печатая книги, можно навредить… государству! Представляешь масштаб? Государству, не больше, не меньше!

– Кто он? – спросил я, когда старик замолчал.

– Да кто ж его знает… Какой-то дознаватель что ли… Всю мою контору, как он сказал: «на карандаш поставили за издание порочащей государство литературы». Го-су-дар-ство! Понимаешь? Мало мы в редакции, мол, уделяем внимания тому, что печатаем. Отсюда процветающий экстремизм, расизм, госизмены, коррупция, разврат и все остальные болячки. Именно отсюда: от меня, от тебя, от всех других пишущих, больше им неоткуда взяться! Мы их, пороки вот эти все, якобы, плодим, а они, блюстители морали, отдуваются. Вот так вот. Был издатель – стал предатель, был писатель – стал изменник. Здорово?

– Еще попал кто-нибудь «под колпак»?

– Конечно попал, ты как думаешь! Молодежь в основном. Авторов двадцать помимо тебя в обороте.

Только тут до меня дошло, что появление «режиссера» уже мало похоже на шутку ко дню рождения. Какое-то чучело угрожает не только мне, но и другим авторам, напрягает целое издательство, пусть и не самое крупное, но известное и официальное, в выпуске которого художественные произведения составляют только половину, а вторая часть – это научная, учебная, патриотическая и прочая литература. Количество выпусков и тиражей ее довольно значительное, но никогда, ни за какой гонорар, могу ручаться за это, Виктора Станиславовича не одурачишь тиражировать всякую «просветительскую» дрянь.

– А с типографией, с редакцией что будет?

– Пока ничего. Не закрывают и то земной поклон. Но не исключаю, что если так дальше пойдет, то, как бы не пришлось агитки с листовками печатать, – видать старые времена возвращаются. Или еще похлеще, – заставят эту американскую пропаганду, которую ты вредительской называешь, издавать. Да… А пока, все «подозрительные» тиражи сказали на отдельный склад убрать и опломбировать до какого-то «выяснения». Никого из новых не печатать, к старым пристальное внимание. Рукописи от авторов принимать и передавать им, – они, дескать, сами разберутся: можно или нельзя. Чуешь? В общем, на старости лет, кураторы у меня появились. Только зря на содействие надеются – перетопчатся! Я либо уйду, либо буду издавать то, что сам считаю нужным. Такие, брат, дела…

– Чую не старые времена возвращаются, а старинные даже. Прямо инквизиция двадцать первого века.

– А по мне так фашизмом попахивает! Ведь не совсем мы идиоты, чтобы печатать провокацию какую-нибудь или крамолу. Если какая чернуха с порнухой или двусмыслие – отказ сразу без объяснений. Ты мою позицию знаешь. Все рукописи через редакторов проходят, они связываются с авторами, если что не так… Ты всей этой карусели нашей не проходил, ведь к твоим книгам никаких претензий у нас не было. И сейчас нет, – меня как не убеждай, – не переубедишь. Так вот возьми ж ты, появились какие-то умники и увидели чуть не в каждой твоей строчке угрозу государственности! Представляешь? Ты самый аппозиционный у нас стал. И ни одна книга – сразу все.

– Так это из-за меня все-таки?

– Да нет же, говорю тебе. Просто кто-то больше виноват, кто-то меньше. Но виноваты все вокруг, только не они.

– И что: прямо запретили и точка? Что уж в них такого-то?..

– Все вышеперечисленное! На время сказали, пока не разберутся.

– Да, так себе известность… А с Интернетом что? Там ведь все есть. Уберут все книги ото всюду?

– Как уберут-то? Интернет – это ж зараза. Расползается все мгновенно, собрать обратно уже невозможно. Только не понимают они этого что ли или считают напечатанную книгу большим злом, в толк не возьму?

Мы замолчали.

– Ладно, я чего позвонил-то: этот твой «нережиссер» сказал, что в ближайшие пару дней встретиться не сможет, по делам куда-то уезжает, и высказал надежду, именно так и сказал, что к следующему разговору ты хорошо подготовишься. А я, с твоего позволения, когда он позвонит в следующий раз дам ему твой номер, чтобы не вздрагивать каждый раз от его голоса.

В тот же день мы встретились с Санычем.

Не знаю другого такого человека. Каким нужно обладать умом, самообладанием и чувством юмора, чтобы так долго морочить собеседнику голову?! Может поэтому у него одновременно столько любовных историй?

Саныч долго не признавался в подстроенной надо мной шутке, что, зная его, меня не очень удивило. Но потом, когда я рассказал ему подробно обо всем, случившемся со мной за последние пару дней, он, не меняясь в лице, все-таки сознался. И еще долго нахваливал Борща: его актерские способности, незаурядный артистизм, острый глаз, меткий язык, великолепную память, а затем, вдруг, по среди фразы о достоинствах своего приятеля так же, не меняя интонации и без запинки заявил, что… не знает его.

Минут двадцать после таких откровений мы играли в «Да ладно?! – Да точно!», пока Саныч не спросил: чтобы я стал делать если бы случившееся действительно оказалось правдой? Я ответил, что пришлось бы написать новую книгу и собрать в ней всех своих персонажей. Саныч оценил идею и, не делая паузы, предложил лететь вместе с ним на Гоа. Он уже купил билет и улетает через несколько дней.

Еще одна его великолепная черта – внезапно и аккуратно поменять тему разговора, да так ловко, что и концов не сыщешь. Была тема, да сплыла. Правда, в этот раз подмена не показалась мне выполненной незаметно. Смутила меня сама подача предложения. Саныч прежде чем сказать, как-то затих, притаился, словно что-то обдумывал, взвешивал. Но это не могли быть сомнения по поводу приглашения. До этого разговора он много раз предлагал лететь с ним, убеждая какой незабываемой для меня может оказаться поездка. Там жила куча его друзей и знакомых и каждый год «куча» становилась все больше. Так получилось, что все его старые друзья уже жили в Индии, а редко появляющиеся новые, почему-то, то ли с его подачи, то ли так совпадало, тоже уезжали туда навсегда. Здесь кроме меня и постоянно меняющихся девчонок он уже практически ни с кем не общался. Саныч ездил на Гоа уже более десятка раз, с удовольствием и надолго. Возвращался из Индии совершенно другим человеком – отдохнувшим, расслабленным, освобожденным от проблем, но при том живым и заряженным какой-то магической энергией, поэтому знал, о чем говорил, приглашая меня. Рассказывал, как здорово мы проведем время с его многочисленными друзьями, как будем часами валяться в океане, пить прекрасный рубиновый гоанский ром из пузатых бутылок, которые так удобно ложатся в руку словно специально спроектированы для питья из горлышка. Заедать его самыми разнообразными спелыми фруктами и нежнейшей только выловленной рыбой. Пить фанту из потертых стеклянных бутылок. Настолько потертых, что кажется, эти бутылки приплывают к гоанским берегам с других частей света и еще долго трутся о берег, пока их не соберут аборигены. Обещал познакомить меня с настоящим гуру, мастером медитаций и транса. Рассказывал, как мы будем отрываться на дискотеках, гонять на мотоциклах, знакомиться с бесчисленным количеством необыкновенно интересного народа и многое-многое другое, в общем, веселиться и отдыхать. Но сейчас ни о веселье, ни об отдыхе Саныч не сказал… Мне не послышалось, – он точно ничего такого не сказал! Зато в его теперешнем приглашении я услышал слово «уехать», на котором он сделал ударение, а вместо «отдыхать», уловил еще и жутко нелюбимое мной слово «надо». И хотя оно и не прозвучало, но в моем мозгу оно ударило набатом. Мне стало очень неприятно и даже страшно. Я чувствовал, что с отъездом Саныча остаюсь без такой необходимой сейчас его поддержки, но ехать с ним не мог.

– Саныч, мне нужно завершить кое-какие дела. Не хочу людей подводить. Но в следующий раз, обещаю, сто процентов поеду. Ты же не останешься? – спросил я, с нескрываемым волнением ожидая его ответ.

– Я знаю твои дела. Их можно и там поделать. Ты зря думаешь, что там глухомань. Перебои со светом и связью бывают, конечно, особенно в сезон дождей, но это все кратковременно. В общем, смотри. Как хочешь. Я в этот раз еще не останусь. Мне к родным вернуться надо. Да я бы тебе сказал если б решил не возвращаться.

– Давай тогда до следующего раза?

– Давай, думай. Сейчас там пока не сезон, поэтому билеты есть. Если созреешь, – в любой момент купим. Еще пара дней на раздумья.

Пока Борщ трясся в поезде и вместо изучения материалов по делу Алешинского писателя гонял в планшете шарики, в конторе состоялось запланированное мероприятие.

Зал на три сотни мест заполнился почти полностью. Кроме сотрудников самого управления пришли, приглашенные из других подразделений руководители и их замы; приехал, удостоенный, как это обычно бывает, незаслуженно высокого внимания, чей-то адъютант из Министерства внутренний дел; за сценой топтался и шумел хор из подшефного детского дома.

Хор, в отличие от бесполезного помощника министерского чиновника, оказался тут вполне уместным, так как собрание значилось итоговым и посвящалось первой годовщине существования управления. Дата не слишком «говорящая», но значимая и поэтому поводу решили организовать небольшой концерт. Кроме детдомовцев выступал только начальник управления, генерал, Ершов Алексей Григорьевич, с речью, и все мероприятие уложилось в час общего времени, чтобы не отвлекать работников от насущных проблем.

Колмыков был вчера у него с докладом и как мог двадцать минут толок воду в ступе. Немногочисленные достижения Яшина, Псальского и Алешина пришлось размазывать на весь отдел из двенадцати человек. В результате кое-какие успехи не стало видно вовсе. Колмыков потел и стеснялся преувеличений, а генерал, не меняясь в лице, сидел и слушал.

– Знаешь, что я тебе скажу, Анатолич? – спокойно начал Ершов. – Ты вот зря мне тут выдумываешь. Я разве не понимаю, что один год – это слишком малый срок? Да если бы мы с тобой гражданские были, – вообще бы наплевать… Но на нас с тобой форма. Думаешь я боюсь за себя? Чего и кого мне бояться? Я уж столько всего повидал… И звание у меня есть, и возраст солидный. Попросят – уйду, ничего доказывать не стану. Друзья поймут, до завистников мне дела нет. Только знаешь за что неловко? Молодежь завтра придется обманывать!

– Не говорить про мой отдел можешь? – спросил с надеждой Колмыков.

– Могу. Я и не собирался пофамильно ни на ком останавливаться. Конечно, общую картину дам, но картина-то так себе… Нужно ребятам молодым дорогу в светлое будущее показать на достижениях, чтобы ровнялись, стремились, а тут… Твой отдел ключевой. Вокруг него, по сути, все управление выстроилось. Не расскажу про вашу работу, – совсем говорить не о чем будет.

– Григорич, скажи в общих чертах, а мы навалимся, слово тебе даю!

– Да я-то скажу, с меня не убудет, а вот ты с кем наваливаться-то собираешься? Вот посуди: уже год работаете, пора выводы какие-то делать о кадрах, на основании их решения принимать: чистку рядов, перестановки. Я смотрю на твоих ребят и не пойму: то ли они «не въезжают» для чего это все, то ли я сам уже ничего не понимаю… Зачем так глубоко копаете? Ты их научил? Это хорошо, что навыки следака ребятам передаешь, но пойми: мы ж не с преступниками работаем. Исходить надо из того, что писатели – законопослушные граждане и их вину, если она вообще есть, нужно еще доказать. Нужно состав сразу увидеть, почувствовать его. А придумывать вину не надо. Почему Кононенко так мало передаете? За год девятнадцать дел только передали. Мало. Я поинтересовался специально: кто у тебя так психов хорошо вычисляет. Из почти двух десятков четырнадцать Сахаров передал. И быстро как, а ведь позже всех пришел! Вот кто «не тормозит». Молодец! Что молчишь?

– А что говорить? Молодец ты считаешь?

– А ты как считаешь? Я вижу: сомневаешься, не уверен. И правильно, что не уверен, это я тебя на «понт» беру. Ничего хорошего и ничего молодцеватого! Рад, что ты со мной не согласился, а то совсем мерзко на душе бы стало. Из нормальных, вменяемых людей психов делать? Такую задачу перед нами не ставили, насколько я помню.

– Это я виноват, Григорич. Я же направления подписываю.

– Виноват, я не спорю. Но не в том, что подписываешь, а в том, что закопался, еще раз тебе говорю, и нету времени вникнуть. Зачем сам роешься? Мы с тобой уже не следаки на участке! И в руководители нас не зря поставили. Вот и хватит самим рыть. Твоя забота опыт передавать, направлять ребят, помогать. Но и спрашивать, наказывать, если нужно. Ты ж полковник, а с ними ведешь себя, как сержанты в учебке. Доверяешь слишком кадрам своим, а выясняется зря. Ведь смотри ж, как красиво устроился этот твой Сахаров, жук! Хватает любую литературу и через день передает медикам. В ней не то что состава, даже намека нет, а он себе план делает. Ты его дела сам видел? Там серьезное есть что-нибудь?