скачать книгу бесплатно
– Ксюша, взгляни, – и Натали протянула журнал с сатирической карикатурой. – Как верно, не правда ли?
Ксюша равнодушно взглянула на карикатуру, на которой был изображён император Вильгельм II в усмирительной рубашке, прикованный к больничной койке, но продолжающий жадно обнимать земной шар. Лицо его было безумно. И всю эту карикатуру сопровождало стихотворение:
Шар земной покрыл ты кровью,
Не моргнув при этом бровью,
Сколько душ ты загубил,
Сколько семей разорил,
Но настал расплаты час,
Мы теперь проучим вас, -
И рубашечкой согреем,
И усы ваши побреем,
На башку наденем кепи,
И посадим вас на цепи.
С началом войны появилось множество всевозможных карикатур высмеивающих императора Пруссии Вильгельма II, но Ксюша ко всему этому оставалась равнодушной. Вот и сейчас она только вздохнула и отвернулась от журнала.
– Ну, хорошо, – убрала журнал в сторону Натали. – Петр Иванович предлагает съездить на ваш сахарный завод. Посмотреть, как он устроен, поддержать рабочих, трудящихся на нём в две смены из-за войны.
– Ах, Натали! Как же не верится, что эта война может затянуться надолго. А мне из-за неё оставаться надолго здесь. Если бы ты только могла вообразить, как скучно здесь осенью. А зимой? Зимой совершенно невыносимо. Другое дело Петербург! Какие вечера там устраиваются, какие балы! А синематограф! Ты ходила в синематограф?
– Нет.
– А мы с Алексеем перед войной ходили. На полотне совершенно живые атлеты упражняются на брусьях перед Екатерининским дворцом, и тут же император, и цесаревич. Ах, какое волшебство. И зачем только Алексей привёз меня сюда? Пропадать в этой глуши?
– Но, Ксюша! – возразила Натали. – Возможно ли проводить время в развлечениях теперь, когда идёт война и каждый день гибнут люди? Когда твой брат и супруг, каждый день подвергаются смертельной опасности?
Но Ксюша ничего не ответила, а только отвела в сторону уставший, безразличный взгляд и тяжело вздохнула.
Странные чувства к Ксюше, наполнили сердце юной Натали. Это были и злость, и жалость одновременно, но чего же всё-таки больше, понять она не могла. Всё это смятение чувств ещё долго терзало бы Натали, но уже час спустя, проезжая в экипаже вместе с Петром Ивановичем мимо дома Фаруха, она отвлеклась. Её внимание привлекло скопление людей на крыльце этого дома. У Фаруха, безусловно, всегда было многолюдно, к нему со своими надеждами на выздоровление съезжались люди со всего уезда и в мирное время, а теперь, когда стали появляться и первые раненые с фронта, и подавно. Но, и Натали поймала себя на этой мысли, внимание её привлекли не раненые, нет, а совсем другой, новый для Богоявленского человек. Молодой, с красивым орлиным профилем. Натали обернулась и увидела, что человек этот, стоя возле дороги, тоже смотрит ей в след.
– Приглянулась? – услышал Игорь вопрос калеки на костылях.
– Кто это? – спросил он в ответ.
– Дочка полковника Нейгона из Петербурга, могёть слыхал о таком?
– Слыхал, да только я спрашиваю о том, кто с ней рядом.
И громко хохоча, калека ответил:
– Барин наш, Петр Иванович Сенявин. Неужто не признал? А я уж подумал, на барышню ты загляделся.
– Нагляделся я на этих барышень вдоволь и в Петербурге и в Воронеже. Все на один фасон, – сказал Игорь, бросив взгляд в след уезжающему экипажу.
Глава 10.
Ротмистр Алексей Валерьевич Серебрянов каждый день был на ногах уже с шести утра. Даже в мирное время он делал все возможное, чтобы высоко была поднята боевая подготовка его эскадрона. Для этого он постоянно проводил манёвры, пробные мобилизации, кавалерийские состязания, боевые стрельбы с маневрированием даже в морозы, состязания в походном движении. И что бы ни случилось, войска всегда видели его среди себя на коне, несмотря ни на какую погоду, красивым, «лихим», простым в обращении. Он никогда не позволял себе повысить голос на младшего в чине, оскорбить или унизить. И всё это само собой вызывало к нему огромное уважение, и даже любовь солдат. Чего нельзя было сказать о старших офицерах. Они не любили Алексея Валерьевича за жесткий, неуживчивый характер, самолюбие и нескрываемое призрение практически к каждому из них. И всё-таки терпеть Алексея Валерьевича им приходилось, ведь найти более смелого, опытного, ответственного и талантливого командира едва ли представлялось возможным.
Вот и сейчас, прежде чем идти на обед в полковое офицерское собрание, он отправился в хозяйственную часть полка, получить письма и посылки в эскадрон. Но по пути он был остановлен сообщением молодого адъютанта о срочном сборе офицеров в штабе. На совещании в штабе было принято решение провести разведывательный поиск в приграничной полосе, и поручили это опасное мероприятие именно ротмистру Серебрянову. И именно его эскадрон обнаружил скопление австро-венгерских войск, угрожающих соседней кавалерийской дивизии.
– Итак, господа офицеры, – докладывал начальник кавалерийской дивизии, в составе которой воевал Алексей Валерьевич. – По донесению разведки нам стало известно, что перед фронтом нашей дивизии появился противник, двигающийся по направлению к дислоцированной севернее Девятой кавалерийской дивизии.
И войска, так ждавшие сражений, переполненные благородством и самыми лучшими патриотическими чувствами незамедлительно выступили на помощь соседней дивизии, чтобы атаковать кавалерию противника в конном строю силами шестнадцати эскадронов и сотен. И противнику пришлось принять бой.
Местность, где было суждено провести атаку, преобладала равнинная, и потому она стала ареной для яростной кавалерийской схватки, лобового столкновения конных масс, построенный в развернутый и сомкнутые строи.
Алексей Валерьевич отважно бросился в бой во главе своего эскадрона. Он вёл его вперёд с пикой в руке, в самую гущу сражения, не щадя ни противника, ни себя, поднимая в воздух первую линию австрийской кавалерии. Храбро сражаясь в этой беспощадной сече, он не боясь смерти, с открытой грудью рубил шашкой врага. Но смерть, будто нарочно, щадила его, уготовив изощрённое наказание, в виде мучительной жизни, когда он сам будет молить её, чтобы скорее пришла. Но сейчас Алексей Валерьевич не мог этого знать, как не мог знать и того, что сражению этому суждено стать лебединой песней русской императорской кавалерии. Здесь на просторах Галиции, в последний раз грудь в грудь сходились большие кавалерийские массы, словно воскресшие знаменитые конные атаки наполеоновских сражений. А впереди их ждала война, которой до сей поры человечество не знало и не представляло даже в самом богатом своём воображении. Человечество ждала кровопролитнейшая, изуверская война, так точно и аккуратно подготовленная технологическим прогрессом.
А пока противник оставил всю восточную Галицию. Русские войска взяли Галич. Эскадрон Алексея Валерьевича одним из первых вошёл во Львов и галицкие русины многотысячной толпой с восторгом встречали его солдат и офицеров, освободителей червонной Руси от чужеземного ига. К спешившемуся Алексею Валерьевичу подошла делегированная красавица русинка, поднося хлеб, соль на вышитом рушнике. Она подняла свои любопытные чёрные глаза на высокого, белокурого, благородного ротмистра Серебрянова, разглядывая его острые черты лица, жёсткий взгляд, и забилось её сердце по-особенному трепетно. В ту же минуту поняла черноглазая русинка, что разделит надвигающуюся ночь с ним, будто из «Повести временных лет» шагнувшим к ней, первым галицким князем.
Каждый новый день на войне учит одной нехитрой истине, что прошлого уже нет, а будущее может не наступить, есть только настоящее, есть только этот день. Этим днём и жил теперь Алексей Валерьевич, потому не обманул надежд черноглазой русинки и не сдержал своих сиюминутных желаний. Если бы она только могла, она подарила бы ему не только эту ночь, она подарила бы ему всю Галицию и всю свою жизнь в придачу, но русская армия не стояла на месте, и двинулась вглубь Восточной Пруссии в сторону Кёнигсберга.
Вскоре, на торжественном параде, в занятом Инстербурге, под звуки полковых маршей, генерал от – кавалерии фон Ренненкампф обходил строй, здороваясь с полками и благодарил их за боевую работу. День был ясный, и в самом воздухе витала торжественность, а Алексей Валерьевич ёжился под лучами этого холодного осеннего солнца. Он чувствовал себя чужаком на этой площади, окружённой чуждой его русскому сердцу прусской архитектурой игрушечных, пряничных домиков. И даже раздача первых боевых наград, по окончании молебна из рук командующего армией от имени Государя Императора не сгладила этого ощущения. А ведь Алексей Валерьевич был награждён перед всем строем Георгиевским крестом 3-й степени за храбрость, проявленную в бою у Ярославице. Но какова цена наградам, когда уже через несколько дней началось поспешное отступление Первой русской армии к границе, а затем за реку Неман? И отвод войск сопровождался не только ожесточенными боями, но и паникой в тылах.
– Вы слыхали, ротмистр, Самсонов застрелился! Мартос, Клюев в плену! – говорили офицеры. – Структура армий постоянно меняется, неопределенность в подчинении отдельных соединений! Бардак! Повсюду бардак! Как же так можно воевать?!
Но, что сейчас могли изменить эти слова? И штабом армии было принято решение использовать части гвардейской кавалерии для наведения порядка. Два эскадрона лейб-гвардии Конного полка были направлены в район Мариамполя. Одним из них стал эскадрон Алексея Валерьевича.
Получив приказ штаба армии в гарнизонном собрании, Алексею Валерьевичу требовалось сделать по нему необходимые распоряжения по эскадрону, да так, чтобы не пал боевой дух солдат. А ведь всего несколько недель назад этот дух у русских людей лился через край. Ещё несколько недель назад сотни людей вылились рекой на дворцовую площадь столицы, с флагами, пением гимна. При появлении царя на балконе Зимнего дворца все эти люди бросились на колени.
А вызвана такая любовь была тем, что уже за первые шесть лет правления Императора Николая II Александровича тяжёлая промышленность империи выросла вдвое, ведущая отрасль – машиностроение, за семь лет увеличила объемы вдвое. Завод Сормово под Нижним Новгородом за две недели выпускал пароход, за два дня паровоз, за один день двенадцать товарных вагонов. За то, что население империи выросло до 130 миллионов человек, что вплоть до начала этой войны Николаевский золотой червонец являлся самой твердой валютой в мире. А, что будет теперь? Что станет с промышленностью, перешедшей на военные рельсы, с экономикой, с людьми? Сколько из них останется жить, да ещё, если усмирять их станут свои же солдаты и офицеры? Но приказ был получен и Алексей Валерьевич, пользуясь своим авторитетом и решительностью, быстро сумел установить порядок в тылах Двадцатого корпуса.
Но главным, во всей этой круговерти фронтовой жизни, для Алексея Валерьевича оставалось одно – чтобы не происходило, какие бы приказы не были отданы ему, и в мирное время не оставляющему времени для своих личных дел, никто не мог забрать у него той минуты, когда едва закрыв глаза перед сном, он видел образ своей Ксенюшки. Той Ксенюшки, которую он впервые увидел в Богоявленском, милую, застенчивую с бездонными серыми глазами и доброй улыбкой. Ради этой улыбки он готов был всё вынести и всё вытерпеть. Никакие невзгоды и никакие лишения не могли испугать Алексея Валерьевича, только бы знать, что любимая Ксенюшка ждёт его и где-то улыбается.
Глава 11.
Лето 1914 года заканчивалось, и стоявшая на пороге осень окутала Богоявленское туманом и дождём, мелким-мелким, как мокрая пыль. И «аглицкий» парк Сенявиных уже оделся в пышное золотое одеяние.
Гуляя по липовой аллее этого парка Натали вышла к берегу Дона. Вокруг было так тихо и спокойно, что только тёмные донские воды могли напомнить, что где-то идёт война и гибнут люди, что там, где стрельба и пушечные залпы, и её отец каждый день рискует своей жизнью, защищая их любимую страну – Россию. И желая прогнать дурные мысли, Натали могла так долго стоять на берегу Дона и мечтать, как кончится война, как заживут они все тогда весело и счастливо. И горе никогда не постигнет их семьи, Сенявиных и Нейгон.
– Вы совсем не боитесь дождя? – прервал мечтания Натали незнакомый голос.
Обернувшись, она увидела перед собой Игнатова Игоря.
– Я люблю дождь, – улыбнулась Натали. – И порой мне кажется, что в минуту моего рождения за окнами шёл дождь.
– В Петербурге часто идут дожди, – задумчиво произнес Игнатов.
– Откуда вам известно, что я родилась в Петербурге?
– В Богоявленском слухи распространяются быстро. И то, что в семье Сенявиных уже месяц живут жена и дочь полковника Нейгона давно не тайна.
– Да-да, всё верно, – снова застенчиво улыбнулась Натали.
– А когда родился я, была стужа и мела метель. У нас в Иркутске зимы холодные и снежные.
– Вы из Иркутска? Ах, голубчик, если бы вы знали, сколько книг я прочла о Сибири и, как бы я хотела побывать там. Расскажите мне, пожалуйста, об Иркутске, ведь рассказ из первых уст это совсем иное, нежели книги.
– Расскажу. Обязательно расскажу, но не сейчас. Мне нужно идти. Хотите, я провожу вас до усадьбы?
– Нет-нет, я буду ещё гулять.
– Тогда прощайте.
– До свидания, – помахала Игнатову в след Натали.
Домой она вернулась в самом лучшем расположении духа. С радостной улыбкой Натали подсела за стол к матери и Ольге Андреевне, и, прервав их чаепитие, принялась с восторгом рассказывать о своей встрече.
– Кто бы это мог быть? – удивилась Ольга Андреевна. – В Богоявленском никогда не было сибиряков.
– Ах, как жаль, что он не представился, – не сдержала своего огорчения Натали. – Но я уже видела его однажды, возле дома Фаруха.
– Уж не проходимец ли это Игнатов? – всплеснула руками Ольга Андреевна.
– Отчего же проходимец? – удивленно спросила Натали.
– Если б вы только знали, милая Марта, как он мне не нравится, – не обращая внимания на Натали, сказала Ольга Андреевна. – Он то исчезнет куда-то, то появится вновь. То батраком к кому-нибудь наймется, а то снова целыми днями на скамейке у Фаруха просиживает. Откуда он только взялся в нашем Богоявленском? Кто он такой?
– Неужели у нас в имении ещё находятся те, кто этого не понимает, – отозвалась сидящая рядом, за вышивкой, Вера.
Как всегда роскошная, она высокомерно взглянула из-под чёрных, высокой дугой изогнутых бровей, на мать и Натали, и демонстративно громко вздохнула.
После встречи с Митькой, она снова превратилась в ту прежнюю Веру, которую даже домочадцы стали забывать, надменную, самоуверенную и коварную, холодную княжну. И не дав матери высказаться относительно своих догадок, она отложила свою работу и протянула Натали взятую со стола газету «Биржевые новости», вышедшую экстренным выпуском.
– Прочти, – сказала Вера Натали. – Тебе это должно быть интересно.
Натали начала читать газету бодрым голосом, но закончила понуро.
– «Мы легли спать в Петербурге, а проснулись в Петрограде». Неужели антигерманские настроения настолько велики, что Государь переименовал Санкт-Петербург в Петроград? – с грустью спросила она.
– Да, – холоднокровно ответила красавица Вера. – Поэтому впредь хорошенько подумай, прежде чем заговорить с незнакомцем.
– Я полагаю, Вера права, – сказала Марта, ласково погладив дочь по голове.
С грустью уставившись в окно, Натали опустила голову на ладони. Приподнятое настроение вмиг исчезло. А Ольга Андреевна и Марта, не обращая на неё внимания, придались воспоминаниям:
– Ах, Петербург! Помню на Невском была отличная аптека. В ней продавали чудесные шампони, хвойные, яичные и крапивные. В Воронеже таких нет…
Глава 12.
… И, наконец увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на пол года не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
И всё уж не моё, а наше,
И с миром утвердилась связь, -
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать!
Ксюша читала стихотворение Александра Блока под прелестную игру Натали на фортепьяно. Ото дня ко дню Ксюша становилась всё грустнее и грустнее, и серые глаза её, казалось, совсем потухли. Она терзалась печальными мыслями. Ксюше казалось, будто все те надежды и мечты, которыми она жила всего год назад, оказались ложными. И, что этой всеобъемлющей любви к Алексею Валерьевичу быть может, и не нужно было, если так скоро наступило уныние? Быть может, эта любовь была слишком велика для того, чтобы длиться вечно? Но ведь как ей хотелось, чтобы она была вечной. А может быть счастье и вовсе заключается в чём-то совсем ином, чем тихий семейный уют, служение супругу? И тогда она была слишком юна, чтобы понять это? Может быть, она поторопилась тогда, год назад, когда бросилась в своё замужество, как в омут головой? Может быть, зря не дал ей Алексей Валерьевич больше времени, чтобы разобраться в себе? Или всё-таки оно такое и есть, это счастье и напрасно она представляла его себе другим? Или это война так травит души людей разлукой? Но как он там? Жив ли? Не болен ли? Вспоминает ли о ней? Не сомневается ли он в счастье с ней? Нет, разве возможно сомневаться в их счастье? В их самой светлой, самой искренней, бесконечной любви? Разве может такая огромная любовь стать маленько-маленькой и однажды исчезнуть вовсе? Откуда же тогда взялась эта душевная паника исчезновения их любви, только их счастья?
И ответ к Ксюше пришёл сам собой. Такой простой и ясный. Это страх. Страх перед возможностью потерять друг друга не по своей воле. Страх, что эта война разлучит их навсегда, не спросив на то ни чьего разрешения.
– Чего так тихо у молодых барышень?
– Злата! – воскликнула Натали, обрадовавшись гостье.
– А я нынче видела сон, – сказала Злата. – Кубыть маменьки ваши и Вера уехали в Воронеж и дома вы совсем одни.
– В руку! – засмеялась Натали.
– Никакого волшебства, милая, это папа должно быть уже приехал к Митрофану Спиридоновичу и обо всём поведал, – улыбнулась Ксюша.
И Злата с Натали озорно засмеялись в ответ.
– Ах, как же я всё-таки доверчива, – и ещё детское, светлое личико Натали, покрылось румянцем смущения.
– Это плохо, душенька, – с некоторой грустью ответила Злата. – Моя сестра Глаша тоже была доверчива, и больно поплатилась за то.
– А у нас есть новость, – Натали разорвала повисшую над ними тишину, наполненную не самыми приятными для семей Сенявиных и Мищенко воспоминаниями. – Ксюша получила письмо от Алексея Валерьевича и представь себе Ставку Верховного Главнокомандующего, которую он охраняет нынче с остальными конногвардейцами, посетил сам Император. Он похвалил Алексея Валерьевича за ценные сведения, которые тот добыл в разведке, и наградил Георгиевской медалью за храбрость!
– И молчишь, – покачала головой Злата, глядя на Ксюшу. – Эх, ты!
– Однако отчего ты так редко приходишь к нам, Злата? – перевела тему разговора Ксюша. – Мы здесь так скучаем в одиночестве, словно в ссылке.
