Зая

Я налила ещё стопку и чокнулась с отражением. Весело жить на свете! Я вскочила со стула, и с него слетела подушка. Левую ногу пронзили мириады иголочек, и я свалилась на пол. Как интересно: под столешницей такая красивая деревянная решёточка, а в углу паутинка, и в ней, кажется, притаился паучок. Я выползла из-под стола. Паркет был отрезвляюще горизонтален и приятно массировал лопатки. Люстра светила мягко и камерно, стеклянные капельки кружились вокруг своей оси, по потолку плавали тени. Я встала и опустошила рюмку. За окном уже моргали фонарики, мой маленький бог хитро лыбился.

– Алиса, поставь хорошую музыку! – я накрасила губы чёрным и показала зеркалу язык.

– Включаю вашу радиостанцию, – отозвалась моя единственная подружка, и тишину декабрьской ночи разорвал гортанный фальцет Бритни: “I played with your heart and got lost in the game…”

Я напялила джинсовые шорты с бахромой, завязала на животе полы рубашки а ля ковбойка и розовыми резинками собрала волосы в два хвоста.

– Yeah yeah yeah yeah yeah yeah yeah! – я снова чокнулась с этой очаровательной девчонкой по ту сторону зеркала. Она мне лукаво подмигнула и тряхнула хвостами. И почему она не блондинка? Перекрашусь к Швеции… Я поцеловала себя, и на зеркале остался смолистый отпечаток губ.

Я прыгала по комнате, пружинил паркет, звенел хрусталь на этажерке. Откуда-то я вытащила полосатую буратинку и, найдя тебя распластавшимся под подушкой, нацепила её на тебя. Уши упрямо вылезали из шапки. Я взяла ленточку и связала их между собой. Ты взвизгнул – так резко, так отчаянно, что я опрокинула рюмку на кровать. Я чертыхнулась и шлёпнула тебя по огузку. Ты округлил свои болотные глазищи и мелко задрожал. Такой толстый, жалкий, ободранный… Ты меня выбесил, прости! Я щелбанула тебя по лбу и с силой натянула тебе на башку буратинку. Кажется, хрящи в ушах хрустнули…

Oops, I did it again… Мне было весело, смешно! Я была красивая и бойкая… У меня было такое будущее! Комната вращалась, сердце стучало как локомотив… Хотелось праздника, безумия, карнавала. Я вывалила из ящика всё бельё, схватила наугад самую несуразную тряпку – малиновый купальник в фиолетовый цветочек – и спеленала тебя в неё. Потом нарисовала тебе щёчки коралловой помадой, как у Пикачу, а себе усы – чёрной – как у пантеры. Я красила тебе синей тушью несуществующие ресницы (и чуть не выколола глаз), мы танцевали танго, играли в прятки, я подкидывала тебя под люстру… Уснула я в кресле – с икотой, волосами во рту и без трусов.

**

В начале пятого я проснулась – от тахикардии, тошноты и холода. В голове лопались пружинки, потолок вращался, я лежала в луже мочи. Ты, бедный, не смог выбраться из синтетической ловушки и нагадил прямо в купальник. Фу. Жёлтое пятно расползалось по розовой простыне, на подушке чернели полосы от помады… Наверное, очень воняло. Но я опять не чувствовала. Всё было привычно-омерзительно… Малиново-лиловый свёрток неподвижно валялся у кровати.

Паркет был ледяной, как плитка. Неужели отключили отопление? В декабре? Я скинула одеяло – меня обдало тоскливой, холодной зимой. Батарея еле теплилась. Чёрт, новые заботы…

Я раздвинула шторы – за окном была молочно-серая тьма. Я прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза. Холодок взбудоражил мозг – мой детский лайфхак, как быстро прийти в себя.

Я сорвала с кровати мокрую простыню, бросила в неё тряпки, раскиданные по полу, и швырнула всё это в стиральную машину. Потом меня вытошнило. Потом я пила воду из чайного носика. А с каким удовольствием я чистила зубы и принимала душ, ты не поверишь, Зая! Я вспенивала персиковое мыло, и мазала лицо алтайской глиной, и втирала в руки лавандовый крем.

Горло не щипало. Глотать было не больно. Я накинула пальто и, тихая, грустная, с полувлажными волосами, выпорхнула из квартиры за кофе.

Игорёк из круглосуточного кафе мне бодро козырнул и, взбивая молоко, спросил, почему мы не заходим. Я пожала плечами и улыбнулась левым уголком губ. Игорь посмотрел на меня кошачьими глазами и многозначительно протянул: «Пробле-е-емы?» Этот забавный паренёк всегда так делал, я обычно смеялась, он приобнимал меня за плечи, и в уютных кофейных парах я рассказывала ему какую-нибудь чепуху, вроде того что я потеряла серёжку или на работе сломался принтер. Можно было поканючить и потеребить фенечки на его запястье, тогда он чмокал меня в щёчку и бесплатно наливал в мой латте шоколадный сироп. Игорёк милый и безопасный, то ли гей, то ли хиппи, то ли новый Иисус.

А сейчас я нахмурилась и отвернулась. Но добрый Игорь всё равно меня обнял и начал шептать чепуху за меня. Про беременную собаку и неработающий тостер. Меня это умиляло, но слушать не было сил. Перед глазами маячило что-то сине-оранжевое. Я сморгнула и увидела распечатку «Танца» Матисса. А Игорь – крупную слезу, скатившуюся у меня по щеке и упавшую с подбородка. Он так по-детски ахнул и – не успела я исправить положение шуткой – поцеловал меня в скулу. Сухо, сдержанно, заботливо. Воистину Иисус. Усы кольнули щёку – я чуть скривилась, а он уже утянул меня на пуфик и с очень серьёзным видом спросил: «Нина, что случилось?»

Было так тепло, тихо, свежесваренный раф пах клубникой, я прихлёбывала из своей любимой беленькой чашки с Тилимилитрямдией, наледь на окне всё чаще освещали фары проносящих машин. Я рассказала Игорьку всё, Зая. Что ты уже три недели не работаешь. Что валяешься на кровати без дела. Что я вынуждена тебя содержать. И кажется, у тебя кто-то появился. Ведь как женщина я тебя больше не интересую. Да, Зая, я чуть присочинила. Самую малость. Чтобы этот святой с соломенными дредами меня пожалел. Когда я обмолвилась о таинственном «ком-то», он прикусил нижнюю губу и ритмически закивал. Знаешь, как те собачки в машинах.

Когда я замолчала, он погладил меня по голове. А потом тихо и вкрадчиво увещевал сходить к семейному психологу. А почему не в церкви свечку поставить, дорогой Иисус? Испанский стыд… Моя кривая улыбка прикрывалась чашкой, как вуалькой. Игорёк продолжал: что-то про новый подкаст, про «созависимость», притащил какую-то глянцевую книжку… Эх, а ведь он такой милый, когда говорит про беременных собак!.. Пора было допивать кофе и ретироваться. Но Игорёк как раз раскрыл книгу на развороте, и его быстрые пальцы запорхали по иллюстрациям. Созависимость в поп-культуре: Том и Джерри, Пинки и Брейн, Заяц и Волк из «Ну, погоди!»…

Зая… Я вспомнила малиновый свёрток на холодном паркете. Бедный мой мальчик! Надо бежать.

**

Я усиленно тёрла пол. Казалось, паркет пропитался твоей шерстью, Зая. Я повсюду видела какие-то белёсые волосинки, и они шевелились! Как будто из щелей повылезали глисты и заполонили всё… Я драила пол, проходила с тряпкой каждый сантиметр, на колени липли крошки и кололи кожу. Я тёрла пятно от вина, блевотину, мочу, жир… Запахов не было. Почему их не было, Зая?! Молчишь… Спишь, как всегда…

Когда я промывала тряпку под душем, меня снова вырвало. С мокрой ткани лилась грязно-розовая вода. Комки волос и шерсти воронкой улетали в слив. С кофе это плохо сочетается… Я встала и отряхнула колени. По ноге бежала кровь. Подняла юбку: чисто. Значит, пропорола колено… Я пригляделась: на акриловом поддоне что-то блеснуло – стекло…

Я упала на кровать, идеально плоскую и гладкую, тюльпан на подушке разломился на две части. Где-то там был ты, Зая. Я чувствовала тебя, хотя не слышала запахов. Наступила пустота. А потом щиколотки начал царапать холод. Я очнулась, потрогала батарею, включила обогреватель. В окно вдруг заглянуло солнце. Я поставила чайник на плиту и Бетховена на репит. Дыхание нормализовалось, смысл жизни вернулся. Я резала морковку и звонила в диспетчерскую. Пушистый беленький Зая лыбился мне с кружки.

Ты восседал на ноутбуке. Большой, горбатый, сердитый, в буратинке. Я не стала её с тебя снимать – хочу остаться Мальвиной. Ты смотрел на меня сурово, с укором, кисточка на шапке нервно подрагивала, зубы ритмично стучали в такт «Аппассионате». Хочешь послушать кантри? Или панк-рок, Зая? Я оскалилась и обхватила кулаком буратинку. Ты взвизгнул и разинул пасть. Я подняла тебя за уши над полом, мы встретились взглядами: я – такая маленькая и такая большая – и ты – огромный и крошечный. Ты снова застучал зубами – уже не в такт музыке, а зло, хаотично. Я разжала кулак, и ты шлёпнулся на кровать, в клумбу плоских тюльпанов. Пронзительно засвистел чайник.

Я налила кипятка в кружку, пакетик с чаем зашипел и утонул, багровое пятно расползлось по воде. На кровати дышало пышное тельце, оно, как тесто, вздымалось над плоскостью, серой слизью растекалось по поверхности. Буратинка назойливо искушала, как красно-белый леденец в руке педофила. Я отхлебнула чаю и обожгла себе язык. Рот полоснуло ядовитым огоньком. Я выбежала в ванную, открыла кран и подставила язык под ледяную струю. Было больно и приятно. Я сделала глоток – горло пропиталось хлоркой. Я сплюнула, и меня снова вытошнило. Намокшая майка резала грудь и шею. Я вспотела. Наверное, дали отопление.

Я смыла с подбородка прогорклую слюну и полировала рот дегтярным мылом. Туда-сюда, туда-сюда, пинг-понг, бензопила «Дружба», одно лезвие бреет чисто, второе ещё чище… На резцах налипли чёрные кусочки. Ещё движение, ещё… Губы вспухли. Вкус мыльной щёлочи смешался с кислым коктейлем из переработанных жидкостей. Туда-сюда… Не помню, я рассказывала тебе, Зая? Мама в восьмом классе застукала меня с помадой, протащила за волосы через весь коридор коммуналки на двадцать комнат и тыкала носом в раковину – типичную такую ржавую раковину, знаешь, трещины паутиной, клубки седых волос в сливе, жёлто-кровавые харчки местных туберкулёзников… Меня вырвало кока-колой и макаронами, и мне прилетело по затылку. Мама открыла кран, мне на башку с рычанием (знаешь, с таким утробным рычанием старых водопроводных труб – гррр!) полилась вода – конечно, холодная… Ты смеёшься, Зая? Как нечутко с твоей стороны. В общем, с тех пор я знаю, каково мыло на вкус. И всегда полирую рот, когда хочу себя наказать.

Я вытряхнула из слива непереваренные остатки пищи и вымыла руки. Где-то на кухне была пачка ментоловой жвачки…

Во рту долгожданно посвежело. Солнечные зайчики плясали на заляпанной жиром микроволновке и на идеально-белом икеевском столике. За окном капала, капала, капала вода, отдаваясь в глубине труб и в висках. Оттепель? Снежная шапка на подоконнике сжалась до тонюсенького беретика. Жарко! Мне вдруг жутко захотелось есть. Яичницу с беконом. И огромное заварное пирожное! Прямо сейчас – нацепить весенние ботильоны и сгонять в кондитерскую на углу… И морковки, Зая, прикупить тебе заодно – заслужил! Я ухмыльнулась, выпрямилась и завизжала. От вдруг переполнившего меня острого животного восторга. Ты помнишь это чувство, Зая? Когда ты сдал высшую математику, тебя угостили сосиской в тесте, а впереди две недели каникул. Когда сидишь в пустом кинозале и чокаешь ключом ледяной запотевшей «Фанты», а потом слышишь шипение пузырьков и гром первого трейлера. Когда новая песня Бритни, заигравшая в унылом такси, вдруг про тебя, и текст такой простой, что ты даже понимаешь слова, и ритм – «ля-ля, ляляля, уоп-уоп» – сразу в голову, и пальцы уже барабанят по клатчу, и ты подпеваешь, подшлёпываешь губами… Я визжала и прыгала, паркет задорно поскрипывал. “She’s so lucky, she’s a star”, – во мне снова проснулась обаяшка Бритни и загорланила припевчик, лёгкий, как пёрышко, ясный, как апельсин. – “But she cries, cries, cries…” Из-под мышки пахнуло потом. Я фыркнула и стянула майку. Изрезанная грудь гордо поднялась и задышала ровно. Я убежала в душ.

Хлюп-хлюп – я всхлипывала от счастья, и дурацкие слёзки растворялись в полуржавом горячем потоке. Хлюп-хлюп – капала с волос липкая вода и вздымалась волдырями на кафеле. Жарко! Я промокнула полотенцем мокрую голову и завязала его на бёдрах.

Солнце было большим и разноцветным, как ядерная бомба. Стёкла сверкали. Бетховен тихо, неуверенно повторялся… Разумеется, ты уже спал, Зая. Отвернувшись к огненной батарее и дыша ртом. Куцая попа смешно шевелилась. Буратинка сдулась и дохлым ужиком валялась у лап. Я наклонилась над кроватью и заглянула тебе в мордочку. Полотенце соскользнуло с тела и комком упало на одеяло. На твоей нижней губе повисла блестящая капля. Усы вибрировали. Я зажмурилась и поцеловала тебя.

**

Мы всегда будем вместе, Зая. Ты мой. С любым запахом, с любым весом.

Я лежала голая, на сиреневых волнах заката, в поле тканых тюльпанов, и гладила тебя по ушам. Мой маленький, мой родной. Ты дышал тяжело, как будто задыхался, и не хотел открывать глазки. Я целовала тебя в нос, грудь, пузо, и меня разрывала изнутри гремучая, непобедимая нежность. Мордочка вздрагивала тихо, еле-еле, как будто ты вдруг стал игрушечным, плюшевым, а я просто придумала твоё дыхание. Но оно меня пропитало. Музыка замерла, запахов не было, ресницы затопило бесконечное фиолетовое солнце. По щекам прыгали крошечные, невидимые паучки – твои усы. Ты снова не побрился, Зая. Ты опять колол мне кожу. Шерсть была влажная, пресная, жёсткая. Ты впился когтями в запястье. Мои губы горели; твоя пульсация, неземная, эфемерная, проникла в меня через ушные раковины, волосы, веки и билась в кровеносных сосудах. Я расщеплялась на миллиард микроскопических Нин, все они ненавидели друг друга и изощрённо убивали, все они исступлённо целовали тебя, все они шептали на ушко…

Знаешь, Зая, скоро Новый год. Время блёсток и глупых чудес. Мы обязательно встретим его вместе, слышишь? Будет мишура на люстре, серебряная, пушистая, веточки сосновые – конечно! – в вазочку поставим, и рождественский джаз из колонок, и жаркое с травами, как ты делал, помнишь? Шампанское! Хочешь, целый ящик? Я куплю, правда! Не шучу!.. Что ты хмуришься, Зая? Что морщишь нос? Не веришь? Глупенький, ты ведь мой, мой Зая… Как там, в «Реальной любви»? «Ты мой идеал, и моё израненное сердце будет любить тебя, пока ты не станешь похож на мумию». Ах-ха. Дурак, чего ты выпучил глаза? Испугался?.. Это просто красивая цитата. Да-а, раньше ты был проницательнее, Зая… Как тяжело ты дышишь… Потерпи, скоро всё пройдёт… Смотри, какое солнце! Разноцветное! Дай лапу. Вот так… Это ты дрожишь или я? Не знаешь? Вот и я тоже не знаю…

**

Какая я красивая сегодня, Зая! Топаю левым каблучком по паркету, и серпантин вкусно хрустит под ногами. Сапожки скрипучие, лакированные, ядовито-оранжевые, как флуоресцентная гелевая ручка. Мой подарок себе, любимой, Зая. Ты ведь не возражаешь? “Yo, I’ll tell you what I want, what I really really want…” – на ютубе заголосила Мэл Би, я закусываю губу и двигаю подбородком в такт. Рука дрожит, и золотой карандаш выводит на веке смешную кривую линию. Чёр-р-рт! Я куксюсь, слюнявлю палец и тру глаз, но тело продолжает биться в экстазе: “Really really really wanna zigazig ha!” – и вот я уже на школьной диско в девяносто лохматом году, в блескучих лосинах и в боа из мишуры… «На вечеринке лучших друзей ты танцевал с подругой моей…» – заиграла следующая песенка – простенькая и культовая, как Пауло Коэльо. «Вечеринка…» – взвешиваю это забытое, старомодное слово на языке и облизываюсь. Зая, давай устроим вечеринку? Костюмированную. Рисую над верхней губой чёрную мушку и хищно подмигиваю. Какая я красивая, Зая! Ну скажи! Груди-облачка, джинсовые шортики, серьги NI и NA – твой подарок, Зая! Помнишь? Бижутерия для девочек, сахарно, пошленько, но мило! Ну, что ты округлил глаза, мой поросёночек? Шучу, не обижайся! Ты просто так вырос у меня, покрупнел… Ну Зая! Ну чего ты такой? Странный? У тебя шок? Да это я, я! Видишь, вот кольцо на пальце, родинка на шее… А запах?! Понюхай, понюхай запястье! Не узнаёшь? Тоже не чувствуешь? Мы с тобой сейчас одно целое, Зая, у нас один запах на двоих… Вот мы его и не слышим… Ты боишься меня? Презираешь?.. А чего сморщился тогда? Да, парик дурацкий, зато дешёвый! Нашла вчера в магазине «Всё по 65» – его и хвостик… Видел хвост, Зая? Посмотри! Я машу тебе пушистым обрубком и приспускаю шорты. Во-о-от так! Гляди, мне в самый раз! Черчу ягодицами восьмёрку под «Я – это ты, ты – это я, и никого не надо нам…» и цокаю языком. А я забавная! Точь-в-точь Санаева в «Золотом ключике»… «Ка-кое небо голубое…» – мурлычу эту добрую, нежную песенку и пудрю лицо золотом. Ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-ай, ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-ай… Или я Ахули? Выпячиваю масленые губки и таращу по-анимешному глаза. Всегда ощущала себя пелевинской героиней, Зая, умненькой, с прибабахом, но красивенькой… Ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-ай… Говорят, терракотовый – цвет наступающего года… На столе должны быть апельсины, томаты, морковь – и обязательно жаркое. Мясо я уже замариновала. В белом вине, Зая, с луком и перцем – как ты делал, помнишь?.. Да, не удивляйся, я откопала на полке твою поваренную книгу… Конечно, будет не то – ну а что тут попишешь? Жизнь – она, знаешь, продолжается. Новый год. Новые волосы. Новая история. Всё такое…

Мой маленький личный бог сегодня тоже шутлив и развязен. Он жонглирует разноцветными огнями и плюётся снегом. Стёкла дребезжат от взрывов петард и клаксонов суматошных автомобилей. Праздник!… Наливаю себе шампанского и плюхаюсь в кресло. Пледик, ютубчик… Белокурая влоговая дива дегустирует шоколадки из календаря Адвента и болтает уютную чепуху, пузырьки вина щекочут горло, хрум-хрум-хрум, пш-пш… Я любуюсь её серьгами-ёлочками, пухлым розовым ртом – и проваливаюсь в счастливое бездумье.

Ай! Чувствую влагу на правом колене и просыпаюсь. Бокал соскользнул с подлокотника, и остатки шампанского вылились на меня… Смахиваю капли с ноги и бросаю взгляд на мобильник: 20:03! Уже! А ты, Зая, ещё совсем не готов! Тебе же тоже нужен костюм! Может, обвязать тебя дождиком? И буратинку надеть! Да, непременно! Она тебе так идёт… Белокурая дива на экране уже попивает винишко и чмокает камеру. Я встаю и, обстрелянная воздушными поцелуями, закрываю ноутбук. Пора начинать! Слушать Let it snow, лепить стразы на ногти, запекать мясо…

**

“The fire is slowly dying, and, my dear, we’re still goodbying…” За стеклом вангоговская синь, махровые снежинки, по потолку бегают сиреневые тени, Синатра шелестит своим бархатом… Петарды затаились. Невидимые люди хохочут и визжат. Мой маленький личный бог залез в дом и бродит по праздничному столу: раз – блеснул хрустальный фужер, два – в капельке воды отразилась гирлянда, три – в оливковом масле утонула люстра. 23:57. Я наполняю два бокала шампанским и вывожу икрой «Зая» на тарелке – не настоящей красной, конечно, а имитированной, за 75 рублей. Прости, Зая, финансы поют романсы… Что ж, дорогой, подведём итоги года? Что важного у тебя? Вижу, ты в новом образе. Прекрасно! А я… вымыла полы, приготовила жаркое… и – па-па-бам! – прошла собеседование в Мальмё! В Мальмё, Зая, представляешь! Меня берут! Завтра уезжаю… Такое вот начало года! В паспорте уже свеженькая виза, на карте – евро, меня ждёт однушка в белой кирпичной коробке где-то на окраине… Ты рад за меня, Зая? Я молодец, правда? Молчишь… Ты всегда молчишь… В том году, когда мы загадывали желания под бой курантов, ты так и не сказал мне, чего пожелал… Интересно, исполнилось у тебя или нет? У меня – да: я попросила у бога свободы и сапожки… 23:58 Слышишь, как шумят, Зая? Счастливый неприкаянный мат, разгуляй… Сейчас начнутся взрывы, будут валяться в снегу и бить посуду… Хороший год, Зая. Мы провели много времени вместе, узнали друг друга лучше. Преодолели кризис. Вышли на новый этап отношений. Прости, что была нечуткой… Мало готовила, кричала, не так ласкала… Наверное, всё могло решиться иначе. Может, действительно стоило сходить к семейному психотерапевту, как бариста советовал?.. Ну да что уж теперь! Всё хорошо, правда ведь? Еда, стол, огоньки, выходные… Ты тоже извинился бы, Зая. Тебе есть за что… Абьюз, манипуляции, шкурные интересы… Чёрт, прости. Прости. 23:59 А жаркое пахнет, Зая! Так аппетитно! Хочешь кусочек, дорогой? Знаю, знаю, что ты у нас веган… Но кусочек? Маленький? А как же расширение горизонтов? Принятие себя?… Не хочешь? Шут с тобой, а я всё равно тебе ножку отрежу… Вот так… И мне ножку… 00:00 Я слышу куранты, Зая! Чую позвоночником. Стены содрогаются, как живые. Я словно в гигантской вене, в большом квадратном теле… И тело во мне… Смешно!.. Скоро, совсем скоро новая жизнь! Я хватаю тетрадный клочок, ручку и пишу “Lugn, bara lugn” – наше желание на будущий год. Помнишь, смотрели летом «Карлсона» и придумали? Сонное утро, смятые простыни, песочное солнце сквозь занавески… «Спокойствие, только спокойствие…» Да, это и есть счастье!.. Я чиркаю спичкой и наблюдаю, как “lu” чернеет, пухнет, и наше «спокойствие» рассыпается в пепел, растворяется в шампанском. “The fire is slowly dying, and, my dear, we’re still goodbying…” Чокаюсь с твоим фужером и выпиваю залпом: кисло, пряно, с дымком и надеждами. 00:00:50 Пей, Зая! Это наше общее желание! Вливаю вино тебе в рот. Вот так, Зая! Вкусно? Терпкое такое, да?… Шампанское вытекает на стол, серо-золотое пятно расплывается по скатерти. 00:01 С Новым годом, Зая! Стены сжимаются в дружном рычании: «Ур-ра! Урр-рра! Уррр-ррра!!» Звенит хрусталь, стекло, грохочут петарды, в небе разрывается малиновая бомба и осыпает город розовыми ромашками. Они несутся вниз, освещая снег. В комнату залетают алые блики. Мой маленький бог подмигивает мне с высоты разноцветными глазами. “Since we’ve no place to go, let it snow, let it snow, let it snow…”

**

Сегодня я лягу спать в 2:03. В 7:00 меня разбудит привычное «та-ра-та-та-тай-та». Я потянусь, разлеплю глаза, встану и шагну навстречу предрассветной тьме. За окном будет тихо и морозно. Мой маленький личный бог ещё не проснётся. Я прошлёпаю в ванную. Паркет будет ледяным и отрезвляюще горизонтальным. Я открою кран, и с глухим утробным рычанием мне на ладони польётся холодная вода. Всё быстрее, быстрее, поток вырастет, утолстится и потеплеет. Я сниму рыжий парик, взлохмачу потные волосы, смою с лица блёстки, тени и жир, протру щёки и лоб мицеляркой – и посмотрю на себя в зеркало. Уставшая, стареющая, полноватая. Я улыбнусь и подмигну себе – и вот я уже обаяшка Бритни из девяносто девятого. Выдавлю на щётку колбаску зелёно-аквамариновой пасты, вдохну мятный аромат. Перфекционистски вычищу рот, сплюну кровь, выковырю зубочисткой остатки мяса, застрявшие между клыком и резцом. Идеально! Пройду в комнату, скину с себя всю одежду и швырну её в помойку. Туда же полетят лисий хвостик, парик и замасленная буратинка. Дзынькнет о пустую бутылку колечко. Я потянусь навстречу невидимому солнцу, оболью себя сиреневой туалетной водой и достану с верхней полки вот тот большой клетчатый чемодан. Чёрный костюм, белая блузка, спортивные туфли, дутые зимние штаны, пара шерстяных свитеров, свежее бельё, нераспакованные колготки. Я застегну молнию и поставлю кодовый замок «00:00». Натяну чистые джинсы, ботильоны с меховой оторочкой, тёплое бесформенное худи. Уберу волосы в кичку. Вымою посуду. Ототру жир и дождик от противня. Брошу кости в тот чёрный мешок. Открою его аккуратно, чтобы вонь от внутренностей и шкуры не навевала воспоминаний… Раз! И тут же залеплю клапан. Вымою руки и ногти розовым мылом. Выкурю сигаретку. Шоколадную. Раз в год, по такому случаю, можно себе позволить… Накину пальто, шарфик, сумку с паспортом и кредитками, возьму чемодан и мусорные пакеты. Выключу свет, поверну ключ в двери, преодолею несколько холодных лестничных проёмов, и меня окутает морозная глухая тьма. Сделаю несколько шагов по молодому, пушистому снежку. Он заскрипит под каблуками, хрустнет пару раз маленький ледок. Я опущу пакеты в мусорный контейнер и, морщась от запаха и вида, быстро зашагаю назад. Вдали мелькнёт своими красными глазами такси, я улыбнусь, отряхну руки, вдохну чистый, новый воздух и буду ждать авто, которое увезёт меня в иную жизнь. Lugn, bara lugn. Я больше никогда не буду есть мясо. Аминь.

Спасибо за прочтение! Автор рад любой, даже негативной, обратной связи: [e-mail]