Эффект безмолвия

– Сделаем, как он – задним числом, – творчески принял к исполнению команду Задрин. – В комиссию войдет завхоз Фазанова, возненавидевшая Алика, и секретарша Зябильник, которая боится, что я ее заменю на Бухрим, которую уволил Алик – та опять просится на работу.

– Молодец, – похвалил Квашняков-Бредятин. – И тогда мы нашего гражданина попрем с работы за прогулы…

В этот момент Алик, не зная тонкостей всех административных интриг, внезапно почувствовал тягу к законам. Он забил «отстранение от исполнения обязанностей» в поисковик правовой системы «Гарант» и получил список правовых актов, относящихся к данной теме. Пересмотрел все подходящие статьи, но нигде не нашел ответа на вопрос: должен ли приходить на работу отстраненный от исполнения обязанностей.

«Так, обязанности, обязанности, – размышлял Алик. – Надо посмотреть должностные инструкции – именно там указаны мои обязанности».

В должностных инструкциях директора-главного редактора телерадиокомпании, не оказалось соблюдения правил трудовой дисциплины. Но как только он мысленно произнес «трудовая дисциплина», как тут же вспомнил, что все это оговаривается в его трудовом договоре, который он заключил с главой маленького нефтяного города. И точно: оказалось, что его обязанности как главного редактора в отношении соблюдения трудовой дисциплины были закреплены там. И подписан договор самим Хамовским, но раз труда нет, то нет и дисциплины.

«Отлично! – мысленно вскричал Алик. – Всех посылаю на три буквы, требую выплаты полной зарплаты без учета больничного, который мне дали в стационаре и который теперь можно выбросить, и у меня еще несколько дней отстранения для домашней работы над книгой»…

После обеда следующего дня Задрин, потряхивая несколькими листами бумаг, весело подбежал к Алику, который по каким-то надобностям заглянул в телерадиокомпанию. Озабоченно-дебильное лицо Задрина светилось изнутри, как у человека, искренне верящего в то, что он стал Наполеоном.

«Как мало им надо для счастья, – оценил Алик, – счастливыми их делает причинение несчастья другим и возможность использования для этого власти. То, что меня угнетало, перешло в руки человека, которого это восхищает. Как тут не вспомнить кольцо всевластия Толкиена?! Вот он, новый Горлум. Не надо сотен лет для превращения. Превращение происходит быстро».

– Ознакомьтесь, – сказал он Алику, – и подпишите.

Алик посмотрел бумаги, все оказалось, как он предполагал: его отсутствие на работе зафиксировано во все дни его отстранения от должности, так что можно было не приходить в телерадиокомпанию вовсе! Под актами подписались: Задрин, Фазанова, и Зябильник. Последнее удивило Алика, но уже не шокировало. Правильнее, если бы подписалась Публяшникова, все-таки Зябильник, по логике, должна быть благодарна за то, что он совсем недавно принял ее на работу на столь престижную должность секретарши.

Алик еще раз перечитал документ, чтобы понять не ошибся ли он. Нет все верно: по актам получалось так, что можно было и вовсе не приходить в телерадиокомпанию, все дни его присутствия в телерадиокомпании офорлены, как прогулы… Такой подлости, такого подлога, такого вранья в глаза Алик еще не видывал и ее совершали те, кто должен нести истину, правду в народ! Документ о профессиональной непригодности журналистов, как целого клана, целого общественного сословия, был наипревосходнейший.

Алик еще раз медленно осмотрел бумаги, поглядел на Задрина и не спеша, вкладывая в каждый звук все величие, какое еще только мог почерпнуть в своей израненной душе, произнес:

– Можете зайти в туалет, облегчиться и подтереться этими бумагами.

– Вы не будете подписывать? – суетливо спросил Задрин и сменил позу так, словно опасался, что получит в лицо.

Алик повторил волшебную фразу, и Задрин пошел к выходу из корреспондентской. В дверях он обернулся. Лицо приняло дебильно-собачье выражение, и он словно бы тявкнул, исторгая вполне человеческие слова:

– Сами идите в туалет и подотритесь.

Сказав это, Задрин исчез. Он уже не был похож на объемную тень – он уже стал ею…

После этого разговора Алик собрал свои вещи и покинул телерадиокомпанию, куда решил ни под каким предлогом не возвращаться вплоть до окончания срока отстранения.

Больше редакция телерадиокомпании ему не требовалась как объект творчества. Пришла пора оживлять воспоминания.

***

Власть властвует на безграмотности, страхе и безынициативности, поэтому стремитесь узнать действительные правила, а не следовать их правилам, не надо ничего бояться и надо действовать, предугадывая планы врага.

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ОХОТЫ

«Знание чужих трагедий, не гасит уверенности в крепости своих жилищ».

Прошел первый месяц с момента отстранения Алика от занимаемой должности. Никто больше не спрашивал его, почему он не появляется в телерадиокомпании. Комиссия, созданная для поиска доказательств использования Аликом служебного положения для сведения личных счетов, для выводов о профнепригодности, для поиска нарушений журналистской этики, ничего не нашла…

Продолжение пошло точь-в-точь по словам покойного уже Глеба:

«Вначале будет одна комиссия, если она ничего не найдет, придет другая комиссия…»

Сразу после окончания работы первой комиссии, за работу взялась вторая комиссия, Алик получил новое отстранение от занимаемой должности все также с сохранением заработной платы, но теперь у комиссии были иные цели. Ей вменялось найти недостатки в работе Алика как директора…

Квартира Алика наполнилась тревогами…

Только-только первые фразы будущей книги начинали оформляться в предложения:

«Потеря человечности происходит парадоксально. Человек сыт, одет, имеет жилье, но чернит имеющееся счастье, желает того, что не в силах сам себе дать, и исполнить желаемое остается возможным только за счет других…»

Раздался телефонный звонок…

Звонили обычно милиционеры и прокурорские работники. Их голоса сияли доброжелательностью, поскольку только на доброжелательный голос можно было выманить жертву из недоступного им логова, то есть квартиры, заманить в свой кабинет, а там снять показания, чтобы завершить дело, направленное против этой самой жертвы. Обычный охотничий принцип.

– Очень хотелось бы с вами встретиться по одному пустяковому вопросу, который не займет много времени…

– Уважаемый Алик, когда вам удобно подойти к нам для дачи объяснений…

– Мне надо срочно закрывать ваше дело и необходимо встретиться с вами…

Примерно так говорили они все, иногда мягче, иногда грубее, но всегда уничтожая легкое состояние созидания и оставляя лишь спутанный комок мыслей в голове, которые колючей, сковывающей движения проволокой, расползались по телу, оставляя холодок на кончиках пальцев от испуга за потерю нити повествования, от испуга за утерю всего повествования, которое могло прервать, как его задержание, так и вероятная теперь уже потеря свободы.

Постепенно Алик нашел противоядие к этим звонкам. Он перестал подходить к телефону, а Марина, если брала телефонную трубку, всегда вежливо отвечала:

– Перезвоните позднее, его нет дома.

– Он только что вышел.

– К сожалению, еще не вернулся.

Мимо почтового ящика, полного приглашений получить почтовые отправления из суда, прокуратуры и милиции, Алик давно уже проходил с опаской. Его враги хотели, чтобы он собственными руками, на своих собственных ногах, тратя свое собственное время, занес конвертированную беду к себе в дом. Они глубоко ошибались – эти служители далеко не закона, а служители начальника милиции Парашина или прокурора маленького нефтяного города – Шпендрикова. Седалища их мусорно-унитазных организаций упирались в грозную тучу задницы главы маленького нефтяного города Хамовского, с которой стекали на них первостепенные задачи.

Помогать врагам нельзя, как бы действия, на которые они подталкивали, не были похожи на исполнение гражданского долга или простого, обыденного дела. Именно на привычном и обычно безопасном ловятся жертвы. Рыба тратит энергию, плывет к червю, висящему на крючке. Утка легко выбирает фальшивую подругу…

Алик доставал из почтового ящика извещения и письма, рвал их и выбрасывал в подвал своего подъезда.

Делал он это потому, что закон давал одну надежную лазейку гонимому и давимому – официально не получать ничего и нигде не расписываться. Решение любого суда будет признано незаконным, если ответчик не будет должным образом извещен. Любое обращение к нему не может быть воспринято как обращение, если он его не видел. Поэтому почтовый ящик Алика был всегда открыт, предоставляя возможность свалить на хулиганов потерю посланий.

В конце концов, почтальоны стали ломиться в квартирную дверь. Они – эти посланники врага, по сути – посланники ада, достигли врат в аликову крепость, берлогу, заповедную зону – как хотите. Но все эти посланники упирались в закрытую дверь, безрезультатно исторгая из дверного звонка красивые мелодии, и даже стучали в поблескивающую коричневым лаком дверную сталь, возбуждая внутри квартиры глухие звуки, схожие с ударами по боксерской груше.

Жители аликовой крепости знали своих. Чужие, как ни улыбались они в дверной глазок, все равно оставались чужими.

Лечение от преступления отделяют только мотивы внедрения инструмента в человеческую плоть, например, скальпеля. Сам инструмент думать не может. Поэтому Алик видел в почтальонах, следователях и участковых – не людей, приходивших к его закрытой кратирной двери, чтобы исполнить свои высокие обязанности, а инструменты внедрения и убийства, которыми манипулировал преступник Хамовский, и эти инструменты будили зверя внутри него. Он так и записал в дневнике:

«Иногда я ощущаю, что какой-то зверь беснуется внутри моей головы, заставляя терять сосредоточенность, дергаться взгляд, мутиться разум и мысли, заставляя меня испытывать страх за свой разум от резких мысленных прыжков. И тут я понимаю, что не знаю сам себя. Кто там внутри, чего он хочет. Он просыпается лишь тогда, когда внешние обстоятельства затрагивают нечто дорогое ему или пугают его. И тогда он не дает покоя. Он заставляет меня беспокоиться понапрасну, он пожирает меня, и мне кажется, что если мне не удастся его победить, то погибну я сам. А он, этот таинственный Я, боится приближения инструментов…»

КОРОТКИЙ ОТДЫХ

«Многие люди вспоминают о родных и друзьях только тогда, когда им плохо, поэтому понять, кому плохо, несложно, достаточно оценить частоту обращений».

Алик, воспользовавшись отстранением от должности, уехал из маленького нефтяного города и редкие новости узнавал по телефону от Марины.

– Про тебя говорят, что ты избил всех в приемной больницы, затем поехал в стационар и избил врачей в стационаре, а затем избил своих коллег на телевидении. Но самое главное, люди говорят, что мы с тобой развелись.

– Ну, дают! – восхищался Алик. – Точно – Бредятина работа.

На официальном сайте маленького нефтяного города появились уже откровенные оскорбления. Алика называли и шизофреником, и даже шизопряником. Обсуждалось уголовное дело, которое организовали и против Марины. Вспыхивать по этому поводу не стоило. Отдавая себя по частям, не заметишь, как отберут все.

«Их отношение к противникам просто, – рассуждал Алик. – Они стремятся врага не просто убить, а заставить его вымаливать прощение. Чем громче визжит проштрафившаяся собака, тем приятнее ее лупить. Унизить важнее, чем убить. Униженный съест себя сам. Самые лучшие рабы получаются из людей, не имеющих ценностей. Растративший свои ценности не найдет в себе утешения, он зависим. Сознание собственной внутренней ценности – есть источник силы и цель, это правило и дисциплина. Берегите свои ценности и идеалы, и отбросьте смирение перед врагом, какие бы маски тот не примеривал. Ложные надежды на помилование заставляют даже приговоренных к смерти смиренно участвовать в ритуале собственной казни».

Алик снова всматривался в официальный сайт маленького нефтяного города, где появлялись новые сообщения относительно него. Делал он это не из простого любопытства и не из садомазохизма, его интересовал процесс. Он собирал все плоды на своем пути, иначе исследование, затеянное им, было бы неполным.

«Регенерат – это, точно, Бредятин, – по текстовым и стилистическим особенностям интернет-комментариев гадал Алик. – Недалеко же он ушел от псевдонима. И путь для моего уничтожения выбрал правильный. Любое искусство может быть уничтожено силой. Любую красоту можно испортить ударом в глаз, а картину порвать. Нет более приятного и легкого соперника для грубой силы, чем оставшееся беззащитным искусство. Пока автор точного и эффектного текста будет его создавать, его можно десятикратно облить помоями обычных ругательств»…

Но главным в отпуске для Алика стало, конечно, не изучение Интернета – это была лишь микроскопическая часть его отпускных интересов. Он, воспользовавшись покоем, писал и писал свою новую книгу. Он лечился, понимая, что борьба еще не закончилась. Он общался с матерью, понимая, что неизвестно, когда с ней увидится в следующий раз. И, наконец, впервые за многие годы, проведенные в маленьком нефтяном городе на Крайнем Севере, он отметил день рождения в родном городе, среди родных и близких.

Он вглядывался в постаревшие, повзрослевшие лица, и удивлялся тому, что осталась только любовь. Даже родной брат умершего отца, к которому у Алика была въедливая неприязнь, вызывал теперь только теплые чувства.

– У меня тоже было нечто похожее, – рассказывал тот, а Алик слушал. – Посчитали, что я украл в столовой десять килограмм мяса, а я его закопал в землю, потому что испортилось. А все началось с того, что я запретил бесплатно питаться в студенческом лагере всей преподавательской верхушке. Они затаили на меня зло, нашли повод и затеяли дело. Мне даже пришлось срочно уехать из города, благо, отпуск успел подписать. Вернулся, меня давай разбирать на собраниях. И пока судили внутри университета, так я был во всем виновен. Но мне удалось выйти на высшие инстанции. Там посмотрели – и закрыли дело…

Мир велик, и попробовать все не удастся. Если рука сама тянется, то это еще не повод брать то, что она выбрала. Выбор должен быть приятен сердцу и нести минимум осложнений. Выбор – он как вход на определенную территорию со множеством правил нахождения на этой территории. В случае удачного выбора многие из правил оказываются известными заранее. Это и позволяет думать, что вас «несет», «везет» и «катит».

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Российская чиновничья машина, рассуждая об улучшении жизни человека, так себя увлекает рассуждениями, что собьет его, проедет по нему, а потом, желая загладить вину, собьет еще десяток зевак, что окажутся на пути этой машины, спешащей на помощь к одному сбитому».

После двухнедельного отсутствия в маленьком нефтяном городе Алик возвращался назад в полностью заполненном плацкартном вагоне. Боковые полки занимали два мастера по наладке холодильников, на прямых нижних полках плацкарты отдыхали студент-заочник, работавший на Севере электриком, и сетевая распространительница лекарственных препаратов. Напротив Алика на верхней полке устроился молодой парень, работавший оператором нефтедобычи. Весь вагон был наполнен людьми, искавшими на Севере счастья.

– Чтобы съездить один раз на юг, надо два раза съездить на Север, – весомо произнесла распространительница лекарств. – Хочу в Испании отдохнуть…

Она могла говорить без умолка на самые разные темы. Говор деревенский, но именно эта простота, простота обсуждения сложных тем, делали из нее лидера разговоров. Это не понравилось оператору. Он слез с верхней полки, сел рядом с распространительницей и спросил:

– А вы уверены, что препараты, которыми вы торгуете, помогают, а не вредят?

– Конечно, помогают, – встрепенулась распространительница, видимо, не в первый раз получавшая подобный вопрос.

– А почему вы так считаете? – продолжил оператор.

– Там много полезных микроэлементов, – ответила распространительница.

– Откуда вы это знаете? – еще раз спросил оператор, и Алик понял, что этот молодой парень любит поспорить и знает, как это делать.

– Так написано же на упаковках…

– Написать можно все, что угодно, а вы лично откуда знаете, что препараты полезны? – уже трактором напирал оператор.

– Так у меня есть книжки от фирмы, где все написано.

«И ведь действительно, она не знает, что продает, – подумал Алик, прислушиваясь к разговору. – Цивилизация сейчас изготавливает такие сложные продукты, что потребитель не может знать, что он покупает. Составные части каждого продукта так сложно скомбинированы, настолько незримы и неощутимы, что по сути их можно приобретать только на доверии…»

– А вы уверены, что качество свитеров, которые вы продавали, соответствует? – напала распространительница на оператора, ранее признавшегося, что приторговывал.

– Конечно, – ответил оператор. – Хороший свитер сразу видно.

– И вы гарантируете, что он не растянется после первой стирки, что его состав соответствует написанному на этикетке, что вязка качественная? – набросилась еще пуще распространительница, мстя оператору за то, что он подорвал доверие к ее препаратам даже среди немногих пассажиров плацкарты, слышавших разговор…

«Один продает свитеры, другой лекарства… И все эти продукты, товары – невозможного для сиюминутной проверки качества. Так и журналисты, и следователи, и прокуроры, и главы городов, и президенты, и прочие учителя, и властители. Начитавшись литературы и насмотревшись фильмов сомнительного содержания, наслушавшись субъективных лекций и разговоров – они несут свои истины в общество. В некотором смысле они продают их. Люди рассчитываются и деньгами, и свободой. И почти все покупки основаны на слепом доверии. А доверие – это Ничто. Но Ничто великое, поскольку управляет обществом. Причем толща доверия, скрывающего истину, увеличивается с развитием общества, как толща ила на дне заболоченного

озера».

– Эта женщина за миллион может продать ведро мусора, – вот так про меня как-то сказали. У меня талант к торговле, – донеслась до Алика реплика распространительницы.

«Технология создания доверия как производства, слепого к конечному продукту, преступна сама по себе, но талантливые в коммуникации люди, усиливая эту технологию, зарабатывают деньги на продаже и передаче населению неосознанных ими «благ». Вот эта веселая, разговорчивая женщина всю себя посвящает продаже неизвестного…»

– Если не веришь – не бери, – донесся до Алика рецепт распространительницы.

«Не веришь – не смотри, не слушай, не читай, – перевел услышанное в журналистский контекст Алик. – Но почему все основано на вере, а не на истине? Потому что истину никто не знает. Как отличить барышного человека, от не барышного, как отличить искреннего человека – от неискреннего? И как понять: обманывается ли искренний человек в своих убеждениях или нет? Это вопросы без ответов. Объективность только в природе. Попадая в мозг человека, она тут же становится субъективностью».

– Я честная, честная сама по себе, – продолжала говорить распространительница. – Продавать плохое не буду. Я на такое не способна. И у меня покупают. Кому надо – тот и берет.

Алик вспомнил слова врача, кандидата медицинских наук, к которому ходил на прием, будучи в отпуске. Она сказала: «Многие пациенты чувствуют себя лучше уже от осознания, что их лечат, делают капельницы и уколы». И действительно, что мы знаем о препаратах, которые вливают в наши вены?

Общество преуспело в создании и доработке коммуникативных технологий настолько, что сегодня невозможно отличить правду от вымысла, потому что при создании и той и другого привлекаются все известные средства, направленные на создание коммуникативного контакта, захвата внимания и выработки убеждения…

Телезритель в данной схеме выглядит простым элементом использования, наподобие впитывающей прокладки. При этом все научные достижения, скорее, работают в пользу корыстного использования аудитории ввиду большей притягательности корысти и богатства по сравнению с моральными идеалами. А это означает простую вещь: все разработки в области журналистики, начиная от тонкостей формирования текста до прогрессивного использования невербальных средств, то есть жестов, мимики, поз… укрепляют лишь пропагандистскую элиту и ее финансистов. И отсюда следует законный вопрос: стоит ли вести научные изыскания в данной области, не являются ли они психологическим ядерным оружием, требующим принятия законов об их ограниченном использовании? И может ли порядочный человек заниматься журналистикой вообще…

***

Дома Алика ждала Марина, уставшая от телефонных и дверных звонков, от караулящих возле подъезда милиционеров, которые, на счастье, не знали ее в лицо, и множество судебных и милицейских повесток и писем в почтовом ящике.

Каждый из обычных людей, столкнувшихся с властью, думает о пощаде и милости. В мире власти нет пощады. Против журналиста Алика, который все силы отдал на работу ради простых людей, на поиск истины в маленьком нефтяном городе, вся правоохранительная система маленького нефтяного города работала, как против самого оголтелого преступника. Вдобавок к этому, его преследовала вся система городских чиновников, вооруженных газетой, телевидением и Интернетом. Это было для них развлечением, как у богатых прошлых веков – верховая охота на зайца с гончими псами.

Первым же вечером, когда Алик с Мариной праздновали встречу, забыв обо всем на свете, кроме себя любимых, квартиру опять пронзил мелодичный дверной

звонок, перечеркнувший настроение от звучавших в стенах квартиры видеоклипов группы «Смоки». Марина на цыпочках подбежала к входной двери, взглянула в дверной глазок, и так же на цыпочках отошла от двери к Алику.

– Давненько их не было, – сказала она.

И ее слова подтвердил требовательный стук в дверь.

– Кто там? – спросил Алик.

– Почтальонша с какими-то бумагами, – ответила Марина. – Словно почувствовали, что ты приехал.

– Знали, Марина, знали, – ответил Алик. – Кто-то предупредил. Мы и по телефону о моем приезде говорили. Но это не имеет значения. Мы же не откроем дверь.

Алик весело и громко рассмеялся.

– Конечно, не откроем, – рассмеялась в ответ Марина.

– Смотри, больше не звонит и не стучит, – прокомментировал Алик ситуацию на входе в квартиру.

– Так они привыкли уже, – ответила Марина.

И они опять рассмеялись.

УВОЛЬНЕНИЕ

«В мире кротов свет не нужен, как и те, кто его создает».

Увольнение прошло спокойно. Алик, пройдя лечение, временно освободился от помрачнения разума и, зайдя в администрацию маленького нефтяного города, не переживал в отличие от Квашнякова, лицо-маска которого при встрече с Аликом закоробилась в попытках изобразить доброжелательность.

– Продлять отстранение будете, или как? – сходу спросил Алик и пригрозил. – А то я сегодня на работе, приступил к должностным обязанностям и сейчас пойду управлять.

– Подожди, подожди, – мягко постелил слова Квашняков, получивший в отсутствие Алика повышение с должности главного редактора городской газеты до заметителя главы маленького нефтяного города. – Сейчас все узнаю…

Чиновники администрации маленького нефтяного города закопошились. Они на ходу в спешке и суете собирали причины увольнения. Взявшийся невесть откуда, Задрин неотступно следил за процессом, словно обиженная женщина, ожидающая, что муж вот-вот за нее заступится. Квашняков склонился над юристом и что-то подсказывал, Бредятин бегал по коридору и подносил юристу документы. Эту картину и застал Алик, когда зашел в юридический отдел.

– Ну, когда напишете-то? – спросил он. – Что, раньше не могли?

– Так вы письма наши не получаете, – возразил юрист.

– Ну и что? – спросил Алик и продолжил по-дружески грубо. – Бездельники хреновы, только бы деньги получать, а не работать…

– Алик, посиди у меня в кабинете, мы сейчас закончим, – попросил Квашняков, таким тоном, словно решался вопрос о награждении или премировании.

– Мы с гражданами – только по закону, а это требует вдумчивости, – вставил слово Бредятин, принеся очередную бумагу. – Для вас же стараемся, подождите чуток…

Алику надоело ждать, и он уехал в телерадиокомпанию, где зашел в свой бывший кабинет, кабинет главного редактора, сел в кресло и задумался:

«Любая религия, в том числе и религия власти, создает определенный человеческий сплав, приход, и дает методы его обработки, но ни одна религия не ставит целью сделать из человека идеальный проводник, потому что в этом случае человек будет способен к усвоению различных знаний, что разрушительно для конкретной религии и конкретного сплава. Вот он идеал сплава этой власти: хамовитый, бредовый, а когда надо обмануть – оборачивается квашней…»

Дверь в кабинет открылась, и в нее вошли, уже не спрашивая разрешения, Квашняков, Бредятин, юрист Солодов и Плутьянова из отдела кадров.