скачать книгу бесплатно
Когда с угощением покончено и развеселившаяся хозяйка показывает, по её собственному выражению, «фронт работ», Пенни понимает, что пахать им тут придётся, как проклятым, а у матушки-Дрызгиных отпрысков, вероятно, намечаются хорошенькие каникулы. Пенелопу официально представили собакам – страшенные лохматые сторожа, чёрные в подпалинах, днём скучают на цепи, зато после заката разгуливают вольно, неся свою собачью службу. Звать их Гарм и Муля. Муля милостиво обнюхала Пенелопину ладонь, качнула туда-сюда хвостом, разрешила немного себя погладить. Гарм, видимо, не одобряет такой фамильярности – чихнул и залез обратно в будку.
Ха. Вот уж странно – Пенни даже во сне не сказала бы, что Билли Булат толковый, смирный или вежливый. Скорей уж так: туповатый, как полено, весь корявый, страшный и какой-то пришибленный. Даже в толк не взять, и как это он такой снюхался с красавушкой Чабхой. А тут… надо же…
* * *
Дварфийка отводит Коваля в пристройку – Рэмс в технике тоже кое-что понимает, пускай до Билли ему далеко, может, взглянет пока краем глаза на захворавшую молотилку?
– Я уж боялась, что не увидать мне больше ваших рож, – вдруг говорит матушка Дрызга, и голос у неё теперь совсем другой, серьёзный, а морщинок на лице будто вдвое прибавилось от беспокойства.
– Что так, хозяюшка? Мы же в прошлом году обещались…
– Нынче тут повадились шляться такие трое, кого не знаю, на квадриках. Мутные… Дважды сама их видела, и это в нашей-то глуши. Внук старший тоже как-то встречал… Правильным людям здесь делать нечего, – не прими на свой счёт, – а позавчера эдакими скромницами подъезжали у меня пожрать купить в запас. Только что-то они мне в край не понравились, Рэмс. Я им, конечно, продала пирожков, а сама и спрашиваю: «Видно, далеко от дома забрались, ребятки, и чего это вас ветер носит по нашим-то кущам?» Который из них самый молоденький, тот возьми да скажи: «Да на озёра порыбачить приехали». А другой, кто поближе был, ему подзатыльник зарядил, у молоденького аж зубы лязгнули. Ну мне-то что, говорю, порыбачить так порыбачить, ни плавничка вам, стало быть, ни хвостика. А никаких гожих снастей-то при них и не видно было, смекаешь, о чём говорю?
Коваль смекает, и ох как ему от этого нехорошо.
– Может, и не «Анчар», – произносит он. Страх и вспомнить, что он знает про ту орочью погибель, полувековые шашки АЧР-9, проклятый морок, от которого стерегут его маленький клан чуткие к «Анчару» кошки. – Может, они рыбу глушат – браконьерствуют.
– Всё может быть, – говорит матушка Дрызга. – А ты бы, сынок, послал бы кого из своих – Штырю в клан весточку передать, чтобы особо не полошились, да ушки вострей держали. Кто там у вас самый быстроногий?..
* * *
Скучно.
Скучно, скучно, скучно, и так всю жизнь.
Если бы можно было податься, например, в охотницы. Недавно, когда удалось погулять немного без присмотра, то очень неплохо вышло поймать небольшую щуку. Это было весело! Правда, щука изловчилась цапнуть за пальцы. Сам-то укус был не такой уж страшный, хотя и неприятно, конечно; да вот Старейшая Мать заметила, ох, как была недовольна. Наказали-то, конечно, других – сестёр-хранительниц, но они же не виноваты. Нет, охотницей таким манером не станешь.
Жили бы в море или хоть к сухим людям поближе – так здорово было бы пойти в артель вольных мусорщиц: интересная жизнь, лихая, опасная! Страшновато, но хоть помечтать. О таком разве в книжках прочтёшь. Всё лучше, чем эта скучища. Сёстры-хранительницы не понимают. Думают, это так уж здорово, когда тебя только и берегут, будто великую драгоценность, и не дают делать ничего по-настоящему занятного. Живи себе, жди своей четырнадцатой линьки, пока настанет пора смотрин, а там и свадеб. Бр-р-р-р. Думать даже тошно.
Вот бы взяться и выучиться хоть книги изготавливать. Книжные мастерицы всегда при деле, да и на сухое дно часто выходят: варят крепкий клей, делают крепчайшие чернила, готовят особым образом рыбьи шкуры. Хорошее, знаменитое ремесло. Но и тут не выйдет. «Ах, нет, от солнца кожа облупится, от клея болячку схватишь, от чернил год не отмоешься, от работы ручки испортишь, не твоё это дело, не выдумывай, что за позор».
После того случая, когда страшно напугал тот лохматый сухоногий на берегу, ох и пошумела Старейшая Мать! Грозилась до самых смотрин запереть в дальних покоях, в едва доделанных. Но обошлось-то даже очень благополучно: теперь им меняют на рыбку вкусное суходонное мясо, и Старейшая Мать сама плавает довольнёхонька таким оборотом дел.
До первых смотрин ещё полных две линьки.
Нужно успеть хотя бы вдоволь погулять, навостриться по-настоящему охотиться, переделать столько интересных дел, которые потом уже будут и вовсе не по чину и попросту неприличны. Налюбоваться верхним миром с его удивительными существами. Тот сухоногий, которого пришлось ударить криком, ведь он же, наверное, и не хотел ничего дурного, просто испугал от непонятливости.
Да.
При первой хорошей возможности надо будет снова ускользнуть погулять.
В одиночку.
Только так и узнаешь, что ты можешь сам.
Игра
Мясная луна у Штырь-Ковалей идёт богатая и сытая, хотя после вестей о каких-то «мутных людях» в клане держатся несколько настороже.
Тех, кто отходит на два-три дня поработать у матушки Дрызги, величают земляными наёмниками. Возвращаясь, орки тащат всякий овощ, который не сгодился бы на продажу из-за мелкой порчи или простой неказистости, румяные «прижорки» – хлеб и пироги, а ради Билли за его подвиги при починке сельскохозяйственной техники дварфийская хозяйка расщедривается ещё на молоко и на сыр.
Пенелопа не особенно горит желанием снова наёмничать на ферме. Дрызгина кулинария ей весьма по вкусу, а вот два дня, не разгибаясь, грядки пропалывать – это как-то не очень. Ёна объясняет так, что дварфам земля радуется, процветает и родит всё подряд, как ошалевшая, без разбору – считают ли это гожими, приличными растениями или же сорняками. Ну, в любом случае, угоститься в своё удовольствие хватает всему маленькому клану, а уж из подгулявших внешностью овощей и разных диких травок Марр и Хильда такое стряпают, что и царям не стыдно было бы подать на ужин.
Пенелопе сперва неловко слушать, когда молодые орки принимаются безудержно хвастаться всяческой дурацкой работой, с которой им приходится иметь дело у матушки Дрызги, и тем более вслух жаловаться на многочисленные запреты и правила поведения, которые надо блюсти, чтобы не навлечь на себя хозяйкину немилость.
– Да мне теперь огурцы во сне снятся уже, скоро небось лицом позеленею и пупырками покроюсь, точно вам говорю!
– Что да то да, Дрызгины огуречки – что твои крокодилы.
– А видали, как я с теми личинками жирными оранжевыми люто управляюсь? По три борозды разом прохожу чисто-начисто! Природный дар, не иначе.
– На прополке только не облажайся, как в тот раз.
– Так кто же знал, что те землеторчки кудрявые были нарочно посеяны! То трава и это трава, мало ли разной травы на свете. Да и которая сорная, ведь и от неё польза, козочки-то едят, радуются. Я тоже пробую – горчит, но ведь не отрава.
– Их, дварфов, не поймёшь.
– Ну. На землю ни прилечь, ни сплюнуть.
– Отлить и то в будку бегай.
– При грядках ни ругнись даже никаким худым словом, ага!
– Матушке Дрызге-то на нас пошуметь всегда можно…
– Так и мы не овощи какие нежные, на нас, видать, не действует.
– Да, нас не проймёшь, мы черти крепкие.
– Я думала, год потом из-под ногтей землю не отчищу, – выговаривает Пенни, потому что ей тоже хочется что-нибудь сказать.
– Ну дак! До сих пор, кажется, и у меня земля на зубах хрустит.
– Так зачем ты её жрёшь?
– Не жру, а ногти чищу…
– Вот посмей теперь кто-нибудь сказать, что орки к земляной работе непригодные.
– Да мы в любом деле не промах, если взяться как следует.
– Старшак даже в городе работал, в торговой лавке, и хорошо управлялся же!..
– Билли тачки ремонтирует вон с маляшьих зубов ещё…
Они обсуждают самую обыкновенную работу, которой, кажется, никому на свете не пришло бы в голову особо гордиться, как будто всё это – трудные, небывалые и в высшей степени достойные подвиги. Быстро и чисто собранной смородиной Ёна похваляется лише, чем недавно убитым оленем. Пенни даже смешно, но потом ей приходит на мысль, что непривычное твоей жизни дело, должно быть, больше весит, а успех в нём – дороже ценится. В самом деле, вот она по-людскому почти шестнадцать лет себе прожила, и то ни разу не слышала, чтобы орки огородничали. Или в лавках работали. Или авторемонтом занимались.
Да кто бы их и взял? Да откуда бы и научиться? Оркам в человеческом уме и памяти уже отведена очень определённая и тёмная ниша. Тоже и в школе помимо всей людской писанины разных эпох ещё и эльфийским эпосом мозги дрючили. И дварфийские сказы иногда проскакивали. Даже кое-что из сиреньих легенд – в кратком пересказе, понятное дело. А об орках что? Три словца да пол-абзаца: неразвитая бесписьменная культура да запевки под драку…
* * *
Коваль набрал по матушки-Дрызгиному велению разных железных жлыг из её сарая, и теперь пропадает на своей кочевой кузнице, вместе с Костяшкой и Сорахом. Пенелопе сперва казалось, что конопатый сам не свой стал, тревожный, всё из-за этих неведомых людей, которые чем-то не понравились Дрызге и которые, возможно, околачиваются где-то в этих краях. Но теперь то ли Коваль чересчур занят, то ли возле Штыря подуспокоился. Возле Штыря – она заметила – и не захочешь, да успокоишься. Орк-старшак ведёт себя как обычно, только маляшкам вплетает в волосы яркие красные и оранжевые лоскутки, чтобы их было лучше видно, и говорит не отбегать поодиночке далеко от стойбища.
Среди детей обычно верховодит девчонка Руби, Хильдина сестра. На вид ей годков восемь. Она даже сама заплетает свои чёрные мелкие кудряшки в три кривоватые косы и подвязывает их красными тряпицами с таким гордым и независимым видом, как будто она сама додумалась до такой затеи. А вот среди старшачьих отпрысков можно заметить некоторый разброд. Младшая Шарлотка первое время всё тянет себя за волосы, обиженно пыхтя, но тогда Тис вручает ей в лапки пару лишних ярких тряпиц, и дитёнок перестаёт пытаться вынуть всякую красоту из своих вихров. А вот старшие пробуют возражать, что они уже сами довольно большие и опасные орки, и никакой особый присмотр за ними не требуется. Тис пожимает плечами на эти речи и ввязывает себе алый лоскут в узел косиц на затылке. После этого мелкие ни в какие пререкания не вступают, разве что спорят, какие тряпки смотрятся удалее – рыжие или красные.
Пенни идёт мимо с ворохом шмотья, просохшего после постирушек. По привычке готова отвернуться, постаравшись не скривить лицо от досады, и не глядеть, как грозный орчий старшак с этой мелкотой возится, но отчего-то алый лоскутик в волосах Штыря не выглядит глупо.
Вот загадка, этот Штырь, похоже, вообще никогда глупо не выглядит, даже когда дурачится напропалую. Даже когда играет с мелкими в Злого Страшного Шатуна-Медведя. Даже когда вынимает из добытой туши кишки и разные там противные железы. Даже когда поёт что-нибудь тоскливым голосом, раскачиваясь и закатив глаза. Даже когда надевает ту растянутую розовую майку с неизвестно как прилипшим к горловине пятком блёсток. Даже когда обнимает в охапку своего Коваля, даже тогда.
Пенелопе разом делается и стыдно, и завидно.
Аж до кома в горле.
* * *
Штырь всё пытается предупредить сирен о возможно опасных людях. При обмене очередными угощениями пробует растолковать, по-орочьи и по-человечьи, помогает себе жестами, но сирены никак не подают вида, понимают ли они. На другой раз Тис просит у Магды тетрадный листок и карандаш, рисует три корявые фигурки, подобие квадрика, а рядом ещё сеть и череп – мало ли чем могут угрожать сиренам незнакомцы.
Старшая водяная дева смотрит на рисунок не слишком-то пристально. Щурит широко посаженные глаза, легонько похлопывает Штыря по плечу, потом тихо-тихо стрекочет и улыбается, прикоснувшись к свому горлу, а ещё показывает чёрное и блестящее каменное лезвие тонкой работы. Лезвие она держит на открытой ладони: дескать, не вчера родились, сумеем за себя постоять, и визгом, и – при случае – вооружённой рукой.
* * *
Остающиеся при клане костлявые поговаривают, что теперь впору ждать очередного ночного ученья, а то и не ученья.
– Анчарную шашку на нас дважды уже запускали, – объясняет Ёна, показывая Пенни зелёную холщовую сумку с фильтромасками. – Ну, «Анчар», техномагическое оружие АЧР-9, он вроде газа. Хорошо, что котейки нас берегут. Эту дрянь даже оркам не счуять, а котейки сразу вой подымают.
– Так мы, получается, по ночам действительно… типа… кошек пасём? – удивляется Пенни.
– А ты как сдумавши? Конечно пасём, а кошки – нас, – ещё больше удивляется Ёна. – Так… теперь ты у нас около нэннэчи Сал спишь; если случится среди ночи вытьё и заполох, ты сразу цапай две маски, одну на себя, с другой – нэннэчи поможешь. Если, конечно, ты тогда тут будешь, а не на кошачьем посту.
– Ясно, – кивает Пенни и думает, что непременно спросонок облажается, и хорошо, если в ученье, а не в настоящую тревогу.
* * *
В эти дни юные орки принимаются много драться. Не от ссоры или обиды – так, вроде игры, хотя синяки и ссадины от этих игр выходят другой раз нешуточные. Один на один, а то маленькими ватажками. То простым безоружным боем, а чаще того – машутся на деревяшках примерно в две ладони длиной. К Пенелопиному изумлению, подраться на деревяшках выходит и чокнутая рыбарка Хильда, и каждого второго из орчьей молоди она, пожалуй, способна побить без всяких поддавков. Рука у неё быстрая, да и бьёт Хильда без особой милости, в этом Пенни-межняк уже имела удовольствие убедиться. Против Хильды Пенни не выходит, отворачивается, даже когда при вызове («Ну, черти, кто тут смелый?!») чернорожая взглядывает на неё в упор. Уж в чём в чём, а в лихости и сноровке этой щербатой девке не откажешь. Зато по вечеру у неё же хватает нахальства поныть белобрыске-Марру о своих болючих ушибах, и тогда Марр, весь день сиявший от гордости за боевые успехи подруги, сразу начинает её жалеть, гладить и утешать. Нет бы сказать: «И чё ты ноешь, дура, сама вон махаться идёшь, никто тебя не заставляет! Ноешь – так не дерись, а дерёшься – потом не ной!» Чего уж проще, казалось бы. Но куда там!..
Такое странное и бесстыдное поведение Хильды бесит Пенелопу даже хуже, чем когда рыбарка не стеснялась жаловаться на усталость после долгого дневного перехода, пока однажды при общем ужине межняка-осьмушку не осеняет догадкой: да ведь это у них такая игра! Вот она, Пенни, что ни день, пристрастилась уже к своему «понарошку»: всё нормально, я тут свой Резак и в полном праве, как и остальные – хотя по правде-то это чушь. А Хильда, значит, любит что ни вечер поиграть в такую вот принцессу на горошине, к собственному, и, наверное, к Маррову удовольствию. И все остальные из клана Штырь-Ковалей, должно быть, давно привыкли и не обращают никакого внимания:
подумаешь, ну играются, никому от этого не плохо, а им двум, видать, хорошо. Это ведь не обман, не хлюзда какая-нибудь, а скорей вроде шутки.
«Жить будешь трудно, но весело», – сказал Виктор Дрейк, когда её привёз. Вернее, перекроенный кровный орчара Вертай, чертовски хорошо играющий в человека. Играющий, может, и не из радости, но всё-таки и это не повернётся язык назвать подлым обманом.
Правские догоняйки, когда бежишь во весь дух, ошалевая от собственной скорости – и даже если проиграешь, никто тебя за это не съест и даже не застыдит.
Танцы, похожие на драку, и драки, здорово смахивающие на танец, где никогда не добивают упавшего, а протягивают руку и вместе потом идут умываться холодной озёрной водой.
Старшачий «Шатун-Медведь» и другие дурачества…
Даже странноватое хвастовство костлявых, даже, наверное, их страшные песни на безлунную ночь…
И ещё это вероятное ученье на случай угрозы какой-то там старой техномагической хренью…
Да, нет спору, что всякие навыки, рощенные и отточенные в разных играх, очень пригождаются тогда, когда дело становится серьёзно или вовсе лихо – но здешние игры, кажется, гораздо больше простых тренировок.
Осьмушкин взгляд цепляется за алый лоскут в косицах Тиса. Тис и Рэмс-конопатый вышли размяться в круг и пляшут так, как будто всерьёз намерены затанцевать друг друга до смерти.
Пенни кажется, что она вот-вот поймёт что-то большое и важное. И тогда всё на свете ей станет ясно и почти любая обида будет нипочём. Только мысль не даётся, да может, и мысли-то никакой не было – одна великая игра, не подлая, не притворная, а такая, от которой легчает, от которой хорошо.
Орки и не орки кричат в лад за своих старшаков, и Пенни-Резак тоже орёт со всеми, и тоже отбивает ладонями ритм их настоящей игры, их жуткого и восхитительного пляса.
Живьём
Время на Мясную луну бежит до того быстро и горячо, что Пенелопа не успевает опомниться. «День да ночь – моргнёшь – и сутки прочь», – говорит бабка Сал. «Луна камнем валится, да солнышко из праща запустили», – говорит Штырь, видимо, имея в виду то же самое.
Как-то раз, резко проснувшись среди ночи – будто в пропасть во сне падаешь – Пенни слышит, как бабка за своей занавеской с кем-то вроде спорит тихонько. Но там никого больше нет, слухом и нюхом Пенелопа уверена.
– Ай лето, самая моя пора, комарики на меня уж и не льстятся, а хоть мёрзнуть не надо… как ты хочешь, а я ещё внучке опояску не закончила, сноровка-то уж не та, а ты обождёшь, не треснешь, – бормочет Сал.
Пенелопа не понимает, но ей делается жутко. Повредилась ли бабка в уме от своей старости? Днём вроде с ней всё нормально, ну, насколько может быть нормально с этим слепым ископаемым. Может быть, Сал слегка лунатит – во сне разговаривает? Если успокоить себя этой мыслью, хотя бы можно снова заснуть.
Утром Пенелопа решается как бы невзначай обмолвиться Ёне. Чернявый в числе нескольких прочих «земляных наёмников» как раз вчера в очередной раз вернулся от матушки Дрызги, всучил-таки осьмушке толсто обёрнутую бумагой «прижорку с картошками» размером в ладонь, до того румяную и завлекательную – только носом потянешь, какой от неё дух, враз в брюхе жалобно заурчит, невмочь отказываться.
