скачать книгу бесплатно
Вот оно – вижу какую-то фигуру.
БАМ!
Стреляю.
Фигура падает на пол без единого звука.
Я высвечиваю фонариком теперь уже лучше, когда фигура не может убежать или накинуться на меня.
– Черт бы тебя подрал – рычу я, подойдя ближе и рассмотрев «гостя» – какого хрена ты сюда вернулась?
Лили держится за ногу. Пуля задела ее ногу лишь по касательной, но маленькие девочки типо нее любят устраивать трагедии из-за ничего. Коленку сдерет – больше крови будет.
– Обкрадываешь меня?! – догадываюсь я.
Мысль о том, что она собиралась забрать моей драгоценной еды, ввергает меня в ярость. Я хватаю ее за шкирку и тащу опять к заднему выходу. Но перед тем как захлопнуть дверь перед ее носом, шиплю:
– Увижу в своем доме или на своем участке еще раз – буду стрелять. Клянусь богом, я буду в тебя стрелять, черт тебя дери. Только попробуй здесь появиться хоть еще раз.
Она начинает безмолвно рыдать и что-то показывать мне на жестах, но я отмахиваюсь:
– Я не твоя нянька. Ничем не могу помочь, убирайся.
И захлопываю дверь. Закрываю на все замки.
Чертова девчонка. А если бы я прикрепил что погромче колокольчика? Она бы этим грохотом привлекла к моему дому внимание НОЧЬЮ.
Проклятье.
Может и стоит ее все-таки пристрелить. Пусть она и не из Них, но опасности от нее начинает исходить не меньше.
Но когда я открываю дверь в твердой уверенности, ее уже след простыл.
Сообразительная, когда надо..
Я захожу на кухню и открываю шкафчик, пока Лили протирает тряпкой стеклянную доску. Достаю две консервы и черствый кусок хлеба. В прошлый раз мы взяли 5 буханок. Но это было 3 недели назад. Самая первая – была такая свежая и мягкая, что описать с трудом можно. Зато эта.. едва ли Лили сможет ее порезать.
– Она покрошится – говорю ей, когда Лили уже вытягивает из подставки нож побольше.
Показывает пальцами:
– Нет, внутри она мягче.
– Поверь мне – я стучу хлебом по шкафчику и Лили смеется – видишь? Я же сказал. Не будем резать.
Первое время жизнь с Лили представлялась мне, как жизнь с Майком. Тоже ребенок, младше его всего на пару лет. Такой же геморройный. Но довольно скоро я понял, что Лили сильно отличается от Майка. Она веселее, проще – и что греха таить, намного сообразительнее. От нее намного больше пользы. Она довольная хитрая.
Конечно, в силу своих лет, она не вундеркинд. Но порой мне кажется, что будь у меня вместо ребенка не Майк, а Лили – быть может, и я был бы другим отцом.
Но я не ее отец, она не моя дочь и я даже не собираюсь (и никогда не собирался) примерять на нас эти роли. Мой единственный ребенок погиб в первые дни, и я так и не смог его похоронить в вакханалии ужаса, которая началась в последующие дни. Его тело до сих где-то в морге или где еще, наверное уже давно разложилось и сгнило. Не знаю, как скоро происходят эти процессы. Возможно, так же где-то гниет и его мать, и ее муженек. И мои родители, которые перед этим, скорее всего, убили не одного выжившего.
А с Лили мы просто выживаем друг за счет друга, пока обоим это удобно.
Она помогает мне не одичать, а я ей не умереть. Кто бы мог подумать, что даже невербальное общение с 12-летним ребенком заставит меня мало-помалу отходить от окна, засыпать без винтовки в руках на кровати (а не на полу) и хоть время от времени вспоминать об обычных гигиенических процедурах.
Кажется, это ерунда в сравнении с тем, что творится с миром.. но это помогает окончательно не рехнуться. Какие-то процедуры, идиотские рутинные дела из прошлой жизни, которые ты должен делать каждый день. Они будто держат тебя на этой земле в своем рассудке.
Даже это бритье, где я больше режусь, чем бреюсь.. что-то есть в этом странном ритуале умывания. В завтраке, в радио, где Лили каждое утро пытается найти какой-то новый сигнал и новую волну. Словно.. словно Надежда, что однажды еще все может вернуться, как прежде.
Надо просто переждать. Не сломаться.
Если этого не делать, то всей тяжестью наваливается осознание, что ничто уже не вернется. Не будет, как прежде. И ждать нечего. В лучшем случае – просто не будет становиться хуже. И то маловероятно.
Я откусываю свою половину хлеба, та неприятно крошится во рту. Запиваю ледяным чаем (зачерпнутая в кружку вода из ведра, в которой плавает пакетик липтон) и протягиваю половину хлеба Лили:
– Держи. То еще дерьмо.
Она хихикает и, взяв хлеб, показывает пальцами:
– Потому что ты ешь неправильно. Смотри, как надо.
Лил макает сухой хлеб в свою чашку с водой. Половина, конечно же, тут же падает в чашку (это ведь не горячая вода) но часть хлеба все же делается мягче и Лили без проблем его кусает.
– На вид стало еще хуже – невозмутимо замечаю я и берусь за свою консерву.
…Я, как всегда, сижу у окна с винтовкой, как опять вижу рыжий силуэт, подходящий к моей калитке.
Да, она точно не понимает по-хорошему. Даже суток не прошло.
Едва расцвело.
Щелкаю затвором.
Прости, Марк, но твоя дочь сама виновата. Я дважды ее предупреждал. От нее слишком много опасности. Она привлекает внимание к моему дому. Человек, так часто шатающийся в чужой дом – неизменно привлечет любопытство не столько к себе, сколько к этому дому.
Это вопрос выживания.
Бдительность. Осторожность. Недоверие. Готовность убить.
Я спускаюсь вниз, потому что ее силуэт опять скрывается на моем крыльце. Жду ее возле черного входа, как всегда, но тут слышу звон с парадной двери.
Что она задумала?
Шагая по отметкам, бесшумно переставляю ноги. Гляжу в глазок – стоит. На ее спине ранец.
Я открываю дверь и нацеливаю на нее винтовку. Видимо, в этот раз она видит, что я не шутки шучу, потому что тут же машет головой и снимает ранец. Расстегивает и показывает мне.
Я хмурюсь.
Внутри битком всякого добра. Пистолет, магазины, патроны, револьвер.. Я и не знал, что у Марка столько оружия. Плюс ко всему ножи, гаечный ключ, складной ножик. Еще какая-та дребедень.
Я секунду думаю, после чего оглядываю улицу и быстро запихиваю Лили в дом. Закрываю за ней дверь. Гляжу в глазок, чтобы убедиться, что никто нас не увидел, а если и увидел – то ничего не делает.
Вроде пусто.
Оборачиваюсь к ней.
– Отдаешь мне это? Зачем?
Мотает головой. Быстро даю ей лист и жду. Выясняется, что она притащила сюда все добро отца, чтобы выменять его на еду. Но естественно, девчонка не дура и за все это хочет не один пакет сухого молока. А жаль. Было бы проще если бы ей было лет 6, и тогда бы можно было без проблем запудрить ей мозги.
Но будь ей лет 6 – она бы и не додумалась выменивать у меня оружие на еду.
С одной стороны – оружие мне нужно. С другой стороны – если отдам ей столько еды, то очень скоро придется вылазить на улицу. А там уже далеко не факт, что это оружие сохранит мне жизнь.
– Беру половину – говорю я – и даю за половину. Остальное можешь забирать.
Лили берет лист и дописывает:
– Отдам все за половину, если разрешите остаться хотя бы на пару дней. Пожалуйста. Мне страшно. Родители так и не вернулись.
Я хмурюсь.
Я в доме должен быть один.
– Напомни, за какую футбольную команду болел твой отец в прошлом году, и почему стал болеть за другую?
Она тут же с готовностью пишет ответ на листе.
Правильный.
Смотрю на весь арсенал, что она притащила в своем портфеле.
Думаю.
Прицениваюсь. «За» и «против».
В итоге недовольно защелкиваю оставшиеся замки на двери:
– Ровно два дня – говорю ей – после чего убираешься отсюда, а все оружие остается со мной.
Она энергично кивает головой.
Но за эти пару дней Лили успевает доказать мне, что может быть полезна не только в обмене отцовского оружия. В эти дни как раз накрывается окончательно водоснабжение, и она помогает мне с водой из колодца.
Я могу поспать на диване, потому что половину ночи у окна теперь сидит она. Если заметит что-то подозрительное – сразу должна меня разбудить.
Я был уверен, что из-за Лили моя жизнь осложнится – но с ней в чем-то стало проще. Появился человек (пусть и ребенок), на которого можно было переложить часть обязанностей. Разделить их с кем-то, как и разделить риск.
Оставлять ее было опасно – потому что в одиночестве было спасение. Но с другой стороны, с ней я гораздо быстрее добывал воду и гораздо лучше спал. Это в свою очередь снижало риски и тогда, получалось, что она уже была полезна.
Я долго думал, но все-таки Лили показала себя не как слюнявого ребенка, которому я должен быть нянькой – а как более или менее нормального компаньона, с которым можно делить работу и риски.
Тогда я решил, что можно дать этой попытке шанс. В конце концов, если вдруг что пойдет не так – я в любой момент могу вышвырнуть ее за дверь без каких-либо проблем. Или даже пристрелить…
Но прошло уже 8 месяцев, а «если вдруг» пока так и не наступило. Когда еда кончилась, я разработал схему, по которой мы вместе могли ее доставать. Мне потребовалось около полугода (было бы намного меньше, если бы сохранился доступ в интернет), чтобы выучить язык жестов. И теперь мы можем переговариваться с Лили совершенно беззвучно, прекрасно друг друга понимая.
Это сильно помогает на вылазках за едой и к колодцу. Нам не нужны даже шептания, чтобы переброситься наблюдениями об обстановке. В этом у нас значительное преимущество перед остальными выжившими.
У них уже нет шанса научиться языку жестов. Интернета, электричества – ничего этого нет. Меня же учила сама Лили. Долго, с помощью листов и ручки, объяснений и так далее, но все-таки более или менее я все это усвоил.
Мы можем так общаться.
Они нет.
Механизм прост. Пока умирает кто-то другой – мы живем. Так что да, меня вполне утешает мысль, что мы в чем-то обходим других выживших, и умеем то, что недоступно им.
Значит, когда придет время, мы в очереди на Смерть точно будем не перед ними.
Так что за эти 8 месяцев я пока ни разу не пожалел, что оставил тогда все же у себя Лили Клейб. Кстати, именно она и начала тогда возиться с радио, и в итоге нашла эту волну.. про спасение.
…прошел уже месяц с начала конца. Мы с Лили сидим в гостиной. Она переплетает свои сальные волосы, я постукиваю пальцем по винтовке и слушаю сообщение выживших, которое повторяется уже за сегодня, наверное, раз 20-ый.
Сегодня мы услышали его впервые. Лили впервые попала на эту волну, накрутив колесики и антенны.
Взгляд Лили падает на фотографию на комоде. Фото Майка. Осталось еще со времени, когда мы с Сарой жили вместе. Лили тут же показывает:
– Ваш сын? Я видела его, когда он приезжал.
– Да, Майк – сухо отвечаю я.
Конечно, она видела. Мы ведь соседи.
– Он.. тоже умер?
– Да, его убили в первые дни.
– А у вас остался кто-нибудь?
– Нет. Все погибли.
Кроме Джереми. О судьбе брата мне ничего неизвестно, но для меня он умер многими годами раньше, чем началось все это дерьмо. Но двенадцатилетней девчонке об этом говорить совсем необязательно.
– Как и у меня – грустно показывает она пальцами и поникает плечами.
– Твои тети, дяди, кузины, бабушки?..
– Они перестали отвечать еще до того, как родители ушли в магазин. За несколько дней до этого.
