скачать книгу бесплатно
Фрау Катце ничем не выдает своего удивления по поводу моего возвращения. Она делает вид, что принимает за правду мой рассказ о мнимой болезни отца, вынудившей меня оставить занятия еще до наступления летних каникул, и как всегда доброжелательна и приветлива. Мне остается лишь гадать, получила ли она в июне мое письмо об истинных причинах отъезда. Единственным намеком на это обстоятельство является вопрос, адресованный мне уже при прощании, когда мы почти перешагнули порог ее кабинета.
– Марина, -окликает меня фрау Катце.
Я замираю на полпути, поворачиваюсь к ней, и наши взгляды встречаются. Она смотрит очень внимательно, пытаясь прочитать на моем лице то, что я не могла сказать в присутствии мужа.
– Все в порядке? – спрашивает она меня по-русски.
Мне не хочется ничего объяснять, я стыжусь своего письма, своей откровенности, которая тогда в июне мне казалась просто необходимой для того, чтобы разорвать все отношения с Германией.
– Да, все хорошо, – улыбаюсь я, делая вид, что не поняла подтекста ее вопроса.
Едва мелькнувшее на ее лице участие сменяется опять дежурной ничего не выражающей улыбкой, и я торопливо выскакиваю из кабинета, прикрывая за собой дверь.
После фрау Катце мы сразу отправляемся в Jobcenter, где нам заранее был назначен Termin (встреча). Йенс предусмотрел организацию всех встреч в Ильцене в один день, чтобы не тратиться на поездку дважды. К слову сказать, поездка от Бад Бодентайха в Ильцен в один конец обходится в 2018 году около 5,5 евро.
Сильнее всего я переживаю за эту встречу с фрау Фрейд, ведь именно с ней я была больше всего откровенна, направляя уведомление из России о том, что я покинула Германию и никогда не планирую сюда возвращаться. Помимо расклада отношений с Йенсом и Карстеном, я вставила в мое письмо цитаты из писем Йенса, где он живописал свои фантазии о том, как Карстен пользует меня в его присутствии, в доказательство того, что я жила с неадекватным человеком. Я думала тогда, что мне могут грозить штрафы за то, что я нарушила режим и покинула Германию самовольно, так запугал меня этим мой муж, и старалась оправдать перед фрау Фрейд мое внезапное бегство. И после всего этого я теперь должна буду появиться перед чиновницей и объяснить, почему я решила вернуться и снова связать себя с мужем-извращенцем.
Йенс ничего не знет о моем письме, поэтому он спокоен, весел, и убежден в том, что в Jobcenter у нас не возникнет никаких проблем, учитывая «уважительную» причину моего внезапного отъезда: он всюду придерживался придуманной им версии про болезнь моего отца и говорит мне, что я всего лишь должна подтвердить это во время встречи. Я поддакиваю ему, но в глубине души опасаюсь, что встреча не обойдется без препятствий или даже отказа.
Да, сказать, что фрау Фрейд удивлена, увидев нас вдвоем- это не сказать ничего. Даже при своей природной немецкой сдержанности ей не удается спрятать эмоции, которые невольно проступают на ее лице. Брови чиновницы ползут вверх, и она смотрит на меня с неподдельным изумлением и вопросом в глазах. Я делаю вид, что не замечаю ее реакции, позволив Йенсу играть свою партию. Сама же скромно присаживаюсь на второй стул для посетителей. Йенс выступает как всегда талантливо и самозабвенно, изображая счастливого и любящего мужа, и не умолкает ни на секунду, практически не давая фрау Фрейд вставить хоть слово в свой монолог. Фрау Фрейд нехотя отводит глаза от меня и знакомится с бумагами, которые он выкладывает перед ней как фокусник: моя регистрация, мой вид на жительство, гарантийное письмо из школы фрау Катце. Даже если она и хотела бы что-то возразить, она находится при исполнении обязанностей, а наши документы в полном порядке. При том, что по ее реакции я понимаю, что она совершенно точно прочитала мое письмо и знает истинную историю наших отношений и моего бегства из страны, официально она ничего не может предъявить. И лишь незнание немецких законов и моя русская привычка бояться власть имущих, крепко привитая в родной стране, заставляют меня сомневаться в том, что нам удастся решить наш вопрос без препятствий и проблем.
Поскольку фрау Фрейд всего лишь куратор по нашему округу, и, прежде чем стать ее подопечной, мне необходимо снова встать на учет по безработице и получению пособия, она направляет нас в другой кабинет, где сидят чиновницы, занимающиеся постановкой на первичный учет.
При выходе из кабинета разыгрывается почти такая же сцена, что и в языковой школе. Мы с Йенсом уже практически выходим за порог, когда фрау Фрейд окликает меня и просит задержаться. Йенс тут же делает попытку вернуться вместе со мной, но чиновница вежливо и твердо объясняет ему, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Йенсу приходится нехотя подчиниться, хотя я не сомневаюсь, что снаружи он как обычно тут же приникнет ухом к двери.
Фрау Фрейд предлагает мне снова присесть и спрашивает без обиняков:
– Почему Вы решили снова вернуться?
– Я хочу попробовать наладить свою жизнь с мужем.
– Я получила Ваше письмо, – уже с более жесткими интонациями в голосе говорит она, давая мне понять, что уйти от ответа за пустыми отговорками не получится.
– Да, – выдыхаю я. Всю дорогу я ожидала этого разговора и внутренне готовилась к нему, – все, что я написала тогда, это правда. Но мой муж обещал мне, что такой ситуации больше не повторится. Я хочу дать ему и себе еще один шанс.
Она морщится, словно услышала полную глупость.
– Какие у Вас планы на жизнь в Германии?
– Я хочу окончить школу, получить сертификат знания немецкого языка и начать работать.
Я где-то читала, что немецкие чиновники благосклонно относятся к иностранцам, которые заинтересованы не просто находится в Германии на иждивении, а стремятся работать и приносить пользу государству в той или иной мере. Также им приятно слышать, когда иностранец выражает желание выучить их прекрасный немецкий язык и культуру страны.
Поэтому я поспешно добавляю, что мне очень нравится Deutschland, ее история и культура и я страстно желаю посещать школу фрау Катце, чтобы выучить немецкий. Тут я нисколько не кривлю душой: ходить в школу и учить немецкий язык – это мое горячее и искреннее желание, моя цель и моя мотивация пребывания здесь, по крайней мере, на ближайшие полгода.
Выражение лица фрау Фрейд смягчается. Мне даже кажется, что она вполне удовлетворилась моим ответом. И все же она должна убедиться окончательно.
– Вы действительно уверены в своем решении? Вы принимаете его по собственной воле, не под давлением?
– Нет, это мое решение, и я в нем уверена.
– Ну хорошо, тогда удачи. – она даже слегка улыбается мне и ее вытянутое лошадиное лицо становится на мгновение миловидным.
Я уже берусь за ручку двери, когда она кидает мне вслед:
– И пожалуйста, не пишите больше таких писем. – ее гримаса явственно показывает, насколько неприятно ей говорить об этом и насколько содержание моего письма выходило за рамки приличия.– В следующий раз достаточно просто известить Jobcenter о Вашем отъезде, не вдаваясь в подробности.
Я чуть не сгораю от стыда. Наверное, если бы эта ситуация случилась пару месяцев спустя, я бы сгорела от стыда еще больше: в школе на уроках мне предстоит проходить формат написания писем в Германии. В этой стране четко регламентировано не только содержание официального письма, но и его структура, вплоть до запятых! Вот когда я в полной мере прочувствую и осознаю, насколько шокирующим и вопиюще недопустимым выглядело мое эмоциональное и чересчур откровенное письмо в глазах уважаемой чиновницы!
– Хорошо, если мне придется снова уехать, я просто извещу Вас об отъезде в официальной форме. Но, надеюсь, такого больше не случится, – бормочу я и спешу ретироваться.
Йенс вскакивает с места, нетерпеливо вопрошая:
– Что она тебе говорила?
– Да так, ерунда, – отмахиваюсь я, – спрашивала, надолго ли я вернулась. Я заверила ее, что все вопросы со здоровьем моего отца уже решены и я вернулась навсегда.
Йенс кажется верит мне. Он облегченно выдыхает, и мы отправляемся на другой этаж для завершения процедуры оформления.
Спустя несколько дней я уже еду на свой первый после долгого перерыва урок в школу CJD G?ddenstedt и с радостным волнением жду встречи с моими одноклассниками! Просто невероятная удача, что я могу вернуться на тот же поток, в тот же класс, к той же учительнице Рите! Хотя это не столько удача, сколько результат положительного решения директора школы фрау Катце, столь расположенной ко мне.
Кого же я встречаю, когда в первый учебный день отправляюсь в Ильцен? Конечно же Мануэлу! Увидев меня, она устраивает настоящий спектакль. Вскочив с железной лавочки, она бросается ощупывать меня, восклицая:
– Du bist echt??? (Ты настоящая? Это правда ты???)
Потом она открывает мне своих крепкие объятия, и мы целуемся, подставив друг другу щеки.
Самое последнее письмо, подводящее итог всему, что произошло со мной в Германии, я получила именно от Мануэлы, где она упрекала меня в том, что из-за своей любви к пустышке и альфонсу Карстену, я потеряла все, в том числе и любовь такого замечательного мужчины, как Йенс. Мануэла всегда была подозрительно неравнодушна к моему супругу, на что он мне и сам намекал. Во всяком случае, она стояла на его стороне и даже следила за мной по его поручению.
Но, похоже, сейчас она по-настоящему искренне испытывает радость видеть меня снова. И это мне приятно. К тому же, я твердо намерена в этот раз начать свою жизнь в этой стране по-другому, без всяких сердечных ран и увлечений. Я поставила перед собой цели, которые не должны зависеть от моих чувств, и это вселяет в меня твердую уверенность в их исполнении. Все четко по плану: получение сертификата по немецкому языку не ниже В2, затем Annerkennung (подтверждение моего диплома по французскому языку), работа и, как следствие, финансовая независимость от мужа. А после получения постоянного вида на жительство через три года, а затем и гражданства, уход от него и самостоятельная свободная жизнь в Германии. Не забываю я и о перспективах для моих детей и финансовой помощи им и моим родителям.
Я не воспринимаю Мануэлу больше как своего врага или персону, от которой я могу ждать неприятностей. Теперь мне нечего скрывать. Я одна, без любви, без сердечной привязанности и твердо и окончательно поставила крест на своей личной жизни. Пора, наконец, становиться взрослой и здраво смотреть на вещи в мои 48 лет. Германия в лице Мануэлы в буквальном смысле снова открывает мне свои объятия.
Глава 4. Бад Бодентайхская осень
Теплое сентябрьское солнышко светит над маленьким уютным городком Бад Бодентайх. Я иду по аллее в направлении вокзала, чтобы сесть на поезд и ехать в школу. Я до сих пор не могу поверить, что я снова здесь. Ведь последний раз, когда я шла этой дорогой в мае, я была точно уверена, что больше никогда мне не увидеть этих аккуратных улочек, чистеньких, словно игрушечных домиков с их палисадниками, этого флага с гербом Niedersachsen (Нижняя Саксония) над полицейским участком, мимо которого лежит мой путь. Опавшие желуди сочно хрустят у меня под ногами, и я с удовольствием наступаю на них.
Когда-то я считала осень в Германии скучной и бесцветной, введенная в заблуждение ноябрьскими тусклыми пейзажами. Я просто никогда еще не была здесь в сентябре! Я готова тысячу раз взять свои слова обратно, любуясь красотой, окружающей меня. Как может быть скучной и бесцветной осень в местечке, со всех сторон окруженном обступившим его лесом? Я хотела буйства красок, радующего глаз, яркого убранства деревьев в разноцветной желтой, красной и зеленой листве? Теперь я наслаждаюсь этим сполна вместе с чистейшим, словно прозрачным, воздухом, не оскверненным выхлопом автомобилей. Наслаждаюсь невероятной тишиной и безмятежностью маленького немецкого городка, погруженного в вечную дремоту, где никто никуда не торопится и никто не беспокоится о хлебе насущном.
Я знаю, что по пути я не встречу никого в этот утренний час. Только на углу на лавочке перед чьим-то домом я повстречаюсь с моим «старым знакомым»: сделанным из папье-маше в натуральную величину человеком, которого хозяева дома наряжают в разные костюмы в зависимости от времени года. Зимой он будет облачен в красный халат и шапочку Вайнахтсмана, рождественского человечка. Это то же самое, что Санта-Клаус в англоговорящих странах. Сейчас на нем повседневная рабочая кепка и синий комбинезон. Застывшее выражение лица всегда одинаково-приветливое, и я, мысленно поприветствовав его, продолжаю мой путь.
Знаю я и то, что я не встречу Карстена. Я ни разу не встретила его с тех пор, как приехала сюда. Как будто мы ходим разными дорогами. Я уже целый месяц здесь, и я уже начала задумываться, а не перебрался ли он жить в другое место? Однажды я спросила Йенса как бы невзначай об этом, тот ответил, что ничего давно не слышал о Карстене, а правда ли это или опять ложь, кто же его знает.
Первое время я все время ожидала, что вот-вот столкнусь с ним. Собираясь в школу, тщательно готовилась, накладывая макияж, прислушивалась к каждому звуку велосипедного звонка или шин, шуршащих по асфальту, оглядываясь и ища в промелькнувшей вдали фигурке на велосипеде моего непутевого возлюбленного. Но дни шли, и я смирилась с тем, что уже никогда больше его не увижу.
Я не испытываю к нему больше тех чувств, которые испепеляли меня когда-то, и я понимаю, что прошлое уже никогда не повторится. Волшебная пелена первого очарования и слепой страсти спала. Теперь я могу судить о нем почти беспристрастно и вижу его ограниченность, его позерство, поверхностность его чувств и переживаний. Я приехала сюда в этот раз не для того, чтобы вернуть с ним отношения. Я хочу достичь вполне конкретных целей: выучить язык, начать работать и обеспечить будущее и возможности для себя и для моих детей. Так что, отсутствие Карстена в моей жизни даже вполне положительный момент, потому что я не знаю, как бы я среагировала, появись он на моем пути снова.
На станцию я прихожу одна из первых. Затем подтягивается еще несколько человек, и это почти всегда одни и те же лица. Никаких работяг, которые должны каждое утро ехать в окружной центр, Ильцен. Как я уже давно заметила, практически никто в городе не работает. Все, с кем мне так или иначе приходилось сталкиваться, живут на пособие. Да и из интернета я узнала, что процент таких людей – «социальщиков» – в Германии очень велик. Зачем напрягаться, если получение дотаций от государства позволяет вести более менее сносное существование. Конечно, без особых излишеств и шика, но вполне сносное. На таком уровне жила и я в России, только при этом мне приходилось каждый день отдавать свои силы и энергию той компании, на которую я работала, то есть каждые 8 часов моей жизни, изо дня в день и из года в год, не считая коротких выходных и отпусков.
Конечно и в Бад Бодентайхе не все ведут праздный образ жизни. Но люди, имеющие работу, не ездят со мной в поезде. Они оправляются в большие города к месту службы на своих авто, а дома, в которых они проживают, выделяются из общей массы. Обычно это симпатичные коттеджи из красного или коричневого кирпича, с огромными окнами от потолка до земли и довольно обширными ухоженными лужайками вокруг дома.
Компания, которая собирается по будням на станции в ожидании поезда ERX RB-47, идущего напрямую из Брауншвейга до Ильцена и циркулирующего по этому маршруту только туда и обратно, состоит по большей части из молодежи: студентов колледжей и учеников старших классов, которым приходится каждое утро ездить в окружной центр, потому что в Бад Бодентайхе есть только начальная школа. Это веселые шумные компании дурачащихся беспечных подростков, таких же, как их сверстники в моей стране. Почти таких же, как мои дети. Но есть в их поведении едва уловимое различие: особая уверенность, проявляющаяся в их манере держать себя, хотя они сами могут не замечать и не осознавать этого.
Они граждане Германии, граждане Евросоюза. Их прошлое было счастливым и безмятежным, будущее видится безоблачным и надежным. Они никогда не знали нужды ни в чем, а их родителям не приходилось тянуть унылую лямку тяжелой и низкооплачиваемой работы, чтобы обеспечить своих детей всем необходимым. Комфорт и сытость, а вместе с ними и свобода самовыражения для этих юнцов так же естественны как воздух, которым они дышат. И это не пустые слова. Когда ты гражданин страны с высоким уровнем жизни и социальной защиты, это совсем другое осознание самого себя и своего места под солнцем. Уверенность в завтрашнем дне впитывается с молоком мастери и определяет мировоззрение и самоидентификацию человека в этом мире.
Мне приятно и, в то же время, грустно смотреть на них, потому что я на их фоне остро чувствую, насколько обделены были мои дети. Мне жаль, что я не могла дать моим сыновьям того, что имеют эти немецкие мальчишки и девчонки всего лишь по праву своего рождения.
Особняком держится парочка: высокий худощавый парень лет двадцати и его девушка с длинными темно-сиреневыми волосами, постоянно парящая вайпер. Они тоже приходят к поезду каждое утро и всегда поглощены только друг другом, как это бывает у молодых влюбленных пар на заре взаимоотношений.
На том конце улицы, ведущей к станции, показывается Мануэла со своим большим псом. Увидев меня, они издалека приветственно машет мне рукой, а я улыбаюсь ей в ответ.
– Привет, дорогая, как дела? – кричит она.
Я уже не раз отмечала про себя, что ее движения такие же порывистые, как у Карстена. Она чмокает меня в щеку и взъерошивает себе ладонью и без того торчащие во все стороны ярко огненные волосы.
– Фу, Рольф, – одергивает она своего пса, который лаем приветствует проходящего мимо на поводке своего приятеля, большого лохматого кобеля.
Из сбивчивого монолога Мануэлы (полноценный диалог у нас не получается по причине моих ограниченных языковых навыков) я понимаю, что она едет в Ильцен к своему бой-френду. Я уже не раз видела их вместе в городе.
Ее новый друг, толстый увалень с ежиком коротко остриженных волос на круглой щекастой голове, очень напомнил мне своей внешностью Удо, приемного отца Мануэлы и друга Йенса. Абсолютная противоположность Карстену, который, как всем известно, когда-то жил с Мануэлой гражданским браком и даже заделал ей ребенка. Йоргенс, нынешний ее партнер, спокойный и молчаливый. Невооруженным глазом видно, что верховодит в их союзе именно Мануэла, яркая, шумная, непредсказуемая, с бьющей через край энергией. Она и ростом на целую голову выше его.
Я бы не выбрала себе такого некрасивого парня в партнеры. Но в этом, наверное, и кроется одна из моих вечных ошибок: покупаться на внешний антураж. Этот парень, самое главное, порядочный и надежный, и он проявляет заботу о ее дочери, в отличие от настоящего отца ребенка, яркого и харизматичного Карстена. Я видела, как Йоргенс водит за руку малышку Таню во время совместных прогулок с Мануэлой, как заботливо он отряхивает на ней курточку или поправляет сбившийся на сторону шарфик. В конце концов, он просто гуляет с ней вместе, а не с одной Мануэлой, и не шарахается от нее на другую сторону улицы при встрече, как это делает родной отец.
Поезд на этот раз приходит без опозданий. Это удивительно, потому что я уже привыкла к некогда шокировавшему меня факту, что поезда DB (Deutsche Bahn- главная железнодорожная компания Германии) редко ходят точно по расписанию. Этот никак не вяжется с моими представлениями о немецкой пунктуальности. Нажав на большую круглую кнопку, открывающую двери, мы входим и занимаем места в вагоне.
Всю дорогу Мануэла болтает со мной без умолку. Ее нисколько не волнует, понимаю ли я, что она мне говорит, хотя из вежливости я стараюсь таращить на нее глаза, полные внимания, и даже киваю кое-где, надеюсь к месту.
На коленях у Мануэлы покоится большая вязаная сумка с вышитым именем ее дочери «Tanja». Это вязала ее мама Берта. Берта вяжет для себя и соседей, это и хобби, и возможность немного подзаработать.
Мануэла просматривает WhatsApp:
– Йенс написал, что ты забыла йогурт.
Меня внутренне передергивает. Все понятно, мой муженек опять пытается контролировать меня через Мануэлу. Сейчас он не просто написал ей, он удостоверился, что я поехала на занятия, а не улизнула куда-нибудь в другом направлении.
– Йенс хороший мужчина, – говорит моя подружка.
О да, так вы все думаете, ведь даже его тотальный контроль надо мной и моими действиями выглядит всего лишь как забота любящего мужчины. Я понимаю, что бесполезно ее в чем-то переубеждать, хотя и отвечаю без особой надежды на понимание:
– Все не совсем так, как вы видите и думаете.
Естественно, она не обращает на сказанное никакого внимания. Она вообще в основном находится на своей волне, не особо интересуясь мнением собеседника.
Я с удовольствием ехала бы одна, поглощенная своими ощущениями и мыслями, любуясь пейзажами из окна. Но я вынуждена участвовать в этом так называемом диалоге. Каждый раз я расстраиваюсь, когда мои планы доехать до Ильцена в благословенном одиночестве, нарушаются присутствием Мануэлы. К счастью, это случается не каждый день.
– Когда ты возвращаешься с занятий? Поездом в 13.50? – спрашивает она.
– Да, -отвечаю я, уже понимая, что и на обратном пути мне тоже придется терпеть ее общество.
– О, здорово, я тоже! Так что мы с тобой еще увидимся! – радостно восклицает она, прощаясь со мной на перроне.
Йоргенс уже поджидает ее, скромно держась в стороне, пока мы разговариваем, и приветствует меня только скупым кивком головы. Он никогда не вступает в разговоры Мануэлы, пока она общается с другими людьми.
Я сбегаю вниз в подземный переход, оставляя их позади на платформе. Я тороплюсь не потому что опаздываю. Мой поезд приходит в Ильцен за полчаса до занятий, и у меня достаточно времени, чтобы добежать до школы, которая в 15-ти минутах ходьбы. Я просто хочу оторваться от них. Здесь только одна дорога до центра города, поэтому мы будем вынуждены составить друг другу компанию, если только я не рвану вперед. Подземный переход Хундертвассеровского вокзала с его кривыми в булыжной кладке стенами и с лужами затекшей после ночного дождя воды, ударяет в нос запахом сырости и плесени. Я вырываюсь наружу, обгоняя людей с велосипедами и чемоданами на колесиках, которые сворачивают в переход направо к платформам до Гамбурга или Ганновера.
Пространство вокруг вокзала, облюбованное местными маргиналами, которые когда то свистели мне вслед, сейчас пустует. Они начнут подтягиваться к месту своей тусовки позже, хорошенько проспавшись после бурной ночи. Проношусь мимо крытой велосипедной парковки, загроможденной велосипедами под завязку (еще одна примета немецкого пейзажа), мимо автобусных Halteschtellen (остановок), тоже пустующих в этот час.
Я завела себе привычку перед школой обязательно добегать до церкви Святой Марии (St.-Marien-Kirche) в центре города. Она находится на заднем дворе центральной площади города. В уединении и тишине здесь на лавочке я выкуриваю дежурную сигарету, наслаждаясь покоем и торжественной красотой величественной собора. Отсюда до школы рукой подать, нужно лишь дойти до угла супермаркета «Rossman», там до конца улицы направо до почтамта, и я уже на Рингштрассе (Ringstra?e). А там через пару домов уже выглядывает фахверковый фасад моей школы. Вернее фасад здания, которое школа арендует для проведения занятий. Офис (бюро) школы находится совсем в другом месте, но тоже неподалеку – на Луизенштрассе (Luisenstra?e). Впрочем, здесь до всего рукой подать. Городок Ильцен маленький, даже меньше моего родного курортного Пятигорска, все в шаговой доступности.
Делая первые затяжки, достаю из рюкзака мобильники и бегло просматриваю их на предмет сообщений. У меня теперь два телефона. Один с русской sim-картой, другой с немецкой. В WhatsApp сообщение с незнакомого номера, но не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что оно от Жени.
– Как дела?
И это все. С ума сойти. Такой аккуратненький незатейливый пинг, прощупывание ситуации.
Меня охватывает злость. Он что думает, что после всего, что было, этого достаточно, и я отвечу ему? Кстати, он вполне уложился в отведенный ему срок. Все по классическому сценарию нарцисстической патологии: прошло как раз около 2-х месяцев после нашего разрыва. Я так и предполагала, что он скоро объявится.
Я досадливо, почти брезгливо блокирую незнакомый номер. Нет, эти больные игры больше не для меня. Я вышла из состава участников.
Докуриваю сигарету, но снова берусь за следующую. Независимо от моего настроя, его смс выбило меня из колеи. Уже на ходу делаю последние затяжки, я не хочу больше об этом думать. Да и, к счастью, вижу Артура, приближающегося с другой стороны улицы мне навстречу. У него немного грузная фигура, а при ходьбе он слегка прихрамывает и смешно размахивает руками. У Артура начинается болезнь Бехтерева, что придает такое своеобразие его походке. Мы машем друг другу издалека, и я притормаживаю, чтобы подождать его.
Артур, как я, живет неподалеку от Ильцена, в маленьком курортном городке Бад Бевензен. Иногда он ездит в школу на своей машине, стареньком синем фольксвагене, но чаще всего тоже на поезде. Сегодня он явно идет со стороны вокзала.
– Вчера был у врача, -делится он со мной, -назначили массаж и иглоукалывание. Десять процедур.
– Здорово. Это бесплатно, по страховке?
– Да, по полису. Вчера уже прошел первый сеанс. Пока не легче, еще таблетки обезболивающие назначили.
– Наверное, ибупрофен? – спрашиваю я, почти не сомневаясь, что да. Немецкие врачи всем назначают ибупрофен.
– И, наверное, мне придется оставить работу.
Артур работает поваром в греческом кафе у себя в Бад Бевензене. В тяжелых условиях с огромными физическими нагрузками. А его шеф – негодяй, выжимающий из своих работников все, что можно. Именно от Артура я узнала, что не все в Германии живут в свое удовольствие на пособие, как мой муж и Карстен. Кое-кому приходится вкалывать, и немецкие законы вовсе не стоят на страже регламентирования труда иностранцев. То есть, наверняка такие законы есть, но органы не слишком контролируют их соблюдение. Никому нет никакого дела, что Артур 4 дня в неделю работает по 12 часов в сутки без перерыва на обед. По правде говоря, Jobcenter даже не знает, о том, что у Артура есть работа. Иначе его бы лишили пособия и прекратили оплачивать аренду жилья. Официально он числится безработным. Все, чем он занимается, это нелегально, но такая схема очень даже распространена в Германии среди мигрантов.
– Ну может, это не так плохо, -говорю я, стараясь его поддержать, – ведь ты сам говорил, что уже устал от этой работы. Отдохни, займись своим здоровьем, подлечись, а потом найдешь что-нибудь полегче. Такого специалиста, как ты, с радостью возьмут в любое кафе.
Я знаю, что пособия Артура и его жены, включая «детские деньги» (Kindergeld), хватит, чтобы прожить какое-то время на сносном уровне. Социальная поддержка в Германии одна из самых лучших в мире. Но Артур хочет обеспечить не только возможность жизни здесь и сейчас. Наверняка, как заботливый армянский отец, он собирает приданое для своих дочерей и откладывает евро на покупку собственной недвижимости в Германии.
– Да, буду увольняться, – соглашается Артур. – Вчера шеф опять закатил истерику по поводу того, что мне пришлось уйти на час раньше. Взяли нового поваренка, мальчишку совсем. Не очень расторопного, так он на него кричит, тарелками в него швыряется. Обстановка просто невыносимая. Ко мне, конечно, по работе претензий нет, но в такой атмосфере я больше не могу.
– Он будет тебя упрашивать остаться, – говорю я, просто уверенная в этом. Артур работает в этом кафе уже семь лет, и он суперпрофессионал.
Нет, – качает головой Артур, – я уже твердо решил.
Я обожаю Артура. От него веет добротой и искренностью. К тому же, он говорит по-русски, хоть и с кавказским акцентом. Но это только еще больше располагает меня к нему, ведь это напоминает мне о моих краях. У нас на Северном Кавказе проживает много армян, и я привыкла к такому говору.
Мы входим в здание школы и поднимаемся на второй этаж. Договорим потом на обеденном перерыве во время перекура или по дороге домой.
