Воин Света – Перерождение

Ивви по-прежнему лежала с закрытыми глазами, а Анника, проходя мимо с охапкой спальников, лишь бросила беглый взгляд на растопленный камин и удовлетворенно кивнула. Ничто в лице Оливии не выдало того краткого шторма в ее памяти. Призрак огненного цветка канул в небытие, не оставив и следа, кроме смутного, быстро тающего чувства потери.

***

Вечер в домике тянулся густо и лениво, как растопленный мед. За окном давно стемнело, и единственным источником жизни был камин, чье пламя отбрасывало на стены причудливые тени. Анника, развалившись в единственном глубоком кресле, в десятый раз перелистывала страницу своего романа без особого энтузиазма.

Ивви, свалившись на диван и закинув ноги на спинку, прошипела:

– Я умру. Серьезно. Здесь и сейчас. От тоски. Мои последние слова будут: «И все-таки обои в цветочек – это преступление против человечности».

– Ты говорила это в прошлый раз, когда мы застряли в той гостинице с коричневыми стенами. Твои последние слова будут плагиатом. –  прыснула в руку Оливия, лежа на овчине перед камином, укутавшись в свитер

– Если умрешь, прибери за собой носки. – Бросила Анника не отрываясь от книги.

– Вы не понимаете! Это экзистенциальный кризис! Мы в глуши, без интернета, и единственное развлечение – следить, как горит березовое полено. Оно, кстати, уже третий час держится молодцом, чем безнадежно демонстрирует мою собственную несостоятельность.

Оливия, тихо смеясь, перекатилась на бок:

– Может, предложишь ему сыграть в карты?

– КАРТЫ! Гений, Оливи, абсолютный гений! У меня в машине есть колода! Та самая, с которой мы в том кемпинге у реки… э-э-э… играли в «Верю-не-верю» с теми рыбаками! – просияла Ивви.

Наконец-то оторвав взгляд от книги, и, смотря на Ивви с убийственным спокойствием, Анника уточнила у подруги:

– Ты имеешь в виду колоду, которую ты потом роняла в котел с ухой, а потом сушила на батарее, отчего дама пик теперь напоминает жертву неизвестного природного катаклизма?

Ивви (уже копаясь в ключах):

– Это придает ей харизму! Они – не просто карты, они – носитель воспоминаний! И паров рыбы.

– Только надень что-то на ноги! А то не «умрешь от тоски», а подхватишь пневмонию! – добавила Анника, возвращаясь к книге, но уже с легкой ухмылкой.

– Не беспокойся. Ее розовый пуховик выдержит ядерную зиму. А вот психика тех карт – вряд ли. – вставила Оливия и Анника звонко рассмеялась. Отчего Ивви лишь показала подругам язык и пропала за дверью.

Спустя несколько долгих минут Ивви с триумфом вернулась с заветной колодой, пахнущей бензином и рыбой. Они устроились на полу перед камином, разложив на овчине импровизированный игровой стол.

Тасуя карты с таким азартом, будто готовится к турниру профессионалов, Ивви деловито начала проговаривать правила:

– Так, все просто: «Верю-не-верю». Тот, кто останется с картами – проиграл. Готова вас разорить, дамы!

Анника (беря свои карты и бегло их просматривая):

– Моя главная стратегия – не верить ни единому твоему слову, Ивви. Опыт общения подтверждает ее эффективность.

Первый кон. Ивви сбрасывает тройку бубен, заявляя, что это король. Оливия, не моргнув глазом, спокойно говорит: «Не верю». Ивви с театральным вздохом забирает карты. Через два хода Оливия избавляется от своей последней карты – настоящего короля – и выигрывает.

Скрепя зубами и громко рыча, Ивви, вглядываясь в карты Оливии:

– Ты точно не колдуешь? Ну, в смысле, по-настоящему? Потому что это уже не смешно.

Оливия, пытаясь скрыть улыбку. – Просто удача.

– Статистически маловероятно. За шесть игр подряд ты выиграла, даже когда у тебя на руках были семерка, восьмерка и валет разных мастей. Это не удача. Это либо гениальная тактика, либо… ты видишь карты насквозь. – подмечает Анника и Ивви, прищурив глаза, катится вниз, по полу.

Вторая игра. Ивви, пытаясь блефовать, заявляет, что сбросила сразу четыре дамы. На этот раз не поверили все сразу. Карт у нее в руках прибавилось так много, что она едва могла их удержать.

– Да у меня тут уже не рука, а архивный фонд! – Ивви, разглядывая свой веер из карт. – Оливия, ну как ты это делаешь?

– Может, дело в том, что ты всегда поднимаешь бровь, когда врешь?

– Что?! Да я эту бровь тренировала годами! Она должна быть неуловима и коварна!

– Она коварна, как розовый пуховик в снежном лесу, – вставляет Анника. – Все видят ее за версту.

К третьей игре Ивви подошла со стратегией «абсолютной честности», что привело к ее молниеносному и сокрушительному поражению.

– Всё. Я официально отказываюсь от карточных игр. Моя психика не выдержит еще одного урока смирения от Оливии. Может, лучше просто… погадаем? – внезапно предложила Ивви, подпрыгнув с таким энтузиазмом, будто объявила о начале циркового представления.

– Погадаем? – дернулась было Анника, но передумала и села обратно. – На кого? У тебя же никого нет!

– А тот мальчик с заправки? – Ивви устроилась поудобнее, ее глаза загорелись азартом. – Тот, что с татуировкой енота на предплечье? Он такой… загадочный!

– Загадочный? – Анника фыркнула. – Он не мог с первого раза правильно пробить чек. Его главная загадка – как он умудряется не перепутать бензин с растворителем. Ты хочешь погадать на парня, чье будущее, скорее всего, лежит в сфере судебного разбирательства о неправильно налитом топливе?

– Ну, Анника, не будь такой снобкой! – Ивви сделала обиженное лицо. – У каждого своя харизма. У кого-то – владение темными силами, а у кого-то – милый енот и неумение работать с кассой. Это ли не романтика?

Оливия, до сих пор молча перетасовывавшая карты, тихо рассмеялась.

– Ладно, – она сдала себе три карты и разложила их веером. – Давай, я посмотрю на твоего енотолюбивого загадочного незнакомца. Две дамы и семерка… Видишь? Одна дама – это ты. Вторая – его мама. А семерка… скорее всего, его долг за бензин. Не самый радужный расклад.

– Оливия! – взвизгнула Ивви. – Ты совсем меня добила! Ты отнимаешь у меня последние радости!

– Я не отнимаю, – улыбнулась Оливия, подбирая карты. – Я пытаюсь уберечь тебя от отношений, которые, согласно картам, закончатся необходимостью оплачивать чей-то долг за антигель. Но если хочешь, можем попробовать что-то… нагляднее.

Оливия протянула руку к огню. Анника приподнялась на локте, глаза ее сузились. Но Оливия не сунула ладонь в пламя. Она лишь провела пальцами над тлеющими угольками на краю очага, подцепила несколько маленьких, почти невесомых черных угольков и легким, почти небрежным жестом подбросила их в воздух перед собой.

Угольки не упали.

Они зависли на мгновение, словно в густом меду, а затем с тихим, шелестящим звуком рассыпались в облачко черной пыли. Частицы кружились в воздухе, подхваченные невидимым вихрем, слипаясь и формируя узор.

И тогда в воздухе, прямо перед лицом Оливии, из сажи и пепла сложилось лицо. Мужское. С резкими скулами, твердым подбородком и парой глаз, в которых читалась не знающая сомнений решимость. Оно было призрачным, дымчатым, но абсолютно четким. Лицо повисело в воздухе несколько секунд, безмолвное и пугающе реальное, а потом дрогнуло и распалось, осыпавшись на пол черным снегом.

Тишина в домике стала густой и тягучей, нарушаемая лишь потрескиванием углей в камине. Призрачное лицо давно распалось, но будто все еще висело в воздухе, невидимое, но ощутимое.

Ивви первая нарушила молчание, ее голос прозвучал приглушенно и задумчиво:

– Ну… а он… ничего такой. Мужественный, что ли… – она покраснела, поймав строгий взгляд Анники, и поспешно добавила: – Ну, вы поняли! Скулы, взгляд… Это не лицо заправского хулигана, верно?

Анника не ответила. Она стояла, скрестив руки, и смотрела на то место, где несколько секунд назад висел портрет из пепла. Ее собранное, аналитическое выражение лица сменилось редкой растерянностью.

– Нет, – наконец сказала она тихо, больше себе, чем другим. – Я его не знаю. Ни по делам отца, ни по нашим… старым связям. Он мне абсолютно не знаком.

В ее голосе сквозил не просто вопрос, а легкая тревога. Анника привыкла классифицировать угрозы, а этот человек был пустым местом в ее картотеке, и это ее беспокоило больше всего.

Оливия сидела на полу, обхватив колени, и смотрела на свои пальцы, испачканные сажей. Она всячески избегала встречаться взглядом с подругами.

– Я… я не знаю, кто это, – прошептала она. – Он просто… появился. Как будто угольки его помнили, а я – нет.

Трое девушек уставились в потухающий огонь, объединенные одной и той же тревожной загадкой. Веселье окончательно покинуло домик, уступив место холодку неопределенности. Кто этот мужчина с решительным лицом? Друг? Враг? Случайное видение? Ответа не было. Было только лицо из пепла, врезавшееся в память.

Глава 4

Оливия проснулась раньше всех. Не от звука, а от ощущения – давящей, абсолютной тишины, которая казалась громче любого шума. Сквозь щели в ставнях не пробивалось ни луча света. Она тихо поднялась, натянула темные спортивные леггинсы, термобелье и ветровку, и, не будя подруг, выскользнула из домика.

Воздух снаружи был ледяным и влажным, он обжигал легкие как игристое вино. Весь мир исчез. Его заместил густой, молочно-белый туман, настолько плотный, что казалось, будто можно резать его ножом. Деревья, всего в десяти шагах от крыльца, были лишь призрачными силуэтами, растворяющимися в этой белизне. Ветви елей, облепленные каплями влаги, поникли под тяжестью непроглядной пелены. Не было ни звука птиц, ни шороха листьев – лишь гулкая, абсолютная тишина, нарушаемая хрустом гравия под ее кроссовками.

Оливия сделала первые несколько неуверенных шагов, и туман сомкнулся за ней, поглотив домик. Она была совершенно одна в этом белом, беззвучном мире. Это не пугало, а наоборот, чувствовалось… правильно. Как будто она возвращалась в какое-то первозданное состояние.

Девушка побежала. Сначала медленно, по едва заметной тропинке, ведущей вверх по склону. Ее дыхание рваными клубами вырывалось в ледяной воздух, тут же сливалось с туманом. С каждым шагом тело разогревалось, а сознание, наоборот, прояснялось. В этой монотонной нагрузке, в ритмичном стуке сердца было освобождение. Не нужно было ни о чем думать. Только бежать. Только чувствовать, как напрягаются мышцы, как холод щиплет щеки.

Она поднялась выше, и тут случилось чудо. Туман начал редеть. Из сплошной стены он превратился в клочья и разрывы, сквозь которые проглядывали очертания скал и черные стволы сосен. А потом она выбежала из него совсем.

Лив стояла на остром каменном выступе, а под ней простиралось бескрайнее море из ваты – плотный слой тумана, заполнивший долину до самого горизонта. А над головой… над головой пылало небо. Солнце еще не показалось из-за пиков, но его лучи уже поджигали край небосвода, окрашивая его в ослепительные оттенки розового, золота и пурпура. Вершины дальних гор, как острова из другого мира, плыли в этом огненном море.

Оливия замерла, переводя дух. Вид был настолько величественным, что перехватывало дыхание. Она потянулась было за телефоном, чтобы сделать снимок, но оставила эту затею. Никакой кадр не смог бы передать это ощущение.

Именно в эту секунду абсолютной тишины и бескрайней свободы в ее сознании снова что-то дрогнуло. Не образ. Не звук. А чувство. То самое, что грызло ее изнутри все эти месяцы. Только сейчас оно было не болью, а… тоской. Острой, пронзительной, физической тоской по чему-то, что было больше этой красоты. По кому-то, с кем можно было бы разделить это небо.

Она закрыла глаза, пытаясь поймать ускользающее ощущение, но оно растворилось, как клочок тумана в ее руках. Осталась лишь пустота, еще более зияющая на фоне этого величия. Оливия глубоко вздохнула, развернулась и побежала обратно, в молочную пелену, оставив горящее небо позади.

Когда Оливия, запыхавшаяся и с румянцем на щеках, вернулась в домик, ее встретила картина полной готовности. Воздух был густ от аромата свежезаваренного чая и жареного хлеба. Вещи, которые вчера вечером лежали в живописном беспорядке, были теперь упакованы в рюкзаки с армейской аккуратностью – несомненно, работа Анники. Ивви, уже одетая в походную одежду, доедала последний кусок тоста с медом.

– А вот и наша бегунья! – воскликнула она, но ее обычный энтузиазм был приглушенным, деловым. – Мы уж думали, ты решила марафон по долинам устроить.

Оливия, все еще находясь под впечатлением от утреннего зрелища, лишь покачала головой, переводя дыхание.

– Там… там наверху… – она сделала глубокий вдох, непроизвольно продолжая тыкать себе за спину – было море из облаков. И все горело. Как в печке.

– Повезло с утром, – коротко прокомментировала Анника, выходя из спальни с тремя спальниками в компрессионных мешках. – Туман в долине – хороший знак. Значит, выше будет ясно. Но ветер может подняться к полудню. Нам нужно выходить в течение часа. – Она оценивающим взглядом окинула Оливию. – Ты как? Готова? Или может, в душ, перед дорогой? Так сказать – очиститься.

Вопрос повис в воздухе, наполненный множеством смыслов. Готова к тяжелому подъему? Готова к тому, чтобы остаться наедине с собой и с горами? Готова к тому, что можешь вспомнить?

Оливия лишь кивнула, отводя взгляд. Она подошла к своему рюкзаку, который Анника уже собрала для нее, и потрогала лямки. Все было идеально подогнано. Эта предупредительность одновременно согревала и вызывала легкий озноб.

– Я быстро, – бросила она, исчезая за деревянной резной дверью самой маленькой комнатки.

Пока вода шумно лилась за пластиковой шторкой, Анника и Ивви молча и слаженно догрузили машину. Действия их были уже отточены до автоматизма: рюкзаки – в самый низ, продукты – так, чтобы можно было легко достать, фотоаппарат Оливии – на сиденье, в безопасное и доступное место. Тишину нарушало лишь шипение воды и гулкий скрежет гравия под колесами, когда Ивви переставляла машину для удобства погрузки.

Когда Оливия вышла, с влажными светлыми прядями волос, прилипшими ко лбу, и запахом мыла, машина была уже полностью готова к отправлению. Ее кожа горела от горячей воды, а внутри появилось странное ощущение чистоты и обновления, будто она смыла с себя не только пот пробежки, но и часть гнетущей тревоги.

– Все, я готова, – сказала она, и в ее голосе впервые прозвучала твердая нота.

Они тронулись. Сначала дорога была относительно спокойной, но с каждым километром пейзаж становился все более суровым, а дорога – все более коварной. Трасса номер 63, она же «Тролльстиген», была инженерным чудом и испытанием для нервов. Она впивалась в склон горы бесконечными петлями серпантина, вырубленными прямо в скале. С одной стороны нависали темные, мокрые от брызг водопадов скалы, с другой – зияла бездонная пропасть, дно которой терялось в тумане.

Ивви сжала руль так, что костяшки пальцев побелели. Ее обычная болтовня сменилась предельной концентрацией. Она вползала в очередной слепой поворот, почти упираясь капотом в скалу, чтобы затем медленно, сантиметр за сантиметром, выползти на следующую петлю. Встречные машины на узких проездах, редко встречающиеся на пути, заставляли сердце замирать.

Тоннели, короткие и низкие, вырубленные в толще горы, наступали один за другим. Они погружали в гулкую, искусственную ночь, где единственным светом были тусклые фары и залитые желтым светом стены, а затем так же внезапно вышвыривали на ослепительный свет дня или в очередной головокружительный вид.

Оливия сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, но теперь не от тоски, а от попытки впитать в себя всю эту суровую мощь. Ее пальцы непроизвольно впивались в сиденье на каждом крутом вираже. Казалось, сама стихия проверяла их на прочность, и где-то в глубине души она чувствовала странный отклик на этот вызов. Это было страшно, но это было живо.

За очередным невероятно крутым поворотом открылась панорама, от которой перехватило дыхание даже у Анники. Внизу, в разломе между скалами, бушевал многокаскадный водопад, а над ним нависал арочный мост, словно парящий в воздухе.

– Остановись! – выдохнула Оливия, хватая свой фотоаппарат. – На секунду, пожалуйста!

Ивви, сама очарованная видом, нашла крошечный карман на обочине, куда можно было втиснуться двумя колесами. Оливия выскочила из машины, не обращая внимания на пронизывающий ветер, и сделала несколько кадров. Водопад, скалы, уходящая в небо лента дороги – все это она ловила в объектив с воодушевлением, которого в ней давно не видели.

– Анника, давай я тебя сфотографирую на фоне всего этого! – предложила Ивви, выходя из машины и потягиваясь.

– Нет уж, – флегматично ответила Анника, оставаясь на месте. – Лучше я вас обеих. Иди к Оливии.

Ивви с радостным визгом подбежала к Оливии и обняла ее за плечи, строя глупую рожицу. Оливия, смеясь, попыталась вырваться, но в итоге тоже улыбнулась в камеру Анники. На мгновение они снова стали просто тремя подругами в путешествии, забыв о призраках и тайнах.

Именно в этот момент, отвлекшись на съемку и смех, Ивви на секунду отпустила бдительность. Возвращаясь к машине, она по привычке сделала широкий шаг, не глядя под ноги, и оказалась на проезжей части. Из-за крутого поворота с ревом вынырнула огромная фура. Громовой, продолжительный гудок разрезал горную тишину. Ивви застыла на месте, глаза ее расширились от ужаса. Она метнулась назад, к обочине, споткнулась и упала на колени, а фура с воем пронеслась в сантиметрах от нее, обдав всех шквалом ветра и брызгами грязной воды.

Смех замер. Тишина, наступившая после рева мотора, была оглушительной.

– Ивви! – Оливия бросилась к подруге, помогая ей подняться. Та вся дрожала, ее лицо было белым как мел. –  Как ты, все хорошо?

– Да, – испуганно заикаясь пробормотала Ив. – Колени только ободрала! Вот же засранец! С такой скоростью по серпантину лететь!

– Это я виновата, – Лив упала на колени рядом с подругой и начала хаотично вытирать грязные колени подруги рукавом черного свитера. – Тут нельзя останавливаться. Знала же, но не смогла устоять.

Анника же не произнесла ни слова. Она медленно, опустив фотоаппарат, пошла уверенным шагом к машине. Ее лицо было не просто строгим – оно было ледяным от сдержанного гнева. Она подошла, взяла Ивви за локоть и буквально втолкнула ее на пассажирское сиденье.

– Дальше я поведу, – ее голос был тихим, но в нем звенела сталь. Она не стала читать нотаций. Не было нужды. Один только ее взгляд, полный немого укора и холодного огня, говорил красноречивее любых слов.

Оливия молча забралась на заднее сиденье. Эйфория от удачных кадров испарилась, оставив после себя ком в горле и щемящее чувство вины.

Следующие несколько километров прошли в гнетущем молчании, нарушаемом лишь ревом мотора и свистом ветра. Напряжение в салоне было почти осязаемым. Ивви, сидевшая на пассажирском сиденье, сгорбилась и застыла, уставившись в окно.

– Ладно, признаю, это было чертовски страшно, – заявила она, поворачиваясь к Аннике. – Я чуть не стала плоским украшением для капота фуры. Спасибо, что не сказала «я же предупреждала».

Анника лишь на долю секунды скосила на нее взгляд, уголок ее рта дрогнул.

– Я просто отложила это на потом. У меня есть целый список.

– О, отлично! Зачитаешь его у костра! – Ивви уже оживилась. Ее природный оптимизм прорывался наружу, как солнце сквозь тучи. Она с шуршанием развернула пачку жевательного мармелада, появившегося непойми откуда. – А пока… требуется срочная сахарная терапия для успокоения потрясенных нервов! Кому мишку? Храброму водителю? Творческому фотографу?

Она протянула яркого желтого мишку Аннике, которая после секундной паузы с неохотой взяла его прямо губами. Затем Ивви полуобернулась и сунула красного мишку в скрещенный руки Оливии.

– Держи, Лив. В нем вся концентрация хорошего настроения. Не то что в тех наших веганских брикетах.

Оливия, до этого молча смотревшая в окно, невольно улыбнулась. Она приняла мармеладку. Сахар действительно показался невероятно вкусным.

Атмосфера в салоне тут же смягчилась. Ивви, снова ставшая собой, начала комментировать виды за окном, строить планы на восхождение и забавно передразнивать суровое выражение лица Анники за рулем.

Анни, хоть и не поддерживая болтовню, больше не напоминала ледяную статую. Ее плечи расслабились. Она по-прежнему вела машину с невероятной уверенностью, плавно вписываясь в повороты и точно предугадывая поведение других автомобилей на узкой дороге, но теперь это было спокойное мастерство, а не яростная концентрация.

А Оливия, откинувшись на сиденье, снова подняла фотоаппарат. Она ловила кадры уже не с азартом, а с легкой, мирной улыбкой. Снимала уходящую вдаль ленту серпантина, освещенную вдруг пробившимся солнцем, сняла затылок Ивви, украдкой – профиль Анники за рулем, ее сосредоточенное и вдруг показавшееся ей очень родным лицо.

Каждый щелчок затвора был для нее маленьким актом творения. Магия, которой она была наделена, всегда была чем-то внутренним, текучим, эмоциональным и потому – ненадежным. Она могла исказить реальность, подчинить ее своей воле или настроению. Фотоаппарат же был ее полной противоположностью. Он требовал дисциплины. Заставлял ее искать рамку, выстраивать композицию, ловить свет. Он не менял мир, а фиксировал его крошечный, совершенный кусочек.

В этом был ее новый, хрупкий якорь. Пока она смотрела в видоискатель, мир обретал четкие границы. Не было тумана в памяти, не было смутной тоски – был только этот кадр. Этот камень, это облако, этот изгиб дороги. Фотография стала для нее способом доказать самой себе, что она все еще здесь, в настоящем. Что ее реальность существует здесь и сейчас, и ее можно поймать, сохранить и пересмотреть. Это был ее молчаливый бунт против эфемерности ее собственного прошлого.

И природа за окном, будто подыгрывая девушке, начала радикально меняться, предлагая новые, все более величественные картины для ее архива. Изумрудные долины с неторопливыми реками и аккуратными фермами остались позади. Дорога повела их выше. Густые, темные еловые леса поредели, уступив место низкорослым, приземистым соснам и березам, которые цеплялись за каменистую почву, их стволы были искривлены постоянными сильными ветрами. Воздух, который в долине был мягким и влажным, здесь стал холодным, разреженным и невероятно прозрачным. Каждая дальняя гора виделась с идеальной четкостью, словно ее можно было потрогать рукой.

Оливия снимала это преображение, этот переход из уютного, обжитого мира в мир суровый, первозданный и безжалостный. И по мере того как пейзаж за окном становился все более мощным и величественным, в ее душе, отвечая ему, нарастало странное, тихое чувство готовности. Будто она не просто ехала в горы, а возвращалась домой. В место, где правила были просты и честны: сила камня, власть ветра и выносливость того, кто осмелится бросить им вызов.