Девочка и пёс

Так и вышло. Боб выпил всё содержимое бутылки и отшвырнул её. Затем уставился на книгу в своей руке, словно силясь понять что это.

– Закусить хочет, – насмешливо прокомментировал Кушаф.

Отец Боб, по-прежнему полностью игнорируя огромную собаку метрах в трех от себя, направился к ограждению и встал перед ним, уперевшись рукой в доски, при этом сильно раскачиваясь.

– Чего это он? – Спросил Мелис.

– Поссать кажется, гад, пристраивается, – хмуро сказал Вархо. – Клянусь Сирой Кровопускателем, опозорит нас святой отче на весь ад. Как после смерти чертям в глаза смотреть будем?

Отец Боб тем временем качнулся еще пару раз и, уткнувшись лбом в ограждение, застыл, словно уснув.

Бриоды некоторое время выжидали, но священник не шевелился и кажется и правда слегка похрапывал.

Ронберг мотнул головой Банагодо, молча приказывая тому разобраться с ситуацией. Молодой бриод обошел ограждение и приблизился к священнику. Нависнув через забор над его головой, Банагодо насмешливо позвал:

– Э-эй, ваше преосвященство, – и постучал в темя святого отца, словно это была дверь, – очнитесь. Вас ждут.

Отец Боб, с трудом открыв глаза, поднял голову и поглядел на бриода.

– Из книжки прочтите что-нибудь, ваше высокопреосвященство, – подсказал Банагодо.

Отец Боб осоловело поглядел на книгу и, отпустив забор, взялся за неё обеими руками. Покачиваясь, он раскрыл книгу, немного полистал и заплетающимся языком начал:

– Она закрыла глаза…

– Туда, туда читайте, ваше святейшество, – потребовал Банагодо, указывая в сторону собаки.

Отец Боб послушно развернулся и, сделав пару шагов, замер и продолжил чтение:

– … закрыла глаза и откинула голову назад. С сильно бьющимся сердцем, Назира взволнованно чувствовала как её тело буквально тает и млеет от прикосновения сильных мужских ладоней. Балу нежно целовал её шею и шептал ласковые словно одурманивающие слова. Он осторожно раздвинул её ноги и прижал свой живот к животу девушки. Назира тихонько застонала, ощущая как сладкий влажный огонь затопляет её чресла. Она почувствовала животом напряженный стержень Балу и затрепетала, понимая что вот-вот он войдет в неё.

Бриоды слушали, раскрыв рты.

– Это что ж за псалом такой?! – Недоумевая, поинтересовался Вархо. – Страсти какой-то блудницы?

– Что ты за книгу ему дал? – Спросил Кушаф.

Баногодо пожал плечами:

– Взял со стола в его комнате. Она там одна лежала, думал Талмуд какой или Авеста.

Отец Боб между тем продолжал, переходя к таким откровенным подробностям любовного соития неизвестной Назиры с неизвестным Балу, что разбойники, словно даже смущенные, поглядывали друг на друга и криво улыбались.

– Ну и книжки у попов, – восхищенно произнес Мелис. – Это вот это они что ли у себя в семинариях изучают?

– Да уж, – неопределенно проговорил Кушаф. – Тебе бы такую с женой почитать. Глядишь вы бы и узнали наконец для чего мужчины и женщины живут вместе.

– А вы смотрите как пёс-то заслушался, – сказал Эрим.

Кит действительно следил за священником очень внимательно, буквально ни на миг не отводя от него глаз. Боб же, видимо совсем не улавливая смысла своих же слов, тем не менее с пьяным усердием старался читать выразительно и проникновенно.

– Очень любопытно, – громко и четко сказал Кит, когда речь уже зашла об оральном сексе.

Отец Боб тут же умолк и потрясенно уставился на серую собаку. На лице священнослужителя застыло немое, просто-таки оглушающее изумление. Сильно раскачиваясь, он оглянулся на бриодов и, тыча пальцем в пса, попытался что-то сказать.

– Но по-моему такая литература как-то не соотносится с вашим саном, – все также звучно произнес Кит.

Глядя на волшебную собаку с благоговейным страхом, отец Боб принялся медленно пятится назад. Тут же ему под ногу подвернулся коварный булыжник и дородный священнослужитель полетел спиной назад и с треском врезался в доски ограждения, по которым медленно осел на землю.

– Кабздец нашему попу, – прокомментировал Кушаф. – Слушайте, может он сам эту книжку написал?

Однако никто ему не ответил, ибо случилось чудо. Рядом с псом возник другой отец Боб, трезвый, благообразный и словно даже чуть светящийся. Эрим и Мелис испуганно забормотали какие-то оберегающие заклинания.

Новый отец Боб был статен, величав, с чистой опрятной бородой, густыми, аккуратнейшим образом расчесанными волосами на голове, со светлым ликом и добрыми мудрыми глазами. Его темные одеяния выглядели изысканными и даже роскошными и весьма выгодно очерчивали его могучую широкую фигуру, а высокие новенькие сапожки с чуть загнутыми носками ненавязчиво сияли полировкой. И не было ни на них, ни на одежде ни единого пятнышка, ни единой пылинки. Новый Боб был нечеловечески совершенен и безупречен.

На своего жалкого двойника роскошный отец Боб глядел доброжелательно, но с укоризной. Но затем его одухотворенное лицо погрустнело и, покачав головой, он сказал необычно красивым и глубоким голосом:

– Как же ты мог, Роберт? Как же ты позволил себе дойти до такого? Горечь и печаль переполняют моё сердце, когда я вижу каким ты стал. Сластолюбие и ложь обуяли тебя, чревоугодие и пьянство отравили твоё тело, сладострастие и безнравственность источили твою душу. Как же ты мог, Роберт, предать Господа своего, которому клялся служить до конца дней своих?! Как мог ты бросить и забыть людей, за спасение душ коих ты обязался сражаться под знаменем Бога? Неужели ты не чувствуешь как святой крест, который ты носишь на груди, жжет твою плоть, как мучительно и надрывно бьется в тебе сердце, отягощенное ярмом предательства? Для чего ты укрылся в этом проклятом городе, среди этих алчных нечестивых людей и низменно потакаешь их алчности и нечестивости? Как смеешь ты исполнять священные ритуалы, утратив на то и божеское право и человеческое? И неужели хоть какая-то толика радости посещает тебя в той зловонной выгребной яме, где ты ныне обретаешься? Сорок четыре года я следовал за тобой, стоял за твоим правым плечом, слушал твои мысли, наблюдал твои поступки, нашептывал тебе святые истины и добрые размышления, призывал к бдительности и благонравию. И не уберег я тебя! Я, твой ангел-хранитель, не охранил тебя от этой ямы пороков и беспросветной тьмы обмана и злодеяний. И горе ложится мне на плечи и отчаянье стискивает мне грудь, когда вижу как уверенно ты шагаешь по пути гибели, не слушая ни своего Небесного Отца, ни своего верного спутника. Посмотри на себя, Роберт, вспомни каждое из своих преступлений, всё что ты сотворил, охваченный алчностью и низменностью, слабостью и безволием. Как неистовствовал ты и злорадствовал, срезая кошельки доверчивых прихожан под сенью божьего храма. Как ослепленный своей гордыней, поносил и хулил, насмехался и кривлялся над божьим духом, над его святыми и пророками. Как ханжествовал и притворялся ты перед теми, кто до сих пор почитал тебя за истинного священнослужителя. Как лицемерно и подло ты развращал девицу Алёну, искавшую у тебя исповеди и пути к спасению. Как побуждал её к блуду и распутству, прикрываясь верой святой. Как не соблюдая постов, набивал чрево своё кушаньями и яствами сверх всякой меры. Как вкушал хмельные напитки в непотребных количествах, доводя себя до скотского состояния, унижая свой сан и дух человеческий, низводя себя до состояния бессмысленного животного. Неужели память о всем этом не обжигает тебе сердце также как мне? Неужели эти низменные удовольствия похоти и непотребства окончательно стерли в тебе память о той возвышенной радости служения своему Господу и всем людям, которая некогда делала тебя крылатым и отважным. Скажи мне, Роберт, что нашел ты такого ценного в той грязи, в том смраде и гниении, где ты пребываешь сейчас, что заставило тебя отвернуться от сокровищ души и сердца, дарованных тебе Господом и добрыми людьми? Ради чего ты уподобился бессмысленной скотине, превратился в низменного раба грязных страстей? Неужели проснувшись один среди тишины ночи, трезвый и в холодном поту, ты не съеживаешься от стыда и ужаса за всю свою нынешнюю жизнь? Неужели ты рад, потеряв достоинство и уважение, служить на побегушках у этих разбойников и душегубов, которые смеются над тобой и плюют тебе в лицо? И разве ты не слышишь как плачет словно маленький ребенок твоя чистая душа, ссохнувшаяся и изможденная, уставшая от твоих непотребств и пороков, как плачу я твой покинутый и забытый тобой ангел? Разве не видишь ты как текут алмазные слезы по лику Господа твоего, горько скорбящего о своем заблудшем сыне?

– Вижу, вижу, – прошептал Боб с блестящими от слез глазами. – Вижу, Господи, и слышу. Прости, ты, меня грешного, – Боб яростно ударил себя кулаком в грудь.

– Тогда восстань, брат мой Роберт, – торжественно сказала голограмма, – подымись из тлена погибели, из зловонной клоаки порочности и греха навстречу новой жизни своей. Встань и иди, Роберт, ибо всепрощающ Господь и всегда протянет руку Свою павшему, но раскаявшемуся грешнику.

Отец Боб, заливаясь слезами и продолжая шептать мольбу о прощении, встал сначала на колени, перекрестился, а затем поднялся на ноги. От недавнего опьянения словно не осталось и следа. Священник стоял на ногах твердо и незыблемо.

– Иди! – Громогласно провозгласил "ангел" и указал перстом своим куда-то на север, к выходу с Расплатной площади. – Иди, Роберт, с Господом в сердце и отвагою в душе, на помощь тем кто пал и растерян, кого одолели сомнения и слабость, кто заплутал в дебрях греха и порока, как некогда плутал и ты.

Отец Боб, отбросив за ненадобностью похабную книжонку, решительно зашагал прочь. Дойдя до ограждения он с недюжинной силой буквально отшвырнул со своей дороги деревянный щит и с горящим взором и гордо поднятой головой зашагал в указанном ему "ангелом" направлении.

Бриоды стояли растерянные и подавленные, неподвижные, не смея хоть на секунду отвести взор от сверхчеткой неестественно яркой фигуры ангела-хранителя, который глядел вслед своему удалявшемуся подопечному.

Через минуту ангел исчез. Но даже после этого никто не смел проронить ни слова. Разбойники совершенно не представляли что делать дальше. Все за исключением Ронберга. Пожилой бриод теперь отлично знал что ему делать. И его сердце билось сильнее, когда он с волнением и страхом думал о том что ему предстоит совершить. Он решил, что он теперь знает кто такой Кит. И мало того, он знает и тех кто способен с ним справиться. И еще то, что он возможно по-настоящему разбогатеет.

– Так всё-таки ангел этот пёс или демон? – Негромко спросил Эрим.

– Этот ангел-хранитель мог быть просто дьявольским наваждением, – сказал Кушаф.

Все поглядели на него словно бы с неудовольствием.

– Ты же сам, Вархо, говорил, что пес отец лжи и кого хочешь в чем хочешь убедит, – как будто оправдываясь, ответил Кушаф на взгляды товарищей.

– Это верно, – пробормотал Вархо.

– Попа-то нашего мы точно потеряли, – сказал Банагодо, но почему-то без улыбки.

– Верно, – снова произнес Вархо и после паузы добавил: – И клянусь Мертвым городом, я уж готов был и сам всё бросить и идти отсюда прочь вместе с отцом Бобом. Уж больно душевно этот хитрозадый ангел, леший его задери, говорил.

– Успеешь еще, умом тронуться никогда не поздно, – сказал Мелис. – Ты лучше ответь что нам теперь делать, ведь так и не добились чего хотели. Как узнать дьявол пёс или и правда из ангельской рати прибыл.

– Есть один верный способ, – медленно произнес Вархо. – Душу надо невинную к нему подпустить. Черти и демоны страсть как ненавидят невинных и шарахаются от них как бабы от Эрима.

Эрим не обиделся. В Гроанбурге его считали диким, бешенным и кровожадным не только на поле боя, но и в любовных утехах и потому большинство женщин сторонились его. Но сам Эрим подобное мнение о себе считал лестным.

– Где же мы тебе в Гроанбурге невинную душу найдем? – Удивился Мелис. – Это все равно что в публичном доме девственницу спрашивать.

Вархо пожал плечами.

– Дите малое взять у кого-нибудь да к псу бросить, – буднично предложил он.

Бриоды переглянулись. Несмотря на всю их душевную черствость и привычку быть хищниками, предложение вэлуоннца не слишком их вдохновило.

– А ну как пес сожрет дите? – Выразил общее сомнение Мелис.

Вархо поглядел на него словно с презрением, по крайней мере сам Мелис расценил это так. И поняв это по своему, немного стушевался и пробормотал:

– Так-то оно конечно и наплевать. Просто душа не лежит ребятенка твари этой на съедение отдавать.

– Ну ты и дурень, – сказал Вархо. – Ничего дитю не будет. Рассуди. Если пес проклятый черт, то он шарахнется прочь от души невинной, даже смотреть на неё не сможет. Ну а если он не черт, а наоборот из небесного сословия, то он и подавно малышу ничего плохого не сделает.

Мелис вроде бы убежденный этим веским доводом, спросил, оглядывая товарищей:

– У кого ж дитя брать будем?

– Может лучше Безумную Ханну к нему приведем? – Предложил Горик. – Она же вроде как юродивая, значит тоже поди невинная.

– С Ханной хлопот не оберешься, – сказал Баногодо. – Может она и невинная, но если что не по ней, то рычать, визжать, беситься и царапаться будет как самое что ни на есть исчадие ада. Вот разве что Альче за ней послать. Ханна ему нравится и она к нему ластится.

– Ничего она мне не нравится, – возмутился молодой человек. – Просто жалко её. Иногда.

– Ну вот и пожалеешь её сегодня, при всех, – улыбнулся Баногодо.

Альче покраснел, но не от смущения, а от ярости на грязные намеки. Банагодо понял это и примирительно проговорил:

– Ладно-ладно, молодой, я пошутил. Глупо пошутил, согласен. – И тут же поменял тему. – У шлюхи Гайчоры есть дочурка, года четыре ей наверно. Только она косоглазая, такая подойдет?

– Не нужно всего этого, – веско сказал Ронберг. – Я пойду к псу и буду говорить с ним.

Все моментально притихли и удивленно уставились на него.

– Ты, Старый, из ума что ли выжил?! – Воскликнул Кушаф. – Ты-то в каком месте невинный интересно?

– Точно рехнулся, – поддержал Вархо. – Мы же все в крови по самое темечко. Нас ни ангел, ни черт жалеть не станет. Боба-то он не тронул, но так тот просто пьянчуга и кобель. А тебя как пить дать в пепел обратит, так что не дури, Старый.

Ронберг усмехнулся. Ему действительно было не по себе. Но после того как он увидел ангела-хранителя, он уверился что отчасти понимает что здесь происходит.

– Да не по годам мне уже бояться, мужики, – сказал он. – А пёс, дьявол он там или нет, так или иначе кажется разумной тварью. Так что может и договоримся до чего. Но сначала я домой, подкрепиться хочу перед беседой. К ограждению никого не подпускать. Банагодо и Эрим остаются дежурить здесь, остальные, если хотите, проваливайте. И это, с площади уберите всех, вообще всех. Поставьте сколько надо бродяг по краю и пусть никого кроме бриодов не пускают. Хватит уже с нас ротозеев и диких слухов. И пусть кто-нибудь, вот ты Горик и ты Вархо, сходите к Жоре и успокойте там народ, баб в особенности. – Ронберг улыбнулся. – Ну только если конечно Жора при вас еще одну курицу не воскресит.

113.

Роскошный экипаж, в котором Мастон Лург и Элен Акари провели почти безвылазно последние несколько дней, был оставлен на каретном дворе Килбернского отделения Судебной палаты. Галкут и девочка, провожаемые любопытными взглядами гвардейской стражи, прошли через ворота отделения и растворились в улицах большого города. Судья же еще долго стоял возле своего экипажа, то и дело поправляя рукава камзола, проверяя пуговицы и одергивая плащ. Мастон Лург ощутимо нервничал. И тревожился он даже не из-за того, что приходилось расставаться с драгоценным синеглазым ребенком, а потому что он остро ощущал что находится на чужой территории. Конечно в прошлом он много раз бывал в Акануране, а в молодости провел здесь пять лет, обучаясь в Судебной академии, но теперь он явился сюда словно бы в роли некоего завоевателя. Он жаждал покорить этот город, присвоить себе часть его несметных богатств, обрести в нем власть. Но сейчас эти амбиции вдруг представились ему неимоверно дикими и нелепыми. Он слишком привык к тихой, сытой, беззаботной жизни провинциального Туила, чтобы чувствовать себя в столице своим. А ведь мало того что он здесь чужой, он еще и собирается вступить в опасную игру с самым главным хищником этого города. И верховный претор, Томас Раушер Халид, герцог Этенгорский уже и правда казался ему неким безжалостным, могучим, опасным зверем, в данный момент мирно дремлющем в своей жуткой пещере среди груд костей своих жертв. И он, Мастон Лург, глупый жалкий деревенщина собирается войти в эту пещеру, разбудить зверя и образно говоря потребовать себе часть его охотничьих угодий. Это было безумие.

Судья постарался взять себя в руки. Тем не менее мысль о том, что через несколько часов он возможно будет входить в кабинет верховного претора и говорить слова, после которых не будет пути назад, сильно изматывала его. И судья удивлялся себе: неужели он такой трус, что дрожит словно в лихорадке всего лишь перед обычным разговором? И он снова и снова повторял, что Томас Халид человек разумный и адекватный, что он сразу же поймет насколько бесценный дар предлагается ему и непременно щедро вознаградит дарителя. Это казалось естественным и логичным, но все равно было страшно. В конце концов судья с негодованием оставил свою одежду в покое и решительно направился к приземистому, тяжеловесному трехэтажному белому зданию Восьмого свода.

Первым делом он посетил Службу розыска из Отдела дознания, где инициировал мероприятия по поиску и аресту беглой особо опасной преступницы Минлу Такулада Хин. Он дал её подробнейшее описание, местный художник набросал по его указаниям её портрет и, кроме того, от имени Судебной палаты, Лург назначил вознаграждение в 20 тон за поимку преступницы или сведения, способствующие этому. Дознаватель из Службы розыска поглядел на него с легким удивлением, сумма представилась ему слишком завышенной за какую-то кирмианскую бродяжку. Тогда судья, со всем отпущенным ему красноречием, ярко живописал насколько опасна эта хитрая коварная злобная женщина, к тому же в совершенстве владеющая мечом. О том как жестоко и кровожадно она умерщвляла свои жертвы, как пытала, мучила и истязала их, как вырывала у них щипцами куски плоти, отрезала у них уши, носы, у женщин груди, у мужчин половые члены, как дробила их кости, насаживала несчастных на колья и раздирала крюками. Молодой дознаватель буквально посерел, слушая эти ужасы и испытывая громадное облегчение что сам он живет в столице вдалеке от этих диких провинций с их чудовищными нравами. На его закономерный вопрос откуда же всё это известно, если в Туиле она убила лишь одного, судья легко объяснил, что после того как этот монстр в женском обличье понял, что на этот раз ему не избежать смерти за свои злодеяния, она сама рассказала обо всем, насмехаясь над судом и свидетелями и хвастаясь своими убийствами. Однако, к сожалению, некие сообщники помогли ей бежать, удрученно сообщил Мастон Лург. И поскольку в процессе расследования выяснилось, что она собиралась посетить Акануран, то здесь её нужно ждать в первую очередь. А после поимки, так как её вина без малейших сомнений и со всей очевидностью доказана городским судом Туила, кирмианка должна быть немедленно казнена. Также Мастон Лург указал на то, что преступница весьма возможно передвигается в компании лоя-изгнанника и большого пса. О том что собака металлическая судья в последний момент решил умолчать. Чиновники и офицеры Восьмого отдела тщательно зафиксировали все показания Мастона Лурга и дали делу надлежащий ход. Однако от него не укрылось некоторое их удивление, вызванное несомненно тем что непосредственно составлением розыскного циркуляра занимается целый городской судья. Стараясь быть дружелюбным и общительным, но при этом конечно сохраняя достоинство подобающее его чину, Лург попытался развеять всё их недоумение, как бы между делом сообщив о том что в столицу прибыл на важную встречу с "шишками" из "Холодного замка", правда не уточнив какими именно, а уж с этой оказией решил и передать данные о проклятой кирмианке. "Холодным замком" в народе, и в том числе и среди самих судейских, именовали главное здание Судебной Палаты – Судебного министерства Агрона. Оно располагалось в непосредственной близости от Заль-Вера, королевского дворцового комплекса, и являло собой поистине монументальное, устремленное ввысь сооружение с башнями и шпилями, вполне соответствующее именованию замок. Его стены были отделаны плитами из минерала, называемого "аюнксом" или "ледяным камнем", который по внешнему виду отчасти напоминал лед, и потому издали здание министерства и правда казалось несколько странным, сделанным как будто из льда и потому холодным и суровым. Впрочем, иные утверждали что "холодным" его прозвали из-за людей работавших в нем, чёрствых, жестоких, безучастных, с ледяными сердцами и равнодушными глазами.

Кроме всего прочего, находясь среди судейских чиновников, Мастон Лург осторожно провентилировал вопрос о местонахождении верховного претора, в столице ли он. И еще более осторожно не известно ли о каких-либо мероприятиях с его участием на сегодняшний вечер. Выяснилось, что всё шло как обычно, герцог Этенгорский, как и положено министру правопорядка, находится в "Холодном замке", занятый естественно руководством громадного механизма Судебной Палаты. О его планах на вечер никаких официальных объявлений не было и потому скорей всего, после многотрудного рабочего дня, он отправится к себе домой. Но вот куда именно никто не знал. Либо в свою городскую резиденцию, трехэтажный роскошный особняк в окружении не менее роскошного парка, недалеко от королевского дворца Заль-Вер; либо в свое громадное загородное поместье "Белувальес", на берегу Маи, в 15 километрах от западной стены Аканурана. Так что, если господин инрэ посетит "Холодный замок" сегодня, то вполне вероятно он сможет увидеть там верховного претора.

Сердце судьи забилось сильнее, вроде бы всё складывалось так, что этим вечером он встретится с могущественным герцогом. От мысли навестить его в Холодном замке Лург сразу же отказался. Он прекрасно знал, что так просто попасть на прием к герцогу не получится, адъютанты и секретари будут долго и нудно выяснять какое такое неотложное дело к министру привело судью из Туила в столицу, а потом равнодушно и даже снисходительно объяснять провинциальному чиновнику, что для незапланированной аудиенции с герцогом требуется некая экстраординарная причина и что в любом случае сначала он должен всё изложить первому секретарю, тот перенаправит его прошение к статс-секретарю, а тот уже непосредственно на рассмотрение к самому министру, который в конце концов и решит будет ли прием и в какой день и час, если будет. Об этом конечно не могло быть и речи. Мастон Лург не собирался никому объяснять цель своей встречи с герцогом и уж тем более ему не хотелось иметь многочисленных любопытствующих свидетелей этой встречи. И потому он сразу решил, что посетит герцога либо в его столичном доме, либо в поместье "Белувальес", смотря куда тот вечером направится.

Покинув Килбернское отделение Судебной Палаты, Мастон Лург наверно почти целый час просто гулял по улицам города, который он отрекомендовал Элен одновременно и как самый страшный и как самый прекрасный город королевства. Судье было немного не по себе. Он никак не мог избавиться от волнения перед предстоящей встречей, его томило некое тревожное, пугающее и в тоже время притягательное предчувствие абсолютной перемены собственной жизни. Словно он отправлялся в непростое, в какой-то мере опасное путешествие в далекую прекрасную страну, где он собирался провести остаток своих дней. И снова и снова он думал о том стоит ли пускаться во все тяжкие и ввязываться в такую головокружительную непредсказуемую авантюру на старости лет. "Ведь мне уже скоро пятьдесят", говорил он себе и ждал что в ответ голос здравого смысла, голос собственного разума начнет яростно клеймить его старым дураком и безумцем, напоминая какой сытой, уютной и комфортной была его жизни в Туиле. Но никакого ответа не было. Казалось все его естество и разум в том числе зачарованы мечтами об этой прекрасной далекой стране. "Что пятьдесят, что двадцать, никакой разницы", с горькой усмешкой думал Лург. А может дело было в самом этом городе. Большой, гордый, сильный, безжалостный и великолепный, словно всегда немного праздничный, если ты можешь себе это позволить, он волновал и будоражил не хуже далекой прекрасной страны. Мастон Лург шагал по роскошным бульварам с аккуратными как по линейке посадками цветущих деревьев, по тротуарам, выложенных идеально ровной плиткой, по переулкам, мощенных цветной галькой, мимо каменных, действительно красивых и импозантных двух, трех и даже четырехэтажных домов, с карнизами, мансардами, колоннами, лестницами, мимо чугунных вычурных решеток оград, мимо стройных фонарей, мимо стеклянных витрин и ярких вывесок и с наслаждением ощущал как этот город по капле вливается в него. Ему навстречу шли мужчины и женщины в костюмах, нарядах и туалетах, которых в деревенском Туиле не существовало в принципе. И с каждым шагом Лург всё острее чувствовал неодолимое желание пройти по этим улицам, мимо этих людей не бедным провинциальным чиновником из глухого далекого городишки, а спокойным, уверенным в себе владельцем громадного состояния и высокого титула, успешным, независимым, по-настоящему свободным человеком, и тогда все эти бульвары и тротуары, площади и вывески будут принадлежать ему, он встанет на один уровень со всем этим заносчивым городом и сможет войти в любые его двери. И этот город будет уважать его, они признают силу друг друга. Сердце Лурга радостно билось, когда он позволял себе думать что всё это уже возможно случится завтра или послезавтра. Но он одергивал себя, он напоминал себе, что впереди еще тьма трудностей и даже опасностей. Томас Халид непростой человек, он тот кому Акануран принадлежит ни по каким-то эмоциональным ощущениям, а именно по праву власти самого сильного. В конце концов утомившись от всех этих взволнованных размышлений, судья зашел в какой-то приличный тихий ресторанчик, чтобы немного перекусить, передохнуть и успокоиться перед возможно самым главным свиданием своей жизни. "Ни много ни мало, а сегодня, как бы пафосно это ни звучало, решиться моя судьба", думал он и вновь переживал эту странную смесь страха и радости.