Девочка и пёс

Ронберг махнул рукой и разбойники, хлопнув лошадей и прикрикнув, пустили их вскачь. Трое чудом спасенных людей понеслись по главной улице Гроанбурга.

88.

Пролетев через город и беспрепятственно проскочив через раскрытые ворота, трое всадников помчались на север, прочь от городских стен. Вскоре они оказались на развилке, где Минлу разговаривала с Шоллером. Здесь они поворотили направо и устремились на восток. Через час бешеного галопа, благополучно миновав Гроанбургский лес, всадники вылетели на Осевой тракт и только тут, почувствовав наконец себя в некоторой безопасности, остановили разгоряченных коней, дабы дать им роздых и самим перевести дух.

– Но мы не можем бросить его там, мы должны что-то придумать, – словно возобновляя некий прерванный диалог, снедаемая переживанием и с блестящими от слез глазами проговорила Минлу.

– Мы должны ехать в Акануран, – возразил Талгаро. – Так быстро, как только возможно.

Кирмианка резко повернулась к нему.

– Спасать себя и оставить Кита им на растерзание?! – Гневно вопросила девушка. – Если уж бейхоры всё же сумели лапы ему искалечить, то кто знает, что еще этот лысый изверг придумает.

– К сожалению, мы ничем не можем помочь Киту, – спокойно и грустно проговорил лоя и впервые в его голосе девушка услышала некую стариковскую тяжесть, словно напоминающую о том что этому маленькому человечку уже идет седьмой десяток. – Чтобы вывезти Кита из Гроанбурга нужна крепкая повозка с парой лошадей и несколько сильных человек чтобы погрузить его туда. И каким образом нам это провернуть, если он лежит посреди площади на виду у всего города?

Девушке нечего было ответить, но на лоя она все равно глядела сердито.

– С другой стороны, – продолжил Талгаро, – думаю, Кит не так уж и беспомощен и не в такой уж большой опасности. Насколько я понимаю, с бейхорами он разделался, когда его задние лапы уже не действовали. Ни мечи, ни копья, ни стрелы ему не страшны. Сам по себе он бессмертен и думаю скорее весь Гроанбург обратиться в прах и пыль, чем Кит расстанется с жизнью.

Минлу, ободренная его словами, немного успокоилась. Она припомнила как Кит рассказывал о том что его глаз не сможет проткнуть летящая стрела, а сам он может вскипятить целое озеро, что внутри него горит некий практически вечный огонь и что бы жить вечно ему нужен глоток воды, но и без этого он сможет прожить сто двадцать лет. Девушка почувствовала себя лучше. Чтобы Хишен не придумал, с Китом ему не справиться.

– Кроме того, теперь когда его с нами нет, – сказал Талгаро, – нам тем более нужно как можно быстрее попасть в Акануран, ибо сейчас мы единственные на кого может рассчитывать Элен. Кит был её защитником и если он выбыл из строя, наш долг заменить его. Мы должны спасти ребенка, вырвать её из алчных лап верховного претора. Я еще не знаю как нам это сделать, но тем больше резона как можно скорее добраться до столицы, убедиться что с Элен всё в порядке и придумать план для её спасения. На кого ей еще рассчитывать кроме нас?

Талгаро говорил очень спокойно и всё же с глубоким затаенным чувством. Девушка внимательно поглядела на него.

– Ты прав, – тихо сказала она. – Мы нужны Элен.

К ним приблизилась Тайвира. Она часто с тревогой поглядывала на запад, туда откуда они приехали.

– Нам лучше поторопиться, – проговорила она. – Разбойники могут попытаться догнать нас.

– Погони не будет, – уверенно сказал Талгаро. – Хишен поклялся черным крестом Вааля и пролитой кровью братьев. Он не станет нарушать эту святую для лихих людей клятву, разбойники просто не поймут и не примут этого. Да и вряд ли мы представляем такую уж большую ценность для мивара. К тому же не сомневаюсь, что следующие несколько часов он будет исключительно занят истязаниями этого молодого человека.

Тайвира вздрогнула.

Минлу с любопытством наблюдала за ней.

– Почему он сделал это? – Спросила она. – Он влюблен в тебя?

Дочь купца холодно поглядела на неё.

– Понятия не имею. Он такой же лиходей и душегуб, как и прочие. К тому же вы здесь тоже благодаря ему. По-твоему в тебя и лоя он тоже влюблен?

– В начале он намеревался ехать вместе с тобою и видимо взять с собой в качестве заложника мивара, – словно размышляя вслух, проговорил Талгаро, – однако затем, когда мивар наотрез отказался, даже готовый тут же и умереть, и потом предложил отпустить только тебя, этот молодой разбойник сразу же, не моргнув глазом, согласился, хотя конечно понимал что в этом случае оставляет себя в полной власти Хишена.

– И что? – Неприязненно осведомилась Тайвира.

Лоя пожал плечами.

– Не знаю. Но по моему разумению так легко и быстро пожертвовать своей жизнью возможно только под влиянием какого-то большого сильного чувства.

Ничего не ответив, Тайвира развернула коня и, ударив пятками в его бока, поскакала по широкому тракту на восток.

Минлу поглядела на лоя. Она вдруг припомнила его сказочное пение. И еще странные слова «айнлима монли», и ещё молнии, сверкнувшие на лапах Кита, и ей очень захотелось обо всём этом поговорить. Но Талгаро сказал:

– Да, лучше поспешить. Верховный претор жуткий человек и мы должны вызволить Элен из его плена как можно скорее. К тому же она возможно знает как помочь Киту.

Талгаро кажется нисколько не сомневался, что им удастся вырвать девочку из власти алчных судей и это немного ободряло Минлу. Сама она подобной уверенности не испытывала, с трудом себе представляя как двое таких бродяжек как лоя и она смогут проникнуть во дворец верховного претора Агрона, выкрасть девочку и затем ещё уйти от неминуемого преследования всей судебной гвардии королевства.

Не сказав больше друг другу ни слова, они поехали вслед за Тайвирой.

89.

Тайвира, то и дело подстегивая коня, как безумная, словно и правда пыталась уйти от погони, летела вперед. Но вместо страшных диких разбойников, её преследовали неудобные, неуютные мысли.

Что теперь будет с Сойвином? Что Хишен сделает с ним? Это не важно, это абсолютно не важно, уверял её голос, который вроде бы был её глубинной сущностью, её сокровенным «Я», той внутренней осознанной реальностью, которая всегда была на её стороне, с самого рождения готовая утешать и поддерживать её. Этот человек ничего не значит и его поступки случайны и неразумны, стихийны и бессмысленны и уж конечно не следует искать в них того сильного глубокого чувства, о котором говорил этот неприятный лоя.

А еще были эти 14 человек оставшиеся в подвалах Цитадели, голые, избитые, оголодавшие, уставшие, потерянные и подавленные. Она и её отец были последней надеждой для них. Но когда разбойники подвели к ней коня, она даже не вспомнила о них. Она лишь думала о своём спасении, об освобождении, которое неожиданным счастьем буквально вылетело на неё из толпы этих ужасных, кровожадных, жестоких людей и схватило за горло, мешая дышать и застилая глаза. И садясь на коня, она боялась лишний раз моргнуть, чтобы только не вспугнуть это нежданное счастье. И да, она боялась подумать о ком-то еще кроме себя, чтобы эти мысли не помешали ей, не остановили её. И всё правильно, убеждал её голос, ты ничего не должна этим людям. Каждый из них, выбирая работу в караване, прекрасно знал на что идёт и чем рискует.

Но Сойвин, зачем он это сделал? И в последний момент он даже не повернулся, не поглядел в её сторону, чтобы хотя бы взглядом попытаться всё объяснить. Она бы поняла, она бы услышала. Но может и нечего было объяснять. Он как животное, не сознавал мотивов и причин собственных поступков. Ведь всё-таки он разбойник, убийца и негодяй, живущий лишь потаканием своим сиюминутным желаниям и вожделениям. И она ничего не должна, ничем не обязана ему.

Теперь ей хотелось только одного, как можно быстрее оказаться в Акануране, в доме своего отца, в своей милой уютной комнате на втором этаже, куда по вечерам светит добрый умиротворенный свет красного закатного солнца. Она залезет на свою широкую кровать, спрячется под легким пуховым одеялом и все эти гроанбургские злоключения и переживания окажутся просто дурным сном. Просто сном.

90.

Как только всадники исчезли из виду, Сойвин отпустил голову мивара, слез с него и отошел в сторону. Хишен не спеша поднялся с земли, отряхнул свой великолепный камзол и штаны и как бы в некой задумчивости огляделся по сторонам. На Расплатной площади царила гробовая тишина. Основная масса людей теперь окружала широким полукольцом место, где стоял мивар, при этом изо всех сил держась на почтительном расстоянии от одинокого, застывшего как камень металлического пса и мертвых изуродованных тел бейхоров рядом с ним. Диковинный пёс совершенно по-собачьи сидел на попе и внимательно следил за всем происходящим. Уже наступал вечер, Яна клонилась к западу и её и без того красноватый свет приобретал ещё большую багровую насыщенность, придавая стенам Цитадели и лицам людей пронзительный, тревожный, огненно-алый оттенок.

Хишен поднял свой топор и повернулся к Сойвину. Тот, понимая что настал его последний час, сделал шаг назад и глухо произнес:

– Позволь умереть по-человечески.

Хишен отрицательно покачал головой. Ярость, бешено бурлившая в нём, когда он лежал на земле с задранным к верху носом, теперь трансформировалась в ледяную тягучую ненависть, которая для своего удовлетворения требовала долгих и изощренных мучений обидчика. И он, как будто совсем спокойно, заговорил:

– Значит два года вместе с нами кровь и грязь месил, по карманам шныкал, кошели собирал, людишек торговых резал, толстосумов на крюки вешал, пузатых купечиков в брюхо ножичком тыкал, бонрским мордоворотам бошки сёк, а теперь снова цветочек аленький? Херувим сахарная головка? Два года значит был проклятый висельник, изувер, душегуб, насильник, клейменная падаль, два года с нами шел бок о бок в дерьме по самую шею и вдруг раз!… в один момент снова святая душа – огнеокий офицер, голубая кровь – золотые погоны, алый плащ да шляпа с белым пером. Так что ли? Снова гордый, хоть гвозди на лбу гни? Вот я дерево остальные пни? Из говенной дырки да по царски фыркать? А что было – так наплевать и растереть? – Хишен усмехнулся и как бы удрученно покачал головой. – Нет, братушка, так не получиться. Так не бывает.

Он глядел на бриода вроде даже как будто сочувственно.

– Кстати, давай-ка сюда все свои мечи-кинжалы, они тебе уже ни к чему.

Молодой человек положил ладони на рукояти мечей и сделал шаг назад.

– Ну-ну, Сойвин, не усложняй. Не нужно бросаться на меня или, упаси боже, вспарывать себе брюхо. Я не позволю. Лупень выстрелит тебе в глаз, – Хишен поднял левую руку и лучший лучник Гроанбурга тут же вышел вперед, поднимая лук и натягивая тетиву, – а потом в ногу, в руку, куда-нибудь еще, пока ты не утихомиришься.

– Да что ты от меня хочешь? – В отчаянье воскликнул Сойвин.

– Узнаешь. Всё узнаешь. Ты для меня теперь человек особый, ценный человек. Думаешь много в этом мире людей, которые уцепившись за ноздри, задирали мне голову и резали шею? Так что скидывай амуницию.

Сойвин медленно обреченно расстегнул ремни и бросил на землю все свои многочисленные клинки.

– И нож из сапога, – подсказал Хишен. Затем сделал знак и один из разбойников проворно подобрал оружие бриода и унес прочь.

Хишен улыбался. И его улыбка казалась Сойвину жуткой. Но вот он снова помрачнел и, покачивая топориком, проговорил:

– Альче, приведи сюда из подвалов всех кто там есть. Там должно быть что-то около дюжины дармоедов из каравана Каншуви.

Самый молодой из бриодов тут же бросился исполнять приказ.

Сойвин растеряно усмехнулся, ему показалось что он догадался что замыслил мивар. Чудовищное доказательство того что он, Сойвин, точно такой же душегуб и подонок как и все в Гроанбурге. Но кто бы сомневался. На миг в его голове возник образ прекрасной Тайвиры и он ощутил терпкий привкус горечи, из-за мимолетной глупой фантазии, он окончательно исковеркал свою судьбу. Но горечь тут же уступила место черной вязкой апатии, заволакивающей душу беспросветной пеленой усталости и покорности. Будь что будет. Уже ничего не исправить, не изменить, и чтобы Хишен не придумал, это уже не важно. Совершенно не важно. Его жизнь закончится не сегодня, это уже случилось два года назад. Ему остро захотелось побыть одному, там где только небо, деревья и какой-нибудь водоем, там где его усталая, измождённая, смертная душа сможет еще раз послушать тишину вечности и соприкоснуться с покоем бесконечности, там где будет только он и этот громадный чудесный мир, такой равнодушный и такой прекрасный. В этом мире порой непросто жить, порой даже невыносимо, но вся эта сложность, невыносимость в самом человеке, в его сердце, мир, Вселенная здесь ни при чем. Она не ведает ни Добра, ни Зла. Сойвину припомнилось как эти суждения ему внушал пожилой сморщенный пилигрим, бредущий неизвестно откуда в какое-то очередное святое место. «То что мы считаем злом это лишь несовпадение наших желаний с реальностью, не более того», говорил пилигрим. Молодой человек усмехнулся про себя: «Ну да, так оно и есть. Мне вот хочется жить, иметь свой дом, быть вместе с такой девушкой как Тайвира, а в реальности меня закопают по шею в землю и Хишен будет колотить меня по голове палкой и отрезать по кусочкам мои уши. Никакого зла и страданий, просто моё желание не совпало с реальностью».

Вскоре Альче и несколько его подручных пригнали на площадь группу полуголых, оборванных людей. Пленники сбились в кучу и тревожно и испуганно оглядывались по сторонам. Правда двое или трое из них смотрели на разбойников спокойно, мрачно и даже с некоторым вызовом. Среди них был и Дэйн, близкий друг Самала – того самого охранника из «Бонры», которого Хишен легко и без раздумий зарубил топором дабы побудить купца Каншуви вести себя посговорчивее. Впрочем, их дерзость ни на кого не производила впечатления. Разбойники жадно и с нетерпением наблюдали за происходящим, готовясь увидеть очередную кровожадную выходку своего могучего жестокого атамана.

Хишен сделал знак и его люди умело и быстро расхватали пленников, поставили их на колени, связали за спиной руки и набросили на шеи тонкие удавки.

– Выбери троих из них и перережь им горло, – сказал мивар. – А остальных я отпущу. Клянусь черной душой Элриха.

Сойвин, глядя в землю, не шелохнулся, словно и не услышал этого кровожадного предложения.

– Дайте ему нож, – приказал Хишен.

К ногам Сойвина упал большой охотничий нож с широким чуть загнутым клинком.

– Возьми. – Повелительно произнес Хишен.

Молодой бриод поднял на него глаза и отрицательно покачал головой.

– Убьешь троих, спасешь почти дюжину, по-моему хорошая сделка. Точно не хочешь?

Сойвин холодно глядел на мивара. Тот усмехнулся и покачал головой.

– Хорошо. Тогда я прикажу все их посадить на кол.

Сердце Сойвина забилось сильнее. Он прекрасно понимал, что мивар вполне способен на это. И тем не менее пожал плечами и равнодушно произнес:

– Поступай как хочешь. Мне-то какое до всего этого дело?

Мивар снова усмехнулся и, повернув голову, приказал:

– Вархо, организуй. Начни вот с неё. – Хишен указал топориком на русоволосую растрепанную полноватую женщину лет пятидесяти.

Бородатый вэлуоннец без колебаний принялся отдавать распоряжения. Двое разбойников отправились за орудиями пытки и инструментами, двое других схватили выбранную жертву, освободили от веревок и начали срывать с неё одежду. Несчастная женщина, едва стоявшая на ногах, растерянно глядела на державших её мужчин и словно не понимала к чему её готовят. Через минуту она была абсолютно голой и разбойники бесцеремонно швырнули её на землю. Обрюзгшее нечистое дебелое дряблое женское тело ни у кого из мужчин не вызывало никаких пикантных мыслей. Напротив, они испытывали отвращение и жалость. Не смотря на унижения, женщина всё еще не смела издать ни звука. Всю жизнь работая ткачихой и прачкой на нескончаемую череду господ и хозяев она давным-давно привыкла безропотно и терпеливо сносить любые помыкания собственной персоной. Она была настолько послушна и покорна, что кое кто принимал это за туповатость. Однако сейчас, в предчувствии чего-то ужасного, даже её смиренность отступала в сторону и наружу прорывался страх. Барахтаясь на земле, полубезумным взглядом она смотрела снизу вверх на вооруженных грозных мужчин и пока еще молча, одними большими влажными серыми глазами умоляла их не делать ей больно.

Разбойники вернулись с инструментами и кольями и споро взялись за дело. Двое при помощи колуна и лопаты готовили яму, другой взял полутораметровый кол и несколькими уверенными движениями ножа обновил его острие. Потом посмотрел на мивара и буднично осведомился:

– Кол медленный или быстрый?

– Медленный.

Разбойник ножом срезал конец деревяшки, потом еще и еще, умело затупляя остриё и глядя на него то с одной стороны то с другой, словно прикидывая как пойдет. Наконец он счел результат удовлетворительным, вынул из-за пазухи бутылёк и облил усечённый конец кола каким-то маслом. После чего сделал знак двум своим товарищам. Те схватили голую женщину и поставили её на четвереньки. Еще двое разбойников по знаку Вархо обнажили сабли и уперли их крест– накрест в землю, создавая дополнительную опору. Кол положили на место скрещение клинков и ввели его заостренное навершие в задний проход жертвы. Женщина вздрогнула, но всё еще ни проронила ни звука и лишь с диким ужасом поглядела на своих товарищей, стоявших на коленях и с посеревшими лицами наблюдавшими за происходящим. Все они понимали что их ждет тоже самое.

– Держись, Сальта, – пробормотал Дэйн. На его зеленые глаза от бессилия, стыда и отчаянья наворачивались слезы. И хотя тридцатичетырехлетний охранник "Бонры" был вполне отважным человеком, при столь наглядной демонстрации его ближайшей участи ледяная хватка животного ужаса безжалостно сдавила ему сердце.

Дюжий разбойник в красной безрукавке и черной повязке на голове взялся за деревянный молот с длинной рукоятью и размахнувшись ударил по колу, вгоняя его в тело жертвы. Сальта дико закричала и её крик буквально вспорол предвечернюю тишину площади. Женщина начала биться, но две пары крепких рук держали её мертвой хваткой. Палач в красном жилете ударил молотом еще раз, кол разрывая плоть, вошел еще глубже и Сальта завизжала совершенно не по-человечески. Сойвин не выдержал и отвернулся. Дэйн же закричал:

– Да прекратите же вы, ради бога, изуверы проклятые!

Он подался вперед, натягивая удавку. Его лицо налилось кровью, а он, задыхаясь и выпучив глаза, хрипел и рычал, призывая на гроанбуржцев небесные кары и тут же умоляя их одуматься. Но никто не обращал на него внимания. Разбойники подняли кол вертикально, установили его в приготовленную яму и закрепили деревянными клиньями. Сальта соскальзывая всё ниже, извивалась и размахивала руками, каждым этим движением усугубляя жуткую боль разрывающую её изнутри. Привыкшая в своей безропотной рабской жизни в основном молчать она теперь голосила совершенно по-звериному. Она не просила, не умоляла, не проклинала, она просто кричала и выла в пустое красное небо. В течение всей своей жизни она никогда не задавалась вопросом за что ей досталась такая незавидная жалкая судьба, почему она была обречена на беспросветную тяжелую работу по 20 часов в сутки, тихо радуясь лишь крохотным подачкам счастья в виде нежного пирожного или плетенного с бисером браслета, на которые она откладывала по нескольку месяцев со своего скудного заработка или небрежной мужской ласке случайного подвыпившего кавалера или лишней монетке от хозяина, охваченного приступом благодушия и неожиданной щедрости. Ей и в голову не приходило негодовать на рок, богов, людей и доискиваться причин своей убогой участи. Мир устроен так как устроен. И возможно даже сейчас, подвергаясь чудовищной пытке, она не искала виноватых и не догадывалась, что нужно умолять или хотя бы проклинать тех кто обрек её на это. Она привыкла принимать всё что ей выпадало молча и кротко. Но эта жуткая боль была слишком невыносимой чтобы она приняла её с обычным молчанием, это страдание было слишком запредельным для Сальты и вот теперь, впервые в своей жизни, она кричала во весь свой голос, голос о котором она даже не подозревала.

Дэйн, задыхаясь от слез и соплей, вдруг перестал костить Хишена и его подручных и набросился на Сойвина. Охранник потребовал чтобы тот убил его и еще двоих, но чтобы только всё это прекратилось. Он взывал к благородству Сойвина и тут же грозил ему загробными муками за его равнодушие. Впрочем, речь Дэйна звучала всё более бессвязно и спутано, он то ревел, то проглатывал слова, то плевался, то пытался отдышаться. Хишен с любопытством естествоиспытателя следил за молодым бриодом. Сойвин же, который в первые секунды отвернулся, теперь неотрывно глядел на нагую пожилую женщину, корчащуюся на окровавленном колу. И в какой-то миг внутри него что-то лопнуло и всё его человеческое естество заволокла тьма. Сойвин нагнулся, поднял с земли охотничий нож, быстро подошел к Сальте и подняв высоко руку воткнул нож ей в шею. Женщина захрипела, изо рта потекла кровь и через несколько секунд она умерла. Сойвин с ножом в руке повернулся к разбойникам. Те при виде его побелевшего окаменевшего лица и безумных потемневших глаз в страхе попятились назад. Ни у кого не осталось сомнения что он сейчас бросится на них и начнет рвать их зубами и ногтями. Но Сойвин не шевелился, он словно никого не видел. Затем он медленно повернулся к ряду пленников и те торопливо отводили глаза, с ужасом понимая что он сейчас начнет их убивать.

Молодой бриод находился возле левого края ряда стоявших на коленях людей и потому он шагнул к ближайшему, крайнему слева мужчине, взял его за волосы, запрокинул голову назад и сильно полоснул ножом по шеи, разрезав яремную вену. Темная кровь непрерывной струёй хлынула из раны, заливая всё вокруг. Глаза пленника неимоверно расширились, он задергался, закряхтел, засипел, пытаясь сделать вдох и начал валиться набок. Однако разбойник за спиной крепко держал накинутую удавку, не давая пленнику упасть и он так и умер, со связанными руками и стоя на коленях. Сойвин приблизился к следующему, второму слева мужчине и стараясь не смотреть на него и не давая себе ни секунды на размышление, быстро и четко разрезал ему горло. После чего повернулся к Хишену и проговорил:

– Пусть остальные уходят.

Хишен отрицательно покачал головой.

– Еще один. Старуха, – он кивнул на мертвую Сальту, – не в счет.

Сойвин не стал спорить и снова повернулся к ряду пленников. Третьим слева сидел Дэйн. Ужас скрутил ему кишки. Он попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но в голове намертво застыла неизвестно откуда всплывшее изречение: "Ибо велик зверь сей есть и свиреп зело…" Еще Дэйн успел задастся вопросом будет ли малодушием, если он закроет глаза. Он не закрыл. Сойвин прошел мимо него и перерезал горло его товарищу, рядом с ним. После этого Сойвин выдернул конец петли на шеи Дэйна из рук разбойника. Тот не посмел препятствовать. Сойвин снял удавку с охранника "Бонры", помог встать ему на ноги, разрезал веревку на запястьях и, вручив нож, сухо сказал: "Уходите". Дэйн медлил, ошарашенно глядя на молодого человека и всё еще не в силах поверить что остался жив. Сойвин подтолкнул его в сторону пленников. "Давай живее", резко сказал он. Дэйн наконец очнулся и неуверенно пошел к своим товарищам. Разбойники, видя что Хишен никак не возражает, спокойно отпустили пленников, равнодушно наблюдая как Дэйн разрезает путы на их руках.

Однако когда все десять человек были освобождены, они всё еще не решались сделать ни шагу, потирая затекшие запястья и растерянно взглядывая друг на друга.

– Проваливайте отсюда! – Крикнул на них Сойвин и его голос звенел от какого-то еле сдерживаемого переживания. – Уходите отсюда. Вас никто не тронет.

И Дэйн увел их прочь с площади. Им действительно никто не мешал. Хишен даже не посмотрел в их сторону. Он неотрывно следил за Сойвином. Затем он сделал вид что убирает с правого рукава своего роскошного камзола какой-то волосок или соринку.

– Ну что ж вроде со всем разобрались, – спокойно сказал мивар. – Дальше я думаю всё ясно.

Он сделал знак и двое разбойников схватили Сойвина за руки.

– В землю его, – приказал Хишен. И словно потеряв к молодому бриоду всякий интерес, он повернулся к Ронбергу. Он приказал пожилому бриоду взять самых могучих бродяг и заняться покалеченной псиной. Пусть принесут щиты, доски, плетеные ограждения и, укрываясь за ними, подберутся к собаке и попробую разбить её кузнечными молотами или рассечь самыми тяжелыми секирами которые у них есть. Если ничего не выйдет, то облить маслом и попробовать сжечь. Если и это не удастся, пораскинуть мозгами что еще можно сделать и ни в коем случае не оставлять эту богопротивную тварь без внимания.

– И вот еще что, – с внезапной злостью сказал Хишен, грозно оглядывая стоявших вокруг разбойников: – Если кто-нибудь еще на развилке будет интересоваться маленькой черноволосой девочкой с большими синими глазами, то не я, не вы ничего о ней не знаете и никогда не слышали. Ясно?! Будь проклят тот час, когда я впустил в Гроанбург эту лживую судейскую морду с его чокнутой племянницей. Как будто ад разверзся. Ведьмы да оборотни теперь таскаются сюда как к себе домой. Честное слово, может священника позвать и освятить город?