Что мне сказать тебе, Мария-Анна

– Отчего же последнюю, сударыня? – Усмехнулся в свои пышные усы Жан. – В этом сезоне нас ждет Турин и Альзария. Где я надеюсь сыграть еще много отличных пьес, комедий и драм.

Королева отрицательно покачала головой.

– Нет, не ждет. Тебе предстоит либо навсегда бежать из этой страны куда-нибудь в Моравию или Италию, а потом еще дальше к кровожадным венграм или даже в дикую Московию, либо быть повешенным. Так что последней твоей пьесой будет драма, но конечно очень жалкая как и вся твоя жизнь.

– И почему же меня ждет столь незавидная участь, сударыня? – Всё еще не оставляя ироничной интонации, спросил он.

– Потому что как только я вернусь в Фонтен-Ри, а это случится не далее как завтра к вечеру, я вызову к себе графа Энтуана Согье, главу Судебного ведомства и прикажу ему разыскать бродячий театр Жана Булине, который по моим сведениям сейчас где-то в окрестностях Ле-Руа. И тогда, Жан Булине, тебя начнут преследовать как бешенную собаку, как проклятого Саже Леврона, как зверя из Живодана. Маршалы, коронеры, ликторы, городская стража, солдаты, шпики, соглядатаи, все они будут искать тебя по всей земле этого королевства. А когда тебя схватят и привезут в железном ящике в Консержер и бросят в зловонную сырую темную конуру в башне Бонбек, я приду еще раз посмотреть на тебя, возможно ты захочешь еще раз объяснить мне что такое сатира.

Жан Булине усмехнулся, он оглянулся на своих товарищей, надеясь увидеть на их лицах такую же усмешку, но не увидел. Актеры и актрисы выглядели слегка обескураженными. Не то чтобы они поверили этой женщине, уж они-то как никто другой знали что сыграть можно всё что угодно, но всё же им стало несколько неуютно. Пусть они никогда и не видели свою королеву, но также как и все были наслышаны о её красоте и величии, и глядя на эту незнакомку, они не могли отказать ей ни в том ни в другом.

Жан снова поглядел на Марию-Анну.

– И какой же я должен сделать вывод, сударыня, из этой странной и немного гротескной тирады? Кого же вижу я перед собой?

Но Мария-Анна, словно потеряв к нему интерес, повернулась к Ольмерику.

– Вы только представьте, лейтенант, – сказала она, – вот это волосатое существо до вашего прихода издевалось надо мной.

И она многозначительно посмотрела в глаза протиктора, словно просила его о чем-то. И тот кажется понял.

– Значит оно должно умереть, Ваше Величество. Желаете, чтоб это сделал я?

Мария-Анна чуть улыбнулась ему.

– Нет, лейтенант, слишком большая честь для этого шута горохового умереть от руки моего протиктора. Это сделает какой-нибудь здоровенный толстый отвратительный потный палач. И причем сделает это в Бонбеке, этого негодяя не повезут на Гревскую площадь, палач задушит его веревкой прямо в камере без всяких виселиц, сэкономив казне 10 ливров.

– Как прикажете, Ваше Величество, – смиренно ответил Ольмерик и даже склонился, чего обычно не делал.

– Да, кстати, – королева обернулась к актерам и актрисам, которые теперь выглядели совсем уж как-то невесело. – Я также прикажу графу Согье схватить всех кто будет рядом с Жаном Булине по прозвищу Мантилла, всех его товарищей и соучастников. Исключения сделают только для ваших милых обезьянок и свинюшек. – Она улыбнулась мужчинам и женщинам. – Так что хорошенько подумайте, господа лицедеи, стоит ли вам оставаться рядом с этим человеком.

После этого королева вышла из-под навеса, оставив труппу Жана Булине и его самого в полной растерянности.

36.

Где-то сразу после полудня Мария-Анна попридержала молодого белого жеребца и заставила его перейти на шаг.

Королева утомилась от скачки и проголодалась. Однако она решила не устраивать привала, а перекусить прямо в седле.

Сейчас они ехали по очень живописной местности. Справа вдаль плавными линиями уходили бесконечные виноградники, слева же высились ровные аккуратные ряды платанов, за которыми бесшумно текла маленькая речушка в нежном обрамлении зелени и луговых цветов. Белая утрамбованная, наверно еще из времен римских легионеров, дорога отделялась от виноградников замшелой выщербленной кирпичной оградой не более метра в высоту. Воздух был напоен легким терпко-свежим запахом цветущего винограда с некоторыми древесными нотками и теплыми ароматами маленьких цветов. Невероятная умиротворенность и какое-то почти эллинское безвременье царили здесь.

Ольмерик, достав из подседельной суммы снедь, передал её королеве.

Мария-Анна жадно впивалась своими зубками в сочную розовую ветчину, сдобренную гвоздикой и мускатным орехом и аппетитно хрустела гренками, поджаренными на чистейшем гусином жиру. Чувство насыщения приятной волной проходило по её телу и она с улыбкой глядела на протиктора, который из соображений этикета не стал прикасаться к пище.

После утоления острого голода, женщину потянуло разговаривать разговоры.

Из фляги протянутой Ольмериком она сделала несколько глотков приятного сладкого вина и, вернув ему сосуд, спросила:

– Скажите, лейтенант, а на что похожа жизнь на вашей родине?

– Ни на что не похожа. Она и есть настоящая жизнь.

– То есть по-твоему наша жизнь здесь не настоящая?

Протиктор пожал плечами.

– Да какая это жизнь. Одни из вас просто бояться жить, другие только собираются жить после смерти, третьи называют жизнью жалкое прозябание в каменных мешках за толстыми стенами и тяжелыми дверями.

– А у вас как?

– А у нас жизнь каждый божий день. Мы живём среди льда и огня и знаем, что смерть стоит у нас за левым плечом. Наши глаза видят горизонт, а кожа чувствует ветер. Мы едим вкусную пищу, когда она есть, а ни когда положено. Мы веселимся и пьём вино, когда нам весело и когда есть вино. И если мы кого-то любим, то мы не играем в какие-то дурацкие игры, мы приходим к нему и остаемся рядом. Если это женщина мы занимаемся с ней любовью, а если это мужчина, мы с ним, спиною к спине, прикрываем друг друга в бою. А если мы кого-то ненавидим, то не прячем это в себе, не проклинаем его шёпотом под одеялом, не грозим ему из дали, мы приходим к нему и убиваем его. Или он убивает нас, но мы не в обиде. И наши боги не скрываются от нас на небе и им не нужны какие-то громадные глупые здания куда людей сгоняют как овец. Они живут рядом с нами и сидят у наших костров. И никакие жирные плешивые монахи не поучают нас как нам жить, не читают нам нравоучений из пыльных заплесневелых книжонок.

– Почему же тогда ты служишь мне, здесь, а не живешь там, на среди вашего огня и льда? – Спросила Мария-Анна чуть обиженным тоном.

Она обратила внимание что Ольмерик забывает добавлять "моя госпожа", но сейчас её это никак не задевало и она легко забыла об этом.

Мужчина посмотрел на неё и веско сказал:

– Потому что клятва превыше всего. Я поклялся служить Вальрингам, поклялся своими богами, своей честью и своим мечом. И я буду делать это до последнего вздоха. На свете нет более мерзкой падали чем клятвопреступник. Такую мразь презирают все и во всех мирах. Лучше взять пилу и медленно отпиливать себе ноги, чем нарушить клятву.

Мария-Анна пристально поглядела на молодого человека. Ей как будто почудилось что он явно на кого-то намекает.

– Если хочешь, я могу освободить тебя от твоей клятвы и ты сможешь со спокойной душой отправиться домой и жить своей настоящей жизнью.

Ольмерик отрицательно покачал головой.

– Вы щедро платите, вы красивая женщина и вы по-настоящему отважны. Я хочу служить вам.

Мария-Анна против воли почувствовала себя чрезвычайно польщенной. Это насмешило её. Сколько за свою жизнь она слышала хвалебных речей в свой адрес, сколько прекрасных слов и панегириков и от кого: от могущественных императоров, блистательных монархов, первосвященников, мудрых ученых, великих художников, сиятельных вельмож, влиятельных царедворцев. Но кажется только слова этого грубого варвара по-настоящему тронули её.

– Скажи, Ольмерик, а это правда, что однажды ты в одиночку убил тридцать свирепых даннов в их собственном доме?

– Нет, моя госпожа, это неправда.

– Вот как?! – Королева была разочарована.

– Их было всего одиннадцать, причем трое из них мертвецки пьяные и едва держались на ногах.

Мария-Анна понимала что делает человеку больно, но удержаться не могла, ей хотелось это услышать.

– А за что ты их убил?

– Они украли мой кнорр.

Мария-Анна удивленно захлопала ресницами.

– Ты изрубил их за то что они забрали твой корабль?

– Конечно. Между прочим полный груза рыбы и шкур.

– Ясно. – И снова она почувствовала себя разочарованный и к тому же сердитой, намереваясь по возвращении высказать этому олуху Олафу всё что она думает о его болтовне.

Она хотела спросить еще и про жуткого медведя-шатуна, насмешливо ожидая что и это окажется басней, но увидев на дороге группу людей, отвлеклась от своих мыслей.

Впереди по дороге гуськом друг за другом шли шесть человек. Облаченные в лохмотья и рубища, в ветхие балахоны из грубой шерсти, подпоясанные веревками, обмотанные на руках и ногах грязными заскорузлыми тряпками. У каждого на голове был большой бесформенный серый колпак с вырезанными отверстиями для глаз, к которому в некоторых местах крепились маленькие колокольчики, издающие при движении унылое позвякивание. У нескольких путников были деревянные внушительные посохи.

Королева почувствовала страх. Ей захотелось пришпорить коня и промчаться мимо неприятных прохожих на максимально возможной скорости, но она сдержала себя и её жеребец продолжал идти неспешной рысью. Оказавшись рядом с ними она уловила сладковато-омерзительный запах и с отвращением отвернулась. Ей уже казалось что сейчас всё закончится и страшные путники останутся позади, но неожиданно человек возглавлявший колонну обратился к ней:

– Прошу вас, благородная госпожа, не проезжайте мимо. Окажите милость несчастным, утратившим облик человеческий и забывшим все радости земные. Подайте, благородная госпожа, сколько сочтете возможным.

Мужчина, обратившийся к королеве, был единственным из этой компании кто не имел колпака и его лицо скрывала только узкая серая тряпица, обернутая несколько раз вокруг головы, так что она была ниже линии глаз и выше верхней губы. Мария-Анна остановила своего жеребца, неприветливо глядя на незнакомца. Её мысли сейчас занимало то обстоятельство, что тряпица прилегает к лицу достаточно плотно и ровно, так, словно у человека практически отсутствовал нос.

– Долгие дни и ночи бредем мы по этой благодатной земле, не имея ни пристанища, ни куска хлеба. Ибо всякий сторонится нас, ненавидит и проклинает, словно мы и не из рода людского, а какие-то осклизлые твари из самой преисподней.

У незнакомца были густые черные невероятно взлохмаченные волосы, падавшие на высокий лоб. Его большие темные глаза смотрели очень внимательно и казались влажными. Его подбородок был вымазан чем-то зеленоватым и засохшим, под чем можно было разглядеть что-то похожее на вертикальную трещину в коже. Возраст мужчины определить было трудно, но его голос звучал молодо и звонко. В руке он держал длинный посох изогнутый на верхнем конце, на котором болтался колокольчик.

Мария-Анна никак не могла оторваться от глаз незнакомца. Ей нестерпимо хотелось ударить коня пятками и умчаться прочь, ей было страшно, но гордость удерживала её на месте. Она понимала что надо залезть в кошель вынуть несколько монет и отделаться от этого навязчивого типа, но не могла пошевелиться.

Мужчина же, видя что "благородная госпожа" не спешит снизойти до милостыни, продолжил свой горестный монолог:

– Несчастными изгоями скитаемся мы по дорогам и весям в бесплодной попытке найти хоть какой-то приют для наших утомленных искалеченных тел, но нет нам ни покоя, ни отдыха, ни надежды. Ибо выглядим мы как чудовища и таковыми нас и считают. И даже торговцы, самые гнусные негодяи рода человеческого, готовые продать и Христа и собственную мать, если кто-то предложит хоть какую-то цену за них, и те сторонятся нас и проклинают, а если и соглашаются продать нам чёрствую лепешку или бутыль самого скверного скисшего вина, то дерут с нас втридорога, ибо знают что нет нам входа в обычные магазины и лавки и никто не встанет на нашу защиту, ибо одни считают нас дьявольскими отродьями, а другие величайшими из грешников раз уж Господь наслал на нас столь жуткое наказание. Так прошу вас, благородная госпожа, сжальтесь хоть вы над нами и подайте нам малую толику на наше скудное пропитание.

Мария-Анна чуть дрожащей рукой развязала кошель, особенный кошель, с золотыми монетами, ей хотелось проявить щедрость к этим несчастным людям, и вынула из него три дублона.

При виде золота, глаза незнакомца кажется еще больше увлажнились. Он быстро протянул к королеве свою правую руку, при этом Марию-Анну обдало волной кислой омерзительной вони. Ладонь мужчины также была замотана тряпкой, причем таким образом словно он был трехпалый, те части пальцев что всё же были видны казались невероятно распухшими.

Мария-Анна осторожно опустила монеты в ладонь, так, чтобы ни в коем случае не коснуться ни кожи, ни грязных тряпок.

Считая свой долг исполненным, она хотела наконец с облегчением продолжить свой путь, но незнакомец, быстро убрав золотые монеты куда-то себе в сумму, торопливо проговорил:

– Позвольте, благородная госпожа, просить вас еще об одной милости.

Мария-Анна с неприязнью поглядела на него, но удержала свою лошадь на месте, показывая что слушает его.

– За все наши пути-странствия не видели мы никого равного вам по красоте, благородная госпожа. При одном взгляде на вас всякому ясно что Господь любит вас и благоволит вам, ибо столь дивной красой Он одаривает должно быть лишь одних безгрешных ангелов своих. Так позвольте же мне прикоснуться к вашей руке, моя славная госпожа, ибо уверен что тогда сойдет на меня и моих братьев по несчастью благословение Господне и обретем мы хоть малую частицу удачи в нашей несчастливой судьбе.

Мария-Анна окаменела. Одна лишь тень мысли что на неё каким-то образом может перейти ужасная болезнь этих людей несказанно угнетала её. Но приобретенное ею за долгие годы горделиво-надменное ощущение королевского достоинства мешало ей поддаться страху, бросить всё и пуститься вскачь, позорно улепетывая от этих несчастных. И усилием воли сдерживая безумную панику в глубоких закоулках своей души, она медленно протянула вперед правую руку.

Черноволосый мужчина обрадованно шагнул вперед, намереваясь взять женскую узкую ладонь своей распухшей безобразной рукой и поднести к своему рту, под которым зияла багровая трещина.

Но Ольмерик вдруг схватил поводья белого жеребца королевы и резко дернул, уводя его в сторону от застывшей на дороге веренице людей.

– Нельзя, моя госпожа, – сказал он.

Мария-Анна с удивлением поглядела на него.

– Они вечные неудачники, самые никчемные и жалкие из людей. Боги презирают их. Не нужно гневить богов, прикасаясь к этим людям. Их неудача как чума, забудьте о них, моя госпожа.

И Ольмерик, не ожидая никакого ответа, пришпорил своего коня, увлекая за собой и белого жеребца королевы.

Мария-Анна схватилась за поводья, не чувствуя никакого раздражения по поводу столь дерзкого поведения своего протиктора.

Однако спустя может более получаса езды, она наконец попридержала коня и сказала, повернувшись к Ольмерику:

– Но всё же на будущее, лейтенант, никогда не смейте указывать мне что я могу делать, а что нет.

Ольмерик спокойно посмотрел в её серые глаза и сказал:

– Я ваш телохранитель и я буду указывать что вам делать, а что нет, если от этого зависит ваша жизнь. И я применю силу и к вам самой, если это будет нужно чтобы спасти вас. Если вас это не устраивает, тогда освободите меня от клятвы и гоните прочь.

Мария-Анна уже было открыла рот чтобы сказать что-то резкое, но глядя в холодные синие глаза белокурого молодого человека, она неожиданно поймала себя на мысли что хотела бы родить сына от такого мужчины как он. И это напомнило ей о Роберте, о сыне которого она уже родила от одного мужчины, но кажется не сумела уберечь ни этого мужчину, ни своего сына.

Она отвернулась и пришпорила коня, они уже были на дороге к Ле-Руа. До постоялого двора "Золотой бык" оставалось совсем немного.

37.

Мария-Анна и Ольмерик въехали на грязный двор постоялого двора и остановились у коновязи.

Здесь было достаточно многолюдно, но кажется никто не обращал на них внимание. Они спустились с лошадей. И пока королева прохаживалась, разминая уставшее затекшее тело, а Ольмерик привязывал лошадей, маленький светловолосый чумазый мальчуган 8-9 лет отроду храбро приблизился к ним.

Он встал перед королевой, разглядывая её.

Мария-Анна спросила:

– Тебе чего, малыш?

Рядом с её левым плечом возник Ольмерик, грозно взглянув на ребенка.

– Ты девица Мари, дочь звездочёта из Саноры? – Дерзко спросил мальчик.

Королева усмехнулась и повернулась к своему протиктору. Тот вопросительно поглядел на неё.

– Только не спрашивай меня убить тебе его или нет, – с улыбкой сказала она. – Решай сам.

– Пусть пока живет, – очень серьезным тоном ответил лейтенант.

Мария-Анна посмотрела на ребёнка и изображая некоторую раздраженность, спросила

– Ну а если и так, то что тебе за дело до этого?

– Моё дело – два пистоля, – важно ответил ребенок, – которые ты дашь мне, если хочешь чтобы я отвел тебя к человеку, которого ты ищешь.

– Два пистоля? – Задумчиво проговорила королева. – Это же целое состояние. – Она огляделась по сторонам.

Она всё же думала что встреча произойдет в трапезной зале постоялого двора. Или может быть в одной из комнат. Но по-видимому Гуго не доверял ей и решил несколько усложнить процесс встречи.

Она снова посмотрела на ребенка.

– Как выглядит тот кто сказал тебе встретить меня здесь?

Мальчик потер сопливый нос.

– Да такой тощий и высоченный как жердь и рожа такая печальная как у старой лошади.

Мария-Анна усмехнулась.

– А меня ты как узнал?

– Ну он сказал что как увидишь самую красивую сеньору, красивей которой в жизни не видел, – Мария-Анна благосклонно улыбалась, – с физиономией такой надменной что и у Архиепископа Реймса такой не увидишь, – Мария-Анна перестала улыбаться, – то это и будет та кто тебе нужен. – Мальчик шмыгнул носом, втягивая сопли, покосился на Ольмеркиа и добавил: – А еще он сказал, что с этой сеньорой скорей всего будет огроменный варвар-северянин обвешанный клинками как разбойник Леврон.

– И куда ты должен нас отвести?

– Туда, – ребенок неопределенно махнул рукой куда-то в сторону выезда со двора, – через лес к реке.

Мария-Анна снова подумала о возможности какой-то засады. И снова пришла к выводу что в этом нет никакой логики. Можно конечно было предположить что Гуго задумал пленить её и посадить в какую-нибудь лесную землянку или пещеру чтобы продержать там 11 лет в отместку за Сент-Горт, а Роберт и его выздоровление лишь приманка. Но это выглядело совершенно гротескно и сказочно, к тому же она пребывала в уверенности что хорошо знает что за человек Гуго Либер и не сомневалась что он не способен на такое. Ну и к тому же, она поглядела на протиктора, с ней Ольмерик, который убил одиннадцать даннов, пусть трое из них и были в стельку пьяные. Гуго понадобятся весьма способные и отчаянные головорезы чтобы справиться с ним. Хотя конечно Гуго мог попытаться убить отважного Ольмерика как-нибудь по подлому, стрелой в спину или еще что-то. Мария-Анна с раздражением отмахнулась от всех этих мыслей, ведь еще в Фонтен-Ри она понимала что идёт на риск и значит придётся рисковать до конца, сейчас глупо отступать.

– Как тебя зовут? – Спросила она мальчика.

– Томас.

Она наклонилась к нему, вглядываясь в его чистые зеленые глаза.

– Так вот, маленький обманщик Томас, я знаю что тот человек к которому ты должен отвести меня, уже заплатил тебе за твои услуги. Но ты все равно пытаешься нажиться на мне самым бесчестным образом. Это нехорошо. И сейчас я попрошу своего друга, – она чуть кивнула в сторону Ольмерика, – который, поверь мне намного опасней и безжалостней, чем этот дурачок Саже Леврон, объяснить тебе насколько это нехорошо. Объяснить тебе так чтобы ты понял.

Томас слушал королеву очень внимательно. Когда она закончила и выпрямилась, он пошмыгал носом и также внимательно оглядел протиктора, будто прикидывая действительно ли он так опасен как о нём говорит эта женщина.

– Один, – сказал он.

– Что один?

– Один пистоль с тебя.

Королева отрицательно покачала головой.

Томас помолчал, обдумывая ситуацию, и сказал:

– Поезжайте за мной.

– Ты пойдешь пешком?

– У меня есть ослик, – важно ответил Томас. – Который по твоей милости, сеньора, сегодня остается голодным.

И с гордым видом он направился к стоявшему у забора, уже оседланному, ослу.

Мария-Анна насмешливо поглядела вслед мальчишке, а затем повернулась к Ольмерику.

– Скажите мне, мой лейтенант, – с легкой улыбкой проговорила она, с нежностью заглядывая в его глаза, – если там в лесу мы попадем в засаду, вы спасете меня? Будете ли вы сражаться за меня также безрассудно и отважно как и за ваш прекрасный кнорр с грузом рыбы и шкур?

Ольмерик, игнорирую игривый тон королевы, серьезно ответил:

– Я буду сражаться за вас так, будто вы моя мать, жена, сестра и дочь.

"Ах ты мой варвар белобрысый", ласково подумала она, усмехаясь про себя: "И ведь правда будет". Её всегда забавляло как легко можно управлять мужчинами при наличии хотя бы небольшой толики смазливости. Ну а уж если ты и правда настоящая красавица, то и вообще нет ничего невозможного. Мужчина сделает ради тебя всё что угодно и даже отдаст свою жизнь, надо только нежно и преданно смотреть в его умные глаза. Нежно и преданно, и чуть-чуть смущенно опустить очи долу, и мило улыбнуться, и вся его бескомпромиссная логика и хитроумная мудрость станут мягким кусочком глины в твоём кулачке. Лепи из этого кусочка всё что захочешь.

– Клянусь богом, лейтенант, этого для меня достаточно, – тоже очень серьезно ответила Мария-Анна и направилась к своему белому жеребцу.

38.

Лес был мрачный, сырой, замшелый и пугающе безмолвный. Они ехали вереницей по узкой тропе, впереди Томас на своём довольно резвом ослике, затем Мария-Анна и замыкал Ольмерик. Задора и уверенности у Марии-Анны значительно поубавилось, в душе царило тягостное ощущение надвигающейся опасности. Женщине казалось, что она совершает непростительную глупость и самолично отдаёт себя во власть неких вражеских сил. И внутренний голос снова и снова клял её безмозглой дурой. Сначала она собственноручно вызволила своего самого заклятого врага из подземелья островной тюрьмы, а теперь опять же по собственной воле отдаёт себя ему на заклание. Мария-Анна часто оглядывалась назад, на Ольмерика. Её то и дело пугала мысль что его там уже нет. Теперь она понимала, как смехотворна была её надежда на то что этот могучий воин сумеет защитить её от любых нападений. В этих мрачных чащобах с ним самим могут расправиться в мгновение ока. Швырнут камень в голову или лихой молодчик бесшумно выскользнет из-за векового древа, подбежит к всаднику и ударит длинном ножом в бок. И её гордый решительный протиктор ничего не сможет с этим поделать. Он невозмутимо и мужественно отправится в свою Валгаллу с 540 дверями, а она останется в этом лесу совершенно одна, без всякой защиты и к тому же никто не будет знать где она. Но Ольмерик всякий раз оказывался на своем месте. Он, чуть покачиваясь в седле, зорко глядел по сторонам, но никакой тревоги не выказывал. Королева видела его спокойное, даже как будто отчасти сонное лицо и ей становилось легче на душе. Да нет, говорила она себе, всё это вздор. Она отлично знает что за человек Гуго Либер и он не станет заманивать её в какие-то ловушки чтобы потом пленить её и издеваться над ней. Это совершенно ни в его характере. И эта чаща и этот плутишка Томас ему понадобились только потому что он не верит ей и видимо очень опасается в свою очередь какой-то ловушки с её стороны.

Тропа не слишком заметно, но всё же ощутимо ввела вверх. Вскоре тяжелый темный хвойный лес отступил, стало просторнее и светлее. Королева почувствовала себя увереннее. По пологому склону они приближались к вершине какой-то сопки. Деревья практически исчезли, уступив место травяным лугам. На вершине Томас остановился, дожидаясь своих спутников. Оказавшись рядом с ним, те увидели чудесную картину привольного простора, раскинувшегося над излучиной широкой реки. От вершины полого вниз шла та же травянистая равнина, длинной шагов в 150, и затем судя по всему она обрывалась к берегу реки. И там у края обрыва королева увидела фигуру высокого мужчины, которого моментально узнал даже с такого расстояния.

– Мой патрон повелел сказать тебе, сеньора, – напыщенно произнес мальчуган, – что твой сопровождающий должен остаться здесь, на вершине. Туда к нему ты спустишься одна, пешком.