Зимняя роза

Сид выслушал его рассказ, потом сказал:

– Но причина-то не в парнях Мэддена, правда? Их слова и делишки не имеют особого значения. Причина в тебе, Фрэнки. Ты сердит. Фактически не знаешь удержу своему гневу. Он терзает тебя изнутри, делает полубезумцем. Так?

Слыша это, Фрэнки чувствовал, будто Сид заглянул ему в самую сердцевину. Увидел пьяную мать, которая погибла, споткнувшись перед проезжавшей каретой. Увидел начальницу работного дома, избивавшую его до бесчувствия. Увидел тамошних мальчишек, укравших у него еду, башмаки, одеяло. Ответить Сиду он не мог. Распухший язык не ворочался во рту.

Сид и не требовал ответа. Он встал и похлопал Фрэнки по плечу:

– Хочешь отомстить за обиду? Тогда учись управлять своим гневом. Не позволяй ему управлять тобой.

Фрэнки старался. Теперь ему удавалось контролировать гнев. Не всегда, но бо́льшую часть времени. Он начал смотреть на события так, как смотрел на них Сид. Иногда лучше сидеть и помалкивать. Пусть какой-нибудь дурак бахвалится, что спер пять фунтов, и попадает в тюрягу. А ты выходишь из укромного местечка вроде «Крепости» с двумя тысячами в кармане. Этого молодца сгрибчили, поскольку нашлась куча свидетелей. Зато ты обделал все так чисто, что полицейские только в затылках чешут.

Фрэнки слушал и учился. Ответом на заботу Сида стала его преданность и… любовь, хотя Фрэнки никогда не произносил это слово. Сид стал для него всем: отцом, братом, хозяином, другом. Для Фрэнки не было большего счастья, чем находиться рядом с Сидом. Скажем, вскрывать замок. Или взламывать сейф. Или обсуждать новое дело. Это была настоящая жизнь.

А затем Фрэнки подвела самоуверенность, и он едва все не погубил. Не выдержав, он опять сцепился в парнями Мэддена. Дело было в пабе. Фрэнки учинил там такой разгром, что владелец вызвал полицию. Фрэнки арестовали, посадили в Дептфорд. Ему светил ощутимый срок по полудюжине разных обвинений. Фрэнки рассчитывал на помощь Сида, но с воли сообщили: Сид пришел в ярость и отказался помогать. За день до суда дверь его камеры вдруг распахнулась и ему велели убираться. На улице его уже ждал Сид, и они поехали прямо в «Баркентину». Паб встретил Фрэнки тишиной и пустыми столами. Не было даже Дези. Фрэнки это показалось подозрительным. Он не помнил, чтобы «Баркентина» пустовала.

– Не думал я, что ты непроходимо глуп. Я ухлопал тысячу поганых фунтов, чтобы тебя вытащить, – сказал Сид.

– Прости, хозяин. Я не знаю, как…

Сид не дал ему договорить.

– Видел, как ты ухмылялся, когда тюремщики выводили тебя на улицу. Думаешь, тюрьма – это забава? А если бы меня не оказалось рядом или я бы не сумел подмазать мирового судью? Где бы ты сейчас сидел? Не здесь. Ты бы куковал в Уандсворте. В настоящей тюрьме, Фрэнки.

Сид снял пиджак, положил на стол. Потом стал расстегивать рубашку. Фрэнки не сразу понял, зачем он это делает. Потом мелькнула догадка: Сид не хотел забрызгать одежду кровью.

– Хозяин, не бей. Пожалуйста. Такое не повторится. Клянусь! – взмолился Фрэнки.

Сид молча расстегнул последнюю пуговицу, снял рубашку и положил рядом с пиджаком. Фрэнки видел широкую грудь Сида, под гладкой белой кожей играли мускулы. Сид посмотрел Фрэнки в глаза. Сурово, как никогда не смотрел до этого, затем повернулся спиной… Фрэнки едва удержался, чтобы не вскрикнуть.

Спина Сида была испещрена страшными узорами красных рубцов. В одних местах их ткань была плотной и узловатой, в других – настолько тонкой, что под кожей просвечивали ребра.

– Боже мой! – только и мог прошептать Фрэнки.

– Плетка-девятихвостка, или кошка. Исполосовала мне кожу в лоскуты. Приговаривали к десяти ударам. Надзиратель вломил тридцать.

– Почему?

– Потому что так хотел, и ему никто не мог помешать. Закончив ходить плеткой по спине, он бросил меня в карцер. На голый пол. Подстилки там не полагались. Со стен вода капала. Никто не думал, что я выдержу. Этот мерзавец сказал, что уже заказал мне гроб. – Сид надел рубашку. – Запомни то, что видел, Фрэнки. И запомни еще: шрамы, которые тюремщики оставляют у тебя на коже, – ничто по сравнению со шрамами внутри.

Фрэнки хотел спросить Сида о внутренних шрамах. Хотел узнать, почему Сиду ночами не спится и он бродит по улицам, пока не устанет. Почему Дези иногда застает его спящим на стуле возле очага, но редко в постели. У Фрэнки было много вопросов к Сиду. Его интересовало, имеют ли шрамы Сида какое-либо отношение к деньгам, которые он раздавал каждому нуждающемуся придурку. И если Сид ненавидит деньги, как тогда ему не противно смотреть на пачки купюр, которые загромождают стойку бара после каждой их работы? Фрэнки захлестывали вопросы, однако что-то в глазах Сида не позволяло их задавать. Вместо вопросов он пообещал еще сильнее заняться своим характером и больше не попадать в тюрьму. И до сих пор ему это удавалось.

Рука Сюзи легла ему на плечо.

– Попомни мои слова. Не успеешь глазом моргнуть, как Сид выкарабкается. И вы заявитесь сюда всей гурьбой. Будете охотиться на моих девочек и не подпускать полицию к заведению.

– Ты так думаешь?

– Я просто знаю. А пока займись чем-нибудь. Наведайся к «Крепости», посмотри, не забыл ли чего. Потряси Тедди Ко. Работа освобождает мозги от тревожных мыслей.

– Так я и сделаю. Та-ра, дорогуша.

– И не возвращайся, пока снова не начнешь улыбаться, – предупредила Сюзи. – Вытянутые лица мешают доходам. Не то придется огорчить Сида и сказать, что на этой неделе я в прогаре.

– Дорогая, ты каждую неделю в прогаре[12], – сказал Фрэнки, поцеловав ее в макушку.

– Так я тебе и поверила! – огрызнулась Сюзи.

Фрэнки буквально выскочил из «Таджа». Сюзи была кругом права. Сид – парень из крепкого теста, а ему нужно чем-то себя занять. Сид в больнице не залежится, а когда выйдет, Фрэнки ему покажет, что даром время не терял. Пусть хозяин убедится, что Фрэнки Беттс умеет не только замки открывать и сейфы взламывать. У Фрэнки крепкие кулаки, но он может и головой думать.

Он утрет нос Элвину Дональдсону. И этому идиоту Литтону. Ишь, придумали: запихать его в тюрягу за то, что вовремя «Баркентину» не закрыл. Он им устроит настоящее преступление. Это он им обещает, и за ним не заржавеет.

Фрэнки зашагал на юг, к реке. Нет, к «Крепости» он еще долго не подойдет. И Тедди Ко пока у них на хорошем счету. Этим вечером он займется новыми перспективами.

Через полчаса Фрэнки подошел к месту, обещавшему новые перспективы, – к складу «Марокко», расположенному в Уоппинге, на Хай-стрит. Здание было внушительным и казалось недоступным. А он вовсе и не собирался туда вламываться. Он лишь хотел поговорить с тамошним сторожем – престарелым Альфом Стивенсом.

Сид всегда обходил склад «Марокко» стороной. Причин он не называл. Скорее всего, их попросту не было. Во всяком случае, так думалось Фрэнки. Там хранились товары богатенькой компании «Монтегю». А принадлежала эта процветающая компания человеку по имени Джо Бристоу, у которого в Лондоне магазины на каждом углу. Фрэнки слышал, что Бристоу родом из Восточного Лондона. Тем лучше. Поймет, что безопасно вести дела… тоже денег стоит. Словом, давно пора заставить Бристоу платить их Фирме.

Глава 13

Должен же существовать способ оборвать все это. Способ умереть.

Должно же существовать внутри человека нечто, соединяющее тело с душой. Рукоятка какая-нибудь, зажим или замок. То, что можно повернуть или отодвинуть, разъединив тело и душу.

Если бы мне удалось найти этот замок, думал Сид.

Он тонул в море боли. Вокруг плескались красные волны, неся его на своих гребнях и постепенно погружая в глубину.

Сид почувствовал чью-то руку, вытаскивающую его из моря. Чьи-то пальцы у себя на запястье. Он услышал голос. Женский. Раздававшийся издалека.

– Озабочена, – произнес голос. – Угроза. Сепсис.

– Отпустите меня, – прошептал ей Сид. – Освободите меня. Пожалуйста…

– Тсс…

Потом эта маленькая сильная рука прижалась к его сердцу.

Это было позже, намного позже. Несколько дней назад. Или недель. А может, и минут. Сид не знал. Он по-прежнему слышал шум воды. Но не морской. То были струи дождя, хлещущие по стеклу. Сид не знал, настоящий это дождь или его галлюцинация.

Он открыл глаза и увидел ее. Доктора. Она всматривалась в его лицо. У нее были серые глаза. Светло-серые, мягкие, как крыло чайки.

– Где я? – спросил Сид.

– В больнице. У вас серьезная рана. И болезнь у вас тоже очень серьезная.

В больнице. Паршивая новость. Больница мигом выдаст тебя полицейским. Кто-то снял с него наручники, но Дональдсон в любую минуту может вернуться. Или Литтон. Сид не доверял этому месту. И ей не доверял.

– Дайте мою одежду. Я ухожу, – заявил он и попытался сесть, но боль накрыла его, как приливная волна, снова швырнув на койку.

– Не делайте этого, – сказала врач.

Он почувствовал у себя во рту термометр.

Доктор засекла время, вытащила термометр и объявила:

– Сто пять. Уже лучше. Возможно, мы сумеем согнать температуру.

– Зачем вы это делаете? – резко спросил Сид.

– Проверяю, как отступает ваша лихорадка.

– Я не про это, – покачал он головой. – Зачем вы мне помогаете?

– Потому что, мистер Мэлоун, я врач. Это моя работа. А сейчас потерпите. Мне нужно сделать вам укол.

Игла проткнула ему кожу. Вокруг разлилось тепло. Боль немного отступила. Сид едва не заплакал, так он был благодарен этой женщине.

– Сделайте еще один укол. Пожалуйста, – попросил он.

– Сейчас не могу. Только через несколько часов.

– Который теперь час?

– Начало десятого. Следующий укол я смогу вам сделать только в полночь.

Она встала, приготовившись уйти.

– Еще три часа? Я не выдержу. Куда вы уходите? Поговорите со мной.

– Поговорить с вами? Не могу. Я должна…

Он схватил врача за запястье, удивив ее. Он совсем не хотел ее пугать. Но ему было страшно. Очень страшно.

– Пожалуйста, – сказал Сид и снова попытался сесть.

– Мистер Мэлоун, извольте лечь!

– Так вы останетесь?

– Хорошо, я останусь, но только если будете лежать.

Он согласился.

– Расскажите мне что-нибудь. Что угодно. Просто чтобы была тема разговора. Например, как вы стали врачом.

– Вы взвоете от скуки, – устало рассмеялась она.

– Ничуть. Я хочу знать.

Дверь палаты приоткрылась.

– Доктор Джонс, вот говяжий бульон, о котором вы просили. И еще сестра Абель подумала, что вам самой не помешает чашка чая.

– Поблагодарите ее от моего имени. И вам спасибо.

Девушка оставила поднос на столике возле койки Сида и ушла. Ему показалось, что она вот-вот присядет в реверансе. Медсестра с восхищением смотрела на врача, а врач этого даже не замечала.

– Выпейте немного бульона.

– Не могу. Меня сразу вырвет. Поговорите со мной… пожалуйста.

– Мистер Мэлоун, вы всерьез хотите слушать про учебу в медицинской школе? Я, наоборот, стараюсь удержать вас от впадения в кому, а не толкать туда.

– Разговор… ваш голос… он отвлекает меня от боли.

– Так сильно болит? – спросила она, озабоченно морща лоб.

– Жуть полнейшая.

– Хорошо. Но тогда пусть это будет услуга за услугу. Я расскажу вам свою историю, а затем вы расскажете свою.

Сид кивнул. Сейчас он согласился бы на что угодно. Врач села у изголовья койки и начала рассказывать. Она смущалась, часто запиналась, а один раз даже остановилась и призналась:

– Самой не верится, что я рассказываю о подобных вещах. Раньше я никому про это не рассказывала.

– Почему?

Она ненадолго задумалась.

– Никто и не спрашивал.

Прошло еще несколько минут. Она заговорила о том, каково это: в восемнадцать лет, одной, оказаться на Хантер-стрит, на ступенях крыльца Лондонской медицинской школы для женщин. Хмурое выражение лица исчезло, разгладились морщины на лбу. Она рассказала Сиду, как получила свой первый «неуд» по химии и первое «отлично» по диагностике. Рассказала о нескончаемых вечерах в библиотеке, о первом вызове на дом, когда стажировалась в Королевской бесплатной больнице. Рассказала и об отношении студентов-мужчин, которые всячески поносили и смешивали с грязью ее и таких, как она, поскольку считали, что женщинам нечего соваться в медицину. Сид просил поговорить с ним, чтобы отвлечь разум от боли, но, к своему удивлению, его заинтересовал рассказ доктора. И она сама заинтересовала, чего он совсем не хотел.

Доктор Джонс рассказывала Сиду об ощущениях, возникавших, когда осматриваешь пациента, говоришь с человеком, который в тот момент корчится от боли; как нелегко бывало завоевать доверие. Иные пациенты поначалу даже прикасаться к себе не разрешали. А доверие к врачу – самое ценное. И какая это неописуемая радость, когда твой больной начинает выздоравливать, как здорово сражаться за чью-то жизнь. Сид внимательно наблюдал за ее лицом. Исчезла прежняя сдержанность. Лицо доктора Джонс оживилось и засияло.

Сид хотел знать, как она не боится брать в руки скальпель и делать то, что делала с ним, когда его привезли в больницу. Оказалось, в первый раз она дрожала от ужаса, потому что видела человека, а не поврежденное место. Но с годами она научилась сосредоточиваться на повреждениях и теперь видела только опухоли, грыжи и прободения.

– Скажите, а на ком вы учились резать?

– Мы учились на трупах. На трупах людей, собак, свиней. На любых, которые удавалось заполучить.

– Не верится что-то.

– А на ком, по-вашему, мы должны были учиться? На живых людях? И они будут терпеливо лежать, позволяя полосовать себе тело? Знаете, трупы не самое страшное. Все зависит от степени их разложения. Самые свежие трупы доставались студентам-мужчинам. А наша школа получала уже порядком разложившиеся. Когда их вскрываешь, внутри все скользкое. Скальпель не вонзается в ткань, а прыгает. И швы накладывать трудно. Нить вдавливается в ткань и прорывает ее. У живого человека ткани крепче и эластичнее.

– Жуть какая! Пожалуйста, дальше не надо.

– Извините, мистер Мэлоун. Потому я особо и не рассказываю о своей работе. Просто на меня нашло. Не смогла удержаться.

– Держу пари, что вас охотно приглашают на званые обеды.

– Не очень, – засмеялась она.

– А что вы чувствуете, когда ваш пациент откидывает копыта? – спросил Сид, стараясь дать ей хоть какую-то тему для разговора.

Красная водная стена нарастала. Он знал, если волна накатит снова и понесет, ему уже будет не выбраться на поверхность.

– У меня таких случаев не было. Я не потеряла ни одного.

– Значит, я стану первым.

– Не станете.

Какая самоуверенность!

– Откуда вы знаете?

– Оттуда, мистер Мэлоун, что каждая болезнь – это битва. Сражение человека – прекраснейшей, сложнейшей, чудеснейшей машины, которой нет равных, – с одноклеточным паразитом. С бактерией. У бактерии нет разума, души, сознания, цели и смысла. Неужели вы хотите, чтобы вас одолел такой противник? Я бы не хотела. И он вас не одолеет.

Серые глаза доктора Джонс сверкали страстным огнем. Сид заглянул в них и на мгновение увидел ее душу. Ее суть. Смелую, яростную женщину с непростым характером. Упрямую, нетерпеливую и добрую. Настолько добрую, что она сидит, забрызганная чужой кровью и блевотиной, кричит на опасных людей и, не считаясь со временем, спасает таких, как он. Сид понял: перед ним редкая женщина, столь же редкая, как роза среди снега.

Он хотел рассказать ей об увиденном. О том, что когда-то и его окружали добрые, хорошие люди. Давно это было. Но Сид сдержал порыв. Еще подумает, что он бредит. И тогда он попросил:

– Расскажите, почему это случилось.

– Что случилось?

– Почему вы стали врачом.

– Я… – начала она и осеклась, покачав головой.

Нет. Этого она не расскажет.

– Тогда сделайте мне новый укол, – сказал он. – Одно из двух. Выбирайте.

– Боль усилилась?

Сид неохотно кивнул. Он чувствовал свою беспомощность и полную зависимость от этой женщины, что его бесило. Он не позволял себе быть зависимым от кого-либо. Никогда и ни в чем.

Доктор Джонс пощупала его пульс и нахмурилась.

– Укола не будет?

– Пока нет.

– Тогда рассказывайте. Когда-то давно жила-была… – подсказал он начало.

Она повернула голову к окну, за которым хлестал дождь, но Сид понял: она сейчас видит другое окно и другое место.

– Когда-то давно жила-была девочка, и жила она в Уэльсе, в прекрасном замке Блэквуд.

– Я же пошутил насчет «жила-была». Я хочу не сказку, а настоящую историю.

– Лежите спокойно, и я расскажу вам настоящую историю.

– Тогда продолжайте.

– Сам замок не был веселым местом, но вокруг простирались густые леса, журчали ручьи, высились черные холмы. И у девочки была целая компания замечательных друзей, с которыми она играла. У нее была сестра Мод, двоюродный брат Уиш, а также друзья Фредди и Бинг. В эту же компанию входили дети местного егеря: его дочь Би и сын Хью. Дом Хью и Би стоял в лесу. Девочка любила приходить к ним в гости. Их мама, милая улыбчивая женщина, рассказывала сказки у очага. А на столе всегда был чай с печеньем. Так они и росли вместе: девочка и ее друзья, и были они, как говорят, не разлей вода.

– А потом появилась злая ведьма? Или волк?

– Нет, мистер Мэлоун. Не было там ни ведьмы, ни волка. Зачем нужны придуманные чудовища, когда в мире полным-полно настоящих?

Эти слова были нацелены в него. Она косвенно назвала его чудовищем. Сквозь боль пробился гнев. Кто она такая, чтобы его судить? И какое ему дело до ее мыслей о нем? Сид хотел попросить ее уйти, но не смог. Ее голос был единственным, что не позволяло боли взять его за горло.

– Но дети выросли и покинули свой лесной дом. Хью стал конюхом в замке, а Би – горничной.

– А кем стала девочка?

– Печальной и никчемной узницей, приговоренной к ношению корсета и платьев.

– Не очень-то счастливая история.

– Вполне согласна. Боюсь, дальше будет еще печальнее. Когда Би исполнилось шестнадцать, она влюбилась. В кого – не сказала ни мне, ни остальным. Мы думали, сочиняет она, водит нас за нос.

Сид заметил, что теперь разговор шел от первого лица. Голос Индии погрустнел, а взгляд стал отсутствующим. Сид смотрел в ее глаза, и пока они были рядом, он оставался над болью и красными волнами.

– Однажды я пришла в конюшню – поболтать с Хью – и застала там Би. Она плакала. Потом вдруг сказала, что у нее будет ребенок. Отец – парень из соседней деревни. Стоило ей заикнуться о ребенке, он исчез неизвестно куда. Я хотела ей помочь и предложила подождать. Вместе мы что-нибудь придумаем. Но Би очень боялась, что о беременности узнают ее родители. И мои. Она работала у моего отца. Если он узнает – тут же прогонит ее из замка.

Индия глотнула остывшего чая и продолжила:

– У моей матери были два очень дорогих и ценных парных гребня. Один затем появился в лавке местного старьевщика. Думаю, старьевщик не обрадовался, а сильно перепугался. Он сообразил, какова настоящая цена этой штучки и чьи инициалы выгравированы на гребне. Он заявил в полицию и описал приметы молодого парня, принесшего ему гребень. Это был Хью. Полиция искала его, но не смогла найти. А я нашла. Я нашла его в нашем тайном месте – в развалинах старого дома. То место входило в число земель, принадлежащих моему отцу. Там же я увидела и Би. Она лежала на полу. Хью соорудил ей постель из конских попон. Они оба были забрызганы кровью. Кто-то сделал ей аборт… Иные мясники туши разделывают аккуратнее. Хью украл гребни, чтобы заплатить за эту варварскую операцию. Увидев меня, Хью потребовал уйти, но я сказала, что не оставлю Би. Ей нужен был врач. Я попросила его через полчаса принести сестру к воротам. Потом пошла в конюшню и дождалась, пока старший конюх не отправится на обед. Тогда я запрягла лошадь в одну из наших двуколок. Хью поднес Би, я укрыла их обоих попонами, и мы без остановок помчались в Кардифф, где находилась ближайшая больница. С нами поехал Фредди.

Индия умолкла и покачала головой.

– Я отчаянно сглупила, не взяв денег. Мать внушала мне, что благовоспитанные юные леди не должны носить с собой деньги. Пришлось найти ближайшую лавку ростовщика и продать мои сережки. Мы довезли Би до больницы, но… мертвой. Там сразу вызвали полицию. Я испугалась за Хью. Мы решили поскорее выбраться из больницы, но заблудились. – Она невесело рассмеялась.

– Почему вы смеетесь?

– Мы очутились в легочной палате. В легочной! Куда ни глянь – повсюду лежали шахтеры, умирающие от легочных болезней.

– Я что-то не понимаю.

– Простите. Я думала, вы знаете. Многие знают. Мой отец – лорд Бернли. Он владеет половиной угольных шахт Уэльса. Большинство умирающих в той палате работали на его шахтах. А может, все. Мы видели тридцатилетних мужчин, внешне напоминавших столетних стариков. Дети шахтеров страдали от туберкулеза. На одной кровати лежала девочка лет шести. Она кашляла кровью. Ее простыня вся была в пятнах крови. Одна женщина узнала меня. На мне был плащ переливчатого синего цвета. Мать купила его в Лондоне. Женщина плюнула в меня и сказала, что за эту дорогую одежку заплачено жизнью ее мужа.

Индия замолчала, не в силах продолжать.

– Теперь понятно, почему вы стали врачом. Из-за Хью, егерского сына.

Его голос прозвучал резко и насмешливо. «Не смей», – одернул он себя, но было поздно. Слова уже вылетели.

Индия уловила эту резкость и вздрогнула, вдруг став хрупкой и беззащитной.

– Сама не представляю, зачем я вам все это рассказала. Должно быть, только нагнала на вас скуку. Простите меня, мистер Мэлоун. – Она встала.

– Подождите. Что с ним случилось?

– Его арестовала полиция, – сказала она, собирая чашки.

– Это уж как пить дать! – фыркнул Сид. – Ваш отец обвинил парня в краже. И даже возврат гребней не помог.

– Отцу вернули только один гребень. Хью утверждал, что второго он не брал, но ни отец, ни полицейские ему не поверили.

– А вы?

– Я поверила и продолжаю верить.

– Он любил вас?

Чашка выскользнула из рук Индии, с шумом упав на поднос.

– Этот вопрос относится к числу сугубо личных.

– А вы любили его. – (Индия промолчала.) – Но сейчас вы почему-то не с ним.

– Вы угадали, мистер Мэлоун. Я не с ним, – глухо ответила она, берясь за ручки подноса.

– Бедный красавчик! Поди корячится сейчас на шахте и сохнет по вам. Но я никак не могу представить, чтобы доктор Джонс, она же леди Индия, вышла замуж за арестанта.

– Хью умер, мистер Мэлоун. В тюрьме. От тифа.

Глумливый ты придурок, сказал себе Сид.

– Черт побери! Я… простите, пожалуйста. Я не знал. И не думал…

– Естественно, вы не знали. Трудно представить обратное.

Занавес опустился. Открытое, сияющее лицо снова исчезло. И все из-за него. Он нарочно сказал такие слова, чтобы задеть ее. Отомстить за то, что задела его. Назвала чудовищем. Разве она это говорила? Может, он сам все придумал? Сид разозлился на самого себя. Ему снова захотелось извиниться и попросить ее остаться, рассказать еще что-нибудь о себе. Но как ее попросишь после всех его слов?

– Я скоро зайду и измерю вам температуру, – сказала доктор Джонс, собравшись уйти.

– Подождите… пожалуйста.

Его боль усиливалась. А под болью… скрывалось что-то еще. Пряталось и выжидало. Сида начало трясти.

– Мне нужно еще одно одеяло, – стуча зубами, произнес он.

– У вас уже два. Вам снова холодно?

– Замерзаю.

Она опустила поднос и достала из шкафчика одеяло. Оно не помогло. Сида продолжало трясти. Удары сердца вдруг сделались частыми и громкими. Казалось, еще немного – и оно, пробив ребра, выпрыгнет наружу.

– Доктор Джонс, я…

Он пытался рассказать ей про боль и темное существо, затаившееся внизу, но не смог. Ему стало трудно дышать.

– Сестра Абель! – послышался крик Индии и следом – топот бегущих ног.

Кто-то о чем-то кричал. Сид услышал слова «септический шок».

Красная волна боли быстро поднималась. Сид потянулся к руке Индии и крепко сжал. Он не должен отбросить копыта. Он должен любым способом остаться в живых. С ней он чувствовал себя в безопасности. Она удержит его, не даст утонуть, какими бы высокими ни были красные волны.

Но затем ее голос стал удаляться. Он не слышал ничего, кроме плеска моря. Красные волны перекатывались через него, неся куда-то и увлекая в пучину.

Глава 14

– Ты ее любишь?

Фредди провел рукой по нагой груди Джеммы Дин, по ляжке и нежной коже бедра.

– Нет, Джем, не люблю, – ответил он. – Я люблю тебя. Знаю, ты мне не веришь, но это так.

– Я тебе верю, Фредди. Во всяком случае, ты любишь меня настолько, насколько такой, как ты, вообще способен любить. Другими словами, не особо.

– Джем…

– Если ты ее не любишь, зачем собираешься на ней жениться?

– Потому что она богата. Очень богата. А я, к сожалению, нет. – (Джемма фыркнула.) – Я говорю правду. Мой чертов братец управляет всеми семейными деньгами. Точнее, тем, что от них осталось. Он выдает мне суммы на содержание. Жалкие гроши. А чтобы попасть туда, куда я хочу, мне нужны настоящие деньги.