скачать книгу бесплатно
Это было похоже на вбивание гвоздей себе в голову. Он же успешно убеждал меня в том, что я сама виновата в наличии гвоздей в своей голове.
Возможно, сейчас, после многих лет старательной психотерапии, я сумела бы дать себе поддержку, найти слова утешения, защитить своё сознание цельностью, независимостью, феминизмом, в конце концов, но тогда – нет.
В ответ на его измену я уничтожала себя.
А потом шло время, мы пытались быть родителями, пытались иногда быть вместе, но я снова и снова сталкивалась с приглашением в ад.
«Как ты переживёшь измену, Ася?»
«Ты покажешь, что знаешь, или нет?»
Надо уметь не показывать, что знаешь. Иронизировать над тем, что знаешь. Не знать. Никогда не смотреть в его телефон. Теперь я умею никогда не смотреть ни в чей телефон – полезный, в принципе, навык, но почему цена его приобретения так высока?
Если ты живёшь в отношениях, где есть злая и тайная измена, ты обретёшь кучу бессмысленных, глупых и злобных навыков.
Уметь в секунду переключаться в режим чужих людей. Не разговаривать неделю и при этом не страдать. Быть на одной вечеринке, но по отдельности. Провоцировать его. Огорчать себя. Флиртовать с другими. Унижать и унижаться. Изменять самой. Делать это без капли тепла. Садистически точно. Выверенно. Невинно.
А в итоге-то ты такая опытная в нелюбви. Ты, оказывается, ничего и не знала о нормальных отношениях. Все эти умения не нужны в любви. Разве что – для сравнения.
Зато, узнав настоящую нелюбовь, ты легко распознаешь то, что судьба ей в конечном итоге противопоставит.
Может быть, всё это стоило пережить только для того, чтобы потом отличить нужное от ненужного?
Первая, кристально чистая и шоковая реакция на измену и была здоровой. Все остальные якобы менее болезненные опыты и попытки с собой договориться, разнообразные способы исправить ситуацию, жертвуя по очереди то печенью, то селезёнкой, то куском мозга, – всё это были дорожки к потере себя.
Помню, я жила на Самотёчной тогда. На высокой горке. Я видела с балкона, как улица устремляется вниз. И, в очередной раз переживая измену, я визуализировала своё ощущение как кровавую розовую пену, которая струится из моего разрезанного горла и капает с балкона на тротуар, оттуда вниз по улице струйкой, которая становится всё сильнее. Струйка превращается в реку, которая заливает собой всю Москву. Москва для меня – город, залитый моей кровью. Город, который знает, как я себя веду в наивысшей точке отчаяния. Город, перед которым мне стыдно.
Отравленная почва
Дисфункциональная любовь – как отравленная почва, на которой ничего никогда не вырастет, сколько ни старайся. Можешь жить в ней годами, а выйдешь ни с чем. Голой выйдешь, в чём мать родила. Ни фотографий толком не останется, ни ярких открыток на память, ни потрясающего дорогостоящего опыта, который потом можно эффектно применить в жизни. Выйдешь нищей.
Но у тебя останется главное – твоя жизнь и драгоценная возможность ей всё-таки распоряжаться. Будешь смотреть на свою судьбу как на пазл из трёх тысяч деталей, который только предстоит начать собирать.
И на самом деле уже в тот миг, в той наготе, ранимости и неприкаянности ты будешь баснословно богатой. Богатой возможностью начать жизнь с нуля, перезапустить системы полностью, проснуться совсем другой женщиной.
У которой планов – до самого горизонта, у которой энергии – до неба, нежности – через край, веселья – хоть ложкой черпай, ума… не знаю, много ли, но точно иногда сможешь написать текст. Такой, что заденет похожие души.
Выйдешь женщиной, которая стоит по пояс в бирюзовой прозрачной воде в Атлантическом океане у побережья солнечной Флориды, смотрит на стаю грандиозных серых пеликанов прямо под облаками, жмурится от радости и слышит голос любимого: «Эй, обернись, я тебя сфотографирую!» Это будет голос моего Д. Моя история начинается с него. Отчима моей дочки. Пусть слово «отчим» наполнится в этом тексте теплом и заботой.
Любовь, которая сложилась, – это плодородная земля, на которой вырастут берёзки, ёлочки, яблони, пальмы, к вам прилетят даже пеликаны. От неё родятся тысячи историй, сотни картинок, и даже если поссоритесь – связь не прервётся.
Кафе «Ну-Ну»
Москва когда-то казалась мне городом, подходящим для романтики.
Вначале местом действия были продуваемые подъезды и обледеневшие лавки пустынных парков, мы подростками отважно садились на их спинки. Потом они сменились дешёвыми, насквозь прокуренными студенческими кафе и квартирами, свободными на одну ночь от родителей. Позже мы начали снимать себе комнатки и квартирки и строить в них робкие собственные миры.
На «Красных Воротах», на Самотёчной, в Филях, на «Динамо», на проспекте Вернадского, на «Соколе» – везде хотелось испытывать острые чувства. Я даже помню, как снег переливался всеми цветами радуги в пять утра между убогими пятиэтажками на улице Удальцова.
Для меня стало большим сюрпризом, что Москва оказалась обманщицей, ведь я была ей так предана. Но однажды на её месте вырос высокий голубой Нью-Йорк, гремящий поездами, и мне пришлось расшифровывать все смыслы заново.
Одной из первых картинок влюблённости по-нью-йоркски для меня стали они – назовём их условно Стэн и Иззи, Изабелла. Я тайком сфотографировала их в то утро, чтобы позже понять, что в них меня очаровало, но в кафе было слишком темно, кадр смазался.
Они пришли в «Шоколад Ну-Ну» минут на пятнадцать позже меня. Я сидела в тёмном зале на два столика совсем одна и наслаждалась покоем, которого в Нью-Йорке почти не бывает. Ждала дочь неподалёку от школы, в заведении, где продавали бельгийские шоколадные конфеты ручной работы и какао в зелёных глиняных чашках.
Горячий шоколад там был что надо. Тёмный, горький, густой – в нём не было ни сиропов, ни сливок, ни даже коктейльной вишни. Он был крепким, как алкоголь «с дымком», и его было мало, как бывает с эспрессо. Это был скромный магазин сладостей, и в нём обычно никто, кроме меня, не сидел за столиком.
Думаю, у них было свидание. Стэн и Иззи явно хорошо знали друг друга, но не виделись пять жизней. Ему было лет восемьдесят, но он был лёгким, пластичным и артистичным, как одиннадцатиклассник, поступающий в театральное. Что-то в его мимике и движениях лишало его возраста. Тёмно-коричневый замшевый пиджак с зелёной шёлковой подкладкой. Серебряные длинные волосы, зачёсанные назад, гладко выбритое лицо с мягкими чертами, голубые глаза.
Он сидел за крохотным столом, вальяжно вытянув длинные балетные ноги, сверкал кожаными ботинками, вскидывал нескладные руки, хохотал и, не теряя осанки, приобнимал за плечи Иззи. В ней же ощущалась тайна, она мерцала тёмным кристаллом. Семидесятипятилетняя красавица с голыми щиколотками. Со ступнями, бережно погружёнными в красные бархатные туфли с золотыми пряжками.
Она тоже была седой, волосы убраны назад в пучок, заколка с искусственными алыми цветами, тёмные глаза, три капли косметики на точёном лице. В ней тоже ощущалось что-то театральное и консервативное, будто она была педагогом по сценическому мастерству или танцам. Концертмейстером. Сохранившаяся архитектура шеи, чёткие линии подбородка и оголённых плечей.
На ней было декольтированное светлое ситцевое платье в горох. Дачное, летнее и старое. Она словно вынула из шкафа вещи, которые были ей к лицу в эпоху виниловых пластинок. Было удивительно наблюдать, как явно в её теле буйствовала молодая душа. И они оба пили горький горячий шоколад в зелёных глиняных чашках. Вернее, почти не прикасались к нему, занятые беседой.
Щебетали, дотрагивались. Все люди, которых тянет друг к другу, – как коты или птицы. Коммуницирующие при помощи своего неведомого языка. Эти тоже были такими. Но мне хотелось вывести корень поинтереснее из этого банального уравнения. Разве может романтика в стремительном Нью-Йорке быть такой – как букет полевых цветов, собранный в лучах заката?
А потом он приложил палец к губам, сказал «тс-с-с-с» и поднёс к уху телефон, как будто в чём-то провинившись. Возможно, Стэн скрывал эту встречу, сбежал на неё под шумок из дома, где ждала давно надоевшая жизнь. После звонка и короткого сухого разговора неведомо с кем они довольно быстро расплатились, собрались и были таковы.
Я видела, как уже на улице он торопливо целовал её – лоб, брови, веки, щёки, губы, шея и открытые плечи. Боль, проступившая на секунду на его лице, и вот, не оборачиваясь, он перебегает дорогу и исчезает в переулках Бруклина. А Иззи идёт в другую сторону. Печальная, медленная, с догорающим огнём внутри. И искра его гаснет с каждым шагом.
Мне кажется, он много лет думал о ней, иначе их возраст не становился бы при контакте таким прозрачным. Их души точно сцепились на полвека раньше. Но тогда они почему-то не дали себе шанса. И может быть, в кафе с горячим шоколадом они виделись в последний раз.
Я тогда подумала, что в Нью-Йорке тоже полно романтики, только она не подмигивает нам с мега-экранов на Таймс-сквер, она не разлита по широким авеню. Впрочем, когда и где она была разлита? В Москве она тоже была скрыта. И сцена в плохо освещённой конфетной лавке «Ну-Ну» была той же природы, что и снег, переливающийся всеми цветами радуги между пятиэтажками на улице Удальцова.
И как хорошо, что мы с тобой успели дать нашей истории шанс не в конце жизни, а посередине. И многое ещё впереди. И мы – Стэн и Иззи, только пятьдесят лет назад, и волосы наши ещё чёрные и кудрявые, и платье моё не из пыльного шкафа, а модное, и тебе никуда не надо бежать, у нас весь мир зажат в ладони, и неважно, какой город – место действия.
Письмо себе двадцатитрёхлетней
Привет. Сейчас март того года, когда тебе двадцать три. Москва. «Динамо». Беспощадный серый снег хлещет в лицо, горожане в одинаково безликих тёмных шапках прячут лица в воротники. Так резко стемнело, ты идёшь навстречу вьюге и хочешь с ней слиться.
Ты на четвёртом месяце беременности. Ты в этот день поняла, что, скорее всего, останешься с этим фактом одна. Ты будешь тем, кого в угрюмой российской реальности называют матерью-одиночкой. Общество не терпит другого сценария. Ты только что впервые попыталась воспринять мысль, что будущий отец ребёнка, вероятнее всего, не останется с тобой. Ты не знаешь ещё, что ваш путь будет состоять из сотен таких попыток разойтись и восстановиться. Позже ты познакомишься с терминами «круги насилия», «качели абьюза», «холодный душ и сахарное шоу».
Но тогда, в тот момент, этот переворот в отношениях на 180 градусов происходит впервые. Правила за несколько часов меняются на противоположные, и ты должна им следовать, хотя тебя попросту забыли уведомить о переменах. Тем более – их согласовать.
«Сердцу не прикажешь». Ты пытаешься исправить ситуацию.
Ты – старые сбрендившие механические часы, у которых все стрелки идут в разные стороны с дикой скоростью и кукушка не затыкается.
Как ощущается тот март?
Как факт: в жизни случился раскол далеко за пределами твоего понимания. Твоего представления о мире. О том, как людям можно или нельзя обращаться друг с другом. Терапевтка Света позже рассказывала, что именно так психика реагирует на травму – непониманием, как работать, будто бы какой-то механической поломкой. Просто рассердиться или огорчиться – это не травма. Травма – это невозможность обнаружить в своём арсенале необходимый для адекватной реакции инструментарий. Травма значит сломаться.
Как факт: судьба бросила тебе пугающий вызов.
Как факт: надо быть сильной, какой ты не была никогда, но ты ведь беременна, тебе бы – созерцания и нежности.
Как факт: ребёнок, растущий в тебе, станет талисманом. Светом, который проведёт через тьму того жуткого марта.
Я смотрю на тебя из будущего и поверить не могу, что судьба – такая колючая, несправедливая, беспощадная и непостижимая в тот момент – приведёт тебя в результате туда, где ты находишься сейчас.
Что ты будешь жить в далёком городе со взрослеющей дочерью, что рядом с вами будет твой Д., что тебе будут под силу крутые, волевые решения.
Что ты станешь самостоятельной. Что ты нарастишь свой профессионализм, научишься зарабатывать деньги, узнаешь, что такое привязанность, дружба, сострадание, поддержка, сила, слабость, глубина, энергия.
Сейчас это не получится осознать.
Но в итоге ты не то что не будешь ни о чём жалеть. Ты будешь поражаться остроумию Бога, будешь чокаться с ним игристым и благодарить за то, что всё сложилось именно так.
А пока тебе двадцать три, будущая мама, у тебя круглые щёки, каре каштанового цвета, грустные глаза, серое шерстяное пальто и замёрзшие пальцы, ты наступаешь в слякоть злой Москвы и ты беременна, кто бы тебя обнял.
Прямо в кровь
Летним утром того же года станешь мамой. Слёзы смоет чистейшим высококачественным окситоцином, впрыснутым прямо в кровь. А молоко увлажнит подушку.
Природа неспроста положит тебе в объятия именно крохотную бархатную девочку, С.
Глядя на неё, ты впервые почувствуешь, как много значит твоё присутствие на земле. Ты увидишь, что оно началось с прозрачной, чистой беззащитности. И поймёшь, насколько высока твоя цена, раз ты можешь наполнить собой целую маленькую жизнь, мама. Чем так важна твоя роль. Ты молодец. Впереди – много благородной, созидательной работы.
И какое это искажение, сбой в системе – считать, что беременность, роды и молоко – это главы, которые не жалко пропустить, что это страницы, которые мужчине можно пролистать. Которые всегда будут важны только женщине. Что в отношения можно вернуться только пару лет спустя, когда ребёнок подрос.
Будешь вспоминать месяцы, когда осталась с грудным ребе?нком одна, как самые важные в жизни. Сюжето-образующие. Личность-формирующие. Душу-раскрывающие. Сознание-расширяющие. Возможности-дарящие.
Материнство – это сила, радость и свет. Свет, сила и радость. Радость, свет и сила.
В школьной раздевалке
Мы с Д. познакомились, когда мне ещё было тринадцать, он был немного старше. Мы вешали мешки для физры в одной школьной раздевалке. А потом как-то встретились глазами и разговорились.
И стали дружить. Это был возраст и время, когда отношения просты. Моя дочка С. утверждает, что взрослым подружиться трудно, а детям достаточно заговорить друг с другом. Так и случилось с нами, в какой-то позапозапрошлой жизни.
Всё, что царило тогда в нашей распускающейся подростковой вселенной, было выражено музыкой. Клипы на MTV, группы «Blur», «Radiohead», «Smashing Pumpkins», «Faith No More», «Garbage», «Red Hot Chili Peppers». Мы много пели, мы запоминали слова наизусть, мы разрешали этим мелодиям определять нас и менять наше сознание, мы были гибкими, как растопленный пластилин.
Жадно взрослеешь, стремишься как можно скорее обрести независимость, вырваться из родительского гнезда, найти собственный мир и систему координат, а потом – опыт-опыт-опыт, мудрость, уроки, гнев, смирение, переломанные крылья.
И вот взрослой встречаешь того, с кем душа зацепилась ещё в детстве, в начале начал, и хочется плакать.
Я хотела делить с ним наушники.
Так странно. Мы ходим на концерты этих групп двадцать лет спустя в Нью-Йорке. Допустим, на «Radiohead» в Мэдисон-сквер-гарден. Это наш способ прожить те годы, что мы были порознь?
Он – взрослый мужчина с сигаретой в зубах, я – женщина, которая чудом не погибла. Кошка, что исчерпала свои девять жизней, но стала так мудра, что хоть библию пиши, свою, кошачью.
Наш роман вышел рваным и непутёвым, а потом он улетел в Америку. Нам тогда, в школе, было отведено всего три года. И мы встретились снова в следующем веке.
Меня греет мысль, что мы с ним с детства. А с другой стороны, это не имеет значения. Можно всю жизнь за одной партой просидеть и так и не совпасть.
Концерт «Radiohead»
Кстати, после того концерта мы, абсолютно пьяные, горланили песни «Radiohead» в каком-то рандомном баре на 34-й улице.
Во всех барах вокруг Мэдисон-сквер-гардена после концерта «Radiohead» щедро ставили Тома И?орка, вот мы и орали до часу ночи. И танцевали. Нашеи? раскованностью заразился весь бар, и незнакомые люди тоже пели. Даже видео про нас, психов, сняли.
Это я когда-то дала Д. аудиокассету с их альбомом «The Bends», сердито уверяя, что «Radiohead» лучше, чем «Oasis». Именно эта группа нас соединила, её мы слушали детьми. Наше поколение слушало «OK Computer», изучая слова и последовательности аккордов наравне с науками в школе. Выход этои? пластинки совпал с вылетом в открытыи? космос пубертата.
Том И?орк рос и развивался вместе с нами, как любимыи? умныи? старшии? брат. Вторым таким братом был Дэймон Албарн из «Blur».
Когда я поступила в университет, я так увлеклась электронной музыкой и трансовыми вечеринками, что мне было не до «Radiohead». Потом было техно. Потом мне опостылели танцы, и я снова вернулась к гитарной музыке. Но уже было не до того. Я не могла попасть на концерт Тома Йорка в Праге в 2008-м, потому что только родила и было не до поездок. Я не могла попасть на его концерт в Берлине в 2015-м, хотя уже были куплены билеты, но жизнь диктовала новые правила.
И как-то ни один человек вокруг не догадался, как мне важно было на них всё-таки попасть в этои? жизни. А Д. догадался.
«Fake Plastic Trees» из альбома «The Bends». И «Karma Police». И «Exit Music». И «No surprises». И «Idioteque». «There There». «Daydreaming». «The Numbers».
Я даже видео снять толком не смогла, потому что моя душа была слишком занята. А потом мы накидались коктейлями в первом попавшемся баре и пели песни до утра.
А я позже тоже догадалась впервые отвести Д. на концерт Пола Маккартни на стадион «Barclays». Мы сидели так близко, что пели «Hey Jude» и видели мимику сэра Пола. Она была всё та же. Узнаваемая. Он как будто навсегда остался мальчиком.
Сохрани в себе мальчишество
Сохрани в себе мальчишество, my love. Пронеси его морским стёклышком, спрятанным в кармане, через бурю, зной, метель и засуху. Достань его в конце странствия и дай мне увидеть: оно всё ещё с тобой, оно ни на минуту тебя не покидало.
Береги этот изумрудный камень в сердце, как ребёнок бережёт вовсе не дорогую гоночную машину в пластиковой упаковке, а шишку, палку и ракушку – находки, добытые самостоятельно в диалоге с миром, подаренные природой.
Твоё мальчишеское – клад. Вижу искры озорства в твоих больших глазах, несмотря на седину у висков. Такие же точно, какие я улавливала в твоём взгляде в девятом классе. Во дворе около школы. Когда мы ловили снежинки ртами. Сохрани в себе худенького, ранимого, ласкового, колючего мальчика с запада Москвы.
Эти преображения вечером дома – из делового джентльмена в костюме-тройке тонкой шерсти в дурашливого шалопая в клетчатых пижамных штанах. Эти танцы со шваброй под треки Канье Уэста. Наша эйфория перед сном, когда смеёшься, пока не выключится сознание.
Сохрани в себе мальчишеское, даже когда судьба заставит взрослеть.
Даже когда она навесит грузы ответственности на твои плечи и прикажет действовать увереннее, быстрее и жёстче. Думать об инвестициях, фьючерсах и налогах. Когда бахнет коронавирус. Когда в тебе проснутся все разом предки по мужской линии и захочется стукнуть кулаком по столу. Когда придёт время выбирать, как надо действовать, чтобы не ударить в грязь лицом, и как стоит жить, чтобы не было потом мучительно стыдно.
А ты закрой глаза, вспомни о стёклышке на дне кармана джинсов и спроси себя четырнадцатилетнего с плеером, двенадцатилетнего с мячиком, пятилетнего с мамой за ручку: как он там?
Как вырасти из мальчика в мужчину и не потерять связи с собой? Как не затвердеть, не утратить чувствительности, не стереть способности слышать и слушать. Сопереживать. Владеть эмпатией как инструментом.
Сохрани в себе мальчишеское. Обнаружь его в песке на пляже Южной Каролины, куда я уехала от тебя в командировку и скучаю, донеси в кармане до дома, положи в коробку, спрячь на далёкую полку и храни – до мига, когда судьба заставит взрослеть.
Оголяясь перед ним
Она вообще существует? Любовь, от которой не больно?
Это правда, что, любя, мы непременно страдаем? Живём на самом изломе, на острие ножа? Что мы не можем иначе?
Оголяясь перед человеком, мы снимаем с себя защитные оболочки. Отдаваясь ему эмоционально, рискуем получить удар прямо в сердце. Занимаясь с ним сексом, сбрасываем заслонки, кожа к коже, и моментально входим в зону предельного риска – уязвимости.
Каким ты выберешь быть со мной? Какой я выберу быть с тобой?
Элинор
