скачать книгу бесплатно
Бабушка вышивала гладью совершенно неповторимые вещи. Петра хорошо помнила, как засыпая в своей кроватке под колыбельные бабушки, она смотрела на плавные движения ее рук с иглой, скользящей по материалу, туго натянутому на пяльцы.
На глазах гладкие нити закручивались в замысловатые узоры. За годы этого увлечения четыре длинных ящика комода заполнили скатерти и салфетки самых разных размеров, конфигураций и расцветок. Одна из белых скатертей, расшитая по краю мелким речным жемчугом, выглядела особенно элегантно.
В канун нового года в гостиной столик для подарков под пушистой, разлапистой елью покрывала красно-зеленая скатерка с вышитыми на ней именами членов семьи. А в пасху, которая официально долгое время запрещалась, но всегда отмечалась в их семье, главный стол украшала скатерть цвета шампанского с вышитыми курочками и цыплятками. На одной стороне скатерти – цыплята, только вылупившись из яиц, высовывали свои распушенные головки, а с другой – курочка с выводком уже шествовали вереницей, гордо подняв клювики.
Иногда понять рисунок на некоторых изделиях представлялось возможным не сразу. Подобранные в тон нити на первый взгляд сливались в единый узор. Увидеть картину в целом можно было, разложив скатерть на ровную поверхность. Тогда открывалось единство соединенных в целое отдельных кусочков.
«Главное состоит из частного, – говорила Анна Николаевна внучке, сидя за очередной вышивкой. – Я порой и сама не знаю, что получится в итоге. Но в каждом конкретном кусочке, в том, что делаю в данный момент, я полностью уверена. Да и зачем нам знать, что будет впереди. Надо наслаждаться текущим моментом».
***
Петра отложила альбом и, скрестив руки на груди, взглянула поверх балконных перил на готовую распуститься белым цветом раннюю яблоню. Еще чуть-чуть и накинет она свою белую фату, а ее соседка слева – сирень начнет томно наполнять воздух дурманящим ароматом.
Мама очень любила запах сирени. От нахлынувших воспоминаний у Петры запершило в горле.
Из-за горшка с фикусом сорта Бенджамин, вальяжно потягиваясь, вышла Монро. Некоторое время она заинтересованно смотрела на Петру, потом, словно приняв сложное решение, запрыгнула ей на колени. Для Мони – невероятной щедрости поступок. Кошки чувствуют настроение хозяев, и сейчас Монро, обычно презирающая всяческие прикосновения, охотно подставила хозяйке свою спинку.
Петра пересела в кресло-качалку и, поглаживая урчащую кошку, прикрыла глаза.
В стекло балконной двери тихонько постучали.
– Петра Олеговна, извините, что потревожила…
– Ничего, Варя, не переживайте, – ответила ей Петра, жестом предлагая войти.
– Я только хотела спросить – надо ли разложить продукты из пакетов?
– Не надо, я сама. Вы закончили с делами?
– Почти закончила. Сейчас уберу поутюженное белье и на сегодня – все. А в следующий раз я новым средством освежу окна.
Петра взглянула на безупречно чистые, на ее взгляд, стекла, переложила Монро на пуфик и направилась разбирать пакеты.
«Опять рука тянется к турке. Да что же это такое, просто зависимость какая-то. Решено – с завтрашнего дня буду пить кофе только до обеда и не больше двух чашек. В крайнем случае, трех. Сегодня – день исключения. Последний раз», – мысленно пообещала себе Петра.
– Варвара, кофепауза!
– Так я же кофе не пью, Петра Олеговна, – откликнулась Варя из гардеробной.
«Вот – могут же люди без кофе».
– Мне – чайку, если можно, – попросила девушка, входя в гостиную, на ходу снимая фартук с логотипом «Бюро Добрых Услуг».
Варя приехала в Москву из Запорожья год назад с мужем и трехлетней дочкой Ксаной. После неудачного падения с горки, малышке требовалась сложная операция в отделении челюстно-лицевой хирургии.
Они сняли комнату в коммуналке и, пока Варя находилась с ребенком на лечении, ее смазливый супруг устроился водителем к богатой возрастной вдове бывшего авторитета, и вскоре ради нее бросил Варю с дочкой, которая еще находилась на лечении. Молодая мама, имея за душой только среднее, хоть и медицинское образование, долго не могла найти работу со скользящим графиком. И вот, наконец, повезло, да еще как. Землячка Аня, давно обосновавшаяся в Москве, сообщила, что есть вакансия в их клининговой компании. Варя, не оставляя надежды устроиться по специальности, решила не упускать и эту возможность. «Не в моих правилах капризничать. Тем более, сейчас».
Уборка в квартире Терентьевых раз в неделю, по пятницам, занимала немало времени – площадь большая, много окон, огромные стеллажи с книгами и старинная мебель, за которой нужно правильно ухаживать. Но Варя очень старалась.
В ее обязанности входила работа, как она сама выражалась, поверхностная. Не требовалось раскладывать разбросанные вещи или разбирать завалы в гардеробной просто потому, что их не было.
Порядок в этом доме жил, судя по всему, всегда и было заметно, что хозяева поддерживают его сознательно.
Пока белье крутилось в стиральной машине, Варя пылесосила, протирала пыль, мыла полы, чистила сантехнику и все приборы на кухне. Потом утюжила постельное белье, как учила ее мама – «с маленькими хитростями», которые делали его идеально гладким, как новое.
Первое время, явно с целью ревизии, заходила, строгая с виду, соседка Клавдия Ильинична. Она открывала своим ключом дверь, придирчиво оценивала Варину работу, оставляла в холодильнике готовую еду и, молча, удалялась.
Варя иногда брала с собой на работу дочку. Правилами конторы это было категорически запрещено, но Петра не возражала и даже приветствовала, в отличие от других клиентов, которые слышать не хотели о чужих детях в их квартирах.
Клавдия Ильинична, увидев смышленую, вежливую девочку, впервые заговорила и Варя узнала, что соседка Петры Олеговны раньше сама помогала ей по дому. Но теперь у Клавдии Ильиничны другие важные обязанности – она обеспечивает обедами сотрудников в фирме Петры.
Пока Варя работала, баба Клава, как называла ее Ксана, забирала девочку к себе. Она угощала ее вкусностями, читала книги и укладывала спать после обеда, если Варя задерживалась с уборкой.
«Как же мне везет на добрых людей. Зря в Украине говорят, что все москали злые и высокомерные», – думала Варя.
Она искренне считала, что хороших людей намного больше, и что однажды все наладится и у них с дочкой. Она сможет снять хорошую квартиру, а не комнату в коммуналке, и мужчину встретит доброго, и Ксана пойдет в школу с изучением иностранных языков, и тоже вырастет такой же умной и образованной, как Маша – дочка Петры Олеговны».
Зазвонил домашний телефон. Клавдия Ильинична уточнила, готовы ли они обедать: «Пироги уже стынут».
Через минуту хлопнула дверь, и в квартиру влетела, как златокудрое облачко, дочка Вари. Малышка приплясывала на ходу, кружилась и напевала «Пусть бегут неуклюже…».
– Ксана, осторожно, не упади, – кричала ей вслед Клавдия Ильинична.
С пирогами на столе появилась слабосоленая рыба, фаршированные грибами лодочки из картофеля и супница с мясным бульоном.
– Клавдия Ильинична, ну зачем? Еды полон холодильник, я только что из супермаркета. И семга у меня тоже есть.
– Вот и будет в очередной раз возможность почувствовать разницу между засолкой. Моя рыбка – «будто только плавала», – ласково произнесла Клавдия Ильинична и тут же строго добавила, – и не еды у тебя полно, а продуктов. Когда Машенька прилетает?
– Завтра. Рейс в два.
– Хорошо. Значит, с утра успею вам обед приготовить, – довольно произнесла пожилая женщина.
Петра развела руками, переглянувшись с Варварой. Ксюша устроилась на руках у мамы, усадив рядом игрушечного мишку в зеленой тужурке.
Несмотря на возраст, Клавдия Ильинична удивляла необычайной энергией и активностью. Кроме дачных работ, она пять раз в неделю готовила полноценные, домашние обеды на весь коллектив фирмы Петры.
Муж ее, Василий Митрофанович, состоял в штате менеджером по снабжению, и при необходимости исполнял роль второго водителя.
– Клавдия Ильинична, не надо готовить! – умоляюще произнесла Петра. – Я сама все сделаю. У меня выходной, как и у Вас, между прочим.
– Не спорь, – строго произнесла Клавдия Ильинична, – часам к десяти все принесу. К Машеньке вечером зайдем, а днем мы с Митрофанычем съездим на дачу.
– Как скажете, Клавдия Ильинична.
– А ты, моя дорогая, вот что – сегодня лучше отдохни и выспись, как следует. Ты, вон, вся зеленая.
– Опять зеленая. Да что ж вы все сговорились, что ли?
– Так проблемы, что называется на лицо. Я тебя такой уставшей сто лет не видела. Подумай, дочка, нельзя так себя загонять, ни одна работа того не стоит.
Петра согласно покивала головой. Спорить с ней в вопросах еды и здоровья было бессмысленно.
– Значица, так, – задумчиво произнесла Клавдия Ильинична, подперев руками бока, – я утром пораньше тесто поставлю и свежих напеку пирожков, Машенькиных любимых – с капустой, и еще чахохбили сделаю. Маша любит курочку в собственном соку. Что еще…
Она взглянула на супницу.
– А! Еще ее любимый супчик из домашней лапши. А то я тебя знаю – настрогаешь своих диетических салатов из одной травы, а девочка там в этих заграницах, наверное, толком не ела. Что ж, я твоих олухов офисных кормлю каждый день, а Машеньку разве не порадую?
– Да я сама…, – снова попыталась слабо возразить Петра.
– И не спорить!
– Есть, – приложив руку к виску, засмеялась Петра. – Видишь, Варвара, как все строго в нашем доме?
«Ах, если б у меня был такой дом и такая соседка Клавдия Ильинична, да я б с ума сошла от счастья», – думала Варя, прислушиваясь к звукам из библиотеки, где дочка уже листала детские книжки, специально выставленные для нее на нижние полки.
В такие моменты Варя забывала о муже, маленькой обшарпанной комнате в пропахшей табаком и алкогольными парами коммунальной квартире. Она чувствовала себя абсолютно счастливой в этом доме, где нет высокомерия, где не пахнет предательством, где люди сидят с ней за одним столом и относятся к ней уважительно, хоть она и лимита украинская, как называла ее соотечественниц завхоз в их агентстве. Добрых людей больше, Варя это знает точно.
Послышались детские шаги, и в гостиную вошла Ксана, с трудом удерживая в руках увесистый фотоальбом. Девочка подошла к Петре и взглянула на нее вопросительно.
– Кто там? – спросила девочка.
– Ты хочешь, чтобы я тебе рассказала, кто на фотографиях?
Девочка радостно кивнула. Они сели на диван и любопытная кроха, тыча маленьким пальчиком, внимательно разглядывала снимки, дотошно расспрашивая: «Кто это? А это кто?», пока Варя не настояла на том, что пора идти домой.
Оставшись одна, Петра обошла блистающую чистотой квартиру и вернулась в гостиную, бросив по дороге грустный взгляд на красную жестяную банку с надписью «Lavazza». Старинные напольные часы пробили пять раз.
Вот и день прошел, и вечер абсолютно свободен. Когда Маша выйдет замуж и будет жить отдельно, такими окажутся многие вечера.
Петра подошла к столу, где остался лежать открытым фотоальбом. В центр обтянутой кожей обложки был вставлена бабушкина вышивка. Петра провела пальцем по выпуклому тюльпану. На ее день рождения папа всегда приносил сирень и тюльпаны.
Память прочно хранила детские и юношеские ощущения семейного тепла, любви, покоя. Когда все хорошо, потому что есть защита, есть папа, мама, любимая бабушка и поэтому всё в жизни будет хорошо.
Папа – известный летчик, закончивший военную академию, показал чудеса профессионального долголетия, почти до сорока пяти лет, проводя сложные испытания истребителей в критических режимах.
После выхода на пенсию он преподавал в академии, которую сам заканчивал, защитил диссертацию и был одним из самых уважаемых коллегами и студентами преподавателем.
Родители работали допоздна, и воспитание Петры с удовольствием взяла на себя бабушка. Анна Николаевна с детства обучала внучку языкам, музыке и тонкостям этикета. В пять лет девочка хорошо читала, наигрывала несложные детские пьесы и пересказывала бабушке русские сказки на английском и французском языках.
Совсем маленькой Петру стали брать с собой в театры и музеи. В Большом она внимательно наблюдала за солистами балета, а потом дома пыталась воспроизводить их па, скользя по начищенному, блестящему паркету. После первого похода в Третьяковку, она устроила детскую выставку рисунков для своих домашних. Родители выступали в роли критиков, не только хвалили, но и делали замечания, воспитывая в дочери адекватное к себе отношение.
Бабушка первой узнавала все секреты Петры, радости и печали, а вечером, после рабочего дня, в новости посвящались мама и папа.
Олег Петрович состоял в постоянной шутливой конфронтации с бабушкой и женой, потому что обращался с дочкой, как с принцессой, разрешая ей все, что та ни пожелает.
Петра с детства искала золотую середину между «все можно» и «думай хорошо, что можно, а над чем не стоит даже размышлять».
Всеразрешающая папина любовь гарантировала ей уверенность в своей индивидуальности, девичьей красоте и талантах, а умеренная строгость со стороны бабушки и мамы учила дисциплинированности и ответственности за свои поступки.
Кроме слов «хочу» и «люблю» Петра знала, что на свете существуют понятия – «должна» и «надо».
Было «надо» не только хорошо учиться по основным предметам, но и выбрать развивающий факультатив, а также дополнительную физическую нагрузку.
«Свободное время – главный враг подростка», – вспоминала Петра слова бабушки. Позже она поняла, как семья грамотно расставляла приоритеты в ее жизни, как верно ее направляли, при этом всегда предоставляя разумный выбор.
Чтобы внучке было легче понять – где, как выражался папа, зарыт ее талант – Анна Николаевна отвела Петру в балетную школу, студию бальных танцев, художественную и музыкальную школы. В последней Петре проверили слух, и он не оказался, к великому сожалению бабушки, абсолютным. Мечтающая дать внучке хорошее музыкальное образование, Анна Николаевна сначала немного расстроилась, но потом констатировала: «Что ж – нет, так нет, и нечего в таком случае, мучить чужие уши».
Популярную в то время легкую атлетику и фигурное катание решили даже не рассматривать. Никто в семье не был сторонником профессионального спорта.
Из всего предложенного Петра выбрала бальные танцы, а в качестве факультатива в старших классах добавила литературный кружок.
Попасть в него было делом невероятно сложным. Все знали крутой нрав русички, как называли преподавателя литературы и русского Анжелику Порфирьевну. Ходили слухи, что занятия в кружке похожи на собрания закрытого общества посвященных. А тех, кто пытался попасть в него ради улучшения оценок или с целью войти в круг избранных отнюдь не по причине любви к литературе, ждало неминуемое разочарование. Анжелика Порфирьевна была дамой проницательной и непреклонной во всех отношениях.
80-ые.
– Что ж, приступим! Поздравляю всех с первым днем нового учебного года. Он станет для вас завершающим, а значит, это последний шанс оставить о школе приятное впечатление. И, разумеется, школе – о вас, что значительно сложнее.
Преподаватель литературы и русского языка, с экзотическим именем Анжелика и не совсем уместным отчеством Порфирьевна, сложила в стопку книги, открыла большую тетрадь, в которой писала план факультативных лекций и начала занятие, по привычке меряя не по-женски широкими шагами классную комнату.
Эта, неопределенного возраста дама с хриплым голосом и неизменным начесом прокуренных волос, с первого урока покорила Петру не только своим интеллектом, но и смелостью в выражении взглядов на литературу и современную цензуру. Завуч и директор недолюбливали преподавателя, побаивались, что ее высказывания приведут к проблемам, но продолжали терпеть. Анжелика Порфирьевна из года в год на всевозможных конкурсах получала звание лучшего учителя литературы, и в этом, ей на самом деле не было равных.
Любовь к литературе этой немолодой, одинокой женщины накрывала учеников и, либо увлекала дальше в огромный мир познания, либо просто заставляла уважать то, о чем она с таким талантом рассказывала.
Выслуживаться перед ней, как пыталась делать классная отличница Олечка Медведева, было лишено всякого смысла. Анжелика Порфирьевна признавала только действительно личное мнение учащегося, его настоящее стремление узнать о литературе как можно больше и, конечно, однозначное уважение у нее вызывали ученики, которые сами талантливо писали. Она могла им простить плохое знание орфографии, не всегда хорошее поведение, даже отставание в знании ее любимой литературы девятнадцатого века.
«Талант имеет право на недостатки, а посредственность должна стремиться к идеалу среди своих, потому что выше ей не прыгнуть. Не прыгнуть – в моем понимании. Если говорить об общественных мерках, то именно посредственности, как ни грустно, сейчас занимают наиболее ответственные посты», – рассуждала она во время факультативных занятий. – «Я говорю вам об этом, потому что, как мне кажется, вы способны думать независимо. Иначе вы бы здесь не находились».
Запретить посещать факультатив она не имела права никому, но лишние люди здесь, так или иначе не задерживались. Особенно усердная в учебе Олечка Медведева, походив неделю на занятия, тихонько устранилась, поняв, что не хочет до такой степени усложнять себе жизнь и, главное – выглядеть здесь, мягко говоря, бледновато.
«Пятерку по моему предмету, Оля – а ведь именно это твоя главная цель – ты, по всей видимости, возьмешь усердием. Так что не трать, пожалуйста, свое и мое время, займись чем-то другим», – советовала ей Анжелика Порфирьевна.
Петра закинула в свою комнату портфель и, услышав голоса родителей, заглянула через окно библиотеки на балкон. Мария Андреевна копалась в многочисленных горшках и вазонах. Олег Петрович сидел в плетеном кресле-качалке, скрестив ладони рук, и с нескрываемым обожанием наблюдал, как жена, откидывая испачканной рукой прядь непослушных волос, оставляет на своей щеке земляной след.
У Петры с детства были свои личные грабельки и лопатка, а также разделенные с мамой обязанности по уходу за цветами, которые размножались в доме с той же скоростью, что и книги. В холодное время цветы отсиживались в комнатах, а по теплу переезжали в летние лагеря, как называла, Мария Андреевна балкон. Часть ее питомцев поселилась в больнице, заняв большую часть кабинета, и вырвавшись в коридор, расположились в подвесных горшках на стенах, широких больничных подоконниках и даже на дежурном столе.
– Хорошо, что у тебя есть твоя больница. Иначе наша квартира давно бы превратилась в непроходимые джунгли, – заметил жене Олег.
– Кто бы говорил. Скоро полки начнут рушиться от коллекции твоих вождей, – парировала Мария. – Пыль, кстати, с голов твоих гипсово-металлических друзей снимаем мы с дочкой.
Олег с нескрываемым удовольствием смотрел на жену.
– Смотри, будешь обижать мои цветы, мы однажды забудем это сделать, – улыбаясь, добавила она. – И согнут они свои всемогущие головы под гнетом пыли вековой.
– Убедила! Беру свои слова обратно. Хочешь, я освежу твою ламинарию? – смеясь, предложил Олег Петрович, потянувшись за опрыскивателем.
– Это не ламинария, – перехватила пульверизатор и, хохоча, направила на него Мария Андреевна.
