скачать книгу бесплатно
Малиновый пиджакъ. или Культурная контрреволюцiя
Роман Владимирович Днепровский
Книга рассказов Днепровского – это типичный образец «современной литературы» эпохи постмодерна, в которой нет злодеев и героев, но хватает и смешного, и грустного, и самого невероятного.
Малиновый пиджакъ
или Культурная контрреволюцiя
Роман Владимирович Днепровский
Редактор Алексей Николаевич Шманов
© Роман Владимирович Днепровский, 2017
ISBN 978-5-4485-1202-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Истина – где-то рядом…
(вместо вступления)
Как Остап Ибрагимович чтил когда-то «совецкий» Уголовный Кодекс, Роман Днепровский в широком смысле чтит культурные традиции. Это не слепое подражание Салтыкову-Щедрину, Ильфу-Петрову, Чехонте-Зощевлатову или Джерому-Марку К. Твену-Джерому. Следует сначала полюбить их всех, скопом и порознь, затем «переварить» и, руководствуясь рецептами «Адской кухни», испечь нечто новое, свое, что вполне уже можно назвать Романско-Днепровским стилем
Книга начинается с заглавия «Малиновый пиджак», но это изделие явно не из гардероба героев Днепровского, да и сам автор в нем непредставим. Однако, вспомним «Королей и капусту» О. Генри. В книге Днепровского есть все, кроме пресловутых пиджаков вызывающей расцветки.
С заглавием вроде бы разобрались, поговорим теперь о подзаголовке. Любая «контрреволюция» подразумевает возвращение к «свергнутым» истокам, в данном случае – культурным. То есть речь идет, на мой взгляд, о возвращении к тем самым культурным традициям, не просто ненасильственным, но интеллигентным, культурным путем, что для автора крайне важно.
Роман занимательно рассказывает занимательные истории. Я сам вместе с ним занимал неоднократно. Иногда выдвигались в другой конец города. Без предварительного звонка. Ночью. Пешком. Бывало, нас посылали обратно, но чаще… Увы, прошли те занимательные времена. Или все-таки знаменательные? Неважно.
Работая над составлением книги, я много узнал полезного, да и бесполезного, но весьма любопытного. Например, о том, что в медицинском институте существует «Библиотека Человеческих Органов». В ней все-все, из чего мы с Вами состоим, дорогой читатель! Буквально каждый Орган и Член нашего тела заспиртован, точнее, заформалинен в отдельной стеклянной посудине. Можете представить? Но и ЭТО еще не все! У наших родных Внутренних Органов, как их не назови, тоже есть своя Библиотека, причем Человеческая (не всегда же они звери, в конце концов). И они ее читают долгими ночными дежурствами в своих отделениях и опорных пунктах, и, может быть, становятся все человечней и человечней от этого…
Не все еще Повести написаны о Настоящих Человеках, далеко не все! Смотришь вокруг – всюду фальшь, и ведь не определишь без подсказки Днепровского, что нет-нет, да и попадаются Настоящие Человеки или даже Настоящие какие-нибудь Явления.
Это и старый еврей, рожденный в концлагере, мастер по ремонту пишущих машинок. И целая австрийская фирма, выпускающая сейфы и выполняющая свои обязательства уже полторы сотни лет, несмотря на революции, оккупации и две Мировых войны. И самопровозглашенный Горский Князь, построивший свою саклю на склоне Иерусалимской горы. И, конечно же, братья наши меньшие, которые часто умней и человечней своих старших родственников…
Про цикл «Истина где-то рядом…» отдельный разговор. Много таинственного, необычного и просто смешного проистекает на просторах необъятной и необъяснимой нашей Родины.
Как свой, автор вхож в мастерские художников и кабинеты банкиров, в редакции газет или телеканалов и в закрома коллекционеров антиквариата. Он много видит, подмечает, а потом пишет свои рассказы, умные и остроумные, грустные и ностальгические, «рыбные» и «собачьи», но, главное, позитивные, со здоровым юмором.
Но довольно слов, предлагаю приступить к чтению, и обещаю, никто не уйдет разочарованным! Вперед!
Алексей Шманов (Шаманов),
член Союза Российских Писателей,
редактор-составитель, друг, собутыльник и нередко персонаж.
Реквием писачей машинке
Из цикла «Повести о Настоящих Человеках»
Прошлым летом, коротая время в вымирающем посёлке Боярский на южном берегу Байкала, где у нас сломалась машина, в ожидании отправившегося за нужной деталью автостопом до Верхнеудинска Сержа (LJ-юзер sergey_tibet), я лениво перелистывал взятые в дорогу номера «Русского Репортёра», и наткнулся на статью о пишущих машинках. Оказывается, летом 2010 года в Индии закрылся последний в мiре завод, который их выпускал, представляете? Всё! Их больше никогда не будет! Компьютер убил пишущие машинки, превратил их во «вчерашний день», в винтаж, в антиквариат, в реликт прошлого, сделал их бесполезным хламом и предметом коллекционирования.
Я был, наверное, последним из иркутских журналистов, работавшим на «механике»: ровно до 2004 года набивал свои тексты на машинке, сам отвозил их в редакцию – а Кулехов, матерясь, перенабирал их на своём компе, жертвуя ради меня своим драгоценным временем. А я ему даже ни разу и не проставился за это с гонорара – впрочем, он и не пьёт уже давным-давно… А потом Кулехов, с воплями: «Это невыносимо! Сколько ж можно?!» притащил мне старый редакционный комп: «Осваивай!» Я освоил, потом вышел на просторы Сети… и умер. Умер, как грамотный человек.
Компьютер, друзья мои, убивает грамотность: сделаешь ачипятку – он подчеркнёт слово с ашыпкой; кликнешь мышкой – исправит слово. В ЫнтырнЭте – и того хуже: здесь, вообще, никто ничего не исправляет, здесь кто как слышЫт, тот так и пишЫт. А то? Олбанский-то Езык откуда? А попробуйте-ка сделать ляп, когда набираете текст на писачей машинке! Зубами свою ачепятку выгрызать будете, языком зализывать! Кто сегодня помнит про такие непременные и необходимые девайсы любого, мало-мальски, продвинутого пользователя ПМ (Пишущей Машинки, а не Пистолета Макарова), как штрих, липкая лента, бритвочки? Они были точно также необходимы, как необходимы другому ПМ – пистолету Макарова – шомпол, и щёточка для чистки дула, и маслёнка с маслом. Впрочем, для механической пишущей машинки маслёнка тоже необходима – и я покупал для своей именно оружейное, в охотничьем магазине: во-первых, оно действительно самое лучшее для такого рода механики, а во-вторых, к своей «Виталине» я относился, как к личному оружию. Ну, и использовал примерно также: «мочил» в газете разных нехороших людей, а потом мы с ними судились из-за публикаций. Один такой суд я даже проиграл…
Ладно, вернёмся к пишущим машинкам. Как же они стрекотали у мамы на работе, в Управлении комплектации оборудования, что размещалось в смешном и кривом старинном здании бывшей гостиницы, прямо над железнодорожным вокзалом! Вскоре, это стрекотание переместилось к нам домой: мама привезла с работы электрическую пишущую машинку – большую и тёмно-зелёную – и вечерами печатала на ней: брала часть работы на дом, а, кроме того, набивала текст своего диплома. Наш дом в тот год поставили на капитальный ремонт: жильцов никуда не расселяли, и целый день по квартире ходили брутальные работяги – тянули трубы, что-то сваривали, долбили… Во всех комнатах, там, где шли трубы центрального отопления, в полу, в потолке и в стенах зияли сквозные дыры – соседи стали ближе и роднее, и мы с соседом Вовкой через эти дыры общались, гоняли друг другу «малявы» на ниточках. А кроме того, соседи из двух квартир, расположенных напротив, приходили к нам набирать воду, умываться, мыть посуду – ну, и кое за чем ещё… Потом, когда канализацию меняли уже в нашей квартире, мы навещали соседей по тем же вопросам.
А мамина машинка стрекотала и стрекотала каждый вечер! И кончилось это однажды тем, что в нашу квартиру постучались незваные гости.
– Здравствуйте, – сказали незваные гости, демонстрируя дедушке свои удостоверения, – покажите нам пишущую машинку.
Машинка была показана, и гости поинтересовались, что мама на ней печатает. Мама продемонстрировала служебную документацию и свою дипломную работу. Гости долго изучали бумаги, изучали машинку. Потом велели маме собираться и ехать с ними. Машинку они тоже увезли. Через три часа маму, вместе с печатной машинкой, те же двое молодых людей привезли обратно. Они извинились перед дедом, называя его «уважаемым Геннадием Ивановичем», объяснили, что поступил некий «сигнал»… что в городе появились анонимные листовки антисовецкого содержания… что они обязаны были отреагировать на сигнал и всё проверить – это их служба… что они сейчас проверяют всех владельцев пишущих машинок… Затем они ещё раз извинились и ушли.
Я вряд ли забуду когда-нибудь, что творилось в квартире, когда увезли маму: бабушке я наливал корвалол и валокордин – она лежала на диване, совершенно бледная. Отец звонил в свою милицию, звонил своему начальству – толку от его звонков не было. Тогда за телефон сел дед. Позвонил мэру города, Николаю Францевичу Салацкому, на домашний телефон, коротко обрисовал ситуацию. Салацкий сказал, что перезвонит. Перезвонил через сорок минут, и сказал, что маму скоро привезут обратно, не нужно беспокоиться. Через два дня Салацкий приехал к нам – бабушка испекла для него рыбный пирог, дед пил с Николаем Францевичем коньяк, я играл для мэра полонез Огинского на пианино…
Случилось это в декабре 1982 года. Андроповщина, мать её. Кто из соседей «стукнул» на маму, догадаться было нетрудно; потом мы с этой соседкой больше не здоровались.
Сейчас ведь, если кому рассказать, что в СССР для того, чтобы приобрести пишущую машинку, нужно было идти в милицию, в разрешительную систему, оформлять на неё специальное разрешение – не поверят же! А ведь потом ещё нужно было предъявлять это разрешение директору магазина, и он записывал все данные покупателя в особый регистрационный журнал. А потом ещё нужно было придти с машинкой в милицию, и там её ставили на учёт, переписывали её серийный заводской номер, заводили особую учётную папку, в которой в обязательном порядке лежал лист бумаги с отпечатками литер… Ведь не поверят же, скажи такое кому-нибудь сейчас! И непременно начнут спорить и доказывать, что ничего такого не было, что если и было, то гораздо раньше, при Сталине. Было, ребята, было – и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе, и при Андропове, и при Черненко – только при Горби закончилось. И не фальсифицируйте историю.
Мою самую-самую первую пишущую машинку я нашёл в том же 1982 году на свалке мебельной фабрики «Байкал». На эту свалку иркутские мебельщики выбрасывали обрезки древесины, опилки и прочие производственные отходы. Ну, а мы туда регулярно наведывались за разными дощечками-фанерками, чтобы было, из чего выпиливать лобзиком и на чём выжигать картинки выжигательным приборчиком. Впрочем, посещали эту свалку не только мы, мальчишки, но и взрослые дяденьки тоже: они приезжали сюда на своих машинах и загружали в багажники и в салон обрезки досок и брусков. Время от времени, их задерживала милиция, как я сейчас понимаю, за «разворовывание социалистической собственности», выброшенной на свалку. А как иначе-то? Впрочем, в посёлке Горьковском, что поблизости от этой свалки, кажется, все дачные домики из этих отходов и построены…
Ладно, я не о древесине, а о пишущей машинке. Как уж оказался на этой свалке совершенно антикварный «Ундервудъ», я не знаю, но нашёл я его именно там. Нашёл и решил тащить домой, чего бы мне это ни стоило. Машинка была тяжеленная – килограммов семь-восемь в ней уж точно было, если не больше. А мои друзья, с которыми я приехал расхищать социалистическое имущество, ржали надо мной. Ничего, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Нас заметил какой-то взрослый расхититель древесины, под завязку набивший салон своих «жигулей» бруском и обрезной доской. Видя, как я корячусь с «Ундервудом», дядька полюбопытствовал, нафига мне, извините, этот металлолом сдался?
– А Ромка у нас писателем решил заделаться! – ответили за меня мои друзья-приятели.
– Писателем? – переспросил дядька, – а далеко ли тебе ехать, писатель? Могу, если что, подвезти, но только тебя одного, с «Ундервудом», для остальных места в машине нет…
Он довёз меня до дома – добрая душа! – и даже занёс мою находку на наш третий этаж. Прощаясь, произнёс:
– Ну, удачи тебе, писатель! С такой-то машинкой она тебе особенно потребуется!
О том, чтобы починить «Ундервудъ», заставить его работать, не могло быть и речи: машинка была убита навсегда. Мало того, что у неё была безвозвратно утеряна каретка, так ещё и корзина представляла из себя единый, намертво сросшийся ком насквозь проржавевших литер. Зато, все кнопочки, хоть и бездействующие, сохранились полностью – и «ять» там была, и «фита», и «Ъ», и «i», и прочие буквицы.
Я очень надеялся починить эту писачую машинку, но – не судьба. На память о ней у меня остался передний щиток с корзины, на котором красуется надпись: «УНДЕРВУДЪ. Главный Представитель для всей Россiи Г. Герляхъ, Варшава, ул. Чистая 4. Отделенiя: С. Петербургъ, Караванная ул. 11, Москва, Б. Лубянка 14».
Эту писачую машинку я надеялся починить. Ну и что, что без валика? Починим! В те годы наши педагоги и наставники регулярно устраивали для нас такое массовое развлечение, как сбор металлолома. В грудах железа, принесённого учениками на задний двор школы, можно было обнаружить и покореженные, изуродованные пишущие машинки. Тут же во дворе, на табурете, сидел школьный трудовик, вооружённый молотком, отвёрткой и зубилом, и бойко убивал машинки, чтобы – не дай Бог! – ни одна из них не осталась в рабочем состоянии. Помню, на том месте, где он проводил свою экзекуцию, потом ещё долго валялись, словно мелкие косточки, рычажки с литерами. Эти-то литеры я и собрал в школьный портфель, надеясь вставить в свой «Ундервудъ».
Естественно, из этой затеи у меня ничего не получилось, и вскоре «Ундервудъ» был увезён на дачу, где занял своё место в импровизированном «музее забытых вещей», который мы с мамой устроили прямо на улице, возле глухой восточной стены веранды. Здесь мы поставили старенькую печку-«буржуйку», на стену присобачили деревянное колесо от телеги, рядом с которым разместились два железнодорожных керосиновых фонаря и коровье ботало; внизу, под этой инсталляцией, на чурбачках и на старой скамейке встали в ряд несколько чугунных утюгов, распаянный самовар, который я подобрал в лесу – и здесь же мы разместили мою писачую машинку. Со временем, к ней добавились ещё две – не настолько старинные, но не менее ржавые и фактурные.
Школьное детство навсегда оставалось позади, а вместе с ним уходили в прошлое советская власть и весь тогдашний маразм. Пишущие машинки появились в комиссионках и в пунктах проката. Туда-то я и отправился выбирать себе орудие производства. Комиссионки я отмёл сразу же: там на прилавке стояли такие рыдваны, что не имело никакого смысла даже и подходить к ним: старые конторские динозавры с разбитыми корзинами и повизгивающими каретками, они были хороши, разве что, для антуража, но никак не для работы.
На переулке со смешным названием «им. 8 марта» в маленькой конторе по прокату бытовой техники, разместившемся на первом этаже облезшей хрущёвки, я нашёл свою «Виталину», миниатюрную югославку в абрикосовом корпусе, с аккуратными беленькими клавишами и в таком же белом футлярчике. Боже, сколько же всякой ерунды было на ней отпечатано, сколько бумаги было изведено впустую! А, с другой стороны, именно на ней я набил самые лучшие свои тексты, которыми горжусь до сих пор. Сколько всего пережили мы вместе, знаем только я и Виталина! Теперь, после появления компьютера, она поселилась у меня на антресолях, но я планирую, после ремонта, выставить её на полку книжного стеллажа. Виталинка заслужила более почётного места, нежели тёмный угол в шкафу под потолком.
Я исправно платил за неё целых шесть лет – с восемьдесят девятого по девяносто пятый год, пока однажды мне не позвонили на работу из пункта проката, и не предложили зайти к ним. Я зашёл.
– Мы всё время смотрим Ваши передачи по телевизору, – сказала мне пожилая сотрудница пункта проката, – и не можем понять: почему Вы до сих пор платите нам за машинку, почему не купили себе новую в магазине?
Вопрос этот, конечно же, меня покоробил, но я ничего не стал говорить этой даме. В конце концов, люди задают бестактные вопросы вовсе не со зла. Им кажется вполне естественно, например, поинтересоваться, сколько ты получаешь денег, сколько тратишь на еду и прочую коммуналку, и куда деваешь остальные? Хамство, конечно же, но хамство не со злости, а от глупости. Как говорится, «ничего личного».
– Я ведь, почему спрашиваю, – продолжала эта сотрудница, – наш пункт проката закрывается. Так вот, мы хотели бы предложить Вам выкупить у нас машинку по остаточной стоимости. Вам это обойдётся в 456 рублей. Согласны?
Конечно же, я согласился. Я настолько привык к Виталине, что мне даже в голову не приходило, что у меня может быть другая машинка. Ее наличие я воспринимал уже, как данность, а необходимость каждый месяц платить за её прокат, как неизбежное зло. Тем более в день на пачку сигарет я тратил тогда ровно пятисотку…
Время от времени у нас с Виталиной случались поломки. Особенно часто отпаивались и слетали со своих рычажков литеры. Тогда я брал Виталину на руки, закрывал её в футлярчик, и нёс на лечение – мастерская по ремонту располагалась в двух шагах от нас, в старом деревянном доме, на улице Грязнова. Мастером, который каждый раз «вставлял зубки» моей Виталинке, был очень колоритный персонаж: старый, совершенно испитый еврей с каким-то огромным и совершенно бесформенным носом. Всё лицо Мастера было покрыто этой ужасной «сосудистой сеточкой» выступивших красных капилляров. Но дело своё Мастер знал, неспроста, наверное, лацкан его неизменного клетчатого пиджака украшал тяжёлый винтовой значок «Заслуженный изобретатель-рационализатор РСФСР».
– Опять растрахал свою девочку?! Опять всю её разворочал?! – весело орал он мне, едва я переступал порог мастерской, – ну, давай её сюда! Дядя Гриша посмотрит девочку, зашьёт её.
Вооружившись зачем-то лупой, точь-в-точь такой же, как у часовщиков, он начинал осмотр машинки. Осмотр продолжался минуты две, затем Мастер, не глядя на меня, бросал:
– Через пару часов!
И я шёл домой. В назначенное время машинка была отремонтирована и пахла свежей смазкой, а я получал бесплатно дополнительную порцию инструкций по уходу за ней, щедро перемежаемую совершенно пошлыми и даже хамскими гинекологическими аналогиями. В конце девяностых мастерскую закрыли, а деревянный дом, где она располагалась, снесли. Сейчас на его месте стоит элитный особнячок, окружённый кованой оградой.
Мастера дядю Гришу я встретил случайно на улице только через год, и был очень рад этой встрече. Дело в том, что у машинки в очередной раз отпаялась от рычажка литера «И», и я уже измучился, вставляя при печатании, вместо нее букву «П» и подрисовывая потом косые чёрточки в этой «П» по всему тексту.
– Совсем заездил девочку, – заорал мастер, – а без дяди Гриши и вовсе её укатаешь! Диктуй свой адрес, вечером зайду, посмотрю…
И он пришёл, уже слегка «тёпленький», и важно расположился за моим письменным столом. Через час машинка была починена, а когда я заикнулся об оплате, дядя Гриша изрёк:
– Нах..й деньги! Денег у старого жида и без тебя хватает! Лучше выпей со мной, – и достал из портфеля початую поллитровку. Я выпил с дядей Гришей, и потом ещё не раз пил с ним, когда с Виталиной приключались мелкие неприятности, и я вызванивал его по телефону. Постепенно, за этими посиделками, он рассказал мне всю свою биографию.
Он появился на свет в немецком концентрационном лагере, в котором, среди прочих евреев, содержались его родители. Только чудом они оказались не уничтожены. Просто, в 1945 году Советская армия продвигалась настолько быстро, что узников не успели ликвидировать. Я не помню названия этого лагеря.
Дядя Гриша рассказывал и про свою жену, которая скончалась лет за десять до того от сердечного приступа. Она была акушером-гинекологом, и мне стало понятно, откуда у дяди Гриши все эти натуралистические генитальные аналогии. Его дети ещё в самом конце восьмидесятых уехали в Израиль, и звали его, но он отказывался:
– Чего я в этом Жидостане забыл!? – кричал он, – одни жиды вокруг! Здесь я – Человек, Мастер – а там?! А деткам моим там нужен не я, а моя пенсия узника фашизма – вот и всё!
Рассказал мне дядя Гриша и о том, за что он получил свой знак изобретателя-рационализатора. Будучи совершенно дремучим в области механики, я ничего не понял, но история его кончилась тем, что когда он пришёл к руководству какого-то заводика внедрять своё изобретение, то в ответ услышал: «Вот вали в свой Израиль, и там командуй! А здесь мы как-нибудь сами, без жидовских советов, справимся!» Дядя Гриша сильно обиделся и врезал говоруну кулаком в челюсть. Челюсть сломалась в трёх местах, после чего обиженный дядя Гриша поехал на три года на стройки народного хозяйства в Тулунский район, а его изобретение, кажется, так и не было внедрено.
Освободившись, он устроился в мастерскую по ремонту пишущих машинок, где мы с ним и познакомились. Пишущие машинки были его страстью, он называл их «своими девочками», и даже собрал небольшую коллекцию очень любопытных старинных экземпляров. Я видел ее. Была у дяди Гриши и барабанная машинка, литеры которой расположены не на рычагах, а на вращающемся барабане, и какая-то совсем крошечная, немецкая, и старинный «Ремингтон», и «Олимпия», и, конечно же, «Ундервудъ», точь-в-точь такой же, как тот, что я нашёл в детстве. Видя, как я стою и облизываюсь, дядя Гриша сказал:
– Будешь хорошо себя вести – будет и тебе «Ундервудъ»! У меня, как раз, сейчас есть ещё один. Закончу ремонт, и тебе подгоню! За бутылку, а? – и хитро подмигнул. Увы, своё обещание дядя Гриша так и не смог выполнить. Как я узнал потом, он умер, возвращаясь домой, в трамвае: остановилось сердце. Пассажиры ничего и не поняли: сидит пьяный мужик, хрипит… Кому охота возиться с пьяным? До сих пор, иногда вспоминая этого одинокого, озлобленного на мир человека, находившего отдушину только в водке да в пишущих машинках, я думаю, почему он вдруг разоткровенничался со мной? Не нахожу ответа.
Моему другу, художнику и дизайнеру Юрке Гимову пару лет назад на день рождения подарили «Ундервудъ». Юрка прикрутил к задним ножкам петельки, и подвесил машинку на стену в мастерской. Через полгода на стене висел уже целый ряд чёрных, архаичных пишущих машинок: «Москва», «Башкирия», ещё кто-то… Помню, когда на праздновании дня рождения кто-то из гостей внёс и протянул Юрке эту «оргтехнику», у меня внутри что-то ёкнуло: появилась зависть, появилось ощущение какой-то несправедливости. «Почему именно Юрке? – подумал я, – ведь Юрка не журналист, ведь это я здесь журналист, ведь это символ моей, а не его, профессии!» Сейчас я не завидую другу, потому, что знаю: будет когда-нибудь и у меня свой «Ундервудъ», найду я себе это чудо. А потом, может быть, и нарисую себе личный герб, на котором своё место займёт изображение пишущей машинки. Как иначе-то? Символ профессии.
…Если выстроить этакий ассоциативный ряд, первая печатная машинка займет в нем место где-то рядом с самой первой моей женщиной. Не с девушкой, а именно с Женщиной, зрелой и опытной, с которой всё по-настоящему, по-взрослому было. Такая вот ассоциация, ни больше и не меньше…
Про кота, геральдику и атомную субмарину
Из цикла «Истина где-то рядом…»
История эта имела место быть лет десять назад, во время посещения делегации Иркутской мэрии базы Тихоокеанского флота, а конкретно атомного подводного крейсера «Иркутск». Что такое атомная подводная лодка, думаю, нет нужды никому объяснять. А вот почему одна из субмарин Тихоокеанского флота носит имя моего родного города нужно сказать несколько слов. Хотя сейчас среди определённой части людей и считается «хорошим тоном» поливать грязью «лихие девяностые», всё же хорошего в те времена было сделано немало. И в качестве одного из таких положительных примеров можно назвать соглашение, которое тогдашний мэр Иркутска Борис Говорин заключил с командованием ТОФа. Мэрия Иркутска брала на себя ответственность за то, чтобы очередной призыв на военную службу проходил без срывов, а командование флота обязалось не направлять призванных на флот иркутян, куда Бог на душу положит, а формировать из земляков единый экипаж. Когда у матроса, служащего на АПЛ, есть с кем не только словом перекинуться, но и родные улицы вспомнить, и общим знакомым кости помыть, то и служба не так в тягость. Мне кажется, очень даже хорошее соглашение.
Нельзя сказать, что городские власти, сбагрив иркутских парней на АПЛ «Иркутск», совсем уж после этого не интересовались их судьбой, и никак иркутянам не помогали. Интересовались, и помогали: и продукты иркутские пищевые предприятия поставляли на флот по льготным ценам, и с концертами иркутские рокеры и эстрадники к землякам в Петропавловск-Камчатский ездили, и ещё разные хорошие совместные дела у мэрии с командованием флота были. Главное, что иркутские парни охотнее стали идти на флот, а пройдя службу, не были разочарованы. Ну, и никакого «казарменного мордобоя» и прочей дедовщины на подводной лодке «Иркутск» отродясь не было, а уже одно это дорогого стоит.
Визиты чиновников городской администрации на АПЛ «Иркутск» со временем сделались регулярными, и вот к одному из таких визитов «отцы-командиры» решили сделать гостям приятный сюрприз, подняв на борту корабля флаг Иркутска, тем более, что город в то время обзавёлся собственным флагом. Одна беда: никто из офицеров толком не знал, что же представляет собой этот самый флаг. В отличии от своих подчинённых, никто из них прежде никакого отношения к нашему городу не имел.
Не знаю, почему они не обратились за консультациями по вопросам геральдики к матросам-иркутянам. Может, им такая мысль просто в голову не пришла, а, может, сработал извечный принцип «командир лучше знает!» Короче, не обратились, а вместо этого полезли в Интернет и набрали в поисковике «флаг Иркутска». Вывалилась им одна-единственная ма-алюсенькая картинка с изображением флага: бело-синее поле, один в один напоминающее старый совецкий военно-морской флаг, что не могло их не порадовать, а на широкой белой полосе герб Иркутска: некий геральдический зверь, который тащит что-то куда-то в зубах…
Повторяю: иркутян среди офицеров не было, а к матросам обращаться они сочли ниже своего достоинства. Вот если бы спросили, что это, мол, за зверюга на вашем гербе изображена?… – в ответ услышали бы скороговорку, отскакивающую от зубов любого, мало-мальски владеющего азами устной речи, иркутянина: «БАБР-НЕСУЩИЙ-СОБОЛЯ!» И не было бы никакого конфуза. Но господа-товарищи офицеры понадеялись на свою флотскую смекалку, и конфуз в результате случился…
Прежде чем продолжить рассказ о весёлых событиях, имевших место на борту АПЛ, нужно несколько слов сказать о том, что это за зверюга такая – Бабр, и о том, как она, собственно, на иркутский герб забралась.
Итак, городской герб Иркутску был пожалован в 1690 году, и представлял собой червлёное (серебристое) поле, на котором по зелёному лугу бежит зверь Бабр с тушкой соболя в зубах. Бабр символизировал одновременно силу и мощь Государства (тогда уже, в 1690-м году de facto, Империи), и фауну здешних мест. Соболь же был и символом богатства края, и одновременно наглядно демонстрировал, «шо мы имеем от гуся», то есть, что Москва имеет с Восточной Сибири. Что в семнадцатом веке Восточная Сибирь платила Московскому Престолу налоги соболиными шкурками, что сейчас их отсюда в столицу везут – будто, и не изменилось ничего за три с половиной столетия…
Так что это за зверь такой – Бабр? А всё очень просто! Русское слово «бабр» – это испорченное бурятское слово «бар», более известное сегодня в его тюркском варианте «барс» или «елбарс». Словом этим здесь прежде тигру полосатую называли! Вот и вся загадка! В те времена тигров в Прибайкалье хватало, так что ни у кого не вызвало сомнений, что именно эта красавица-зверюга должна стать символом города и края. Правда, уже к концу восемнадцатого столетия тигров в Прибайкалье выбили полностью: для того, чтобы уничтожить это чудо, огромную полосатую кошку, много-то ума не надо. А к середине девятнадцатого столетия, когда Департамент Герольдии получил от Государя задание привести, наконец, в порядок всё российское поземельное геральдическое хозяйство, изначальное значение слова «бабр» было начисто забыто, а чиновники Департамента, надо полагать, его и не знали вовсе. К тому же в распоряжении тогдашних геральдистов имелось только старинное, достаточно схематичное изображение иркутского герба, присутствовавшее на печати Московских Государей, да описание, в котором говорилось, что на иркутском гербе какой-то зверь Бабр куда-то тащит соболя. Соболя чиновники знали, а что за Бабр такой, у них не было ни малейшего представления. Предположили, было, что бабр – это бобёр, да нашёлся среди них умный человек, который сказал, что соболи вообще-то звери хищные, а бобры… бобры, разве что, бревно могут до смерти загрызть. Грызуны они и есть грызуны. А где это видано было, чтобы грызуны хищниками питались? Не бывает такого.
Почесали затылки санкт-петербургские геральдисты, да и нарисовали на гербе Иркутска какого-то условного зверя: кота – не кота, собаку – не собаку… На всякий случай, пририсовали этому своему монстру плоский бобровый хвост-весло, сунули в пасть соболя (видимо, чтобы не возмущался) и сообщили всем заинтересованным лицам, что се – Сибирский Звер Бабръ, соболя в зубах несущий. И утвердили герб.
Со временем крысообразно-котоподобно-собаковидный Бабр приобрёл более достойный, хотя и более схематичный вид, в коем и стал официальным символом сначала города Иркутска и Иркутской губернии, а в 1960-е годы, когда в Советском Союзе было решено частично восстановить старинную поземельную геральдику, был возвращён в качестве герба города Иркутска и Иркутской области.
Но вернёмся на атомную подводную лодку «Иркутск», офицеры которой историю иркутской геральдики не знали, ни с какими бабрами никогда не встречались и в Иркутске ни разу не были, но перед которыми стояла боевая задача: к визиту иркутской делегации изготовить флаг с символикой города-побратима их корабля.
Я не присутствовал в капитанской каюте во время «мозгового штурма», посвящённого решению поставленной боевой задачи, но, скорее всего, выглядело это примерно так:
– Так! – говорил командир корабля, – что нам известно о гербе Иркутска? Думаем, господа офицеры! Думаем и вспоминаем!
– Там, вроде, изображён какой-то, не то бобр, не то бабр, – робко отвечал кто-то из подчинённых, – который тащит в зубах… этого… соболя, кажется.
– Отставить! – ревел командир, – какого ещё «соболя»?! У Вас, товарищ мичман, для чего голова на плечах, – чтобы фуражку носить или чтобы в неё есть?! Сами-то поняли, что сказали? Как это бобёр может тащить в зубах соболя?
– Ну, не соболя, – подавал голос другой офицер, – а этого… рыба у них там в Байкале есть, название созвучное. Помните, они в прошлый раз её привозили? И в позапрошлый… Как же её? Ах, да! Омуль! Точно, омуль!
– Ну вот, – отвечал командир, – это уже теплее! А то скажете тоже «соболь»! Хотя немудрено и ошибиться: «соболь – омуль». Слова похожие. Итак, что мы имеем? Как Вы сказали? Бобр? Бабр? Ага! Значит, Бабр, несущий омуля! Хорошо!
– А разве бобры рыбой питаются? – подал голос ещё кто-то, – да и зверь-то у них вроде Бабр, а не бобр называется. Точно, Бабр! Слово диковинное – вот и запомнилось! Только знать бы, что это за зверь такой Бабр?
– Ну вы, блин, даёте! – смеялся на это замечание командир, – здесь же всё очень просто! Раз тащит рыбу, значит, он кто? Значит, КОТ! Кот, которого зовут Бабр! Вот и всё!
Вот и всё. На сушу тотчас же был отправлен вестовой, который направился в ближайшую фирму, занимающуюся нанесением рисунка на ткань, и уже через час флаг был готов.
Когда через некоторое время делегация мэрии города Иркутска прибыла на базу Тихоокеанского флота, высоких гостей встречал выстроенный вдоль причальной стенки экипаж атомного ракетного крейсера «Иркутск». Моряки-иркутяне держали равнение, и солёный океанский ветер трепал ленточки бескозырок. Грянул торжественный марш, и на флагштоке крейсера взвился внушительных размеров флаг. На флаге, очень напоминавшем тот, что украшает здание Иркутской мэрии, все присутствующие увидели огромного чёрно-белого полосатого кота с пушистым хвостом и глумливой харей. Художник, создавший сей образ, явно запечатлел этого наглого котяру в тот момент, когда полосатый разбойник где-то спёр жирную рыбину и теперь по-тихому смывался с места преступления…
Я завидую выдержке наших городских чиновников. Вот у стоящих во втором ряду за их спинами иркутских журналистов, сопровождавших делегацию, такой выдержки не было. Если бы не гром военного оркестра, то их ржание было бы слышно если не на Аляске, то на другом берегу бухты уж точно!
Когда торжественный марш смолк, возглавлявший делегацию заместитель мэра Сергей Иннокентьевич Дубровин этаким светским тоном, как будто и не случилось ничего, поинтересовался у командира подлодки:
– Что это за флаг, если не секрет?
– Ну как же?! – немного смутился командир корабля, – это же флаг города Иркутска! Иркутский кот Бабр, несущий в зубах байкальского омуля…
Новый взрыв смеха среди пишущей братии не случился только потому, что ни у кого уже просто не осталось на него сил. Журналисты только тихо стонали, пряча лица.
– Да? – тем же великосветским тоном поинтересовался Сергей Иннокентьевич, – очень своеобразная, нестандартная трактовка привычного символа! Весьма оригинально, спасибо! Знаете, – обратился он к командиру корабля, – давайте сделаем так: нам было бы приятно увезти с собой с борта нашей подлодки-побратима этот замечательный иркутский флаг, а взамен, администрация Иркутска подарит другой, более… более каноничный, – нашёл нужное слово заместитель мэра, – договорились?
Командир корабля почувствовал некий подвох, понял, что где-то они с флагом прокололись – вон, и журналисты ведут себя как-то странно… Однако он не стал ломать себе голову, а просто принял предложение вице-мэра. И в положенный срок на борт атомного подводного крейсера «Иркутск» был доставлен флаг города Иркутска с памяткой-описанием и исторической справкой, в которой в доходчивой форме объяснялось, что это за зверь такой Бабр. А флаг с «котом Бабром», скрысившим где-то рыбину, уехал в Иркутск…
После завершения официальной части мероприятия, журналисты спрашивали матросов-иркутян: