Сайгадка. До востребования

Парни разочаровано смотрели на Мишку. Белый аж присвистнул:

– Ох ты, Сено-Солома и разжевал! Еще больше запутал. Скажи проще, сколько лошадиных сил в лошади?

– Три, – Мишка, улыбаясь, развел руками.

– Во, дела! То есть, если барказ «Воткинский завод» зацепить канатом к 60-ти лошадям, то они его на берег вытащат!

Мишка кивнул. Санька, наконец, слез со ствола и посмотрел на крепыша:

– А на воде-то, поди, совсем другая наука рулит! Тут надо мощность судна в белужьих силах мерять. Да, Белый?

Никола Юрков по прозвищу Белый, вложив клинок в ножны, усмехнулся. Он был постарше приятелей, на рождество отметив 17-й год. В рыбном промысле его отцу, Платону, на селе равных не было. Про него говорили, что он после дождя в придорожной луже карася сможет добыть. В 1914-м году Никола с отцом вдвоем на плоскодонке проверяли снасти в соминых ямах напротив Сайгадки, чуть выше, за полуостровом. Отец долго дергал за одну веревку, пытаясь оборвать зацеп крюка. Как вдруг зацеп «ожил», и потянул за собой.

– Эх, ептить, неужто «черта» зацепили? – Платон едва успел перекинуть петлей веревку за кольцо на носу лодки – Колька, трави помалу, а я веслом подсоблю, чтобы не перевернуться….

Три часа таскал утлую лодчонку неведомый монстр по плесу, туда-сюда. Мимо Ольховки, почти до плотбища и там, в конце обессилев, дал себя прикончить. Чудище-белуга весом в семь пудов едва поместилась в лодку, пришлось ее бурлачить до села по берегу. С тех пор за удачливыми рыбаками и зацепилось прозвище «Белуга», а потом срезалось на короткое – «Белый». Юрковых к тому времени в Сайгадской волости проживало не мало. А этих так и называли «белыми»: Платон Белый, Коля Белый.

Белый проходя мимоходом, натянул выгоревший картуз Мишке на нос:

– Усек, Солома? В «белугах» пересчитай! Гы-гы, ученый….

Тот поправил картуз на затылок и начал оправдываться:

– Ну я понимать-понимаю, а вот объяснить пока понятно не могу. Все равно будущее – за моторами! Вот к Санькиному коню педальному мотор бензиновый приладить – будет мотоциклет. Без усилий на Рогалиху закатится. Санька, ты ж видал мотоциклет? А дирижабль? И аэроплан? Все в Нижнем? И как она, эта ярмарка?

Сане уже не впервой было рассказывать про Нижегородскую ярмарку. Но каждый раз все парни и девки с удовольствием слушали Санькины истории.

– Ну, вот представь, что весь наш полуостров за устьем Сайги застроен версты на четыре-пять дворцами, павильонами, торговыми рядами, харчевнями и трактирами. А туда с берега через Сайгу ведет широкий плашкоутный мост. Представил?

Мишка и все парни уставились на панораму знакомых мест, силясь представить обрисованную Санькой картину.

– Представили? – продолжал тот вдохновенно. – Так вот, на самом деле все это в два раза больше размером. Вокруг по всему берегу причалы. И кораблей разных – сотни! Отовсюду. На улицах электрические фонари, ночью светло, как днем, иллюминация всякая. Трамваи по рельсам ездят, пассажиров по улицам возят. У нас в Сайгадке столько народу живет, сколько там театр за раз вмещает. В электро-театре первый раз побывал, мне тогда 11 лет было. Фильму первый раз смотрел «Змея и женщина» про женщину-канатоходца. Чуть не умер от страха! Потом в воткинском «Фуроре» еще раз посмотрел…

Все парни закивали, мол, тоже видели. Егорка со вздохом, нарочито тоскливо заблажил:

– Вот поэтому сайгатским волостные и завидуют! Поэтому на Масленую и бьются с вами в усмерть. – Егорка сплюнул через щербинку выбитого зуба и глянул на Белого. Тот сделал вид, что не заметил. – Как вот человек интересно устроен! Для нас в Сайгадку погостить – событие. Для вас тут все обычно. Вам жизня уездная доступна – Сарапул, заводы на Вотке да Иже. А там местные, поди, скучают. Им столичную картинку подавай. Столичные, что же, взаграницу все путешествуют? Кому где повезло родиться!

– А не всегда так, – возразил Белый, раскуривая китайскую контрабандную сигаретку, – еще кому какая доля выпала. Санька вон – каторжанский сын и доля его была сиротская, незавидная. Щас бы батрачил в Докше или бурлачил на Вотке. А виж, как обернулось. Купчина усыновил – сейчас на велосипеде девок катает, книжки умные читает и на ярмарке в Нижнем на мамзелей любуется! Ладно, нос не задирает, а то бы ходил по селу с оглядкой на полусогнутых….

«Вот опять прицепился. Это точно из-за Ленки ковырять меня начал? Что ж мне от нее бегать что ли?» – подумал Санька. Ленка Дорохина была на год старше Саньки. Выросла незаметно и вдруг стала первой красавицей – золотоволосая, голубоглазая, с круглыми румяными щечками – картинка! Белый ухлестывал за Ленкой, близко никого не подпускал. Саня тихонько со стороны любовался, а заговорить первым и не смел, робел. Ленка всюду ходила с соседской темноволосой Иришкой Балабановой – двоюродной сестрой Егорки. Если рядом Белого не было, темы для беседы с подружками вмиг находились. Санька что-то рассказывал из прочитанных книжных историй, смешил, посматривая равно на обеих девок – чтоб не дай бог со стороны чего не подумали. Однако в такие мгновенья постоянно ощущал внимание окружающих.

Накануне, повстречав Ленку в переулке у околицы, растерялся. Та приветливо поздоровалась, улыбаясь, с любопытством рассматривала велосипед. Санька не нашелся что сказать, буркнул:

–А давай научу кататься?

– Ага, батька прознает – пришибет. – Ленка старалась говорить с испугом, но глаза смеялись. – Он хоть и малахольный, но навалять-то сможет….

«Да уж если наваляют, то не тебе, – мелькнуло у Саньки – и не батька, а Белый».

– Да не дай бог еще кто увидит, заклюют, наслушаюсь потом укоров. – Ленка пошла с другой стороны велосипеда, держась рукой за седло, весело щебетала, передразнивая кого-то. – «Срам-то какой – девка на велосипеде!». Да и неудобно. В сарафане только педали и крутить…. А так покатай, на раме, как Егорку, вчера видела, возил.

У Саньки дух захватило, но с радостью решился. Пока поднимались на небольшой пригорок с тремя раскидистыми старыми вербами, рассказал, все что знал про велосипеды. Что для женщин делают велосипеды с другой, низкой рамой. Что его машина – французского производства, «Пежо». И что в России тоже делают велосипеды – в Риге и Москве. И что московские аппараты «DUX» делают еще и со складной рамой – для армии. А на своей машине Санька придумал на верхней раме у руля приладить на скобы дубовую дощечку, обитую толстой кожей с подкладкой из конского волоса. И поклажу какую можно перевезти, и покатать желающих. Ленка внимательно слушала, чуть смущенно улыбаясь от своей же смелости.

Вдоль огороженных тонкими сосновыми жердями на задах крайних усадеб и поскотины дорога, накатанная телегами, была на полверсты ровной.

– За руль держись крепко, но сама его не дергай, а то все заплоты посшибаем.

Ленка кивнула и протиснулась на раму. Из-под косынки выбивались пряди золотистых локонов, окутывая Саньку легким ароматом мяты и смородины. Он не удержался и вдохнул будоражащий запах. Ленка от неожиданности чуть вздрогнула, но промолчала.

Первый раз промчались мигом. Испуганные козы и телята на поскотине шарахнулись от заплотов в сторону. Домчавшись до поворота, Санька нарочно резко затормозил и чуть повернул руль. Велосипед развернуло, но он успел подставить ногу для упора. От неожиданности Ленка весело ойкнула и соскочила с седла прямо на ноги. Санька рукой поймал ее за гибкую талию и как бы случайно ткнулся губами в шею. Девушка развернулась и, шутя, шлепнула маленькой ладошкой в нос парню.

– Ты мне так голову откусишь. Буду по околице носиться, крыльями махать, как курица безголовая.

Минуты стрекозами упорхали в душистом от цветущего разнотравья воздухе. Ленка уже даже и педали решилась покрутить, подоткнув сарафан и обнажив до колена стройные крепкие ноги в мягких летних чириках. Санька держал одной рукой за руль, а второй придерживал седло, запястьем через лен сарафана ощущая мягкую теплоту. Ленка упрямо старалась удержать равновесие, но иногда, как бы ни нарочно, валилась на бок в объятия парня.

Саня уже порядком подустал, бегая и пытаясь удержать велосипед с наездницей. А та уже сама покатила с пригорка, не крутя педали. Из-под плетня вдруг рванула через дорогу напуганная курица. Ленка от неожиданности дернула руль в сторону, а Саня не сумел выровнять. И все вместе кувыркнулись в придорожную канаву. Только успел чуть изогнуть туловище, чтобы приземлиться первым. «Лишь бы Ленку не зашибло, – стрельнула мысль. Сверху на него спиной летела девушка. А потом в синем небе сверкнули спицы падающего на них задним колесом велосипеда. Саня на вытянутое колено принял удар колеса. А сам, скрючившись спиной поперек канавы, обеими руками попытался смягчить приземление падающей девчонки. В итоге, получился настоящий конфуз: получив удар под дых Ленкиным локтем, у парня напрочь перехватило дыхание. Руки судорожно обхватили девичье тело, крепко и даже больно сжав ладонями мягкие девичьи груди. Ленка охнула от неожиданности, возмущенно поперхнулась и, соскакивая на ноги, влепила спасителю оплеуху. Саня остался корчиться в канаве, выпучив глаза и, как рыба, хватая ртом воздух. В общем – жалкое зрелище.

«Это ж надо было так влипнуть. Ладно никто не видел». Санька, едва отдышавшись, растерянно соображал, как быть. Вмиг былое очарование и возбуждение улетучилось. Голова гудела от Ленкиной затрещины. Ленка тоже не знала, как себя вести, сразу засобиралась домой, коз загонять. Так и пошли в неловком молчании до развилки. Не смея глянуть в глаза, садясь на велосипед, буркнул на прощание: «Ну прости». Девушка чуть кивнула вслед поникшему головой парню и свернула к поскотине. А только повернувшись спиной, беззвучно прыснула от смеха.

……………………………..

От неприятных воспоминаний у Саньки заныло под ложечкой. Чтобы отогнать о себя всякие мысли, он сменил тему:

– Мне Сильвестр рассказывал, что пацанами так же, как и мы, на горе сидели и «реку сторожили». Это сейчас пароходы, как картинки: каюты, электрические лампы, пассажиры нарядные. А тогда на Каме пароходы только начали перевозить еще и пассажиров. Вот потеха была! Народ с узлами, чемоданами на палубе битком набивался, друг на друге сидели. Капитаны куражились на рейсе меж собой, гонки устраивали, могли и бортануть проныру. В азарте бывало и нужную пристань могли проскочить. Хоть на ходу выпрыгивай…

– Уж очень хочется на мир посмотреть, – вздохнул Егорка, – Я бы хоть сейчас на фронт убежал германца бить. А так без всех победят, а нам не оставят. Дядька Иван Елисеевич в Альняш с Великой войны вернулся поручиком, георгиевским кавалером. Правда, мало что рассказывает, не допытаешься. Байки всякие травит, а про геройство отмахивается. Его сейчас волостным военруком назначили, будет молодежь военному делу обучать. Может тогда перестанет скромничать?

– И мне отец рассказывал про Ивана Елисеевича. – Белый вдруг тоже подключился к разговору, – Что он до призыва на действительную службу уже геройский был. На Масляную на «кулачках» один против пятерых сайгатских выстоял.

– У Саньки отец, говорят в свое время, тоже был знатный боец. – Мишка посмотрел на друга. – Саня, про отца так ничего и не известно?

– Неа, – тот пожал плечами, – так и сгинул где-то на каторгах, не слуху, не духу. Сильвестр сказывал, что поначалу два раза полицейский привозил перевод денежный. Но я тогда еще совсем малой был, не помню. Сильвестр деньгами тогда распорядился, а как время пришло на них мне велосипед справил. А в память об отце только серебряная медаль за «Поход в Китай» да бушлат флотский. Он мне через год совсем впору будет. Да шелка с драконами, что на стенах в лавке у Сильвестра висят.

Пока болтали о том о сем, вниз по Каме мимо них буксир протащил длиннющий плот-матку из заготовленного зимой леса. В хвосте матки стояли два сосновых сруба, в которых жили плотоводы. По месту срубы разбирались на продажу и плотоводы с оказией возвращались домой. Загорелые мужики помахали парням, мол, айда с нами. К запаху реки примешался аромат ухи, сразу напомнив про пустые животы.

По крутой извилистой тропке парни осторожно стали спускаться к реке. На большой площадке между двумя горбами горы журчал родник. Ночь Ивана Купала требовала подготовки к молодежной вечерке: разбить лагерь, приготовить дрова и хворост.

– А ну как нынче опять бабка Агафья явится? – Мишка присвистнул, – я бы ее истории послушал.

Год назад, в ночь на Ивана Купала, когда на чуть посветлевшем востоке смутно проявились вершины лесистых холмов правобережья и большая часть молодежи, уставшей от развеселой ночи, парочкам растворялись в ночи или по домам, из темной расщелины предгорья к реке потянуло хлопья теплого молочного тумана. Когда водили хороводы, плясали, прыгали через костер, с хохотом обливались водой время шло незаметно. А как расселись вокруг костра, от черных колючих склонов потянуло, чудилось и зацарапало спины таежной ночной хандрой. Лучше уж лишний раз не оборачиваться… Под куполом ночи пыхтел самовар, дымили папиросками парни, развлекая шутками девок, алели жаром угли костра. Появление из темноты сгорбленной фигуры бабульки с большим берестяным туеском в руке стало полной неожиданностью. Проворковала чуть нараспев, искрясь из-под венка ясными глазами:

– До-оброй но-очи, весе-елый народ.

В льняном сарафане до пят, расшитом на плечах замысловатым узором, с огромным цветочным венком на голове поверх платка маленькая горбатенькая бабка Агафья выглядела комично.

– В гости с пустыми руками не ходют, вот я вам к чаю пирожков с ревенем принесла. Да еще тут всем пеньковые браслетики-обереги сплела.

С появлением нежданной странной гостьи стало вдруг как-то уютно, как будто это она гостеприимная хозяйка. Маленькие пресные, еще чуть теплые хрустящие пирожки с кисло-сладким ревенем нарасхват. Всем повязала пеньковые косички-бечевочки на запястье, всех обрызгала из кожаного курдюка водой еле слышно припевая:

– Ка-ма, Сай-га, О-дэ-гэ….

Тогда и поведала бабка эту историю.

В давние времена в эти глухие неприступные земли пришли по Каме длинные лодки-ушкуи с ватагами лихих людей от самого Ермака. Атаманили два названных брата Сокол да Петух. Ушкуйники поразорили, поприжали башкир да вотяков по обеим берегам. Не могли только сладить с чудью белоглазой. Крепость неприступная у чуди стояла на Медведь-горе. Народец это был непростой. Знатные рудокопы и умельцы металлы плавить. По Уралу, говорят, железоделательные заводы русские по чудским меткам располагали. Чудь белоглазая в добре и мире меж собой жили, но чужих к себе не пускали. Дурные помыслы насквозь видели. Сторонились наживы, корысти и обмана, что пришлые с собой на эти земли несли. Но и сами воины были умелые, при осаде птицами взмывали ввысь и разили врага стрелами. Только хитростью казаки смогли внутрь крепости попасть. Только вот остались не с чем. Чудь белоглазая крепость спалила, а сама ушла под землю, в гору через портал. И так, говорят, сложилось по всему Уралу. Исчезла чудь белоглазая бесследно. Лишь изредка земля выдавливает маленькие бронзовые фигурки-птицы да ножи причудливые. Меж тем атаманы с ватагами обустроились по Каме. Заложили сторожевые острожки по берегам, которые позже в деревни разрослись. Так появились деревни Соколиха (Вольховка), Кусты, Галево и другие…

Тогда у костра еще долго чаевничали душистым чаем, слушая бабкины сказы, выгоняя праздный хмель и усталость, украдкой посматривая на вершину горы с поросшими камнями остатков древнего городища и представляя неведомую чудь…

Сайгатка, октябрь 1917 год

Сколько лет было Агафье, никто не знал. Может сто, а может и двести. Жила себе старушка, никого не задевала, себя сильно не оказывала. Но даже старожилы шепотком говорили, что сколь себя помнят, она всегда тут жила. Пеньковый промысел бабки Агафьи позволял мало-помалу выживать без своей пашни. Пеньковые канаты, тонкая, но крепкая бечева да рыбацкие сети Агафьи в округе знали. Оттуда и прозвище появилось – Пенькова. Сайгатский купец Сильвестр скупал у бабки почти всю пеньку и куда-то перепродавал с большой выгодой. Взамен обеспечивал Агафью дровами и мукой.

Бабка была слаба здоровьем с детства, малого роста, немного крива в груди, и с людьми немногословна. На селе ее сторонились, избегая от случайной встречи. Она про то знала и старалась лишний раз на глаза не попадаться. Все потому, что если уж сама вдруг являлась перед кем, то неразборчиво и запутано ворковала – ну вроде как предупреждала, про беду какую. И вот тогда держи ухо востро.

На выровненной поверхности ямы, отрытой на месте небольшого оврага, в основании из бутовых валунов был поставлен сруб, а вокруг сруба были устроены клети из жердей для коз и птицы. Двускатная кровля полностью закрывала сруб и клети. С годами крыша заросла разнотравьем и сравнялась с небольшим холмом. Вдоль небольшой речушки Кичкиняхи (сейчас называется Мутнушка, прим.автора), которая впадала в Сайгу почти у самого устья, тянулись несколько кузниц, а выше по течению стояла мельница. По ту сторону речушки напротив своей кузницы дед Агафьи, Прохор Щелканов, много лет назад и соорудил жилище – эту просторную землянку. Сразу за ней вдоль берега Кичкиняхи тянулись щелкановские конопляники.

Агафья была подкидышем. В смутные времена, когда по Прикамью прогулялся яицкий казак Емельян Пугачев со своим многотысячным войском, у многих в Сайгадке вдруг тоже взыграла казацкая кровь далеких предков. Коровины, Балабановы, Колеговы, Соломенниковы, Кустовы влились в отряд пугачевца Федора Шмотина, державшего в страхе Ижевский и Воткинские заводы. 20-ти летний Евсейка Щелканов, не послушав отца, бросил отцовский дом и кузницу и также отправился «разбойничать». Да так и сгинул где-то под Осой, говорили, во время штурмов. Остальных сайгадских смутьянов после пленения в колодках угнали в Казань. Кого нещадно выпороли, а кого и на каторгу сослали. Долго еще не отлипало тревожное ожидание неизвестного от подслеповатых слюдяных окон в тусклом свете лучин и свечей. Съежилась Сайгадка, прислушиваясь, не стучат ли армейские башмаки на марше, не звенят ли штыки, не свистит ли казацкая нагайка. Но время лечит. Отмолив свои и чужие прегрешения, выплакав все слезы по убиенным, потирая затянувшиеся раны и покорившись неизбежности своей доли, село постепенно зажило обычной жизнью. Горе горем, слезы слезами, а посевные, покосы, уборку урожая никто за тебя не сделает. В одну из октябрьских ночей, когда задуло с верхнекамья холодом и придавило густым теплым туманом переселки, по темному переулку проскрипели колеса арбы под перелай дворняг. А вскоре ночная тишина с кузницы прервалась от истошного детского плача. Прохор в потемках перебрался по сланям через Кичкиняху и под навесом кузницы на поленнице обнаружил плетеную корзину с орущим младенцем, закутанным в одеяло. Из вещей в корзине лежала только плоская бронзовая фигурка крылатой дивы с маленьким бронзовыми гирьками по подолу. Ясноглазую, смуглокожую, но с соломенными волосами девочку окрестили и нарекли Агафией.

К постоянно дымившей печке Агафья привыкла. Это был запах далекого-далекого детства, когда их землянка топилась по-черному. Дым от горящих в очаге дров подымался к потолку и выходил через дымник – небольшое оконце под крышей. Верхние три венца землянки настолько пропитались дымом и сажей, что и спустя много лет, как появилась у Агафьи русская кирпичная печь с трубой, сохранили стойкий запах подкопченой смолистой сосны. Черные бревна, как броня, надежно держали тепло, не пускали влагу и сырость.

Пучок сухих трав задымил, наполнив землянку сладковатым дурманящим ароматом. Белесые хлопья дыма не спеша расползались от печки в разные стороны, словно утренний туман из ущелья между горбами Медведь-горы. Очередной промозглый шквал ноябрьского морозного ветра обрушился с Камы на тесовые крыши села. В печи треснуло и обратной тягой выплюнуло на пол несколько маленьких угольков, которые оставшись без поддержки раскаленных углей, сразу превратились в дымящиеся точки. Струйки голубоватого дымка, стремительно закручиваясь, как неведомые люди-птицы чудь из открывшегося над городищем Стрижухи сумрачного портала, прорвали пелену белесого тумана, отделяющую многовековую темноту прошлого от светлого. И пробившись сквозь пелену, белоглазые тени взмахнули крыльями и по-хозяйски облетели лесистые склоны Медведь-горы. А на озаренной позолотой вершине крылатые тени удивленно замерли, обнаружив серебристые рукотворные конструкции, крепкими стальными спицами пронзившие вершину.

«О-дээ-гээ, Ки-ички-нээ». То ли напев, то ли шепот. Высохшие пальцы перебирали невидимые струны дедовских гуслей. Тех самых, что маленькой девочкой так любила извлекать волшебные звуки из натянутых струн. Бронзовая женщина-птица мерно раскачивалась на кованом крючке над печкой, тихонько позвякивая маленькими гирьками в такт причитаниям.

«О-дээ-гээ».

Бабка пшыкнула из ковша на вылетевшие из горнила угольки и подбросила в горнило пучок ароматного разнотравья.

Порывы ветра ненадолго стихли. И печь загудела, вытягивая из горницы дымные образы. В темноте землянки Агафья сгорбилась на лавке перед горнилом печи, вдруг дыхнувшим новым, но уже тяжким жаром. В каком-то оцепенении покорно уставилась на пылающие угли, не в силах оторвать взор от кроваво-огненных переливов. Неизбежная одержимость времени, предвещая скорую беду, багровыми разливами бликовала по черноте рубленных стен и норовила уже вот-вот заскочить на предпечье с чугунками, отделяющее пекло от домашнего смирения и покоя. Сухие сосновые поленья вспыхивали, отстреливая вокруг без остановки мелкими угольками, выбивая сотни искр из багряных кирпичных стен печи. А там, среди пылающих развалин березового угля корчились в предсмертных судорогах черные угольные щепы соснового хвороста, принимая на себя залпы искр. Скрючивались, раскалялись докрасна и сами разрывались пулеметными очередями.

Агафья, устав от видений, с трудом поднялась с лавки. Закрыла заслонку горнила и без сил повалилась на полати. «Надо бы купчину завтра повидать» – провалилась мысль вместе со сном.

Харбин. 1914 год.

Жен Фучен почтительно поклонился сидящему за огромным дубовым столом седовласому китайцу. Тот указал на стоящее рядом с чайным столиком кресло. Подполковник сел, утонув в облаке ароматов дымящихся палочек, и вопросительно посмотрел на собеседника. Шум харбинской улицы почти не проникал сквозь окна и плотно задвинутые шторы. В полумраке кабинета едва слышно тикали часы. Хозяин кабинета молчал, задумчиво перебирая в руке четки-бусы. Наконец он указал на чайный столик, где лежал свернутый в прямоугольный конверт пергамент. Жен Фучен развернул пергамент и прочитал иероглифы. Рука от волнения чуть дрогнула. «Получив мандат небес, пусть император живет долго и счастливо» – так переводилась гравировка на давно утерянном артефакте – императорской нефритовой Наследственной печати царств. Подполковник изумленно посмотрел на старика, силясь понять, что это все означает. Старый китаец, еще немного помолчав, наконец, заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Господин подполковник, мы хотим направить вас в Россию. Ваш статус на данный момент неопределенный. Чем могут закончиться для вас последние события в Поднебесной, я не могу предугадать – могут наградить, а могут и арестовать. Но рисковать мы не имеем права. Официальная причина вашего переезда – контроль и поддержка подданных Поднебесной, работающих на русских горнодобывающих заводах Урала. Сейчас их уже несколько тысяч человек. Необходимо поддерживать отношения с русскими управляющими заводов, полицией, чтобы наши соотечественники имели постоянную работу и крышу над головой. Вы хорошо образованы и неплохо знаете русский язык. Кроме этого в России до сих пор неспокойно. Война с Германией. Вероятность смены политического строя весьма вероятна из-за революционных настроений. В Европе есть желающие раскачать ситуацию. В случае новых волнений нашим подданным нужна будет помощь. Будет неплохо, если вы продолжите изучать марксистов, их взгляды. Мы должны предвидеть все риски. Кроме этого, необходимо попытаться обезопасить наши торговые караваны. Растет спрос на наш чай, ткани. Поставки и производство опиума по-прежнему рискованны. Но спрос растет. И не только в столицах, но и на Урале. Решение этих задач Вам по силам.

Жен Фучен кивнул. Старик, продолжил:

– Теперь самая деликатная миссия, но и самая важная. Есть вероятность, что наша реликвия не утеряна, – старик кивнул в сторону конверта, – и может быть спрятана внутри головы бронзового дракона. Примерно в период с 1900 по 1904 года, когда русские войска покидали наши земли вместе трофеями и награбленным добром, она оказалась на территории России. Проверить мы это можем, только осмотрев ее. Сама по себе бронзовая голова особой ценности не имеет. Русские про возможную начинку не знают. По нашим данным, следы теряются где-то на Урале. Ваша главная задача – не привлекая внимания, найти и вернуть реликвию в Поднебесную. Поселитесь с семьей в Алапаевске. Держите связь с нашими земляками с заводов Пермской губернии. Все, удачи! Возвращайтесь только с хорошими новостями…