скачать книгу бесплатно
Кондрат Булавин
Дмитрий Ильич Петров-Бирюк
Романы о казачестве
Этот роман – одна из первых попыток воскресить в художественной литературе интереснейшую страницу истории государства Российского – восстание 1707–1708 годов под предводительством донского атамана Кондрата Булавина. Стихийный «защитник народных прав», призывавший «губить бояр, мундирных солдат и немцев», сообщник изменника Мазепы и противник реформаторской деятельности Петра I, казачий сотник Булавин представлен как последователь разинского движения, который возглавил волну народного недовольства, дабы «уничтожать делающих неправду и жить единодушным казацким братством».
Дмитрий Петров-Бирюк
Кондрат Булавин
Романы о казачестве
© ООО «Издательство «Вече», 2023
Часть первая
Глава I
Войсковой атаман Лукьян Васильевич Максимов беспокойно поднял с подушки взъерошенную, заспанную голову и прислушался. Сквозь железный ставень с улицы проникал гомон людских голосов. Атаман вспомнил, что сегодня необычный день. Сердце его болезненно сжалось, он торопливо сбросил с постели на пол сухие, мускулистые ноги и судорожно зевнул.
– Господи Исусе, – мелко закрестился он, – забот-то ныне сколько, забот-то… Напасть-то какая…
Подойдя к оконцу, атаман отодвинул засов и открыл ставень. На слюдяных глазках ослепительно заиграли солнечные лучи, по низкому, со сводами, потолку запрыгал радужный зайчик.
Атаман поспешно, но тщательно умылся, помолился богу и, подойдя к венецианскому зеркальцу, висевшему на пышном, вытканном золотом ковре, расчесал гребенкой лохматую голову и русую бороду. Звонко щелкнув внутренним замком, вынул из кованного железом сундука новые синие шаровары, расшитые узором, просунул в них ноги и натянул узкие красные сафьяновые сапоги с яркой астраханской расшивкой. Надев свой лучший голубой бархатный кафтан, отороченный серебряным галуном, атаман подпоясался широким синим кушаком, усыпанным дорогими украшениями. За кушак засунул турский пистоль с искусной резьбой на костяной рукоятке, привесил кривую саблю в серебряных ножнах и снова подошел к зеркальцу. С удовольствием оглядел себя, надвинул на голову, чуть набекрень, шапку с алым бархатным шлыком, с которого свисала кисть, унизанная жемчугом.
Максимов, широкоплечий, крепко сбитый казак, чуть выше среднего роста, обладал огромной силой и бычьим здоровьем. Он еще не стар, ему всего сорок пять лет. Лицо круглое, румяное. На лбу кольцами вьются русые, не тронутые сединой кудри. Из-под лохматых, густых бровей смело и решительно смотрят большие серые глаза.
Его можно было бы назвать русским красавцем-богатырем, если б правую щеку не безобразил багровый сабельный шрам от раны, полученной в бою под Азовом. Взяв булаву, Максимов собрался уходить. В горенку вошла атаманша, молодая, дородная, пышногрудая казачка.
– Уж уходишь, Луня? – окинула она своего статного мужа взглядом.
– Надобно идти, – вздохнул атаман и озабоченно проговорил: – Ты, Варварушка, будь наготове. Может, царь-то Петр Алексеевич поимеет охоту пожаловать к нам на обед. Бражного меду да фряжского[1 - Фрязин – иноземец, француз или итальянец; отсюда фряжский. Общее название иноземцев Центральной и Западной Европы – немец, от слова «немой» (не знающий русского языка).] вина надобно побольше. Царь-то до хмельного охоч… Домрачеев да девок-плясуниц покличь…
– Не бойся, Луня, – усмехнулась атаманша, показывая свои чудесные белые зубы. – Не прогневлю царя-батюшку, сумею ему, сердешному, угодить… Будет доволен…
– Да уж знаю, знаю, атаманша, – ласково улыбнулся Максимов. – Баба ты ловкая, когда захочешь, то любому можешь угодить…
Потрепав жену по румяной щеке, атаман вышел.
На улицах Черкасска было необычайное оживление. Несмотря на раннее утро, сновали толпы народа.
Ждали прибытия Петра Первого.
Царь плыл на кораблях из Воронежа в Азов. Хотя о его приезде не объявлялось, молва об этом сразу облетела окрестные городки и станицы. Люди отовсюду стекались в Черкасск, чтобы увидеть царя.
Казаки в цветных кафтанах и зипунах, увешанные оружием, казачки в азиатских ярких нарядах, татары в полосатых халатах, калмыки в ерчаках[2 - Ерчак – вид верхней одежды.] из жеребячьей шкуры, иноземные купцы, старики и ребятишки шумно заполняли улицу.
В торговых рядах купцы торопливо открывали лавки и лари, выбрасывали на полки разнообразные диковинные товары.
Толпы людей ходили от ларя к ларю, от лавки к лавке и изумлялись невиданным заманчивым вещам. Полки расцветились шелковыми и камковыми материями, парчовыми тканями, яхонтами, жемчугами. На нитках висели золотые и серебряные, с дорогими каменьями, женские украшения. Кучами лежал сафьян всех цветов, сапоги, расшитые узорами чудесной азиатской работы. Морской пеной взбивалась кисея. Ослепляюще отсвечивали на солнце стеклянная заморская посуда, восточные медные кувшины с тонкой шеей, турецкое и генуэзское оружие, венецианские зеркала. Лежали вороха азиатских сладостей, сухих варений. Пирамидами громоздились бочонки с фряжскими винами, фруктовыми наливками, водкой.
У стружемента[3 - Стружемент – укрепленный причал.], покачиваясь на волне, стояли греческие, турецкие и итальянские корабли и галеры, доставившие в Черкасск грузы. Хозяева судов, распродав товар, толпились около татарских мурз, торговавших ясырью[4 - Ясырь – пленники, невольники.]. Десятка три оборванных и грязных невольников – ногайцев и кавказских горцев – угрюмо сидели со связанными руками на привязи у столбов и покорно ждали своей участи.
В тени мохнатой вербы сидел на разостланном зипуне старый домрачей с длинными запорожскими седыми усами. Рассеянно поглядывая вокруг мутными старческими глазами, он дергал звонкие струны домры и тихим, слегка дребезжащим голосом пел:
Ой, да на славной було, братцы, на речушке,
Да на славной було, братцы, на Камышинке,
Собиралися там люди вольные —
Все донские, гребенские, козаки яицкие.
Собирались воны, братцы, во единый круг.
Во кругу-то стоят воны, думу думают…
– Дед Остап! – удивленно воскликнул молодой казак в алом суконном кафтане, останавливаясь около старика. – Хай тебе лихо, да неужто ты?.. Здоров был, дед!
– Слава богу, сынку, – недоумевающе поднял на него выцветшие глаза домрачей. – Правду гутаришь, я дид Остап… А ты кто такий, а?
– Ай не признаешь, дед? – радостно смеясь, нагнулся к нему казак. – Не признаешь, а-а?..
– Ни, сынку, не признаю.
– Эх ты, дед! – укоризненно сказал казак. – Стало быть, не хочешь признавать старых друзей, а?.. Гришку-то Банникова помнишь али нет?.. Помнишь, как в Азове вместе турок били? Неужто забыл, старый, Гришку, а?
– Ге-ге, Грицько! – обрадованно воскликнул старик. – Ха, бисов сын!
Старик хрипло рассмеялся и с необычной для его лет живостью поднялся и расцеловал Григория.
– Здоров, здоров будь, козаче!.. Ге-ге, да який же ты громадный стал, – с удивлением рассматривал он молодого казака с ног до головы. – Ты ж пид Азовом совсем махоньким хлопчиком был… Як же годы швидко бегут, ой-ей-ей!.. Вы, молодые, растете да гарными козаками становитесь, а мы свий вик отживаем, – вздохнул старик.
– Стало быть, признал, старый? – удовлетворенно засмеялся Григорий. – Что ж тут делаешь, дед, а?..
– А вот сижу, Грицько, да песни людям граю, про старое вольное козачье товарищество пою… Себе пропитание добываю… Який добрый чоловик грош бросит, а який ломоть хлеба подаст, або кусок сала, ай яичко… Вот и сыт бываю… Так и живе старий рубака, дид Остап…
– Плохо, видно, ты живешь, дед.
– Ни, гарно, Грицько!.. Мне бильшего не надобно. Ей-богу, гарно! Меня уси любят и уважают…
– Ну как же тебя, дед, не любить! Ты же хороший старик.
– Хороший, – согласился старик и спросил: – Где ж зараз, Грицько, обретаешься?
– О, дед, я в начальных людях, – самодовольно сказал Григорий. – В Бахмут-городке на соляных варницах. С Кондратием Булавиным вместе, есаулом к нему приставлен… А ныне приехали мы с тем Кондратием в Черкасск царя встречать. Челом бить будем. Забижают нас, дед, черкасы[5 - Черкасы – казаки северной полосы Украины, большей частью пришлые; в данном случае казаки, служившие на Слободской Украине, в слободских полках.] с полковником Шидловским, хотят наши донские варницы отобрать.
– Так, так, – качал седой головой старик, – изюмцы, что ль, забижают-то?
– Да не только они – и другие.
– Ну, сынку, царь разберет, на чьей стороне правда.
– И мы так думаем… Ну, пойдем, дед, в кабак, угощу со встречи.
– Що ж, Грицько, дело це дуже гарное. Пидемо, – охотно согласился старый запорожец и, закинув домру за плечо, пошел вслед за Банниковым.
Кабак стоял в центре городка, недалеко от атаманского дома, близ церкви. Ничем особым он не отличался от других в ряду стоявших с ним куреней. Лишь длинный шест у дверей с расколотым горшком наверху да сорокаведерная бочка с вином у крыльца указывали на то, что это был кабак.
Григорий толкнул ногой дверь. Она со скрипом распахнулась: из кабака повеяло винным перегаром и табаком.
– Входи, дед, – пропустил впереди себя старика Григорий и шагнул через порог вслед за ним.
В кабаке, несмотря на ранний час, уже сидело с десяток казаков за жбаном вина.
– Га, Гришка!.. Банник!.. – послышались веселые голоса. – Садись с нами. Садись и ты, дед Остап!
Казаки раздвинулись на скамьях, освобождая место Григорию и домрачею.
– Ну, братцы, – сказал Григорий, усаживаясь за стол, – угощать буду я… Якудра! – крикнул он кабатчику. – Пои нас вином, чтоб ажно носы посинели.
Вытащив из кармана туго набитый деньгами кошель, бросил кабатчику. Тот на лету поймал его и налил огромный жбан вина. Прислужник едва донес его до стола.
– Пей, братцы! – радушно угощал Григорий. – В кошеле у меня денег много, да и Якудра еще сдачи даст.
Когда выпили по нескольку ковшей, Григорий, хмелея, стал взволнованно размахивать руками.
– Ведь вы ж поймите, братцы, – жаловался он, – вечно мы, донские казаки, владеем речками Бахмутом, Красной да Жеребцом. На речке Бахмуте мы нашли соленые воды, выкопали там колодцы, начали варить соль. Другим завидно стало, начали к нам приходить разные люди: минчане, торяне, изюмцы, тож норовят соль варить… А полковник Шидловский своим казакам по той речке городки строит. Да разве ж это не обидно нам? Обижают донских казаков. Где ж правда?
– Была правда, да заржавела, – вздохнул дед Остап.
– Ототрем, дед, ржавчину! Вот те господь, ототрем! – запальчиво сказал Григорий. – Расскажем царю о наших обидах, рассудит он по-справедливому…
– Здорово были! – раздался у дверей веселый басовитый голос.
Все обернулись на возглас. В дверях стоял высокий, стройный казак в бархатном, вишневого цвета кафтане. Вид у него был щеголеватый, бравый. Широкий пояс, подбитый голубым бархатом, расшитый золочеными нитками и украшенный каменьями, туго охватывал его стан. На поясе, на серебряных застежках, висела кривая турецкая сабля с белой костяной ручкой.
Казаку, было лет под сорок. Смуглое красивое лицо его было бронзовым от загара. Мягкая черная бородка обрамляла худощавые щеки.
– А, Кондратий! – воскликнул Григорий. – Заходи. Выпей за здоровье Донского Войска.
– Это можно, – усмехнулся Булавин и, подойдя к столу, поздоровался с казаками. – Здоровы были, братцы!..
– Здорово, Кондратий… здорово! – приветливо откликнулись сидящие.
Григорий налил в ковш вина, подал Кондрату:
– Пей.
Кондрат сдернул с черной курчавой головы бархатную шапку, опушенную каракулевым мехом, и взял ковш.
– За ваше здоровье, казаки, – кивнул он головой. В левом ухе у него блеснула крупная золотая серьга с изумрудом. – Выпьем, чтоб родня не журилась.
Поднеся ковш ко рту, Кондратий заметил старого запорожца, который не спускал с него глаз.
– Дед Остап, неужто ты?
– Угу, сынку, угадал, – ощерил беззубый рот старик. – Я дед Остап, на ногах стоять ослаб.
– Здоров, здоров был, старина! – расцеловал его Кондрат. – Где ж ты пропадал эти годы?
– Эге, Кондратий! – воскликнул старик. – Да де ж я не был за ци годы! Был в Московии, был на Украине, был везде, где люди православные живут… Дуже богато исходил я за ци годыны путий-дорозий… Много бачил горя и слез людских, тильки радостей мало… Вот я и ходил, веселил людей…
– Подвинься, дед, – сказал Кондрат, – сяду возле тебя, погутарим, старое вспомним…
– Садись, садись, Кондратий, – радостно подвинулся старик. – Давненько не видались, побалакаем…
Обняв старика, Булавин стал расспрашивать его о житье-бытье. Лицо Кондрата светилось ласковой улыбкой. Он рад был видеть старого домрачея.
Булавин немало провел со старым запорожцем бурных дней и ночей в набегах и битвах с крымскими татарами, ногайцами, турками. Никогда не расставался этот веселый старик со своей звонкой домрой. В грустные минуты он умел веселить и тешить казаков.
– А ну, дед Остап, вспомним старину, – хлопнул старика по плечу Кондрат, – сыграй веселую.
– Веселую? – озорно взглянул старый запорожец из-под лохматых бровей на Кондрата. – Ладно. Хай буде так.
Дернув струны, он запел:
Стой, хлопче, не валяй,
Кубелек[6 - Кубелек – старинная верхняя одежда донских казачек.] не марай.
Кубелек мой кумашной,
Работы домашной.
Кубелек я сниму,
Потом тебя обниму…
Несколько казаков пустились в пляс.
Кондрат, сверкнув золотой серьгой, сорвался с лавки и также пошел плясать, вздергивая широкими плечами.
Казаки, посмеиваясь, подпевали:
Кубелек я сниму,
Тебя крепко обниму…
– Оце добре, казакови! – воскликнул домрачей, когда Кондрат, вспотевший и багровый, тяжело дыша, опять сел рядом с ним. – Дуже добре, дай поцелую.
Они расцеловались.
Потом снова пили, плясали, пели песни. Кондрат поднялся.
– Хватит, браты! Пошли встречать царя.
Казаки шумно повставали и веселой гурьбой, с шутками, со смехом вывалились на улицу.
У кабака стояла толпа. Маленький, тщедушный рябой казачок, с редкой белесой бороденкой, в алом потрепанном зипуне, размахивая руками, что-то рассказывал. Окружающие смеялись.
