скачать книгу бесплатно
– А вот кабы такую распить, атаманы-молодцы, – указал казачок на сорокаведерную винную бочку у крыльца, – душа сразу взыграла б…
Увидев выходивших из кабака казаков и среди них Григория Банникова, он обрадованно закричал:
– Гришка!.. Банник!.. Поломай тебя грец, ты что ж это, с Бахмут-городка приехал, денег много привез, сам пьешь, а друзяков своих не угощаешь? Эх ты, а еще односум[7 - Односум – друг, товарищ по походной жизни (пользующийся общей сумой).]…
Банников осоловевшими глазами вгляделся в рябого казачишку.
– А, Мишка Сазонов!.. Здорово!.. Иди, олух, угощу…
Сазонов облизнул губы, подошел к Григорию. Подмигнув казакам, он сказал:
– Пропили отца, пропьем брата, еще матушка брюхата, что-нибудь да родит.
Казаки захохотали. Мишка Сазонов был весельчак. Что бы он ни сказал, все вызывало смех у толпы.
Григорий полез в карманы, но они были пусты.
– Нету денег, все пропил.
– Жадничаешь, – сказал Мишка обиженно. – Жалко тебе ковш поставить…
– Я жадничаю? – изумился Григорий. В глазах его вспыхнули гневные огоньки. – Ах ты, рябая тетеря, да я тебя до смерти запою. Якудра! Яшка!.. – заорал он кабатчику. – Какая цена твоей бочке? – пнул он ее ногой.
Кабатчик, краснолицый, здоровенный детина в синей суконной однорядке, раздумывая, почесал затылок.
– Не трогай, Григорий, – сказал он, – все едино у тебя грошей нет…
– Замолчи! – свирепо крикнул на него Григорий и, отстегнув красный пояс с саблей, сбросил с себя нарядный кафтан, кинул его кабатчику.
– Хватит за бочку?
Яшка отрицательно мотнул лохматой головой.
– Мало.
Григорий, распаленный, гневный, молча опустился на крыльцо, стащил с ног сафьяновые сапоги, бросил кабатчику.
– А теперь хватит?
– Мало, – качнул снова головой кабатчик.
– Грицько, – пьяно пошатываясь, подошел дед Остап к Григорию. – Пидемо видциля… Хай их к бису… Пойдем побачим царя… Голому ж срамно на царевы очи показаться. Пойдем…
Но Григорий был сильно раззадорен.
– Не лезь, дед Остап, – отстранил он старика, – не может быть того, чтобы Гришка Банников жадным был… Не может!..
Он сорвал с себя полотняную, расшитую цветными нитками рубаху и бросил Яшке.
– На, анчутка! [8 - Анчутка – черт.]
Яшка пощупал заскорузлыми пальцами рубаху, кинул ее на кафтан.
– Мало, Гришка, – вздохнул он, – вино дороже стоит…
– У-y… дьявол! – скрипнул зубами Григорий и, шатаясь, с трудом стащил с себя штаны и даже подштанники. – А теперь хватит?
– Да ладно уж, – проговорил кабатчик, – хоть и в убыток, но пользуйся на здоровье. Бог с тобой.
– Будет те дурить-то, Гришка, – строго сказал Кондрат, подходя к Банникову. – Ты что, ай белены объелся? Надевай свои причиндалы[9 - Причиндалы – принадлежности чего-либо, в данном случае – костюма.], пойдем.
– Отстань, Кондратий, – оттолкнул его Григорий, – дай душе казачьей взыграться!..
– Ну, леший с тобой, – махнул рукой Булавин и, твердо держась на ногах, упругой походкой пошел на пристань. Он знал неукротимо буйный нрав Банникова.
– Якудра, ковш! – потребовал Григорий и, подвязав на голый живот кушак с саблей, сунул за него пистоль. Надвинув на голову шапку с красным шлыком, выхватил из ножен саблю, сбил с бочки затычку.
Кабатчик подал ему ковш.
– Подходи, атаманы-молодцы! – загремел Григорий. – Подходи, честная станица!.. Гришка Банников ныне угощает всех. Подходи, молодцы!..
Казаки тесно обступили его. Проходившие мимо по улице бабы и девки заинтересовались, кого это так тесно обступили казаки, заглядывали через плечи. Увидев оголенного казака на бочке, с визгом отскакивали:
– Ой, девоньки ми-илые! Голый, голый там!..
Григорий, сев верхом на бочку, зачерпнул ковшом вина, подал Сазонову.
– На, рябой вахлак, пей, антихрист, покуда с ног не упадешь.
Взяв ковш, Мишка Сазонов посоветовал Григорию:
– А ты, Гришка, прикрылся бы… а то вон бабы-то смеются.
– Замолчи, рябой! Не твое дело.
– Ну, тогда будь здоров, – смиренно сказал Мишка. – По дедушке Ермаку, по донскому казаку… Наше дело маленькое: дают – бери, бьют – беги… – И махом опорожнил ковш. – Спасет тебя Христос, Гришка, – сказал он, причмокивая языком и обтирая ребром ладони усы, – доброе винцо… Дай бог, чтоб вовек не переводилось…
– Пей еще, – зачерпнул снова Григорий.
– Погоди, Гришка, – отстранился Сазонов. – Пусть другие пьют, а я покуда пообожду.
– Нет, дьявол, пей! – грозно закричал Григорий. – Пей, анчутка!.. Пей! Не то так дам в твою поганую морду, кровью умоешься… Жадный, говоришь? Пей, покуда не упадешь.
– Ну что ж, наша душа кривая, все приймае, – с шутовской ужимкой взял ковш Мишка.
Казаки, переминаясь возле Мишки, нетерпеливо поглядывали на него и бросали жадные взгляды на бочку.
– Пей еще! – свирепо гаркнул Григорий на Мишку, когда тот вздумал было отказаться от нового ковша.
Мишка подряд выпил пять ковшей, шестого не осилил и, свалившись у бочки, захрапел.
Григорий злорадно ухмыльнулся и, вырвав из рук Мишки ковш, зачерпнул из бочки.
– Подходи, новый! – крикнул он. – Пою всех. Подходи, любой! Дед Остап, играй веселую. Гуля-им!..
Раздались пушечные выстрелы. К городу подходили царские корабли.
На стружементе, пестрея яркой, разноцветной одеждой, царских кораблей ожидала огромная толпа. Впереди всех стояли войсковые старшины во главе с атаманом Максимовым, держа в руках дарованные царями Донскому войску знамена, бунчуки[10 - Бунчук – конский хвост на древке, служивший знаком атаманской или гетманской власти у донских и запорожских казаков.], хоругви, клейноды[11 - Клейноды – почетные войсковые знаки.].
Махальные, расставленные на берегу Дона на много верст вверх от Черкасска, уже часа два как сообщили, что царские корабли показались. Но кораблей все еще не было, и народ нетерпеливо томился в ожидании, напряженно вглядываясь в песчаную луку, из-за которой они должны были вот-вот появиться…
Из-за мыса, обросшего яркой кудрявой зеленью кустарников, трепеща на ветру царским флагом, показалось судно. Толпа на берегу разразилась радостными криками.
Вслед за царским кораблем из-за мыса появились и остальные. На колокольнях в захлебывающемся перезвоне ликующе заголосили колокола. С городских стен загрохотали пушки. На кораблях вспыхнули белые дымки – отвечали на салют.
На берегу толпа бурно ревела. С кораблей тоже что-то кричали и размахивали шляпами. На корме переднего корабля, опершись на эфес шпаги, недвижно стоял высокий человек.
– Он!.. Он!.. – из уст в уста пробежало в толпе.
Корабль со страшной нептуньей мордой, заскрипев о песок, ткнулся носом, как телок в вымя, в мягкий берег. Матросы засуетились, причаливая и сбрасывая сходни.
Высокий человек в нитяных черных чулках, облегавших мускулистые икры, в черном бархатном кафтане с обшитыми золотом пуговицами, в кружевном белом галстуке, поправив на голове черную треуголку, быстро сошел с корабля на берег.
– Ура-а! – неистово заорала толпа.
Высокий человек остановился, оглянул кричавшую толпу, взмахнул шляпой.
Атаман Максимов, бросив наземь булаву, плюхнулся ему в ноги. Высокий человек нахмурил густые черные брови.
– Встань, – сказал он недовольно, – не люблю, чтоб в ногах валялись.
Атаман поднялся и, низко поклонившись, растроганно сказал:
– Великий государь, царь и великий князь…
– Ну-ну, ты это оставь, – поднял руку Петр, отмахиваясь от Максимова. – Говори попроще, Лунька.
– …мы, твои холопы, – сбитый с толку, сконфуженно проговорил атаман, – донские атаманы с товарищами и все войско Донское с низу до верху[12 - С низу до верху – здесь: от низовья до верховья Дона.] челом бьем… Не гневись, великий государь, отведать донского хлеба-соли.
Из толпы к царю шагнул войсковой старшина Илья Зерщиков и с низким поклоном подал ему на серебряном подносе пышный зарумянившийся пшеничный каравай с солью в позолоченной солонке.
Илья Зерщиков был долговязый, сухощавый казак лет под пятьдесят, черный, как цыган, с беспокойно бегающими плутовскими глазами и большим носом, изогнутым, как клюв у хищной птицы. Пышная черная борода веером стлалась на груди. Одет он был нарядно – в синий суконный кафтан, украшенный золотым шитьем.
Петр остро взглянул на него и, взяв из его рук поднос с хлебом-солью, сунул одному из свитских офицеров.
– Спасибо, молодцы донские атаманы и все ваше войско Донское, за хлеб-соль! – сказал он громко. – Жалую вас за вашу верную, добрую службу своей милостью!
– Ура-а! – взмахивая булавой и глядя на толпу, тонкоголосо закричал атаман.
– Ура-а! – подхватила толпа. – Ура-а!
Петр помахал шляпой и сказал атаману:
– Ну, пойдем, Лунька, в городок.
Царь шагнул на толпу. Народ попятился, давая ему дорогу.
Хотя атаман Максимов был не мал ростом, но чтоб разговаривать с царем, ему приходилось задирать голову.
– Батюшка государь, Петр Алексеевич, – пытаясь уловить милостивый взгляд царя, заговорил атаман, – изъяви свою милость отведать угощения моей атаманши Варвары. Ужо попотчует тебя, милостивца, чем богаты…
– Ну что ж, атаман, – согласился Петр. – Ведь… в дороге горло пересохло, – хрипло засмеялся он. – Надобно маленько промочить…
Петр раньше бывал в Черкасске и знал, где жил Максимов. Он быстро зашагал к атаманскому дому. Лукьян Максимов, старшины и вся свита рысцой трусили за ним, едва поспевая: больно уж быстро ходил царь. По пути он все время кивал головой, отвечая на приветствия народа, густо заполнявшего улицы. Внезапно Петр остановился перед кабаком.
– Что это, Лунька? – указал он.
Атаман глянул, куда указывал царь, и обомлел от ужаса.
У кабака, верхом на бочке, сидел голый Григорий Банников. Кроме лихо заломленной набекрень запорожской шапки, на нем ничего не было. Голое пузо опоясывал кушак с саблей, из-за которого торчала рукоятка пистоля. Григорий, пьяно раскачиваясь на бочке, кособоко держал ковш, проливая вино, и бессмысленно поводил глазами. Кругом лежали вповалку спящие пьяные казаки. Прислонясь спиной к крыльцу, сидел дед Остап. Заливаясь пьяными слезами, обводя печальным взглядом спящих казаков, он ожесточенно дергал струны домры и хрипло пел:
Огурчики мои-и
Огородненькие-е,
Я вас садила-а,
По-оли-ива-ала-а…
Петр с минуту молча смотрел на эту живописную картину и вдруг захохотал:
– Бахус!.. Ей-ей, Бахус!.. Лунька, почему он голый, а с оружием?..
– Великий государь, – смущенно сказал атаман, – казак все может пропить, вплоть до сподников и портянок, но оружия он никогда не пропьет.
Петр, глядя на Григория, весело хохотал. Хохотали старшины и есаулы, хохотала свита, хохотал и народ. А Григорий, покачиваясь на бочке, недоумевающе осоловевшими, тоскливыми глазами смотрел на смеющихся людей, не понимая, над чем они смеются. Потом, сожалеюще покачав головой, страдальчески сказал:
– Пошли вы… – он сказал такое, от чего царь пришел в еще больший восторг.
Григорий поднес к губам ковш, выпил из него без передышки и, покачнувшись, свалился на Мишку Сазонова и захрапел.
Шагая через тела спящих казаков, Петр пробрался к Григорию и попробовал было снять с него саблю. Григорий сразу же очнулся и осыпал царя градом отборнейших ругательств.
– Молодец! – искренне восхищенный, сказал Петр. – Пьян, пьян, а зело крепко бережет свое оружье. Лунька, – обратился он к войсковому атаману, – отныне будет у тебя такая войсковая печать: голый казак верхом на бочке, с чаркой и ружьем в руках…
Глава II
За большими дубовыми столами, накрытыми синими, расшитыми серебряными травами и золотыми серпами скатертями, расселись гости. Царь сел в переднем углу, под образа. По правую руку уселся хозяин, атаман Максимов, по левую – Илья Зерщиков. Свитских генералов и офицеров рассадили между войсковой старшиной[13 - Войсковая старши?на – в прошлом выборная командная верхушка в казачьем войске.].
Немало турецкого и татарского добра, добытого в набегах, хранилось в кладовых атамана. В честь великого государя он вытащил из кладовых на стол самую дорогую посуду.