Василий I. Воля и власть

Однако московский летописец не сообщил важнейшие подробности. Их зафиксировала позднейшая Никоновская летопись. Выяснилось, что из Молдавии Василию пришлось пробираться в Москву окольными дорогами, «въ незнаемыхъ таяся». Под чужим именем он прибыл «въ Немецкую землю», но здесь «позна его» литовский князь Витовт. Он оказался здесь не случайно. После смерти Ольгерда его брат Кейстут (и отец Витовта) признал великим литовским князем Ягайло, старшего сына Ольгерда от второго брака. Но тот опасался своего дядю и вскоре начал с ним войну. В ее ходе Кейстут вместе с Витовтом под предлогом ведения мирных переговоров были обманом захвачены в плен и заключены в Кревский замок. Вскоре Кейстут был найден мертвым. Судя по всему, его убили по приказу Ягайло. Такая же судьба ждала и больного на тот момент Витовта. Тому удалось совершить побег из плена. С ним поменялась платьем служанка его жены Анны. Она осталась в замке, изображая тяжело больного Витовта, а сам он бежал в женском платье.

В ходе борьбы с двоюродным братом Витовт бежал во владения Тевтонского ордена и просил там помощи. Узнав, что в Мариенбурге, столице Ордена, оказался московский княжич, Витовт, остро нуждавшийся в союзниках, задержал Василия. Дальнейшие события, согласно Никоновской летописи, развивались следующим образом: «Имяше же Витовтъ у себя дщерь едину, и сию въсхоте дати за князя Василия Дмитреевичя, и глагола ему: “отпущу тя къ отцу твоему въ землю твою, аще поимеши дщерь мою за себе, единочадну сущу у мене”. Онъ же обещася тако сотворити, и тогда Витовтъ Кестутьевичь дръжа его у себе в чести велице, дондеже отпусти его къ отцу на Москву»[29].

Но великий князь Дмитрий, узнавший по возвращении сына о данном им обещании, категорически отказался выполнять его, поскольку оно было дано не добровольно. Да и можно ли было брать его с подростка, которому еще не было полных 15 лет?

Дмитрий Донской составляет перед смертью духовную грамоту. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Тем временем, 19 мая 1389 г., не дожив до сорока лет, скончался великий князь Дмитрий Донской. В составленной им духовной грамоте он, без оглядки на Орду, писал: «Благословляю сына своего князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем»[30]. Несмотря на это, спустя три месяца, 15 августа 1389 г., на праздник Успения Богородицы, Василий Дмитриевич был возведен во Владимире на великокняжеский стол ханским послом Шиахматом[31]. Прояснить, почему Василий предпочел формально получить великое княжение из рук ханского посла, позволяет любопытная запись в некоторых летописях, помещенная под 1389 г.: «Князь Василеи Дмитреевич уехал от царя Тактамыша за Яик»[32]. Судя по всему, Василий, опасаясь возможных претензий на великокняжеский стол со стороны других русских князей (в первую очередь Твери), посчитал необходимым соблюсти традиции по отношению к Орде.

В первый же год княжения у Василия произошел конфликт с его двоюродным дядей князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Тот уехал из Москвы сначала в свой стольный Серпухов, затем в Торжок, а потом еще дальше – в Теребеньское, село на берегах реки Мологи (ныне поселок Труженик в 27 км к северо-западу от Максатихи).

О том, что стало причиной отъезда серпуховского князя, летописцы молчат. Историки полагают, что виной всему стало поведение бояр, окружавших молодого великого князя. Если при Дмитрии Донском с Владимиром Андреевичем обязательно советовались по важным вопросам, то теперь он оказался фактически отстранен от дел управления. Это вызвало недовольство серпуховского князя и в первую очередь его матери Марии. Однако 5 декабря 1389 г. та скончалась, постригшись под именем Марфы в основанном ею московском Рождественском монастыре, где и нашла свой последний приют. Но настоящая причина размолвки Василия с серпуховским князем была гораздо прозаичнее – Дмитрий Донской, составляя свое завещание, отнял у Владимира Андреевича Галич и Дмитров, которые отдал своим сыновьям Юрию и Петру[33].

Вокняжение Василия I на великокняжеском столе.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

В январе следующего 1390 г., вскоре после Крещения, Василий примирился с дядей, придав к его владениям два города – Волок и Ржеву[34]. Между ними был заключен договор, согласно которому Владимир Андреевич признавал Василия «старейшим братом», второго сына Дмитрия Донского – равным ему «братом», а других братьев Василия – «младшими братьями». По тогдашним обычаям князья должны были совместно выступать в походы. Сейчас же Василий выговорил себе право посылать Владимира Андреевича в поход и в том случае, когда сам оставался дома: «А где мне, князю великому, всести на конь, и тобе со мною всести на конь. А где ми самому не всести, и мне, брате, тобе послати, а тобе всести безъ ослушания». При этом соглашение было отмечено явным недоверием между дядей и племянником. Великий князь ставил условием, что если он сам останется в осаде в Москве, а Владимир Андреевич будет послан за пределы города, то жена, дети и бояре Владимира должны находиться в Москве; в случае своего отъезда Василий точно так же должен был оставить при Владимире Андреевиче свою мать, младших братьев и бояр[35].

Между тем необходимо было решать вопрос об обещании жениться на дочери Витовта, данном Василием в 1386 г. Как мы помним, Дмитрий Донской отказывался даже говорить о клятве сына, данной им под явным давлением Витовта. Тем не менее, хотя с этого момента прошло более четырех лет, мать Василия Евдокия Дмитриевна посоветовала сыну исполнить свое обещание.

Причины такого решения были чисто материальные. Этнографы посвятили немало работ описанию различных свадебных обрядов. Но при этом вне зоны их внимания остался тот факт, что в Древней Руси перед обрядом венчания составлялись определенные документы. В первую очередь это сговорные грамоты, составлявшиеся во время сватовства, в которых жених давал обещание жениться и указывал срок свадьбы. Предусматривалась и ответственность, если жених не выполнял своего обещания. В одной из подобных грамот середины XVI в. штраф определялся в 100 рублей (притом что годовое жалование среднего служилого человека тогда составляло 15 рублей). Грамоты заверялись свидетелями – «послухами», и составлялись в двух экземплярах – один предназначался жениху, другой оставался у родственников невесты. При этом ответственность за невыполнение обещаний несли не только обычные люди, но и представители верхушки тогдашнего общества. В Москве хорошо помнили случай с великим князем Семеном Гордым, который, обручившись в середине XIV в. с суздальской княжной, предпочел ей более выгодную невесту из Твери. После специально собранного в Орде ханского суда Семен Гордый вынужден был отдать суздальским князьям Нижний Новгород[36].

Поездка московских бояр за Софьей Витовтовной.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Неудивительно, что осенью 1390 г. к Витовту «в Немцы в Марьин город» (современный Мальборк) отправились послы от великого князя Василия – бояре Александр Поле, Александр Белеут и Селиван – с официальной просьбой дать его дочь в жены московскому князю. После недолгих сборов Витовт отпустил дочь вместе со своим приближенным – князем Иваном Ольгимонтовичем. Из Гданьска послы «пошли в кораблях морем и пришли к Пернову» (ныне – Пярну). Оттуда они уже сухопутным путем двинулись к Пскову, первому русскому городу на пути в Москву. Затем их дорога лежала в Новгород, где литовскую княжну встречали дядя жениха – князь Владимир Андреевич Серпуховской – и младший брат Андрей Дмитриевич. Из Новгорода княжна отправилась в Москву, куда и прибыла 1 декабря 1390 г. Перед въездом в город митрополитом Киприаном ей была устроена торжественная встреча. А уже 9 января следующего года сыграли свадьбу[37].

Летопись донесла впечатление современника о Москве этого времени: «Бяше… видети градъ Москва великъ и чюденъ, и много людей въ немъ, випяше богатствомъ и славою, превзыде же вся грады въ Русстей земли честию многою, въ немъ бо князи и святителие живяста»[38].

Столица Московского княжества делилась на укрепленный Кремль, именовавшийся в то время собственно «городом», и окружавшие его посады. Кремлевские стены, построенные при отце Василия, были выложены из белого камня, добывавшегося в великокняжеском селе Мячкове, при впадении Пахры в Москву-реку. В Кремль въезжали через несколько ворот, устроенных в надвратных башнях, створки которых были обиты железом. К устью Неглинки выходили Боровицкие ворота, на Москву-реку – Чушковы, или Шешковы (позднее Тайницкие), на восток были обращены Тимофеевские (ныне Константино-Еленинские), Фроловские (ныне Спасские) и Никольские ворота. Свои названия они получили от имен бояр, строивших их при Дмитрии Донском: Даниила Чешко, Тимофея и Микулы Вельяминовых, Фрола Беклемишева. С восточной стороны наиболее доступную для неприятеля сторону кремлевских укреплений прикрывали ров и вал. С других сторон Кремль был защищен Москвой-рекой и болотистой долиной впадавшей в нее Неглинки.

Венчание великого князя Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Свадебный пир великого князя Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Внутри Кремля проходило несколько улиц. По вершине холма тянулась Большая улица, связывавшая Боровицкие и Фроловские ворота. От нее отходило несколько боковых улиц и переулков. Еще одна улица имелась в низменной части Кремля, на Подоле. Она выходила к Тимофеевским воротам и далее шла к посаду. Главным украшением Кремля были Успенский и Архангельский соборы, построенные еще при прадеде Василия – Иване Калите. Рядом с ними стоял великокняжеский «златоверхий терем», самой красивой частью которого являлись Набережные сени, выходившие на Москву-реку, из которых открывался вид на заречные луга. Построенный из дерева (именно оно всегда считалось наиболее здоровым для жизни), он представлял собой великолепное для своего времени здание, соответствовавшее высокому статусу московских князей.

Поблизости от дворца находился Спасский монастырь («Спаса на бору»), воздвигнутый Иваном Калитой. Чуть поодаль – Чудов монастырь, основанный митрополитом Алексеем, рядом с которым вдова Дмитрия Донского Евдокия начала возводить Вознесенский монастырь, ставший позднее местом погребения княгинь московского княжеского дома.

Постоянная угроза вражеских нашествий заставляла московскую знать иметь дворы внутри Кремля, в которых можно было укрыться во время осады. Рядом с великокняжеским дворцом расположились дворы удельных князей: Владимира Андреевича Серпуховского, братьев великого князя, а также Евдокии Дмитриевны, вдовы Дмитрия Донского. Каждый из таких дворов представлял собой целый комплекс хозяйственных построек. Близ великокняжеского стоял митрополичий двор. По соседству теснились боярские дворы. Подобно княжеским они были усадьбами, в центре которых стояли хоромы владельца, окруженные хозяйственными службами, иногда рядом с хоромами находилась домовая церковь.

Среди сложного комплекса всех кремлевских построек возвышалась колокольница с городскими часами, устроенными в 1404 г. афонским монахом сербом Лазарем. Великий князь не поскупился на громадную по тем временам сумму в 150 рублей, чтобы украсить свою столицу часами, относительно которых современник писал: «Сий же часникъ наречется часомерье; на всякий же часъ ударяетъ молотомъ въ колоколъ, размеряя и разсчитая часы нощныя и дневныя; не бо человекъ ударяше, но человиковидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено»[39].

Кремль был окружен посадами: с востока, на территории будущего Китай-города, располагался Великий посад, позднее известный под именем Зарядья. Его пересекали три улицы, выходившие из кремлевских ворот: Варьская (позднее Варварка), доходившая параллельно Москве-реке до церкви Николы Мокрого, где посад заканчивался Васильевским лугом, доходившим до Яузы; Ильинская и Никольская улицы. Последняя доходила до Кучкова поля (в районе нынешней Сретенки), где располагался городской выгон.

Этот район был настолько густо заселен, что уже Василий Дмитриевич задумался о создании оборонительных сооружений. В 1394 г. была предпринята попытка прорыть ров от Кучкова поля до Москвы-реки, но она закончилась неудачей: воды Неглинки не пошли по нему. Московский летописец по этому поводу записал: «Тое же осени замыслиша на Москве ровъ копати и почаша с Кучкова поля, а конецъ ему хотеша учинити в Москву реку, широта же его сажень, глубина человека стояча. И много бысть убытка людемъ, поне же поперекъ дворовъ копаша и много хором розметаша, а не учиниша ничто же»[40]. Остатки этого мероприятия еще долго оставались на виду москвичей, и много позже Рождественский монастырь (на современной улице Рождественке), где, собственно, и начинались работы, даже именовался «что на рву».

Лазарь Серб показывает Василию I устроенные им башенные часы.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Несмотря на то что, в отличие от отца, Василий Дмитриевич не обладал полководческими талантами, в целом он продолжал политику московских князей по собиранию русских земель. В 1392 г., будучи в Орде, он добился согласия Тохтамыша на передачу Москве Нижнего Новгорода с Городцом, а также Мещеры и Тарусы[41]. Убедить хана было достаточно легко, сославшись на старинные права московских князей: Нижний Новгород еще в начале XIV в. принадлежал московским князьям, но позднее они были вынуждены уступить его суздальским князьям в качестве компенсации за отказ Семена Гордого от женитьбы на суздальской княжне; Мещера была получена в качестве приданого за Евдокией Дмитриевной, матерью Василия I; Тарусой ранее владел князь Федор Тарусский, погибший на Куликовом поле и являвшийся потомком звенигородских князей, от которых Москве достался подмосковный Звенигород. Княживший в Нижнем Новгороде князь Борис Константинович пытался было оказать сопротивление, но эта попытка не имела успеха: нижегородские бояре перешли на сторону Василия I.

Еще одним направлением московской дипломатии стал Новгород, точнее – принадлежавшая ему Двинская земля или Заволочье. Последнее название она получила из-за сложностей пути – добраться туда было крайне сложно: путь лежал исключительно по рекам, а водоразделы между ними преодолевались волоками. Из Онежского озера поднимались вверх по реке Водле, откуда волоком выходили в Кену, приток Онеги. С востока к последней подходила река Емца, приток Северной Двины. В ее нижнем течении в Северную Двину впадает Пинега, делающая большую петлю. В самой северной точке этой петли Пинега очень близко подходит к реке Кулой, впадающей в Мезенскую губу Белого моря. Здесь издавна существовал волок, на месте которого во второй половине 1920-х годов даже был построен судоходный канал длиной 6 км.

Но, выйдя в Мезенскую губу, новгородцы опасались идти дальше «Дышючим» (или Дышащим) морем (именно так оно упоминается в «Сказании о погибели земли Русской», написанном вскоре после нашествия Батыя)[42]. Первые землепроходцы, еще не дойдя до морского побережья, видимо, немало смутились духом, когда неведомая сила подхватила их суда и стремительно помчала с огромной скоростью вперед, поскольку ничего не знали о морских приливах и отливах, повторяющихся с четкой периодичностью дважды в сутки. Наибольшая их сила наблюдается именно в Мезенской губе, где разница между уровнем воды в прилив и отлив достигает 10 м. В устье Мезени отлив, подхватив лодку, мчит ее к морю, словно санки с горы, со скоростью более 20 км/час. Еще более ощутима морская мощь в прилив, когда бегущий по течению реки пенистый вал воды достигает 8 м в высоту, а приливная волна докатывается до реки Пезы, впадающей в Мезень на 86-м км от устья. Поэтому далее на восток путь лежал по реке Пезе, откуда волоком попадали в Цильму, впадающую в Печору.

Ключевым на этом пути являлся Кенский волок, по которому вся территория к востоку от него именовалась Заволочьем. Освоение этих мест началось уже в первые столетия русской истории. Новгородцев сюда манили рыбные и соляные промыслы, охота и добыча морского зверя на побережьях Белого и Баренцева морей. Также в Заволочье водились высоко ценившиеся при тогдашних княжеских дворах соколы и кречеты.

Русский Север в XIV–XV вв.

Карта С. Н. Темушева

О богатстве этих мест говорят несколько цифр. Лаврентьевская летопись под 1133 г. помещает известие, что во время одной из княжеских распрей новгородцы вынуждены были откупиться от великого князя Ярополка Владимировича (сына Владимира Мономаха) печорской данью[43]. Спустя два с половиной столетия Дмитрий Донской в 1386 г. в наказание за нападения новгородских ушкуйников на волжские города возложил на Новгород дань в 8 тысяч рублей, из которых 5 тысяч было собрано с Заволочья, «занеже заволочане быле же на Волге»[44]. Разумеется, это был экстраординарный сбор. Для сравнения отметим, что на рубеже XIV–XV вв. со всего Московского княжества собиралась дань от 5 до 7 тысяч рублей[45].

Именно на Двинскую землю положил свой взор московский князь, пообещавший двинянам полное самоуправление и даже выдавший им в 1397 г. уставную грамоту[46]. Но новгородцы не захотели расставаться с огромными богатствами Двинской земли. В следующем, 1398 г. они послали на Двину сильное по тем временам трехтысячное войско, одолевшее москвичей, засевших в крепости Орлец. Были разорены Белоозеро с двумя белозерскими городками – «старым» (исчезнувший ныне Карголом к востоку от современного Белозерска) и «новым» (Каргополь), Кубена, Вологда, Устюг и Галич. «А у гостей великого князя взяша окупа триста рублевъ… А у двинянъ у своихъ за ихъ преступление и за ихъ вину и измену взяша 3 тысящи рублевъ и 3 тысящи коней». В итоге великий князь, по-видимому, не готовый к такому отпору со стороны новгородцев, был вынужден подписать с ними «миръ по старине»[47].

Но основные дипломатические и военные действия Василия I определялись в треугольнике взаимоотношений: Литва, Орда и Москва. Интересы каждого из этих государств далеко не совпадали, что исключало возможность создания каких-либо прочных и длительных союзов между ними.

Великий князь литовский Витовт

Вскоре после свадьбы на Софье у Василия I начался недолгий период дружбы с Витовтом. Женитьба московского князя позволила на какое-то время прекратить соперничество между Литвой и Москвой и даже заключить союз между странами. Но Витовт, придя в 1392 г. к власти в Литве, начал проводить активную внешнюю политику, вынашивая планы создания Русско-Литовского государства. Это, естественно, должно было привести к конфликту и с Москвой, и с Ордой.

Орда в 90-е годы XIV в. переживала тяжелые времена. Тохтамыш утвердился на золотоордынском престоле при помощи среднеазиатского завоевателя Тимура (Тамерлана). Однако начиная со второй половины 80-х годов XIV в. между ними начинает разгораться военный конфликт. В 1391 г. войска Тимура вторглись в пределы Поволжья и нанесли чувствительное поражение ордынскому хану близ Самарской луки. Однако Тохтамыш сумел оправиться от этого поражения и к 1393 г. восстановил свою власть почти над всей территорией Орды. Второй поход Тимура весной 1395 г. завершился полным разгромом Тохтамыша на реке Терек. В результате на территории Орды образовались несколько политических объединений, враждовавших друг с другом. Тохтамыш укрылся в Крыму, рассчитывая при поддержке Витовта вновь обрести власть. В ордынской столице Сарае, изгнав ставленника Тимура, сел Тимур-Кутлуг, поддержанный ордой Едигея. В этих условиях Василий I перестал выплачивать дань Орде, надеясь, что смуты в ее столице Сарае позволят довести до логического конца дело, начатое его отцом.

Но бороться с Ордой в одиночку не было никакой возможности, и Василию I приходилось искать союзников. Неудивительно, что основной целью московской дипломатии становится союз с Витовтом, на дочери которого был женат московский князь.

Тимур побеждает Тохтамыша.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Однако Витовт смотрел на этот союз иначе. Литовский властитель решил воспользоваться ситуацией в Орде для своей экспансии на восток. Послав в Москву сообщение, что литовцы идут на помощь своим союзникам в связи с вторжением Тимура, Витовт захватил Смоленск, воспользовавшись спорами между смоленскими князьями – Глебом и Юрием Святославичами – по поводу того, кто должен в нем княжить. Туда был назначен литовский наместник[48]. Подобные действия Витовта самым непосредственным образом затрагивали интересы русских князей, и в первую очередь князя Олега Рязанского, зятя изгнанного из Смоленска князя Юрия Святославича. Он попытался оказать сопротивление Витовту, но тот в ответ зимой 1395–96 гг. «повоеваша землю Рязаньскую»[49].

Несмотря на захват Смоленска, Василий I не желал обострять московско-литовские отношения. Более того, весной 1396 г., на Пасху, он вместе с митрополитом Киприаном совершает дружеский визит в Смоленск: «Тое же весны за две недели до велика дни князь великыи Василеи Дмитреевичь еде с Москвы въ Смоленескъ видетися со тестемъ своим Витовтомъ и, бывъ у него, възратися на Москву». Более того, в ответ на действия Олега Рязанского, предпринявшего летом 1396 г. поход на пограничный литовский город Любутск, Василий I заставил Олега отойти от Любутска, а войску Витовта предоставил свободный проход через московские владения к Рязани: «На ту же осень о Покрове князь великыи Витовтъ иде ратью на Рязань и прогна князя Олга, а землю Рязаньскую всю плени, а люди исъсече и в полонъ поведе. Тогда былъ Витовтъ на Коломне, князь же великы видеся ту с ним и многу честь и дары вдасть ему»[50].

Что же обсуждали в Смоленске и Коломне Василий I и Витовт? Источники на этот счет молчат, но, думается, мы не ошибемся, если выдвинем предположение, что одной из тем переговоров стали проблемы в личной жизни московского князя.

Несмотря на то что свадьба Василия Дмитриевича с Софьей состоялась в самом начале 1391 г., она долгое время не могла забеременеть. Сейчас наличие или отсутствие детей в той или иной семье считается вопросом сугубо личным. Но в случае с Василием он приобретал статус общественно значимого. Дело в том, что завещание отца Василия I Дмитрия Донского предусматривало в случае бездетной смерти Василия (на момент ее составления тот еще не был женат и не имел детей) возможность перехода княжеского стола к следующему по старшинству из его братьев: «А по грехом, отъимет богъ сына моего, князя Василья, а хто будет подъ тем сынъ мои, ино тому сыну моему княжъ Васильевъ оудел, а того оуделомъ поделит их моя княгини»[51]. Им являлся второй сын Дмитрия Донского – звенигородский князь Юрий.

Чтобы хоть как-то обезопасить себя с этой стороны, Василий I просто запретил своим братьям жениться. Только 30 марта 1395 г. в великокняжеской семье появился первенец, названный Георгием (или Юрием, как его именуют некоторые летописцы)[52]. Но даже появление у московского князя наследника мало что меняло, и Московское княжество по-прежнему, в соответствии с завещанием Дмитрия Донского, могло перейти к брату Василия I Юрию Дмитриевичу. Необходимо было, чтобы юный княжич прошел «постриги».

«Постригами» именовался обряд первой стрижки волос княжеских детей. Обыкновенно он совершался в возрасте 3 лет и происходил в церкви с чтением особой молитвы, для чего ребенка приводил туда его крестный отец. После пострига дети переходили из женских рук в мужские. Как знак этого, мальчика сажали на коня в присутствии епископа, бояр и народа[53].

Рождение у Василия I сына Юрия.

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Исследователи, говоря о княжеских «постригах», указывали на чрезвычайную древность этого обряда, возводя его к языческим инициациям или средневековым рыцарским посвящениям. При этом непонятным оставался вопрос: почему Церковь Древней Руси освящала своим авторитетом такой языческий обычай, как «постриги»? Ответ на него, как правило, искали в ситуации «двоеверия», обычной для этого периода истории русского общества. С этим предположением можно было бы согласиться, но оказывается, что высшие церковные иерархи не только мирились с этим обычаем, присутствуя при его проведении, но и активно участвовали в нем.