Кавалер Красной Звезды. Тотальный политический стеб

Американец и не догадывался, что всего через пару минут его рассуждения о личных перипетиях окажутся ничтожными. Феерия реальности похоронит самые смелые фантазии. Зажглись софиты. Входная дверь открылась, и в помещении появился лейтенант Саид Бельдыев. «Джон! Ты здесь? – приветствовал он Стюарта. – А я думал, сдрейфишь». Саид хлопнул коллегу по плечу и уважительно посмотрел в глаза: «Смелый парень». Зал стал наполняться людьми. Многих Джон знал. Они были сотрудниками линейных подразделений. Все расселись по местам. На сцену вышел Саид и сквозь шум аплодисментов начал что-то говорить. Слышно было плохо. Зрители свистели, кричали и хлопали. Но Стюарту показалось, что среди прочего Бельдыев назвал его имя и упомянул каких-то ульяновских курсантов. На сцену выкатили автомат для продажи газированной воды. Его бока цвета серебристый металлик были натёрты до блеска. Краска лежала идеально. Хромовой ободок вокруг ниши для стакана сверкал в лучах софитов. Сквозь рёв группы поддержки курсантов Ульяновского лётного училища прорезались звуки хита Бенни Бенасси 2003 года Sastisfaction, и на сцену вышли пятеро подростков в фуражках, подтяжках и трусах. Дальше было то, что американец уже неоднократно видел в США на вечеринках у своих сокурсников. Парни начали извиваться и неумело двигать своими хилыми задами. Смотрелось диковато, но исполнителей это не смущало. Группа поддержки визжала так, словно выступали звезды стриптиза. Половина зала, в которой сидели сотрудники ФСБ, не издавала ни звука. Офицеры меряли курсантов скептическими взглядами. Песня играла не меньше семи минут. Когда закольцованный куплет «Push me And then just touch me Till I can get my satisfaction» сменил припев «Push, Push, Push, Push, Push, Push, Push», в зале погасло освещение и включилась цветомузыка. Вспотевшие, но счастливые курсанты начали усиленно тереться об автомат газированной воды, и он засветился изнутри фиолетовыми светодиодами. Один из курсантов залез на крышу автомата и ударился в усиленное движение тазом. Наконец-то представление подошло к концу. Сотрудники ФСБ облегчённо вздохнули.

Бело-красный туман

«Ну, теперь защищай честь Конторы», – сказал Саид, обратившись к Джону со сцены. «Что!!?» – воскликнул Джон. Саид посмотрел американцу в глаза: «Или зачем ты здесь?» Стюарт сообразил, что это его шанс. Либо он докажет, что свой, и офицеры примут его в товарищи, либо так и останется для них иностранцем, пролезшим в ФСБ через чёрный ход. Он двинулся к сцене. «Встречайте, Джон Стюююююарт!» – крикнул Бельдыев, и половина зала, которую составляли сотрудники Конторы, зашумела что есть сил. Пока американец приближался к автомату газированной воды, его мозг со скоростью «Ломоносова» перелопатил все его воспоминания, чтобы найти нечто, что помогло бы выступить достойно. Из глубин памяти Джона была выхвачена одна из самых ярких сексуальных сцен в его жизни. Это была встреча с Мэри в отеле на побережье Атлантики, когда у них шёл первый месяц знакомства, и чувства были обострены до предела. Возлюбленная ждала его в номере, и он почувствовал эрекцию, ещё не открыв дверь. То соитие было самым молниеносным в его жизни. Возбуждение было столь сильным, что ему хватило одного движения, после которого он уже лежал на спине весь облитый эякулятом. Как только воспоминание всплыло, его штаны стеснило давление. Уверенным движением он расстегнул джинсы, повернулся лицом к автомату и, оттянув максимально таз, вонзил свой член в его стальной бок.

Думаете, в реальности всё случилось также быстро, как вы об этом прочли? О, нет! Как только Стюарт начал расстегивать молнию на брюках, время замедлило свой ход, как бывает, когда режиссёр фильма хочет показать полёт пули. Зрители завороженно смотрели на то, как появляется эрегированный член американца. Чем дальше развивались события, тем сильнее растягивалось время. Вот американец оттягивает назад таз, и джинсы немного приспадают, вот его таз доходит до крайней точки, останавливается и начинает двигаться вперёд. Мужское достоинство Джона успевает по ходу несколько раз колыхнуться в воздухе. И вот идёт соприкосновение с железом. Металл медленно, микрон за микроном проминается под мощью орудия Джона, и затем по боковине расползается трещина, которая, расширяясь, превращается в пробоину и пропускает в себя миллиметр, два, три, пять… сантиметр, два, три пять, десять сантиметров, пятнадцать, и в конечном счете, весь член Стюарта. Внутри конструкции член утыкается в микросхему иллюминации и врубает подсветку, лицевая поверхность автомата освещается всеми цветами радуги, перемежаемыми искрами короткого замыкания. Дальше член прорывает магистраль с газированной водой, которая начинает хлестать из щелей корпуса в зрительный зал. И перед тем, как болельщики наберут воздух, чтобы заполонить зал воплями, Джон заливает эякулятом внутренности автомата, и лицо его сводит любовная судорога.

То, что затем происходит в зале, не поддается описанию. Сотрудники ФСБ, мокрые от фонтанирующей газировки, вскакивают со своих мест и лезут на сцену. Стюарта отрывают от автомата и подбрасывают в воздух. Группа поддержки ульяновских курсантов, наплевав на корпоративную солидарность, тоже ликует. Джона кидают в воздух, и в самой высокой точке, почти у потолка, его член, получивший небольшую, но обильно протекающую рану, выбрызгивает наружу остатки спермы вперемежку с кровью, оставляя в атмосфере зала особого рода бело-красный туман. В этот момент действие лубянского пива заканчивается.

откуда Чай и откуда, извините, кофе

В Москве шёл снег. Широкие хлопья снега медленно опускались с Неба на Землю и превращались в сугробы. Джон гулял по центру города и смотрел на это великолепие. Снег в России всегда праздник. Стоит только повалить белому, жители выходят радоваться этой сказке. Тысячу лет уже как могли бы привыкнуть, а всё наглядеться не могут. Если ты не переживал в Москве мрачный ноябрь, когда мир затягивается безысходной чернотой, тебе не испытать восторга от валящегося с неба белого искристого потока в декабре. Снегопад в России равен солнцу, взошедшему вновь из пасти крокодила.

Стюарт шёл по Мясницкой, и одна теплая мысль грела его: он больше не безбилетник, он выдержал испытание и получил свою должность по праву. Инициация имела игривый оттенок, но у каждого свой ринг. Этот бой он выиграл честно. И хотя перебинтованный член доставлял неудобства в туалете, как говорится, дело житейское, до свадьбы заживёт.

Стюарт заглянул в кафе. Он не любил московские заведения. Слишком велик был контраст между американским и российским способом «выпить кофе». В США это означало взять стакан чёрного напитка в забегаловке. Причём, владельцы использовали самые простые капельные кофеварки. Дёшево, быстро, эффективно. В Москве даже самая затрапезная закусочная тратила целое состояние на итальянскую кофе-машину. Стюарт презирал задротов, ноющих, что истинный вкус даёт только эспрессо, сделанное за 29 секунд и поданное в каплевидной чашке. Переплачивать за подобные извращения экономная аризонская душа категорически отказывалась.

В России он стал переходить на чай. Тёркин объяснил ему, что Россия исключительно чайная по характеру страна. Чай пришел из наполненных Духом Китая и Индии, и настраивает на глубокие по смыслу беседы. А кофе плывёт с берегов Африки и Южной Америки, и в нём нет ничего, кроме шума барабанов и вертящихся жоп. Выпив чашку краснодарского чая, и съев ватрушку, Джон направился на службу.

новая реальность. стюарт копает и ликует

Он мечтал, что сегодня не увидит на себе косых взглядов и окончательно вольётся в коллектив. И его ожидания оправдались. На обеде к нему подсел сослуживец и доверительно спросил, всё ли он понимает про наше государство? Раньше Джон и вообразить не мог, чтобы кто-нибудь, кроме Тёркина или Вахрушина, вот так, по-простому, заговорит с ним на подобную тему. Целые полгода общение с коллегами ограничивалось дежурными фразами.

«Только вникаю» – ответил Стюарт общительному сослуживцу.

«Как ты думаешь, откуда разговоры, что не будет Президента, сразу рухнет страна?»

«Видимо, в России наверху может быть только сильная личность. У людей страх остаться без защиты»? – предположил Джон.

«Само собой. Это на поверхности. Я хочу тебя на другой уровень вывести. Копнуть глубже. Понимаешь? Вспомни, как на английском языке „государство“», – продолжал коллега.

«State».

«А теперь возьми русское слово „государство“ и переведи на английский, что будет?»

Стюарт задумался. Ему очень хотелось найти разгадку. Он повторил несколько раз про себя «государство» и выделил его корень – «государь». После чего буквально крикнул: «Kingdom!». Сослуживец одобрительно похлопал его по плечу и с довольным видом покинул столовую. Стюарт был ошеломлен. Какие знания открывались! А ведь надо было всего лишь проявить внимание к языку. Дух захватывает. Американец сиял.

Ближе к вечеру к Джону в кабинет зашёл офицер Хома Брут, который с ним до сегодняшнего дня даже не здоровался, и предложил после службы сыграть в русскую рулетку. Джон знал об этой игре по голливудским фильмам, но понимал, что, скорее всего, калифорнийские продюсеры изолгали суть этого национального развлечения. Хотел ли он поучаствовать? Да! Джон не скрывал радости. Он ликовал.

офицеры крутят с легким сердцем

Вечером группа офицеров собралась в зале для совещаний. Председательствующий высокий чернобровый украинец Хома Брут положил в центр стола револьвер и сказал: «Парни, среди нас новичок, поэтому напомню правила. Перед тем как крутануть барабан, каждый должен рассказать историю, которую не стыдно поведать на пороге смерти. Собственно, именно в этом и состоит смысл нашего мероприятия, а вовсе не в том, чтобы пустить случайную пулю в лоб. Кто хочет выступить? Есть желающие?»

Никто из присутствующих не выразил рвения. Хома вздохнул и начал первым. «Порой мне кажется, что я уже всё рассказал, и невозможно вытащить из памяти что-то важное. Но, к счастью, тема всегда находится. Я вспомнил об опыте, что случился со мной несколько лет назад в парке Сокольники. Тогда мир вокруг остановился. Мои ноги шли, но ощущение движения прекратилось. Повседневность с её суетой и мельтешением, желанием попасть из точки „А“ в точку „Б“, в один момент перестала существовать. Сама природа сделала это. Без всяких усилий с моей стороны. Потом это случилось ещё раз в аллее между лип. Глаза, зацепившись за деревья, потеряли фокус, и я как бы повис в пространстве. Это необыкновенное и очень личное ощущение. Порой оно возвращается ко мне, и я всегда ему радуюсь. Но в какие бы эзотерические дали не попадала моя душа, где бы она не витала, надо помнить о главном. Мы рождены, чтобы служить Отечеству, и если Родине понадобится наша жизнь, мы отдадим её с легким сердцем».

Хома крутанул барабан, приставил дуло к виску и, зажмурившись, нажал на курок. Раздался пустой клацающий звук. Патрона в патроннике не оказалось. Револьвер вернулся обратно в центр стола. С заметным облегчением Хома передал слово следующему офицеру.

«Брут, по ходу, дыхательную практику в Академии прогуливал. Там же всё это объясняли про вечность и остановку времени. Стыдно должно быть», – шепнул один игрок другому. Тот кивнул головой и добавил: «Любовь тогда крутил с медсестрой из санчасти. Совсем голову потерял».

иерархия в россии: Отец или сын?

«Либералы говорят, что христианство по-настоящему так и не пришло в Россию, и нам до Европы как до Луны, – начал Саид Бельдыев, коренастый офицер с узким азиатским прищуром и широкими скулами. – Европейцы, и правда, больше похожи на христиан. Везде у них распятия, и вместо „бля“, когда удивляются, восклицают „Jesus“. Но они лишь заточили христианство под себя, и при этом извратили его сущность. Вставили младенца Иисуса в ряд своих культовых младенцев. Меркурий, Писающий мальчик, Гомункулус, Чипполино, Гарри Потер – всё это лишь преклонение Европы перед молодостью. Психоанализ потому и стал так популярен у них. Этот бесконечный судебный процесс в защиту детей, постоянное оправдание их капризов, истерик, бесконечных хотелок и невыполнимых желаний. Во всем виноваты родители? Ни один серьёзный человек в России такого бы не сказал. У нас всегда побеждает Отец, будь он Тарас Бульба, Иван Грозный или Пётр Первый. Именно отец объясняет детям, что хорошо, а что плохо. А в ЕС историю пытаются делать малолетки, которым трудно понять, зачем нужна семья, традиции и служение Отечеству. У них не христианство, а ми-ми-ми культ. Сделали из Христа игрушку из фильма ужасов. Я не готов умереть за их ценности. Хотя, смерти я не боюсь. Для офицера ФСБ, вы знаете, вообще смерти нет».

Он взял револьвер, взвёл курок и выстрелил себе в висок. Пистолет издал пустой звук. Патрона в гнезде не оказалось. Он так нервничал, что забыл крутануть барабан, но коллеги простили ему эту оплошность. По тремору рук было понятно, что боится он не на шутку.

Слово взял Виссарион Гомиашвили, кучерявый грузин: «В школе мы слушали Beatles. Английский, конечно, никто из нас не знал. Так что тексты я перевел уже в институте, и перевод меня огорчил. Все душевные драмы, что я пережил под любимую музыку, оказались пшиком. Не было в этих песнях никаких великих чувств. Одни фантазии саунд-продюссеров. Сейчас я слушаю в основном наших музыкантов. Нани Брегвадзе, Вахтанга Кикабидзе, Тамару Гвердцители. Им важнее содержание, а не форма. Это я уважаю. Атлантисты сгнили потому, что побежали за красивой обёрткой. В чём смысл жизни западного человека? Кто будет умирать за фантик? Можно ли подняться в атаку за сникерс? Сомневаюсь. А за наши идеалы умирать легко и приятно».

Он взял пистолет со стола и выстрелил себе в висок. Вслед за сухим щелчком грохота взорванного пороха не последовало. Патрона в гнезде не оказалось.

Жертва потребления

Джон вдруг осознал, что голливудские продюсеры вовсе не врали. Офицеры пытались убить себя из револьвера. Его охватила паника. В любую минуту кто-то из присутствующих мог умереть. Скоро очередь дойдет и до него! Не дав Джону окончательно перепугаться, слово взял светловолосый офицер характерной славянской внешности, светловолосый, с голубыми глазами Иван Жалейкин.

«У меня был друг. Мы были как близнецы. Вместе слушали любимые песни, восхищались одними фильмами, влюблялись в одинаковых девушек. Но однажды он пропал. Исчез. Поиски ничего не дали. Дело закрыли, но я не мог успокоиться. Я был уверен, что его не могли ни убить, ни похитить, не мог он скрыться и сам. Куда ему было бежать? Он называл наш город самым прекрасным на Земле, и ни в какое другое место не стремился. Я восстановил в памяти всё, что знал о своем друге. Вспомнил каждый наш совместный день минута за минутой. Мы оба были большими романтиками. Могли бесконечно долго стоять на набережной возле Кремля или в Парке Горького. Впитывать простирающуюся от края до края красоту, и дышать, дышать этим фантастически сладким московским воздухом. Нас тянуло на прогулки снова и снова. Мы постоянно застывали в восхищении от красоты нашего города. Ночью мы были без ума от подсветки домов. Она зачаровывала нас. В ней столько сладости! Я не могу рассказать вам словами, насколько она сладка. Это надо чувствовать. Наша страсть не осталась в тайне. Генерал Вахрушин узнал о наших увлечениях и сказал, что Контора не может полагаться на пускающих слюни романтиков. После этого мой друг исчез. Не нужно гадать, что случилось. Я знаю! Вечером он поднялся на смотровую площадку Сити и увидел один из ошеломительных и необыкновенно щемящих московских закатов. И случилось чудо. Он растворился в этой романтике. Слился с закатом. А потом ушёл за горизонт вместе с ним. Сегодня время принимать решения. Своих не бросают. И я иду вслед за ним».

Вместо того, чтобы взять револьвер со стола, офицер полез в карман брюк и вытащил служебный «Макаров». Глаза игроков удивленно раскрылись. Иван трясущейся рукой поднял ствол к голове, и дальнейшие события Стюарт помнил фрагментарно. Вместе со всеми он бросился остановить самоубийцу. Раздался выстрел. Пуля попала в люстру. Свет в комнате погас. В темноте началась суматоха. Кто-то повалил Джона на стол, и нечто воткнулось ему в ягодицу. Раздался второй выстрел, и Стюарт потерял сознание.

с жопой джона все в порядке

Когда больничный потолок появляется перед глазами, ты изучаешь его трещинки, наплывы краски и перепады между перекрытиями. Так захватывает, что не оторваться. И вовсе не потому, что больше нечего делать, ведь в больнице огромное количество развлечений. Можно сделать человечка из трубок от капельницы или познакомиться поближе с медсестрой. Жизнь кипит. Однако более всего интересует потолок.

«Мы все бежим куда-то, торопимся, а настоящее дремлет в обычных вещах. Стоит только взять в руки корку апельсина или веточку дерева, и внимательно без суеты погрузиться в их созерцание, как открываются глубины и приходит понимание: мир необычайно сложен и многообразен. А мы ведём себя так, словно он заключен в нескольких ссорах за день и одном удачном сексе в месяц. Это ли не прожигание жизни? Бесконечность – она совсем рядом. Но мы не берём этот подарок. Мы создаём свою мелочную вселенную, основанную на глупости и тщете», – так размышлял Джон, созерцая больничный потолок. Он очнулся совсем недавно и только-только начал понимать, где он и что с ним случилось. Повязка на ягодице. Капельница в вене… Тут в палате открылась дверь, и вошел Тёркин.

«Джон! – крикнул он с порога. – Как твоя жопа?!»

«Что случилось, товарищ майор?»

«Этот офицер с пушкой, он не про друга рассказывал. Он про себя говорил. Если бы я там был – сразу бы раскусил. Вы, сосунки, только уши развесили. Надо было его сразу крутить. Слюнтяй! Он давно этот номер готовил. Хотел красиво обставить. Теперь в психушку, и нахуй из Органов».

«А кто мне задницу прострелил?»

«Ты на револьвер сел. Вообще-то пушка заговоренная – личное оружие Дзержинского. По сотрудникам Конторы не работает. Бьёт только врагов революции. Думаешь, почему так смело наши в рулетку играют? Но такого заговора, чтобы против американской задницы – в природе нет. Короче, форс-мажор».

«Товарищ майор, можно мне спецпива?»

Тёркин приподнял одеяло Джона и засунул под него бутылку. «Знал, что попросишь. Выздоравливай. Пойду. Дела».

«Товарищ майор, почему мне уже не надо перед путешествием сюжеты из Библии вспоминать? Меня уже черти боятся?»

Тёркин громко засмеялся. «Прости, Джон, начет Ветхого Завета я над тобой прикололся. Настроение тогда было литературное».

Оставшись один, Стюарт взял бутылку, отвинтил крышку и влил в себя её содержимое.

Часть 3

Отблеск высшей гармонии

На этот раз в Зале Героев Фишман не появлялся долго. Джон включил фонарик в смартфоне и, обойдя весь зал, заглянул каждому герою в лицо. Он посмотрел на своего деда, участника встречи на Эльбе. На Феликса Эдмундовича Дзержинского, рыцаря без страха и упрёка. На Иосифа Виссарионовича Сталина, спасшего для России Булгакова. На Леонида Ильича Брежнева, великого охотника. На Дина Рида и Саманту Смит, на Нельсона Манделу и Поля Робсона. Он чувствовал родство с ними и смотрел в их пустые глазницы с пониманием и надеждой. Он знал, наступит то время, когда они воскреснут и выпьют вместе с ним за Победу. И тут появился Фишман.

«Исаак Феликсович! – Крикнул Джон. – Очень рад вас видеть».

«Привет, ёбарь-террорист», – ответил старик мрачным голосом.

«Товарищ Фишман, тот офицер, что хотел застрелиться, у него ведь тоже потребительский оргазм был? Такой же, как у меня?» – торопливо спросил Джон. Попытка самоубийства коллеги не давала ему покоя.

«Сынок, я тебе уже говорил, эта хрень у всех бывает. Ничего мы сделать с ней не можем. В каждом из нас идёт борьба: служить Родине или испытывать потребительский оргазм. Были коммунисты, кто навсегда эту заразу в себе изжил, и йоги были, и монахи. Но их немного. Человек слаб. Есть песня одна „И вновь продолжается бой“. Ты ее включай, когда понадобится поддержка. Всем нашим помогает. Временно. Но действует».

«Товарищ Фишман, простите, что я… но вы и сами говорили про Оргазм Красной Звезды. Я когда смотрю некоторым офицерам в глаза, вижу в них таинственный отблеск. Может это отблеск высшей гармонии?»

«Джон, думаю, ты сам понимаешь, что к счастью путь только один: найти смысл и красоту. И подчиниться великому замыслу. И только потом по-настоящему начинается жизнь».

«Согласен».

«Вчера, ты знаешь, я решил прокатиться в автобусе. Ностальгия накрыла. И вдруг водитель включил по громкой связи: «Уважаемые пассажиры, не храните проездные билеты возле мобильных телефонов. Влажные и размагниченные билеты для проезда недействительны».

«Не совсем понимаю вас».

«А что тут понимать, мальчик мой, я почувствовал себя влажным и размагниченным билетом, уже недействительным к проезду».

«Что вы имеете в виду?» – спрашивал Джон, но Фишман не слушал и продолжал говорить нечто странное: «Потом я зашёл в метро, а там сказали: Если вы упали с платформы, лягте между рельсов головой по направлению к поезду и постарайтесь не двигаться. Я сейчас примерно вот в таком состоянии. Заходи в другой раз». И старик исчез.

Москва – Улан-Удэ

Стюарт был обескуражен. Он ждал, что угодно, кроме столь нелогичного отказа. Он рассчитывал на старика. Следующая неделя прошла в скверном расположении духа. Не хотелось ни есть, ни пить, ни читать. Потом его выписали. Для реабилитации после ранения ему полагался месячный отпуск. В апатичном настроении американец гулял по городу и пытался восстановить душевное равновесие. В одну из прогулок он дошёл до Рижской эстакады. Долго стоял, глядя на бесконечные железнодорожные пути, вспоминал, как впервые попал сюда с Тёркиным. Решение сесть на поезд в Хабаровск пришло само собой. Американец надеялся, что дальний путь поможет прояснить мучающие его вопросы. В тот же день Джон сел в двухместное купе и отчалил в сторону Тихого океана. Колеса застучали по окраинам столицы все бодрее и бодрее. Вагоны мчались в сторону Тулы.

Попутчик в купе молчал. Читал книжку. Но через час разговорился. «Знаешь о корейских унитазах? Нажимаешь кнопку, и струйка воды точно попадает в анальное отверстие. Ты понимаешь, они всё просчитали! Не представляю себе русского инженера за такой работой. У нас баллистическая ракета размером с 12-ти этажный дом вылетает из Калининграда и попадает в колышек на Камчатке. Этому можно посвятить жизнь. Но поиск идеальной геометрии жопы…». Джон заметил, что сам однажды в японском ресторане в Лос-Анджелесе сел на такое азиатское чудо и, в общем-то, ему понравилось.

В Туле подсел другой попутчик. У него была гитара, и он два дня играл почти без перерыва. Джон слушал тексты песен, вдумывался в их смысл. Особенно ему понравились строки о караванах ракет, что летят от звезды до звезды. Ночью во сне американец увидел космонавтов перед стартом. В Самаре гитарист вышел, оставив в подарок Стюарту банку шпрот. Следующий попутчик ехал до Екатеринбурга. Джону было не до него. После рыбных консервов его так скрючило, что общаться не было никакой возможности. Сосед тоже не проявлял к нему интереса. Только один раз философски заметил, глядя в окно: «Похоже, фашисты связаны с пидорасами через либералов». Данный тезис представлялся Джону бесспорным, но меньше всего хотелось начинать серьёзный разговор с расстроенным желудком.

После Екатеринбурга компанию американцу составил огромный мужик в тулупе. Он достал бутылку коньяка, сорвал с неё крышку зубами и разлил по стаканам. Джон отхлебнул немного из вежливости. Следом тип вынул пиво и коробку с тортом. Джон намекнул: могут быть проблемы. Мужик махнул рукой. «Был я в Москве месяц назад. Пошли мы с родственниками в Большой театр. Там Серебрянников балет поставил. Лучше бы я на кладбище сходил, и то приятнее бы время провел. А в буфете совсем другое дело. Интеллигенция хлеб с рыбой поедает и шампанским запивает. Я после этого тоже раскрепостился и живу теперь творчески, без внутренних зажимов. Ты сам попробуй», – предложил сосед, подвигая к Стюарту стакан с пивом и кусок торта. Джон не рискнул.

В Уфе сосед с широким азиатским лицом угостил американца строганиной. «Чем ближе к Японии, тем еда больше напоминает сашими», – подумал Джон. В Бурятии подсел религиовед, пишущий диссертацию «Сравнительный анализ церковных обрядов православия и реформаторской церкви», и прочитал целую лекцию о том, как далеки два разных священнодействия друг от друга. «У православных священник стоит лицом к Богу. У протестантов наоборот – лицом к пастве. И это, кстати, глубоко вшито и в политику. Русский царь отвечал за свои действия перед Господом. У протестантов священником может стать любой член общины, потому что должность выборная. А православный священник появляется словно бы ниоткуда. Семинария, ведь, – это таинственное место, всё равно что Академия ФСБ». Тема была крайне интересной, но Джону было запрещено рассказывать о своей работе. И он молчал.