Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов

Мы на плавучем острове.

Погода по-прежнему ясная, температура – минус восемь. Над станцией пролетела чайка-глупыш.

Вечером опомнились – у Аппеля сегодня день рождения. Отметили коньяком и щекоткой – наш радист ужасно боится щекотки, поэтому вместо того, чтобы подёргать за уши… Было весело, довели Аппеля до слёз.

9 июня

Безветренно. Запустили бензиновый двигатель. Радиолюбители-коротковолновики затеяли всесоюзное соревнование по выходу на связь с нашей радиостанцией. Аппель весь в мыле.

Проведал ледяную статую. Вернулся в палатку злым: кто-то вырезал на лице провалы глаз, лунку рта, аляповатые уши. Нет, это была новая скульптура! Ростом с взрослого мужчину, руки прижаты не к голове, а груди. Детализированы пальцы на ногах и руках, рельеф торса…

Меня охватил озноб. Я собрал Кудряшова, Тамахина и Аппеля в жилой палатке и потребовал объяснений. Признания: кто продолжает этот неуместный фарс?!

– Она просыпается, – сказал Кудряшов, когда я закончил. – Или, скорей, оно.

– Мы всегда при деле, знаешь ведь, – проговорил Тамахин. – Сколько времени понадобится, чтобы вырезать новую статую?

– Вы нашлю другую фигуру! – неожиданно осенило меня. – Ту, что сейчас в яме! Она больше старой и…

– Нет, – сказал Кудряшов.

Тамахин и Аппель покачали головами. Я искал в их лицах хоть малейший намёк на собственную правоту, но не находил.

– Надо избавиться от неё, – предложил Аппель.

Мои товарищи по дрейфу не врали: они не находили вторую статую, не пытались меня разыграть. Все были напуганы. Как и я. Злость ушла.

Но что же тогда лежит в «холодильнике»?

Я схватил паяльную лампу, зажигалку, кирку – и отправился выяснять.

От бесплодных попыток стало жарко. Я стянул варежки и шапку-ушанку, отложил кирку и разжёг паяльную лампу.

Ледяная скульптура лишь посмеялась надо мной: гладкие формы, живые изгибы – ни сталь, ни огонь не повредили им. Более того, я действительно что-то услышал. Тихий смешок или утробный возглас, похожий на треск… он донёсся из статуи.

Слуховая галлюцинация. Всё из-за паники. Я отступил.

Сомнений не осталось: от ледяного истукана надо избавиться.

10 июня

Мы отвезли статую на край острова и бросили в широкую трещину.

Прежде чем скрыться под водой, я отметил одну дикую странность: у голубого идола было лицо Кудряшова.

Господи, надеюсь, это видел только я.

11 июня

Аппель принял депешу из Старой Руссы: «На Большой Земле холодает, закройте Северный полюс».

Тамахин рубил лёд для дистиллированной воды, Кудряшов носился с приборами по гравитации. В качестве недостающих подставок использовал ящики для продовольствия. Я соорудил подвесной столик для проб воды.

О статуе не говорили. Негласное табу.

Я обошёл весь ледяной остров, окружённый каналом шириной от двадцати до тридцати метров. Отметил появление новых трещин. Вернувшись в жилую палатку, обнаружил сидящего на краю кровати Кудряшова, подавленного и молчаливого, слова не выудишь.

Счастливый постоянно лает. Пытаешься погладить, успокоить – ещё больше скалится.

12 июня

Ледяную кухню растопило тепло от примусов. Начали строить из парусины новую.

Сыпанул мокрый снег. Укрыли вещи на базах. Я расчистил сугробы вокруг жилья, весь взмок, пришлось сушить гимнастёрку.

Тамахин протянул провода, чтобы фиксировать сигналы хронометров радиостанции. Кудряшов весь день провёл в лаборатории, на обед не пришёл.

Когда я собирался устроиться в спальном мешке, явился Аппель и сообщил:

– Тамахин ещё три нашёл.

– Что? – не понял я.

– Статуи, – голос радиста дрожал.

Внутри дёрнулось, заныло сердце.

Я напялил пуховой комбинезон, сверху брезентовый плащ и вышел из палатки следом за Аппелем.

Погода была отвратная. Настроение под стать.

Их действительно было три. Две жуткие пародии на человека и одна на собаку. Скульптуры лежали в десяти метрах от кухни, у которой завалилась одна стена.

Тамахин ковырял носком колоши сугроб. На фигуры он не смотрел.

На этот раз у меня не нашлось ни слов, ни решимости отвезти статуи к каналу.

– Где Кудряшов? – спросил я.

– На суточной.

Я ещё раз осмотрел место, где покоились изваяния. Кто-то расчистил снег, обнажив лёд и трещину с солёной водой.

Всё это не имело смысла. Если только… Другие статуи, всё-таки были другие статуи. Но когда и как они появились? Могло ли случиться так, что один из группы обнаружил их раньше и теперь продолжает эту скверную игру? Здесь, на Северном полюсе, открытом в 1909 году Робертом Пири, когда родина поручила нам разгадать загадку этой земли? За время подготовки к экспедиции я хорошо узнал личный состав: гидробиолога Кудряшова, магнитолога-астронома Тамахина, радиста Аппеля – талантливые, трудолюбивые, упорные и надёжные люди. У каждого, разумеется, были свои человеческие слабости, но они не мешали нашей дружной жизни, без трений и разногласий. И я не могу представить, чтобы кто-то из них…

– С завтрашнего дня будем по очереди наблюдать за трещинами, – сказал я.

– А с этими что? – Аппель дёрнул рукой и скривился от боли.

– Пускай лежат.

13 июня

У Аппеля лопнул нарыв, полегчало. Отметили коньяком, Кудряшов отказался. Думаю, дело в том, что он тоже видел своё лицо – у первой статуи. Это надломило его. Нужно время.

Сегодня снова измерили глубину океана. В одиннадцать часов двадцать минут груз достиг дна. Четыре тысячи четыреста семьдесят метров – на сто пятьдесят метров больше первого замера. Вывод: в центре полярного бассейна не может быть и речи о близости суши.

Обратно тащили пять часов. Последний барометр оказался полностью разрушен – не выдержал давления?

Туман, безветренно, оттепель. Дальше ста метров ничего не видно. Идёт мокрый снег. Фигуры лежат на льду, их не заметает, видны сформировавшиеся за ночь черты.

Сказал Аппелю телеграфировать на остров Рудольфа – просить самолёт. Закидал прозрачно-голубые статуи снегом.

Скоро месяц, как на льдине.

– Мало успели, – сказал за обедом Аппель.

– Не выполнили план, – кивнул Тамахин. – Как думаете, скоро прилетят?

Кудряшов забрал кружку с чаем и ушёл в лабораторию.

– Сдаваться не стоит, – решил я. – Пока здесь, загрузим себя трудом и исследованиями.

Написали радиограммы родным.

Перед сном ко мне обратился Аппель:

– Знаешь, что Фёдор домой передал? Только: «Работаю». А ведь у него маленький сын…

14 июня

Хлопот полным-полно: надо оборудовать кухню, перенести радио, потому что в радиостанции уже капает с потолка, прямо на голову Аппелю. Решили временно отдать белую палатку под кухню. Ледяной капитальный камбуз планировали сделать в августе, но, надеюсь, нас заберут раньше.

Обедали на новом месте: гороховый суп, мясные котлеты и вишнёвый компот. Кудряшов по-прежнему либо отказывается от еды, либо уносит к лунке, но беспокойство по поводу его состояния немного унялось – весь в работе, глаза загорелись, берёт литературу из нашей экспедиционной библиотечки.

15 июня

Наводили капитальный порядок в жилой палатке. Вынесли шкуры, надувные матрацы, вещи, вскрыли фанеру и окопали снежный настил. Резиновый пол уложили под доски на подкладки – теперь на мех не будет попадать вода. Вернули вещи и койки на место. После уборки взялись за свои дела.

Мы с Тамахиным переносили радиостанцию. Аппель возился с аппаратурой: приёмник, передатчик, аккумуляторы, ввод антенны. Через час ликвидировал эфирный треск и передал на остров метеорологическую сводку. Работает!

Кудряшов занимался подсчётами по титрованию. Тамахин перенёс приборы в новое помещение, подключил хронометры к обсерватории, я помогал протягивать провод.

В три часа Аппель принял радиограмму из столицы. Главное управление Севморпути сообщило, что на этой неделе через нашу станцию планируется беспосадочный перелёт, командир экипажа – Анатолий Торчин. Вот здорово! Идут на мировой рекорд!

Про наш самолёт не передают. Ну, на Большой Земле виднее. Оценят, решат, хотя они не видели эти фигуры и всего остального. Тут нужен комплексный анализ. Возможно, наша экспедиция столкнулась с давным-давно погибшей культурой, цивилизацией?

Хорошо, что не избавились от статуй. Надо завтра проверить.

16 июня

Встал с опозданием, будильник не разбудил: кто-то сунул его ночью в мешок.

Хорошо, что перенесли радиостанцию: обвалилось две стены старого помещения.

После обеда я пошёл к статуям. Как описать, что случилось, когда я счистил снег?

Около трещины лежали три ледяные копии: Аппеля, Тамахина и Счастливого. Скрупулёзно проработанные лица, обнажённые тела. У скульптуры пса была раззявлена пасть, к голубым клыкам липли снежинки.

Я увидел на щеке «Аппеля» трещинку, рядом ещё одну, третью, они пересекались, я подковырнул, отломил ледяную чешуйку и уставился на розовое пятнышко. Стянул рукавицу и осторожно ткнул пальцем.

Холодная, податливая мембрана.

Кожа. Очень похоже на кожу.

Я одёрнул руку и, схватив лопату, стал забрасывать знакомые лица и морду. Подделки, кошмарные поделки…

А потом услышал звук. Это был звук трескающейся корки льда.

Лицо «Тамахина» ещё выглядывало из-под снега, и я увидел… мне показалось… какое-то движение, даже взгляд, инистая маска стала распадаться на фрагменты…

Я не смог этого вынести.

Побежал прочь, подальше от станции.

Мне мерещились окоченевшие руки, которые тянулись из-за торосов.

Затёртые между льдин тела с тающими лицами.

Сорванная, как костюм, человеческая кожа, которую уносила река.

Одноместное каноэ и гигантская мёртвая чайка с глазами, похожими на блестящие чёрные камни.

Я метался по снегу, плакал и кричал. Пока не услышал сухое потрескивание и не увидел ползущую ко мне фигуру, состоящую лишь из обглоданных костей и суставов.

Большего я не помню. Не знаю, что случилось потом.

17 июня

Очнулся в половину второго в палатке. Тело болело, но ушибов или царапин я не нашёл. Долго лежал, обдумывая события вчерашнего дня. Жуткого дня.

Это была лихорадка сознания. Мой разум дал слабину. Я галлюцинировал. Других разумных (безопасных) объяснений не нахожу.

Мои товарищи занимались своими делами. Статуи пропали, пурга замела любое напоминание об их присутствии.

Были ли они вообще, фигуры из голубого льда?

Я сказал себе, что нет, не было, ни первой, ни трёх других. Я действительно хотел в это верить. Когда прилетит самолёт, и меня доставят на остров Рудольфа, а после в Ленинград – мной займутся врачи. Мой недуг послужит советской медицине, поможет в организации последующих полярных экспедиций.

И лучшее, что я могу сделать сейчас, это отдаться работе, в надежде на исцеление.

Пурга замела палатки и базы. Я проверил крепление грузов, отметил новые трещины и вернулся домой.

Пытался поговорить с товарищами о скульптурах, но не нашёл отклика ни в поведении, ни в лицах – видно и правда проблема в моей голове. Тамахин, Аппель и Кудряшов ведут себя корректно: ни намёка на упрёк, боязнь, настороженность. Рассказ о моих видениях не испугал ребят. Молодцы, настоящие полярники. Даже Счастливый прибежал, потёрся о ногу, поддержал.

18 июня

Закончили трёхдневный аврал по благоустройству станции. Полдня потратили на подготовку ледяных анкеров – заменили деревянные колья радиомачт. Кудряшов пожертвовал четыреста метров из запасов троса. Укрепили ветряк: врыли в лёд продовольственные бидоны – пускай штормовой ветер старается.

Все в работе, но не хватает живого общения, разговоров о пустяках. Попытался исправить. Заглянул в радиостанцию.

– Как там наши подруги? – спросил я у Аппеля. – В театре, наверное, сейчас сидят или на концерте.

Аппель не отвечал. Мне стало не по себе: он передавал какую-то нелепицу, не стучал, а скорей царапал радиоключом по контакту.

– Вот бы поселиться здесь с жёнами, – пошутил я, чтобы всё-таки привлечь внимание радиста. – Собрать на льдине семьи полярников. Советский город получится – не иначе!

– Не иначе, – сухо ответил Аппель. Рука замерла, разжалась, сжалась, впечатала ключ в контакт. Ещё раз. И ещё. Снова замерла.

– Правда, тогда придётся строить ледяные родильные дома и ясли…

Я запнулся, встал и вышел.

В радиостанции оглушительно стучал радиотелеграф. Точка. Точка. Одни точки. Одни жирные точки.

19 июня

Тамахин после завтрака лёг спать, дежурил всю ночь: выходил на улицу и искал новые трещины.

Счастливый не ест. Подносишь колбасу к самому носу – даже не глядит. Мои товарищи взяли пример с Кудряшова – уносят еду к рабочим местам. Я обедал на кухне один.

Вчера снился кошмар. Куклы с безжизненными глазами, осклабившимися ртами, перекрученными ушами. Они кланялись мне, их суставы хрустели, как снег под сапогом.

Не удаётся забыть.

Вечером помог Кудряшову поднять сетку. Там оказалось несколько мелких животных. Уложили их в банки.

– Интересный день, – сказал Кудряшов, глядя, как животные шевелятся за стеклом.

– Привезёшь сыну?

– Привезу, – сказал он, словно не понял шутки.

– Ты не пишешь домой…

– Я научусь. Мы учимся.

– Федя… – Я не знал, что сказать. В лагере уже не было былой сплочённости. Я не мог вспомнить, когда мы просто сидели и болтали, все вместе. – Что происходит?

– Мы учимся, – повторил он и поднял банку выше.

– Чему? – прикрикнул я.

– Всему.

20 июня

Сегодня я стал свидетелем странной, пугающей сцены.

Тамахин вырубил новый «холодильник». Когда закончил, собрал всех, привёл, показал.

– Хорошая работа, Жора, – пустым голосом сказал Кудряшов.

– Отлично справился, Жора, – бесцветно произнёс Аппель.

– Я рад, – улыбнулся Тамахин.

Аппель улыбнулся в ответ. Кудряшов поддержал. Они словно пробовали, каково это – улыбаться.

От неправильности происходящего у меня свело желудок, сделалось дурно.

21 июня

Погода меняется. Солнце проглядывает сквозь моросящий туман. Видели радугу. Всё утро надрывался ветер, складывал крылья ветряка.

Счастливый берёт мясо и уносит за сугробы. Потом возвращается и ласкается ко всем. Особенно к Кудряшову. Тот гладит пса и улыбается. Эта улыбка…

Получили телеграмму из Москвы. При перелёте через Северный полюс пропал самолёт Торчина. Не долетел до Ванкувера, надеются на чудо, но шансы на то, что экипаж жив, малы.

Аппель, Тамахин и Кудряшов плакали, обступив радиостанцию. Плечи трёх крепких мужчин тряслись, лица исказились.

Нет, это не они. И я не сумасшедший.

Не они.

Ужасная новость, но в скорби этих людей было не больше искренности, чем в улыбках.

Не они.

Но кто?

22 июня

Фальшивый Аппель сообщил всем новость: мне присвоили звание Героя Советского Союза. На секунду-другую я забыл о липком страхе, прослезился.

Фальшивки заплакали.

– Нет, это хорошая новость, – зачем-то сказал я, будто обучая несмышлёных юнцов. – Радостная.

– Ура! – сказал фальшивый Кудряшов.

– Ура! – отчеканили другие подделки.

И захлопали в ладоши.

Я не сумасшедший, не сумасшедший, не…

Ночью проверил догадку. Спустился со второго яруса, стянул со спины фальшивого Аппеля гимнастёрку (он… оно лежало без спальника) и едва не закричал.

Нарыва не было: ни раны, ни рубца.

Пересилив себя, усердно пощекотал «Аппеля», но тот даже не проснулся.

Что делать? Попытаться убить? Притворяться?

23 июня

Ветер увеличил дрейф льдины.

Фальшивый Тамахин занят гравитационными наблюдениями. Фальшивый Кудряшов не отходит от лебёдки. Фальшивый Аппель отвечает на вопросы радиолюбителей.

Кажется, они перечитали всю библиотечку, повсюду книги.

Жду самолёт. Ведь когда я просил телеграфировать… это был настоящий Аппель? Должен был передать.

В обед проследил за фальшивым Кудряшовым.

Тарелку с овощами и мясом он вытряхнул в сугроб. Пил воду из лунки.

24 июня

Они пьют только воду. Лакают из трещин и прорубей, как животные. Фальшивый Счастливый тоже.

Голова разрывается от мыслей. Никогда не было так страшно.

Напился коньяку. Ударил фальшивого Аппеля по лицу, когда тот подкрался со спины. Но он лишь принёс мне телеграмму из дома. На удар не ответил, извинился и ушёл.

Тома пишет, что безумно скучает, что…

Господи, я так больше не могу.

25 июня

К ночи поднялась пурга. Палатки замело. Спали плохо. Под рычание ветра выбирались (все, кроме меня) осматривать базы.

Не выхожу из жилой палатки, думаю, думаю, думаю…

Фальшивый Тамахин принёс кофе и шоколад. Я взял, поблагодарил.

Они лучше нас. Работают, учатся, переживают, сочувствуют, радуются. Получат по одной щеке – подставят другую. Ни злобы, ни зависти, ни корысти. Только самосовершенствование. Они оплакивают смерть и боль. Улыбаются, когда улыбка кажется важной. И какая разница, если их человечность лишь наработанная функция, приобретённый инстинкт? Если фальшивое золото лучше настоящего, кого смутит обман? Да и кто узнает… близкие?.. да, наверняка… но остальные?.. даже если будут сомнения, зачем волноваться?.. они лучше, они удобней…

Они всегда будут лучше.

Что потеряет родина? Только приобретёт. Идеальные полярники, которым нужны лишь инструкции и талая вода. Пример остальным. Жаль, что мало…

Родина будет довольна.

Июль

2 июля

Долго не писал, но решил продолжать.

Льдина дрейфует зигзагами: то на восток, то на запад. Фальшивый Кудряшов ежедневно определяет наше местоположение по теодолиту.

Утром застал его… существо, заменившее Кудряшова, за бритьём. Оно неумело скребло бритвой по подбородку. Глубоко порезалось. С удивлением оттянуло кожу перед зеркалом, посмотрело, залепило пластырем, повернулось ко мне и улыбнулось.

Охваченный ужасом, я выскочил из палатки.

Несмотря на то, что я давно заметил чудовищный подлог, увиденное оглушило меня. В ране фальшивого учёного не было крови – только голубоватое желе и прозрачные нити, по которым бегали серебристые огоньки.

3 июля

Когда же, когда?

Жду. Но не самолёта, нет.

Смотрю на фальшивых Кудряшова, Тамахина, Аппеля, смотрю на фальшивого пса по кличке Счастливый… теперь он кажется действительно счастливым, они все… спокойные, улыбчивые и умиротворённые в своей новой роли… я смотрю на них и думаю: что стало с их прообразами из плоти и крови, с моими друзьями? Сильно ли они страдали? Мертвы ли они?

Но из всех вопросов, рождённых этим полярным кошмаром, больше всего меня мучают два: когда мы найдём ещё одну, последнюю скульптуру?

И, кем бы она ни была, продолжит ли вести мой дневник?

Реки рекурсивности

Привычно-шершавое дно ванны с остатками эмали, над головой сочатся старые трубы, змеятся рыжие потёки на стенах – так он просыпается каждое утро. Тело впитало почти всю воду и теперь облеплено плёнкой ржавого осадка. Коммунальные службы не баловали квартал чистой водой.

Он крутанул кран и ещё несколько минут провёл в бурой холодной жидкости. Потом закрыл поры тела, освободил сток и выбрался из ванны.

– Водяной! – пискнули за дверью. – Освободи помещение – руки после толчка не помыть!

– Ещё раз меня так назовёшь, – ответил он, – умоешься в сортире.

– Да ладно, Кабук… Я же так, по-соседски…

Кабук отёрся полотенцем, оставляя на нём грязные разводы, кинул в урну и толкнул дверь. Сутулая фигура с красными глазками отскочила в сторону.

– На работу опаздываю, – примирительно залепетал Амо.

– Воровство – не работа, – бросил Водяной, нагим двинувшись на кухню. – Добудь сегодня полотенец, скоро кончатся.

– Сделаю! – пискнул Амо. В ванной зашумела вода.

Консольная площадка, на которой ютился жилой блок, повернулась – теперь окна кухни выходили на Поле, круглый год благоухающее диковинными цветами. Изучая названия, Кабук остановился на втором десятке (а их были сотни, возможно тысячи, непостижимых оттенков, размеров и форм).

Поле. Одни отдавали предпочтение эпитету «Клумба». Другие говорили «Цветник».

Кабук глотнул холодного чая, укусил бутерброд. Медленно жевал, переводя взгляд от скоплений синих волосков с золотыми колокольчиками к лиловым лепесткам трубчатых цветков, очень похожих на бругмансии, скользил далее – к плавающим пузырькам растения-хамелеона (айлахх, кажется), которые смешивали в себе оттенки всех растений в радиусе нескольких метров, переливались и пульсировали…

Потом платформа снова повернулась, и кухня изменила положение в пространстве. Жилые динамические структуры этого района всегда раздражали Водяного, он так и не смог привыкнуть к этой воплотившейся в жизнь архитектурной утопии – к постоянному движению этажей, когда кажется, что следующий поворот станет последним, и конструкция здания сложится под стеклянным куполом.

Вот только… всё это создал он сам, каждую гениальную или несуразную деталь окружающего мира. Так или иначе, толчком стало его сознание.

Синевато-лазурное солнце незаметно ползло вверх. Теперь взору открывались другие дома, похожие на продублированную лапку кузнечика, с платформами-этажами по всей длине. Шланги коммуникаций и гибкие лифтовые шахты походили на трубки капельницы.

– Накинул бы халат. – Амо уже копошился у плиты, его голос вывел Водяного из задумчивого созерцания. – Кухня-то общая.

– Возбуждает? – усмехнулся Водяной.

– Боже упаси! – Амо высыпал на сковороду яичный порошок. – Разве что в твоих жабрах есть что-то от женской…

Кабук запустил в вора солонкой, но тот отрепетировано увернулся.

– А если Айва зайдёт? – поинтересовался Амо, орудуя лопаткой. – Ах да, ничего нового – ты же с ней спишь.

Кабук дожевал бутерброд. Глянул на образовавшуюся на поверхности чая плёнку, отодвинул кружку.

– Не зайдёт. Она в больнице.

Амо повернулся, с края лопатки на линолеум плюхнулся кусок недожаренной яичницы. Шутовские искры в глазах исчезли.

– Как?

– Богомолы, – сказал Кабук. – Я не успел…

Амо удивлённо таращился на него.

– Ты-то? С твоими способностями?

– Их было пять, а я был выжат. Слишком мало осталось влаги.

Водяной закрыл глаза. «Хочу домой, – подумал он. – Этот мир слишком чужой для меня, я не такого желал. И Айва… Я ведь так и не сумел полюбить её по-настоящему… Пора, пора возвращаться».

– Расскажи!

– Потом, – Водяной взял чашку и выпил до дна. Встал. – Схожу к Айве.

– Может, и мне с тобой?

– Не стоит.

– Не к месту, знаю… Но ты просил любые новости… Иллюзионист в городе.

Кабук замер в дверном проёме.

– Что за тип?

– Не знаю. Никто не знает. Мутный какой-то. Бродит везде, фокусы показывает. Болтает много. Вопросы задаёт, Картиной интересуется…

Кабук прищурился. Превращённая в энергию вода запульсировала в теле, отозвалась на слова Амо предостерегающим температурным прыжком, ему стало жарко.

– Сам его видел?

– Не-а. Люди говорят. А мне не до светских тусовок.

– Ясно.

Он зашагал к выходу, оставляя в коридоре влажные отпечатки босых ног.

*

В палате горел тусклый свет – одинокая лампочка в матовом зелёном шаре. Мониторы казались чем-то абсурдным, неправильным: эти циферки и линии сердцебиения – всё, что указывало на жизнь внутри хрупкого тела. Узкая койка выглядела жёсткой и холодной. Мёртвые экраны говорили: я жива, я дышу, моё сердце бьётся.

По пластиковым трубкам через тело Айвы бежали разноцветные жидкости, в стеклянных цилиндрах каждые несколько секунд поднимались и опускались поршни. Маска скрывала нижнюю часть лица, интубационная трубка смахивала на непомерно большой мундштук.

Кабук видел сквозь пластик размытые контуры её рта. Ему захотелось вырвать трубку, изогнутого монстра, из трахеи, сломать пластик, извлечь стальные иглы – освободить тело Айвы от медицинских щупалец и пиявок, сорвать маску и впиться в некогда горячие губы. Целовать, целовать, целовать. Сначала неистово, потом неторопливо, нежно, осторожно, каждый сантиметр, слиться с ними. Дышать за неё, с ней.

Но это убьёт Айву. Чуть быстрее, чем яд богомола, который пытаются отфильтровать системы жизнеобеспечения.

Бесполезно. Всего лишь отсрочка. Твари успели отравить Айву. Его детские страхи создали в этом мире ужасных монстров, сделали былью поверье о слюне богомолов.