Золотой иероглиф

То, что я вчера пил, было по мне заметно, и сотрудники, похоже, в этом не усомнились. Правда, когда они спросили, а что я, собственно, делал не на своем этаже, я начал настаивать, что я был только на своем, что могут подтвердить некий мужчина по имени Евгений и его подруга.

С этим Евгением пришлось встретиться чуть позже, и он подтвердил, что видел-таки меня на седьмом этаже; я начал спорить, но тут вмешалась женщина, бывшая вчера с ним, и заявила, что я был настолько пьян, что мог запросто перепутать этажи, и что я вообще часто попадался им на протяжении вечера, будучи в крепком подпитии.

Какое бы отношение ни вызвало у милиционера и эфэсбэшника мое неловкое алиби, от меня они почти сразу же отстали, так же как и от Сэйго. Дело в том, что три таинственных японца ночью неожиданно съехали, причем раньше времени – если судить по тому, сколько они заплатили, то должны были прожить в гостинице еще три дня. Я услышал, как об этом сказала представительница гостиничной администрации, и после этого сотрудники органов, вероятно, решили заняться более подозрительным следом.

И это к лучшему, поскольку сегодня нам с Сэйго предстояло покинуть Владивосток, а следовательно и территорию России.

Судно «Рэттоо-мару» вблизи оказалось отнюдь не таким уж красавцем, каким выглядело издалека. Это был не туристический лайнер, а типичный грузопассажирский теплоход, предназначенный не для комфортабельного путешествия, а для обычного перемещения из пункта «А» в пункт «Б». Конечно, бар-забегаловка и даже кинотеатр тут имелись, да и каюты были вполне удобными, правда, выглядели несколько аскетично.

От Владивостока до порта Отару путь довольно-таки дальний, несмотря на кажущуюся близость Японских островов. И все же, менее двух суток в морском просторе – мелочь по сравнению с нудной многодневной дорогой в тесном поезде.

Мы отошли от причала морского вокзала около восьми вечера, и не успела бухта Золотой Рог раствориться в туманной дымке, как с северо-востока потянул холодный порывистый ветер, по-разбойничьи засвистев в оснастке. Сразу же поднялись волны. Мореходные качества «Рэттоо-мару», как я сразу же понял, оставляли желать лучшего – килевая качка казалась чересчур сильной для судна, работающего на международной линии. Скоро половина пассажиров свалится с симптомами морской болезни, а это значит, что владелец судна не досчитается той части денег, что оставили бы люди в питейных заведениях.

Но японское пароходство не следовало недооценивать – каждому поднявшемуся на борт были выдали специальные таблетки от морской болезни. Я их, разумеется, проигнорировал, а Такэути, несмотря на то, что заглотил сразу три штуки, почувствовал себя скверно, как только теплоход принялся раскачиваться на волнах. Утром ему стало совсем паршиво. Злющий, позеленевший, он валялся на койке и всем своим видом показывал, что желает побыть в одиночестве: не хотел он, чтобы кто-либо видел его в таком состоянии.

Так что я пошел бродить по теплоходу. Сперва вышел на бак, где разрешалось курить без ограничений, но любителей дышать дымом на холодном и сыром ветру что-то не было видно; да и вообще, открытые пространства обеих палуб оказались безлюдными; только пару раз встретил я компании подвыпивших молодых людей – нашу и японскую.

Выпивать мне не очень хотелось, тем более, что бар на японском судне оказался безумно дорогим, поэтому я пообедал в каюте всухомятку, несмотря на стоны Сэйго, а потом отправился в кинозал, где показывали недублированный фильм из жизни обывателей Токио. Сюжет, похоже, был душераздирающим, если судить по тону, каким разговаривали между собой герои картины, но я, что вполне логично, абсолютно ничего не понял.

Время тянулось изнурительно медленно, но все же шло, да и фильм оказался достаточно долгим для того, чтобы придумывать новый способ убиения времени. И все-таки ближе к вечеру ноги сами привели меня в бар – гулять так гулять.

Бар оказался заполненным почти полностью. Японка-барменша, костлявая, но при этом круглолицая, разумеется, ни бельмеса не понимала по-русски, но названия коктейлей во всем мире, наверное, звучат одинаково, да и водка тоже многим известна… Так что стакан «кровавой Мэри» оказался передо мной на стойке довольно скоро. Стоил он куда дороже, чем подобная выпивка во «Владивостоке», но занять себя я больше ничем не мог.

Поглядывая на сноровистую барменшу и рассматривая посетителей, я поймал себя на мысли, что красивых японок, каких мы привыкли видеть на календарях и отчасти в кино, на самом деле не так уж много. Попадались, конечно, среди пассажирок девушки симпатичные… Но не более того.

И все же кое-что заслуживающее внимания я скоро увидел. Одетая в полупрозрачную блузку цвета электрик и черную жилетку, она сидела за столиком недалеко от стойки вполоборота ко мне, и о чем-то беседовала с приятельницей, или кто она там еще… Приятельница казалась так себе, в отличие от собеседницы. Прикинув типоразмер ее фигуры и пышность черных тяжелых волос, я вдруг подумал, что сейчас она обернется, и я увижу лицо, которое в момент перечеркнет уже начавший складываться в голове образ… Вот она повернулась, и я едва не выронил сигарету, осознав, кто сидит за столиком и смотрит на меня как на привидение.

Эта девушка не была японкой. За столиком сидела Лена Кирюшина, которую я, что вполне понятно, никак не ожидал увидеть на борту теплохода, идущего к берегам Японии.

Она, вполне возможно, надеялась на встречу со мной еще меньше, если Танька, конечно, не показала ей мое письмо. Хотя, стоп! Так быстро она вряд ли могла здесь оказаться, потому что, вроде бы, не собиралась никуда ехать… Ничего не понимаю. А если и собиралась, то выехала из Новосибирска раньше, чем могла получить письмо Татьяна – я ведь отправил его с тем расчетом, чтобы она получила мое послание, когда я буду уже в дороге. Очень интересно…

Подойти, заговорить? С ней, которая, будучи приятельницей, вернее, называя вещи своими именами, любовницей мафиози Мотоямы, еще и моей жене пудрила мозги?.. Что привело в конечном итоге к тому, что мы с Таней расстались, а я еще и оказался вынужденным скрываться от бандитов.

Во взгляде Лены, когда безмерное удивление немного утихло, появилось нечто похожее на отвращение… Ну и пусть! Больно нужна она мне, можно подумать!.. Еще и сама подойдет, заговорит… Как бы она сейчас ни относилась ко мне, ни одна женщина не в состоянии проглотить то, что не вызвала интерес у мужчины, пусть даже речь идет именно о нас с ней.

Что и требовалось доказать. Не прошло и десяти минут, как Лена что-то объяснила сидевшей рядом с ней японке и взгромоздилась на табурет рядом со мной.

– Ты даже не пожелал подойти, – с упреком сказала она. Но я понимал, что дело вовсе не в этом.

– Я не думаю, что нам с тобой есть о чем разговаривать, – холодно отозвался я.

– В принципе, я тоже так считаю…

– Значит, ты беспринципная, если разговариваешь…

– Во всяком случае, у меня нет привычки врываться в чужие квартиры и устраивать разборки.

– У меня тоже. Но ты отлично понимаешь, чем это было вызвано.

– Я догадывалась, тем более, что Таня мне кое-что объяснила. Но, если честно, я до сих пор не понимаю, какая муха тебя укусила.

– Это не муха, – сказал я. Все-таки морская качка не вызывала у меня положительных эмоций, да еще водка оказалась термоядерной. – Это целый бультерьер меня цапнул.

– Объясни, – каким-то холодным, даже усталым тоном произнесла Лена. – Мне надоело теряться в догадках.

– Изволь. Начнем с того, что близко знакомый тебе человек по имени Акира Мотояма оказался махровым бандитом, связанным с нашими местными уголовниками, которые дважды вламывались в нашу с Татьяной квартиру.

– Так. Давай все по порядку. Начнем с того, что в слова «близко знакомый» ты вкладываешь слишком конкретный смысл… Я поняла, что тебя смутило. В Токио живет человек по имени Хигаси Кавадзоэ, с которым, если тебя это интересует, я несколько раз спала. Имена «Акира», «Хигаси» и, по-моему, «Сигэру», хоть и звучат совершенно по-разному, но записываются одинаково! И это не просто разные формы произношения, а действительно разные имена. Спроси об этом любого японца или специалиста по их антропонимике.

Я закурил новую сигарету. Если допустить, что Лена не врет, то вся моя стройная цепь рассуждений вот-вот начнет рассыпаться.

– Я не знаю, кто такой в действительности этот Мотояма. Я никогда с ним не встречалась в неслужебной обстановке и знать ничего не знаю о том, с кем в сговоре и каким образом он строил тебе козни, кроме того, что сама слышала от Татьяны.

– А потом, на острове? Скажи честно, кто отвязал и оттолкнул лодку, чтобы я не сумел вернуться в город?

Лена взглянула на меня как на идиота.

– Ты полагаешь, что это произошло так?

– Я не полагаю. Я это знаю. Жаль, что не успел схватить за руку… За руку того, кто позвонил утром в город и что-то сообщил кому надо, и получил потом руководство к действию.

– Да, я звонила. И, если не ошибаюсь, к телефону сразу передо мной ходил Игорь Сорокин. Может, звонил кто-нибудь еще…

– Никто, кроме тебя, в этой компании не знал японского языка. Мотояма не знает русского. С большой натяжкой я допускаю, что у него мог оказаться еще один переводчик, поскольку – повторюсь – Такэути тогда отсутствовал. Но кроме тебя, я не мог заподозрить никого. В том числе и Игоря.

– Но я звонила не Мотояме! – с каким-то отчаянием сказала Лена и я неожиданно увидел слезы в ее глазах.

Поверил ли я? Может быть, частично. Но раз так, то теперь я не знал даже, что и подумать. В любом случае, все мои умозаключения, логичные и понятные, начали понемногу терять «форму». А я продолжал молчать.

– Послушай, – почти с испугом произнесла Лена. – Получается, что ты все это время считал, что я действую против тебя по сговору с японцами?

– А как я еще мог подумать?

– Боже мой, боже мой… – Кирюшина прижала ладони к щекам и несколько раз качнулась на табурете, едва не упав, потому что «Рэттоо-мару» неожиданно завалился на борт сильнее обычного.

– Слушай дальше. В конце этой истории под угрозой оказалась жизнь моего сына. Подобными вещами никто шутить не стал бы. Конечно, в тот раз угрозу могли и сымитировать, но я не рискнул проверять. Что самое интересное, Мотояма знал, сколько копий я снял с документа, и потребовал все, чтобы я никогда не смог их никому предъявить. Возможно, он допускал, что я так и не прочел их, потому что… Ах да, про нас с тобой, если так получается, он не мог знать… Но все равно полагал, что перевести текст для меня будет некому – повторяю, Такэути в то время не было в городе, а среди японистов у меня знакомых нет.

– И ты вообразил, что я, каким-то образом пронюхав о точном количестве копий, побежала докладывать об этом Мотояме? По-моему, у тебя какая-то мания преследования. – В голосе Лены я услышал откровенную горечь. – Таня мне не рассказывала об этих копиях.

– Зато, наверное, докладывала обо всем остальном, что происходило у нас…

– Она мне действительно рассказала про омамори… И потом, уже перед самым моим отъездом, она сообщила мне о том, что написал твой отец…

– Мой отец?

– Да. Я вылетела из Новосибирска позавчера… Значит, письмо пришлодва дня назад. Поскольку на конверте стоял только адрес без указания твоего имени, Татьяна его распечатала… Боже мой, чего только не узнаешь иной раз… И я ведь воображала, что люблю тебя, Андрей. – Последнюю фразу она произнесла с видимым усилием и болью.

Не было в моей жизни ни одного человека, кто удивлял бы меня так, как Лена.

– А теперь я даже и не представляю, что делать. Я не знаю, как мне жить дальше, и все из-за тебя.

– А что я тебе такого сделал?

– Ты? Ты-то как раз и ничего особенного, – снова как-то непонятно заговорила Кирюшина. – А я из-за тебя чуть не сделала ужасную глупость… – Она резко замолчала. – Я очень виновата перед Татьяной. Я извинилась, конечно, за все мои дела… Она слишком хороша для тебя, вот что я могу сказать. Не знаю, зачем ты поехал в Японию, без друзей и не зная языка, поэтому, думаю, назад поедешь скоро, и как только вернешься, тоже попроси у нее прощения. Таня ни в чем не виновата.

Я покачал головой. Я ничего не понимал. Но только сейчас до меня дошло, что Лена заметно нагружена алкоголем.

– А я, наверное, постараюсь остаться там надолго, – вдруг отрешенно заговорила она. – Очень вовремя документы пришли, единственное, в чем мне повезло за последние дни… Замуж за японца выйду, за Хигаси, если он, по крайней мере, не врет мне в своих письмах… Андрей, ну зачем ты вскрыл омамори? Тем более, что он не должен был оказаться у тебя… А, ну да, я же тебе сама и посоветовала его вскрыть… Значит, сама и виновата.

– Кстати, если хочешь знать, именно потому я и еду сейчас в Саппоро… Потому что добрался до заключенного в талисмане секрета.

– Боже мой, если бы ты знал, что написал твой отец… И что потом рассказал мне мой… Ты знаешь, мне потом некоторое время просто жить не хотелось.

– А что же такое?

– Приедешь домой, узнаешь. Я все рассказала Тане. Она теперь все знает, в том числе и то, почему и как омамори оказался у тебя.

Я это знал тоже. И меня больше занимало другое.

– Ладно, Лен. Прости, если я был не прав.

– Да ладно… Можно подумать, мне легче от этого, что ли?

– Только скажи мне одно: как информация о том, что омамори находится у меня, могла дойти до японцев?

– Андрей, пойми меня правильно, я ведь тогда ничего не знала толком… И задала одному из японцев вопрос: кто такой Дзётиин Тамоцу?

– И что же тебе ответили?

– Ничего… Ладно, прости, если тебя чем-то расстроила. Но мне очень плохо сейчас, и от того, что я общаюсь с тобой, лучше не станет…

– Подожди, Лена, один вопрос только. У кого ты об этом спрашивала?

– А у этого… Представителя фирмы «Токида» из побратимской организации. У Сэйго Такэути.

Глава VII

Я возвращался в каюту с самыми серьезными намерениями – пришло время для разговора с «побратимом». Не могу сказать, что я поверил Ленке, которую еще недавно считал виновницей всех моих злоключений, но Такэути я теперь доверял меньше. Ведь если Кирюшина все же не врет, или врет в малой степени, то вполне вероятно, что Такэути просто мелко двурушничает, преследуя неведомые мне цели.

Подобная гипотеза отнюдь не объясняла всего, в частности, того, каким боком Сэйго мог оказаться причастным к вымогательству, раз он находился тогда в воздухе (а с нашими порядками на воздушном флоте надо очень хорошо постараться, чтобы сымитировать прилет из того места, где ты не был), плюс он в таком случае не мог тогда знать о количестве снятых мной копий. Крылась где-то определенная неувязочка.

Дверь в каюту была плотно закрыта, но не на замок: вообще на судах определенных типов во всем мире не разрешается запирать двери кают изнутри на случай бедственных ситуаций, и поэтому я открыл ее без особых помех. И как только оказался внутри, то увидел весьма скверную картину: два типа душили Такэути на полу рядом с койкой. Один из них, всей своей тяжестью сидел на ногах у Сэйго, оттягивая ему руки назад, так, что мой компаньон изогнулся в нелепой позе аллегорической фигуры, подобной тем, какие устанавливались в прежние времена на форштевне судна. Другой, со зверским выражением лица, тянул в разные стороны скрученный жгутом кусок материи, обмотанный вокруг шеи Такэути. По-моему, это делали его соотечественники, но сейчас было не до того, чтобы определять их гражданство. Так же как и думать о степени доверия к компаньону.

Газовик я провез вполне легально, вписав его в таможенную декларацию. Меня предупредили о том, что могут возникнуть проблемы на японском берегу, но я только пожал плечами: если возникнут, будем решать…

Я выдернул «вальтер» из внутреннего кармана куртки, с которым, словно предчувствуя могущие возникнуть ситуации, не расставался, и, лихорадочно вспоминая, что и как надо делать, произвел выстрел прямо в направлении всех троих.

Сделав бабах, я сразу же выскочил из каюты и захлопнул дверь. Изнутри доносились невозможные для человеческих глоток звуки; ничего, Серега, потерпишь, это все-таки лучше, чем навсегда лишиться дыхания…

Через секунду мощный рывок двери внутрь заставил меня выпустить ручку. Один из душителей, держась левой рукой за глаза и хрипло рыча, пытался как можно скорее покинуть каюту. Я врезал ему дважды в подреберье, затем, когда он окончательно согнулся – в основание черепа. Тот рухнул поперек комингса[7].

Но в этот момент у меня стало ужасно резать глаза и драть в носоглотке: все-таки не зря предупреждают, что палить из газовиков в закрытых помещениях может быть чревато и для самих стреляющих.

Я отбежал в сторону, чихая и кашляя; газовое облако достало меня, но лишь своей периферийной частью. Зато пока оно не рассеется, в каюте делать ничего нельзя.

Следующим оттуда выполз Сэйго. Я вздохнул облегченно – значит, с ним все в порядке.

Мой выстрел привлек внимание: из соседних кают стали высовываться любопытные, в основном, японские, физиономии, и не прошло и трех минут, как по трапу загремели быстрые шаги. В коридоре появились три человека в морской форме, при этом один из них был вооружен пистолетом и, надо думать, отнюдь не газовым пугачом.

– Throw down the weapon! – прорычал он, целясь в меня. Его глаза, и без того узкие от рождения, превратились в смотровые щели танка.

А если я вообще ничего не понимаю по-английски? Японец, видимо, не мог представить себе, что кто-то, пустившись в международное путешествие, может не знать языка международного общения. Но я сразу все понял и уронил газовик на палубу.

– Hands up! – продолжал проверять мои языковые познания человек с пистолетом.

Я поднял руки вверх.

– Face to the wall!

– I don't understand[8], – решил я включиться в диалог, хотя бы потому что действительно не мог вспомнить, что означает слово «wall». «Потолок», вроде бы…

Но тут двое сопровождающих весьма резко и грубо завернули мне руки за спину. Вооруженный быстро похлопал меня по бокам и что-то сказал своим помощникам. Я почувствовал, что меня отпустили.

– Ит из э гэз ган, – решив, что пора смягчать ситуацию и дальше, произнес я, показывая на валяющийся «вальтер». Похоже, японцы поняли, что я имел в виду, потому что двое из них несколько раз чихнули. С трудом составив еще несколько английских фраз, я попытался объяснить сущность происшедшего.

Тут подошли еще двое, тоже в форме, причем у одного, приземистого и широкого, с громадными лапами, напомнившего мне краба, китель был увешан немалым количеством регалий. Как оказалось, тревога дошла до самого капитана, который пришел разобраться с инцидентом лично.

А спустя полчаса я и Такэути, с красными глазами, опухший, всклокоченный, сидели в капитанской каюте и имели с «первым после бога» беседу. Впрочем, я больше молчал, и лишь иногда отвечал на вопросы, разумеется, через Сэйго.

Капитан Симицу данной ему властью успел арестовать обоих типов, нападавших на моего компаньона. Возможно, он арестовал бы и нас с Сэйго, но пушка у меня действительно оказалась газовой и вполне законной, зато у тех двоих обнаружилось, как я понял, что-то неладное в документах. К моим свидетельским показаниям Симицу отнесся совершенно без эмоций, зато своему соотечественнику он явно сочувствовал. Пообещав нам, что свяжется с полицией Хоккайдо и уже та возьмется за нас вплотную, капитан конфисковал у меня «вальтер» и заявил, что если по нашей вине произойдет еще какой-нибудь инцидент, у него найдется для нас неотапливаемое помещение в трюме. Вернее, в первую очередь, для меня.

Ну о-очень обаятельный человек!

– Я нахожусь в некотором затруднении, – церемонно и задумчиво начал Сэйго, когда мы вернулись в нашу каюту. – Конечно, нельзя не признать, что ты сполна вернул мне свой долг, но, поверь, когда взорвался газовый заряд, мне подумалось, что эти кретины решили применить против меня новое секретное оружие. Я чуть не задохнулся.

Хотя Такэути был не в духе, я вовсе не собирался откладывать в долгий ящик решение ряда определенных вопросов. Но Сэйго опередил, рассказав, что произошло. Он, по его словам, лежал, отдыхая (не иначе, маясь от очередного приступа морской болезни), когда открылась дверь и тут же с треском захлопнулась. Он был уверен, что это вернулся я, хвативший где-то спиртного, однако на него тут же накинулись два незнакомца. Сэйго умудрился извернуться, но борьба на полу быстро закончилась для него полным поражением. И если бы я пришел чуть позже…

– Скорее всего, они ждали, когда я покину каюту, чтобы разделаться со мной на палубе, но никак не могли дождаться. – продолжал рассуждать Сэйго. – А так, я думаю, они выкинули бы меня в иллюминатор. Наверное, друзья Мотоямы и Токиды решили не тянуть до моего возвращения в Саппоро. Списали бы за борт, и дело с концом.

– Повезло, что дверь изнутри невозможно запереть, – сказал я.

– Еще больше повезло, что они не сразу решили навестить меня, как только ты ушел… Тебя же не было несколько часов. Ты нигде не видел их?

– Боюсь, что мне сложно их опознать, нехарактерные у них рожи… Интересно, а капитан мог проверить их на предмет татуировок?

– Ты что думаешь, он враг самому себе? Он еще жить хочет, потому что влезть в дела якудза, даже косвенно – значит подписать себе смертный приговор… Как я уже себе подписал.

Мне подумалось, что и я могу сделать относительно себя столь же обнадеживающее заявление.

– А теперь послушай, Сергей, – начал я. – Знаешь, кого я сейчас встретил?

– Кого?

– Лену Кирюшину из центра «Сибирь-Хоккайдо». Помнишь такую?

– Конечно. Ты ее во многом подозреваешь, кстати. Вообще, любопытная информация. Она тоже едет в Саппоро?

– Если я верно понял ее намек, то в Токио… Не в том дело. Ты же помнишь, из-за чего я начал ее подозревать?

– Кажется, ты что-то говорил о том, что она влезла в доверие к твоей жене, и та наболтала ей много лишнего?

– Не совсем так, но нечто подобное происходило… Когда она тебе рассказала о моем омамори?

– Так… – нимало не смутившись, начал вспоминать Сэйго. – Меня вызвали в Новосибирск в первых числах мая. Десятого я уже был здесь, как раз после того, как произошла у вас в «Коршуне» первая реорганизация, но до того, как было образовано СП…

– Это я помню…

– Мы с тобой были знакомы еще не слишком хорошо, я в основном общался с работниками центра «Сибирь-Хоккайдо»… Я уж не помню, какого числа точно, но про Дзётиина я услышал именно от Кирюшиной во время беседы в «Японском доме».

– Кто-нибудь мог слышать этот разговор?

– Запросто. Сам Годзи Токида находился тогда рядом, ваш Сорокин тут же сидел… Мотоямы не было. Кидзуми не было. Впрочем, они могли узнать об этом от Токиды… Но лично я думаю, что Кэнро обо всем узнал уже после того, как ты приносил омамори в гостиницу «Сибирь». А потом решил проявить любопытство. Текст он ведь явно прочел без ведома Мотоямы. Может быть, Кидзуми работает на кого-то в правительстве двояко: как агент по борьбе с организованной преступностью, и как верный самурай своего господина, интересы которого во многом не изменились аж с семнадцатого века.

– А почему Токиду все это настолько заинтересовало? Или его интересы тоже тянутся из далекого прошлого?

– А почему бы нет? Они с Мотоямой запросто все обсудили и обговорили. К тебе первый раз залезли сразу же после презентации?..

– Да, как раз в ту ночь…

– Трех недель с того момента им могло хватить с лихвой, чтобы все подготовить.

– Тогда получается, что и Токида, и Мотояма, и Кидзуми приехали в Новосибирск, ничего не зная ни обо мне, ни об этом омамори…

– Конечно. А ты разве считал иначе?

Я опять вспомнил Панайотова. Может быть, действительно, господа якудза преследовали совершенно иные цели, устраивая всю эту клоунаду с реорганизацией сорокинской фирмы? А ты, дорогой Андрей Николаевич, вообразил, будто являешься настолько большой шишкой, что ради тебя в Новосибирск понаехала толпа иностранцев, дабы с помощью сложнейшей интриги выманить у тебя текст, который в конечном итоге даже не содержал никакой конкретной информации… Если бы кому-нибудь понадобился твой талисман, его бы давно у тебя украли без пыли и шума, так, что ты и не заметил бы ничего, причем ни Годзи, ни Акира сами даже не подумали бы отрывать свои задницы от насиженных мест в Саппоро.

– Выходит, они, затеяв какую-то производственную аферу, наткнулись на следы Дзётиина совершенно случайно?

– Это вполне логичное объяснение. Именно поэтому получилось столько несуразных ситуаций, которые, вообще-то, совсем не в духе наших мафиози… Но они не приняли во внимание твой характер. Черт возьми, я теперь больше чем уверен, что в тебе есть японская кровь!

Я пожал плечами.

– И получается, что Лена действительно ни при чем? Или почти ни при чем?

– Может быть, и так, – сказал Сэйго.