Внук

– Правильно ли, Господи? – взмолилась одна из пришедших старушек. – Так ведь живая же скотина. За что так-то?

– Да как за что, Клавдия, – ответила та, что была с ней рядом. – Ты разве не знаешь, что колдуньи творят?

Сашенька не хотел слушать чужие разговоры, но слово «колдунья» было ему знакомо. Сам того не подозревая, он подвинулся чуть ближе, что бы удовлетворить своё любопытство.

…. вот так оно и было! – закончила старушка.

– Что прямо в скотину? Быть не может!

– Народ сказывает и не такое они могут, – настаивала старушка. – Если душа продалась Дьяволу, прости Господи, то и нет ей места на небесах.

Одна из них подняла палец вверх, указывая на потолок, будто там и были ответы на все вопросы. Саша не мог слышать дальнейшего разговора, потому что, перешёптываясь, старушки снова присоединились к гостям, окружившим деревянный ящик. Такие, как они, могли втихомолку секретничать о личном или перемывать косточки удачливому соседу, а может быть, вспоминать события не так давно прошедших лет? Недаром же они так сказали – «колдунья»

Саша знал это слово. Он слышал его ни единожды от своей мамы, в частности когда она рассказывала ему про странных людей, приходящих в дом, когда Саша был ещё грудным младенцем. Тогда баба только начинала читать, чего уже было достаточно, чтобы это заметили окружающие. В семье Громовых насупили не самые лучшие дни. В один из таких дней в дверь постучались трое мужчин. В руках одно из них была икона Пресвятой Богородицы, окаймлённая деревянной рамой.

– Открывай Егоровна! – кричал басом на пороге самый смелый из них. – Отворяй же, ну! Поговорить нам надо!

Недовольно хрюкнув, бабушка спрыгнула с печи, спрятав под подушку тряпичный свёрток.

– Это кто там!? – высунулась она из окна. – Сказано же было, нет на мне греха!

– Впущай, говорю, – настаивал мужик. – С добром пришли. Не видишь, Святой Образ с нами. Не противься Егоровна, впущай!

– Да заходите же! Жалко, что ли.

Старушка вышла в сени и отворила дверь.

– Вот, – сказал мужик, указывая на икону. – Поместить в доме надо. Решили мы так. Икону из дома Гавриловых взяли. Они сказали, что для такого дела не жалко, только бы толк был. Хотим в доме у тебя оставить, чтобы ты каждое утро и вечер с молитвой встречала.

Остальные двое пришедших стояли поодаль, словно сторонясь недоброго взгляда Егоровны. Они молчали и пришли, по всей видимости, не по своей воле.

– Ну, так мы войдём? – спросил тот, что впереди.

– Так надо ли, родные мои? – изумилась Егоровна. – У меня дома и без того угол образами забит. А решили если, так я противиться не буду. Делайте, что задумали.

Старушка смиренно отошла в сторону, дав пройти незваным гостям.

Странное оживление у порога Анастасии Егоровны заметил отец Василий. С курчавой бородой и длинными волосами, собранными пучок, он был всегда узнаваем на улице, и стоило ему только появиться на селе, как с каждого двора его приветствовали местные жители. Все любили отца Василия, потому как знал он ответы на насущные вопросы прихожан. В свой дом он впускал без стука и был рад любому гостю, с каким бы намерением тот не пришёл. Жил отец Василий в Сосновом, и чтобы добраться до старой деревянной церквушки, ему приходилось ходить в соседнее село. Иногда он ходил вместе с дедушкой Ваней, что скрашивало долгий путь занимательными беседами. За неимением лошади о. Василий иногда обращался к Кирюхе, который никогда не отказывал и подвозил батюшку на службу, когда дорога становилась непроходимой. Также делали и местные жители. Порой в воскресение утром можно было видеть, как они стягивались с разных концов улицы на окраину села, чтобы на двух-трёх оставшихся в пользовании повозках отправиться на службу.

В тот день он с присущей ему радостью и умилением отслужил «вечернюю» и неспешной походкой возвращался домой, как вдруг увидел на пороге дома Громовых знакомые лица.

– Здравствуй, Захар, – обратился он к широкоплечему мужику с иконой в руках. – Здравствуй, Анастасия Егоровна! Что вы тут делаете такое?

Мужики замялись. От неожиданности они не смогли сразу ответить.

– А это они так нечисть из моего дома выгнать хотят! – выпалила бабуля. – Гавриловы вот даже икону не пожалели, как будто я чёрт какой-то!

Отец Василий от удивления чуть было не открыл рот. Настолько он был огорошен, что на мгновение лишился дара речи. В прямом смысле.

– Скажите им, батюшка, что нет греха на мне, – тараторила старушка. – Что теперь, в самом деле, в каждом углу вам Дьявол мерещиться будет? Оставьте в покое, прошу! Чиста я перед Богом! И внука вон от смерти вымолила, и дочка у меня в порядке!

Священник без слов отошёл в сторону, жестом подозвав к себе Захара.

– Зачем вы так? – спросил батюшка, стараясь говорить тише, чтоб никто не слышал. – От маловерия это всё. Грех! Прекратите и верните икону на место.

– Так ведь она…

– Да знаю я. Пусть делает, что душа её желает, – перебил о. Василий. – Грешить, даже Бог не может запретить. А вы прекращайте самоуправство.

Захар опустил голову, как провинившийся школьник. Перечить он не стал, да и как мог, ведь батюшка был прав.

Гостей, подобных Захару Ермакову с каждым месяцем становилось всё больше. Отец Василий был сильно обеспокоен тем, что местные жители в один голос утверждали, что слышат странные звуки из дома Анастасии Егоровны. Однажды кто-то решился войти в дом во время этих звуков, но, как он сам уверял, его не пустила на порог неведомая сила. Под разными предлогами отец Василий не раз приходил в дом бабушки Насти, но так и не смог уличить её в колдовстве. Да и повода не было. Икона в доме была, лампада тоже и свечи на подоконнике, и православный календарь на стене, и молитвослов. На проповеди о. Василий уверял прихожан, что не стоит бояться, если верой крепок. А если нет, то и в своём доме чего нечистое разглядеть сможешь. Сельчане верили ему. После службы покидали церковь воодушевлённые словами батюшки о Высшем суде, о силе Духа Святого, но проходило несколько дней, и находился тот, кто снова слышал странные звуки из дома Громовых.

А может это были вовсе не звуки, а может быть, это были…

Саша давно заметил, что бабушка менялась в лице после своих «песен». Она становилась живее и поворотливее, будто снимала с плеч с десяток лет. Отчасти поэтому Саша и любил «песни». После них бабушка по привычке пекла вкусные пироги и заваривала ароматный чай. Иногда она могла с утра до вечера без устали управляться по дому. Подолгу ухаживала за козами, ремонтировала покосившуюся крышу навеса, чинила старый забор, однажды затеяла стирку и в это же время полезла на сушилы6, чтобы заготовить сена козочкам. Правда после бабуля начинала хворать. Мама знала, что так будет, поэтому заранее готовила лекарство, которым и отпаивала её, но привести бабулю в чувство могли только они – «песни».

Сидя на скамейке в окружении незнакомых людей, Сашенька вдруг захотел услышать «песни» вновь. Он подумал, что в таком случае ему станет не так одиноко, как сейчас. Он ещё никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Внутри росла неведомая пустота, словно он потерял нечто важное и теперь придётся жить лишь наполовину. Раньше он мог радоваться каждому новому дню, играть в солдатики и угощаться вкусным вареньем, а теперь он был уверен, что произошло что-то настолько страшное, настолько непоправимое, что больше ничего этого не будет. И странные люди вокруг. Эти странные люди. Высокие и приземистые, широкоплечие и сутулые, с недобрыми лицами люди. И тайник на печи, который именно сейчас почти ничего не стоит вскрыть. Никто не увидит! Что там такое? Возможно, именно его с таким рвением ищет мама? А где же бабушка? Почему ему никто ничего не говорит?

Расправившись с баранкой, Сашенька подобрал под себя коленки, чтобы ногами встать на скамью. Та чуть пошатнулась, когда малыш выпрямился во весь рост, и чуть не опрокинулась на бок, когда он встал на цыпочки, чтобы увидеть, кто же лежит в ящике.

В ящике лежала бабуля. С плотно прикрытыми веками и впалыми щеками её лицо был похоже на искусственное. Руки скрещены на груди и зачем-то связаны чёрной верёвочкой.

«Наверное, мама перевязала бабушке больные руки» – первым делом подумал малыш.

В последнее время она часто жаловалась на боль в суставах. Весь день проведя на ногах, вечером баба ложилась в кровать с тяжёлыми вздохами. Бывало, мама заваривала бабушке лекарство, наполняя весь дом запахом сушёной травы, делала компресс для ног и рук бабули. Как бы Сашенька не хотел, чтобы бабушке полегчало, легче ей не становилось. Во всяком случае, от компрессов.

«Тебе больно, Баба? Я могу позвать маму, и она будет читать вместе с тобой, чтобы тебе стало лучше»

Старуха лежала в деревянном ящике, а у изголовья уж заканчивалась свеча. На стене по-прежнему висело накрытое скатертью зеркало. То самое зеркало перед которым читала бабуля. Читала…

Кожей спины Саша почувствовал странный холодок, пробирающийся сквозь складки одежды и облизывающий доступные участки тёплого тела. Обхватив себя руками, малыш обернулся. Холод исходил с печи. Прямиком оттуда, где раньше спала бабуля. С лежака. Саша даже заметил, как от странного сквозняка колыхалась синяя занавеска. Он не слышал, но чувствовал, что кто-то зовёт его, просит подняться по приступку и сделать то, чего он давно хотел сделать. Немой позыв к действию не оставлял малыша в покое, и Сашенька вдруг вспомнил, что баба «читала» не с пустыми руками.

Наверное, бабушке станет лучше, если она снова возьмёт в руки то, что хранится в тайнике. Ну, конечно! Поэтому-то мама его и ищет!

Мальчонка смотрел на заветный кирпич, торчавший из стены, и сам того не замечая, соскочил на пол. Его охватил страх и азарт одновременно. Всегда бывает страшно, когда что-то делаешь впервые: катаешься на велосипеде, учишься плавать, обманываешь маму.

«Мама говорила не подходить! Но раз мама не смогла, я помогу тебе сам, Баба!»

Маленький Саша почувствовал себя вовсе не маленьким мальчиком, а самостоятельным взрослым человеком, которые знают, что делают. От нахлынувшего волнения у него закружилась голова, но малыш пытался уверить себя в том, что именно так и чувствуют себя те, кто прямо сейчас толпятся в передней, то есть взрослые. Сашенька бычком уставился на кривые доски приступка и сделал глубокий вдох, который для него самого означал полную готовность и призыв действовать.

Залезть на печь оказалось проще простого. Одёрнув занавеску, Саша впервые увидел избу глазами высокого человека. Перед ним предстали опущенные головы гостей, свечи, горящие у изголовья ящика, и белое, как снег лицо бабули. Саша уже видел заветный кирпич, к которому раньше тянулся паук, и вытащив который, он, наконец, узнает секрет бабушки! Всё происходило так, как он себе и представлял. Никаких отклонений от плана, но Сашенька не мог избавиться от страха быть замеченным, как в тот раз, когда на его месте была бабуля. Едва пухлые пальчики стали тащить кирпич на себя, а со стены на коленки посыпался ржавый песок, Саша почувствовал, как внутри него что-то ёкнуло. Пара глубоких вздохов, и малыш бесшумно открыл тайник. В образовавшейся нише был пыльный матерчатый свёрток не больше глиняной чашки, что стояли на кухонном столе. Сашенька надеялся увидеть нечто пугающее и мерзкое, например сушёную кожу земляной жабы, которую бабушка иногда клала ему под подушку, правда только в тех случаях, когда об этом не знала мама. Или в тайнике могла оказаться вяленая куриная голова с раскрытым в предсмертном крике клювом и пустыми, как горох, глазами. Саша и такое видел. Убрав кирпич в сторону, он уставился на связанный капроновой нитью свёрток, больше похожий на тряпичную куклу, чем на спасение бабули. Сашенька не умел развязывать узлы, но чувствовал, что нашел именно то, что нужно. Странный холодок становился сильнее, как и желание ребёнка довести дело до конца. Что на это скажет мама? Вероятно, она будет ругать его за то, что не остался на месте, а может быть, наоборот, похвалит, потому что Сашенька нашёл секрет и спас бабу.

Как только он подумал об этом, а его ручка коснулась секретного свёртка, Сашенька словно окунулся в ледяную воду. Тысячи игл разом впились в пульсирующее детское тело, а от неожиданности голова вдруг вздёрнулась наверх, будто его кто-то схватил за волосы. Его, трёхлетнего мальчика, ростом не более двух локтей с карими любознательными глазами и открытой чистой душой кто-то схватил за волосы, как надоедливого кота, гадившего в доме. С застывшим от ужаса взглядом Сашенька ощутил, как теряя под собой опору, его тело проваливается вниз, в самое сердце печи-корабля, туда, где жаром дышит паровой двигатель. Сейчас его ручки и ножки сожрёт голодный костёр, подобный тому, что пылает на улице. Зажмурив глаза, он крепко сжал крохотные кулачки, подобрал ножки под себя, превратившись в комочек из одежды и деревянных солдатиков, с которыми не расставался. Но ничего не произошло. Он не стал жертвой огня и не упал вниз, в самое жерло печи. Свернувшись калачиком, он обнаружил себя там же на лежаке. А рядом с ним вытащенный из стены кирпич. Только вот Саша дышал уже не тем воздухом, что прежде. Его глаза видели родную избу, но так, словно кто-то вдруг преобразил вокруг все краски, добавив на стены больше красных узоров. Внизу по-прежнему толпились хмурые люди, а в соседней комнате стоял продолговатый деревянный ящик с бабулей внутри. В воздухе витал странный запах. Пожалуй, пахло погасшими спичками. Разводя огонь, бабуля складывала их на шесток7, где они и оставались, с обугленными головками, источающими запах сгоревшей серы. Тогда Сашенька чувствовал запах, очень напоминающий запах печного шестка с кучей сожжённых спичек. Малыш схватил кирпич и попытался вернуть его на место, полагая, что сможет таким образом избавиться от пугающего его видения, но он не успел этого сделать, потому что кирпич выпал у него из рук.

Старуха открыла глаза. Кожа на её щеках оказалась того же цвета, что и сжатые губы – белые, будто в них не осталось ни капли крови. Даже когда бабушка болела, она выглядела лучше. Редкие седые волосы упали на костлявые плечи, а в помутневшем взгляде отсутствовала жизнь. Её зрачки растворились в жёлтых глазницах с красными прожилками, которые двигались помимо её воли. Лениво открылся беззубый рот.

«Ты болеешь, Баба?» – мысленно спросил малыш, но в ответ увидел, как старушка уставилась на накрытое шалью зеркало.

«Убери!» – прохрипела она, заставляя детское сердечко колотиться быстрее. – «Убери!»

Если раньше Сашенька слышал заботливый голос бабули, то теперь внутри неё говорило нечто зловещее и недоброе. Сашенька сразу же почувствовал это, но перед глазами стояло бледное лицо его родной бабушки: тот же глаза, нос и рот. Только другие.

Сашенька оцепенел, когда старуха вдруг зашевелила рукой. Связанной рукой. И это было не видение, это было по-настоящему, ведь Сашенька же видел…

Малыш засунул кирпич на место.

«Баба, ты меня видишь?»

Старуха издала истошный звук, который слышал только малыш. Люди будто и не заметили, как жадно глотая воздух, открывался кривой рот, а из горла вылетел булькающий хрип.

«Убери» – услышал Сашенька.

Это был точно голос бабули, но на этот раз он был едва узнаваем. Словно на шею бабушки повязали тугой шарф и заставили говорить.

«У-бе-ри!»

Деревянный ящик с треском подпрыгнул на месте и приземлился обратно на табуретки. Дряблое тело при этом чуть не выпало на пол, прямо под ноги пришлым незнакомцам. Саша вздрогнул от неожиданности. Он не знал, что пугало его больше – странное поведение бабули или то, что кроме него, никто ничего не заметил. Люди стояли вокруг ящика, склонив головы, и смотрели в него, как в воду. Внезапно Сашеньке стало слишком холодно. Он посмотрел на дверь, но та была закрыта. Никакого сквозняка. Но ноженьки уже охватил странный озноб, кончики пальцев начинали неметь. За окном бушевал костёр. Казалось, что его треск уже слышен внутри дома и с каждой секундой, пока он горел, Саша чувствовал, что погружается в бездну холода и мрака.

«Баба, это ты?» – послал мысль Саша. – «Что ты делаешь?»

С хрустом старых позвонков бабуля выпрямила спину и поднялась из ящика, цепляясь за борт крючковатыми пальцами. Голова колыхалась, будто не имела под собой опоры, а на шее образовались складки кожи с кровяными подтёками. Трясущиеся сухие губы сжались от напряжения. Бабуля опёрлась руками в дно, чтобы встать, но мёртвое тело вернулось обратно в гроб, словно его сковали невидимой цепью, отчего бабуля взвыла:

«У-бе-рииии!!!»

Саша обомлел от ужаса. Это была она – баба, но на этот раз Саше показалось, будто бабушку кто-то примерил на себя, как костюм. Перед ним была его любимая баба, которая угощала вареньем, читала сказки и помогала строить во дворе огромную снежную башню. Когда мама уходила на работу, Саша ходил с бабой гулять. Это она – баба! Но Саша слышал голос, который был уже кем-то присвоен:

«У-БЕ-РИ!!!»

Саша вдруг понял, что именно нужно было сделать, чтобы бабе стало легче. Зеркало! Всё дело в зеркале! Ну, конечно! Раньше баба читала «песни» перед зеркалом. А теперь его нет. Нужно снова сделать так, чтобы баба смогла читать, тогда ей станет лучше. Раньше так и было. Он потянулся ножками вниз на приступок. Холод не отпускал. Сашеньке показалось, будто он стоит босиком на снегу, а старые доски приступка покрыл колкий иней. Спустившись, Саша подошёл к толпе людей, которым было не до него. Немой взгляд упёрся в настенное зеркало. Он никогда бы не достал до него, даже если бы поставил стул, как и не достал бы до того, что над умывальником. Слишком высоко. А как на счёт того, что в сенях?

На кухне гремела посудой мама. Она снова что-то искала, только теперь уже в выдвижных ящиках, на шестке, под старым паласом и даже в мусорном ведре.

– Нина, перестань, – успокаивала её женщина в клетчатом переднике.

Вскоре к ней присоединилась другая.

– Я чувствую, что мы что-то упустили, – без сил опустившись на стул, сказала мама. – Я нашла только пять.

– Мы всё сожгли, – утешала женщина в переднике. – Везде уже смотрели. Не изводи себя, Нина. Лица не тебе нет.

Мама тихо заплакала. Если бы не люди вокруг, то разрыдалась бы в голос. А тут силилась, чтобы не издать лишнего звука. Так и плакала она, бесшумно и скрытно, как только может плакать женщина, сильная и смертельно уставшая.

Сашенька уже оказался у порога, уставившись на изогнутую ручку двери, которая выросла на пути, как непреступная стена. Странный мороз уже пробрался под рубашонку, отчего кожа покрывалась мурашками, но Саша решил не сдаваться. Оно там, в сенях – зеркало! Нужно только спуститься вниз! Как назло, никто не подходил к порогу. Пришельцы толпились у входа в переднюю, что-то шептали друг другу на ухо, а рослые, сутулые мужики время от времени подходили к странным бутылкам на столе, от которых пахло кислым рассолом.

«Убери» – вновь услышал Сашенька странный голос бабули, но теперь он был далёк и почти не различим.

Мальчонка понял, что баба уходит. Скоро её вовсе не станет, а деревянный ящик закроют большой крышкой, той, что оставили снаружи. Саша видел, как утром мужики прислонили её к забору возле пылающего костра.

«Сейчас, Баба! Я всё сделаю!»

– Смотрите, идёт! – всполошилась вдруг одна из старушек. – Идёт отец Василий! Сам идёт, а говорили, обезножил. Чего же стоите? Встречайте.

Саша не мог видеть, как высокий человек в рясе, хромая, на обе ноги приближался к дому бабушки. Не мог он видеть и следовавших за ним двоих послушников, которые помогали отцу Василию подняться на порог. Сашенька не подбежал к окну и не стал становиться на цыпочки, чтобы посмотреть, как о. Василий войдёт в сени, а затем откроет скрипучую дверь. Сашенька ждал этого. Он снова уставился на кривую ручку, понимая, что шанс помочь бабе вот-вот появится. Уже стали слышны тяжёлые шаги и скрип половых досок. Ещё чуть-чуть и Саша, собрав волю в кулак, впервые в жизни сделает что-то без разрешения матери. Вот тогда-то он и не подведёт, тогда-то он и покажет, что Сашенька не просто малыш, а Сашенька может, Сашенька сильный, потому что баба его попросила.

Вытирая слёзы кухонным полотенцем, мама собиралась встретить священника. Устав от суеты, она не заметила, как потеряла из виду маленького сынишку. Сашенька, спокойный и послушный малыш, каких было поискать. Тот Сашенька, который безоговорочно слушался маму, тот самый, которого легко можно было оставить сидеть одного на скамье с наказом никуда не ходить, что и было сделано и вдруг… Стоит один у порога и смотрит на дверь, как заворожённый. Наверное, мама поняла по-детски наивное намерение ребёнка, и в то же время настолько ужасное и вопиющее, что успела выкрикнуть лишь слово, когда отворилась дверь.

– САША!!!

Отец Василий замер на месте, как неживой. Он и подумать ничего не успел, как мимо него вдруг прошмыгнуло что-то маленькое и быстрое.

– САША, СЫНОК!

Малыш уже мчался к заветным ступенькам. Под ногами жгло огнём от промёрзших досок. Сашенька схватился за носик. Холодно. Гораздо холоднее, чем было в доме. Теперь озноб сковал его тело, заставляя сердечко сжиматься в комок, и на мгновение замереть. Дыхание перехватило.

«Я сейчас, Баба. Ты только подожди чуть-чуть!»

Вдогонку бросилась мама, чуть не сбив с ног о. Василия и послушников. Сашенька слышал, как она звала, как, поскользнувшись на скользком полу, она упала, как кричала ему в спину:

– СЫНОЧЕК!

Она пыталась предупредить, уберечь от неминуемой беды, надеясь на то, что маленькие детские ручки не сделают того, чего задумали. Последняя ступенька и вот оно – зеркало. На нём висело старое полотенце, один конец которого свис настолько низко, что даже такой маленький человечек, как Саша мог бы дотянуться до него, чтобы….

– САША, СТОЙ! – услышал он напоследок, прежде чем дёрнуть за тряпочку. От охватившего детское тело холода, в глазах поплыло. Маленькое тельце словно заключили в тиски и стали сжимать до хруста костей, а рядом, уже стоял палач и ржал во всё горло, наблюдая за тем, как жертва попалась в ловушку. Дышать стало невозможно, и Саша почувствовал, как больно его голова бьется о промерзший деревянный пол. Тело ему больше не принадлежало. Малыш упал.

«Держи, Баба. Теперь ты можешь выйти из ящика! Я сделал, как ты сказала»

Саша мог бы поклясться, чем угодно, что в следующее мгновение услышал в собственных ушах настолько громкий смех, что резало слух. Громкий, ужасный смех с утробным клокотаньем, похожий на бабушкину «песню», только это была не «песня». Только не на этот раз. Это был вопиющий крик сотен людских голосов, изнывающих от страданий и боли. Они будто горели в костре, что буйствовал снаружи. Ужасные людские голоса умоляли прекратить пытки, рыдали и снова заливались яростным криком от осознания вечных мук адского пламени. Они будто окружили маленького Сашу со всех сторон и орали ему прямо в ухо, а костёр трещал, выплёвывая в небо столбы красных искр. И над всем этим был смех. Победный, лающий смех. Настолько ужасен был этот звук, что Саша хотел было прикрыть уши ладошками, но чьи-то крепкие руки вдруг подхватили его и потащили обратно в дом. Это был отец Василий.

А мама так и осталась лежать на холодном полу. Она уже не стеснялась и рыдала в голос, сжимая в руке снятое с зеркала полотенце. Кто-то из пришедших помог ей подняться и зайти в обратно в избу.

***

После отпевания Сашенька уснул. Даже когда сельчане проводили бабушку в последний путь и уже вернулись с кладбища для поминального обеда, малыш так и не проснулся. Крепко спал. Неприятный случай списали на мальчишеские проделки, но осадок остался. Нина держалась из последних сил. На похоронах она не проронила ни слова и во время прощания так же оставила при себе свои мысли, которые превратились в отчаянные рыдания только после того, как гроб опустился в могилу. К счастью, о. Василий был всегда рядом и не отпускал от себя бедняжку ни на шаг. Он всегда чувствовал особенную, возложенную на него свыше ответственность за семью Громовых. Возможно, поэтому после случившегося он с виноватым взглядом вызвался проводить Нину до дома. По возвращению Нина Ивановна обратилась к нему:

– Батюшка, могу я с Вами поговорить наедине?

Отец Василий без слов взял за локоток измождённую женщину, чтобы отвести в сторонку. Нина же была на волосок от того, чтобы сдаться и опустить руки. Ранее сильная выносливая женщина всего за один день превратилась в обессилевшую старушку.

– Говори, Нина, – сказал о. Василий, как только удостоверился, что рядом нет посторонних. – Что тебя гложет?

– Мы нашли не все книги, – прерывистым голосом призналась она. – Я точно помню, что их было шесть. Каждую из них мама заворачивала в материю и хранила отдельно друг от друга. От меня прятала.

Отец Василий сглотнул.

– Ты уверена, что их было только шесть? – спросил он.

– Да. По одной на каждый день, – с сожалением ответила Нина. – В понедельник одна, на вторник другая. В воскресение мама не могла «петь».