скачать книгу бесплатно
Эля, если скажешь: «Он меня унизил!
Загоню я пулю в Лафаря[2 - Дантес выстрелил первым. Пушкин упал. Раненый поэт остановил француза на том же месте, и так как в его пистолет набился снег, Данзас подал ему другой. Опершись на левую руку, Пушкин выстрелил и ранил своего противника в запястье. Таким образом, оба пистолета побывали в руках Пушкина в этот день.«Вечером ему сделалось хуже. В продолжение ночи страдания Пушкина до того усилились, что он решил застрелиться». Со слов Данзаса в ночь с 27 на 28 января Пушкин хотел в последний раз спустить курок. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков стола и спрятал пистолеты под одеяло, но бдительный Данзас отобрал их у поэта. После дуэли пистолеты исчезли из поля зрения пушкинистов на целый век. Сенсация разразилась на юбилейной выставке в Париже в 1937 году Серж Лафарь явил миру те самые пистолеты.] пистоль —
смоет оскорбление супостата кровь»…
Не гневи подруга сердца моего:
не ходи по краю, обнажив бедро!!!
Пропасть
Бездна – это не взгляд во тьму,
А то, что видно тебе одному.
Что счастье прожито, а не изведано,
И дни не складываются в последовательность,
Они срываются по отвесной —
Цель отразила красоту в неизвестность.
Пропасть – это если не совместить
Красоту «люблю» и правду «прости».
Владимир Панкрац
Жизнь дана,
чтобы прожить не иначе как цельно и
неиспытанное, неизведанное,
но предоставленное
разрывает на части её смысл,
скрывая тайну ее красоты.
Так птице,
рождённой чтобы летать, но
неиспытавшей своим крылом силу ветра,
невозможно себя сравнить с теми,
кто парит высоко в облаках,
словно играя с ветром.
Если Он или Она
соизмеряют возможное с невозможным,
ищут оправдание несовместимости чувств,
то «люблю» и «прости»,
не без причины, всегда нетерпимы!
Бездна – лежит между ними!
Не пущай ты мужа до Парижу
Свези меня до городу Парижу
Жена сказала мужу, тронув грыжу,
Нажитую чрезмерною работой:
Свези меня до городу Парижу
Мне от Буренок отдохнуть охота.
За всю-то жизнь была два раза в Туле,
Когда меня свозить просила в Сочи.
Как проклятая тридцать лет мантулю
За просто так с утра до темной ночи.
Не стану я с французиками шашни
Крутить. Ведь я верна до гроба мужу
Хочу увидеть Эфелёву башню
и на шесте вертнуться в Мурен Лужу.
Что есть такое шест? Так это палка.
Ты, Ваня, будто первый раз родился.
Жену Ивану стало очень жалко.
И закурив он скупо прослезился.
Что видела жена моя по факту?
Ни праздников, ни шоу, ни веселья.
Пошёл в сарай, завел свой старый трактор
Повез жену на поле Елисея.
Возил свою в двенадцатом Василий.
И мы могём. Чай мордою не рыжи.
Как хорошо, что есть у нас в России
Свои отдельно взятые Парижи.
Эману Элька
Мурен Лужа где-то рядом с полем Елисея;
если я не путую, – в Парижу.
Я намедни ездила до брату.
Жинка Кольки проживает у Морматру,
что за мельницей, у этой самой Лужи.
Представляешь, в этом самом, т.е.
у Парижу, сдвинутые все до одного на баб.
Там художники рисуют вроде мелом,
натуральным мелом, говорю.
Видела картину с вернисажу —
так по ихнему что-ль выставку зовуть.
Так, прикинь, сидит на травке баба,
ну лишь в том, в чем матка родила,
а вокруг усатые мужчины,
тобишь прямо мужики, —
и все в костюмах, т.е.
в этих самых, в пиджаках.
Та картинка прозвана как
«Завтрак на траве».
Вроде как бы, нет у них стола…
Срамота одна и только.
Говорят, что это нынче модно:
завтракать на травке в ниглиже.
Слышишь, Элька, ты поди в Парижу
своего-то Сеньку не пущай.
Он притащит с площади Свободы
к нам в село такую ж моду…
Там поди всех девок охраняй.
Не пущай его до энтого Парижу.
Башня Эйфеля там видна сдалека.
Жуть какая тощая, как пика.
Прям за ней и тянутся энти,
как его, ну – Елисеева поля.
Не пущай.
Пусть заводит свой любимый трактор…
Видела, как он вчерась за Нюркой
глазками водил по ейной юбке —
обтрепал, поди, ей весь подол…
На изломе лета
Крым обретая,
тебя мгновенно забирает
распевом волн
под трепыханьем крыльев чаек
и музыкой бродячих шансонье,
усердно пережевывающих звуки.
И Солнце утром бережно ласкает
мой взгляд
на бархатистость волн и тонкий стан,
еще незагоревшей феи,
на выходе из пены волн
овалом бедр зрачок сужает.
Все блекнет перед ожиданием
неизъяснимо трогательных чувств,
обласканных жарой
и свежестью шампанского в бокале,
где хрупкости стекла
сродни нервозность губ
и легкое дрожанье
удлиненных пальцев твоих рук.
Но роза черная
не ляжет тенью на озере
раскрытых в удивленьи глаз
и поцелуй мой встретит
твои наглухо захлопнутые губы
и легкая истома вдруг промчится по спине
при шелесте скользящего на пол
сиреневого цвета платья…
Посвящение
Поэтессе Инне Яровой
Стрекозий танец твоего смычка
отбросил полог трепетной прохлады
и волн коснулся, замыкая осенний грустный вальс.
И медленно переходя в осенний блюз
и предвещая новые обьятия,
сомнений новых рой явив,
от чудодейственных признаний
на ложе пляжного песка,
оставил след несбывшихся свиданий…
В полночный час усталостью забылся,
и нежно-нежно улыбнулся,
в сон вечный отпустив твои глаза…
Стихом придя к нам в новые рассветы,
усладой рифм его
и музыкой душевной —
