Ловушка для гения. Очерки о Д. И.Менделееве

скачать книгу бесплатно

– Не забуду, Дмитрий Иванович, как можно забыть! – откликается на быстром ходу Сергей Юльевич.

Он действительно не забыл и представил Менделеева Николаю, но… после того, как царь осмотрел павильон. А при входе царской четы Сергей Юльевич быстро провел ее мимо напрасно выдвинувшегося было Менделеева и сам повел к тем витринам, о которых великий химик только что, незаметно для себя, прочитал ему коротенькую лекцию. И пустился указывать и объяснять. А Менделеев, ошеломленный, двигался сзади, едва веря ушам своим. И, в очередь, – сибиряк то крепко ругался втихомолку, к утешению окружающих, то по-сибирски же восхищался «ловкачом»:

– Ну и мастер! ну и память! Нет, вы послушайте: ведь полчаса тому назад он не знал аза в глаза, а теперь так и режет… хоть бы запнулся! так и режет!..

На долю Витте выпало царское изумление к его глубоким познаниям и пониманию насущных промышленных нужд своего престола-отечества. На долю Менделеева несколько любезных официальных слов, столько же деловику нужных, как прошлогодний снег. Старик был очень разозлен, но, хитрый в своем кажущемся простодушии, предпочел faire une bonne mine au mauvais jeu (делать хорошую мину при плохой игре). И на другой день, завтракая в ресторане «Эрмитаж», заменявшем выставочной администрации клуб, сам громко повествовал свою неудачу в самом юмористическом тоне, ловко пересыпая похвалы талантам и памяти Витте крепкими сибирскими аттестациями его ловкачеству. Побил-таки одессит сибиряка! [Амфитеатров, 2004, 1, с. 229–230].

Несколько иначе этот же эпизод изложен в воспоминаниях чиновника В. А. Рышкова: «Когда государь и Витте удалились, он [Менделеев] сказал окружающим: „А? Каков Витте? Настоящий министр финансов, даже в мелочах не может удержаться, чтоб не сжульничать!“» [Рышков, 2007, с. 380–381].

В минуты откровенности Дмитрий Иванович, вспоминая времена своей юности, отдавал должное подъему промышленной активности при Николае I, не забывая при этом отметить и другую сторону дела: «В настоящее время (т. е. в 1882 году. – И. Д.) мы, так сказать, получаем плоды прошлого времени, когда заводчика и предпринимателя каждый чиновник мог третировать, как третировал помещик крестьянина. Дело заводское считалось, правда, терпимою, но все же не более как прихотью предпринимателя, и заводчик только тогда мог считать себя свободным от разных стеснений, определявшихся отсутствием ясного закона, когда был богат и умел дарить. Мне рассказывал один крупный заводчик, как исправник просто бил его отца, тоже заводчика, за то, что он не выполнил какого-то из требований. Тогда только помещик да чиновник могли считать свою личность обеспеченною, а потому, по силе вещей, самый заводчик стремился сделать своих детей помещиками или чиновниками» [Менделеев, 1882, с. 38–39].

И далее непременная оговорка, что все это было в позапрошлом царствовании, тогда как царствование прошлое (Александра II) «изменило все это» [там же]. Правда, тогда непонятно, что имелось в виду под словами: «мы получаем (в 1882 году. – И. Д.) плоды прошлого времени», т. е. времени, когда чиновники третировали заводчиков. Ну да ладно… Не будем придираться к словам, а продолжим лучше рассказ о начале петербургской жизни Менделеева в «мрачное семилетие» николаевского времени.

«Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут…»[97 - А. С. Грибоедов. «Горе от ума» (действие 3, явление 21).]

…Совместная жизнь, отсутствие внешних забот, руководительство первоклассных профессоров… привычка к самодеятельности… – вот что вырабатывало учителей…

    Д. И. Менделеев, «Заметки о народном просвещении России»

Итак, Мария Дмитриевна, отправляясь с детьми в Петербург, надеялась, что там ей удастся устроить сына в приличное высшее учебное заведение. Правда, некоторые авторы расширяют перечень мотиваций матери Дмитрия Ивановича. К примеру, А. Кушнарёв добавляет: «Мария Дмитриевна решила попытать счастья в Cеверной столице: все-таки поближе к царю» [Кушнарёв, 2017, с.18]. Полагаю, что Мария Дмитриевна надеялась не на государя императора, с коим не имела личного знакомства, а на старые связи своего покойного мужа. Так надежнее.

В Петербурге она решила остановиться у своей старой тобольской подруги и дальней родственницы Александры Петровны Скерлетовой, которая снимала квартиру на Сергиевской улице (д.35).

Кроме того, Менделеевы часто бывали в гостях у статского советника Владимира Александровича Протопопова на Фурштатской улице (д.11), который был братом первой жены П. П. Ершова и у которого жили три племянницы Протопопова: Феозва (милая, вполне заурядная, весьма болезненная особа, ставшая впоследствии первой женой Менделеева), Александра и Софья. Биографы Менделеева любят описывать впечатление, которое на молодого Дмитрия Ивановича произвел Петербург. Но поскольку сам Менделеев никаких внятных свидетельств на этот счет не оставил, то я воздержусь от подобных рассуждений.

После того, как «университетский вопрос» для Дмитрия Ивановича был решен, надо было подумать о других возможностях получить высшее образование. Сначала юноша направил стопы в Медико-хирургическую академию, но не выдержал пребывания в анатомическом театре, о чем впоследствии кратко упомянул в автобиографических заметках: «…присутствовав при вскрытии – дурно[98 - Дочь Ольга высказалась откровенней – «упал в обморок» [Трирогова-Менделеева, 1947, с. 10]. – И. Д.], отказался» [Архив Д. И. Менделеева, 1951, с. 14]. Как выразились другие биографы Менделеева, Дмитрий Иванович «почувствовал, что для подготовки к деятельности врача не обладает достаточно крепкими нервами»

[Младенцев, Тищенко, 1938, с. 78]. Прекрасно сказано! Действительно, в характере моего героя иногда проявлялось нечто женское.

Вообще, поскольку определенного призвания юный Менделеев в себе еще не чувствовал, то, говоря современным языком, вузы перебирались в соответствии с материнскими амбициями в порядке убывания их рейтинга. В итоге остановились на Главном педагогическом институте (ГПИ) – как говорится, «нет дороги, иди в педагоги». Этот институт, который, напоминаю, в свое время окончили отец Менделеева и некоторые учителя Тобольской гимназии (что, впрочем, требует оговорок, см. примеч. 99), был задуман как высшая педагогическая школа и имел с Петербургским университетом не только общую крышу (оба располагались в здании Двенадцати коллегий), но и – что особенно важно – общую профессуру, в которую входили такие известные ученые, как физик Э. Х. Ленц, биолог Ф. Ф. Брандт, математик М. В. Остроградский, химик А. А. Воскресенский[99 - Здесь уместно сделать некоторые уточнения, касающиеся связи между Главным педагогическим институтом и «воссозданием» (по версии СПбГУ, см., например, статью: [Кропачев и др., 2019]) Петербургского университета. Подготовка к открытию столичного университета велась с 1802 года. В 1803 году Учительская семинария была преобразована в Учительскую гимназию, закрытое учебное заведение для подготовки учителей, а в следующем году – в Педагогический институт, который рассматривался как «отделение, имеющего учредиться в Санкт-Петербурге университета» [ПСЗ-I, т. 28, № 21265, стб.270]. В 1816 году Педагогический институт был преобразован в Главный педагогический институт (т. е. главный по отношению к другим пединститутам, существовавшим тогда при университетах) с новым уставом. Первый параграф соответствующего постановления (от 23 декабря 1816 года) гласил: «Санкт-Петербургский педагогический институт, составлявший доселе временное отделение предположенного здесь Университета, утверждается в особенном и непременном существовании своем под названием Главного педагогического института» [Сборник МНП-2, т.1, № 334, стб.915]. При этом новый ГПИ был разделен на две части: академическую и учительскую (второе отделение). «Непременность» существования нового центра педагогического образования была нарушена спустя всего два года, когда на базе ГПИ стараниями С. С. Уварова был учрежден университет, точнее, как было сказано в соответствующем документе, озаглавленном «Первоначальное образование Санкт-Петербургского университета», «Главный педагогический институт приемлет отныне название С.-Петербургского университета» [там же, № 427, стб.1267]. Согласно проекту Уварова, получившему высочайшее утверждение 8 февраля 1819 г., ГПИ должен был со временем принять не только название, но и «вид и действие университета» [там же]. В своем «Объяснении касательно предполагаемого образования Санкт-Петербургского университета», представленном министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну, С. С. Уваров подчеркивал, что отличия вновь учреждаемого университета от уже существующих перенесены им из устава ГПИ. Собственный устав университета, проект которого был представлен С. С. Уваровым в мае 1819 года, долго обсуждался, но так и не был утвержден. Таким образом, ГПИ, став университетом, прекратил свое существование. Однако спустя девять лет, уже при Николае I, институт был восстановлен. В указе императора Правительствующему Сенату от 30 сентября 1828 года, в частности, сказано: «Мы признали за благо сверх существующих уже… отделений при университетах учредить в С.-Петербурге особое заведение под названием Главного педагогического института» [Сборник МНП, т.2, 1-е отд., № 78, стб.157]. Открытие нового ГПИ состоялось 30 августа 1829 года. Его директором стал Ф. И. Миддендорф. Так что формально отец и сын Менделеевы учились в разных педвузах. По уставу ГПИ 1828 года рождения имел три отделения: историко-филологическое, юридическое (существовало до 1847 года) и физико-математическое. 7 января 1847 года директором института был назначен И. И. Давыдов, при котором юридическое отделение было упразднено.].

Поступление в ГПИ, кроме всего прочего, означало получение в перспективе не специального, но широкого естественно-научного образования, причем, повторяю, практически у тех же преподавателей, которые вели занятия в университете. Однако Марии Дмитриевне стоило большого труда добиться, чтобы ее сына туда приняли. Трудности с поступлением были связаны прежде всего с тем, что с 1849 года в ГПИ стали принимать раз в два года, и 1850 год был неприемным. Но помогли кое-какие знакомства, а также старые связи Ивана Павловича. «В Главном педагогическом институте Чижов (математик), товарищ отца, помог» [Архив Д. И. Менделеева, 1951, с. 14], – лапидарно сообщает Менделеев в автобиографических заметках.

Дмитрий Семёнович Чижов (1784–1852), выпускник Тверской духовной семинарии, поступил в Педагогический институт, по окончании которого в 1808 году был отправлен за границу для «усовершенствования в науках». По возвращении на родину в 1811 году Д. С. Чижов назначается адъюнкт-профессором математики при пединституте, а с 1819 года преподает в Петербургском университете, где со временем занимает административные должности – декана физико-математического факультета (1835) и проректора (1836). К тому времени, когда Мария Дмитриевна обратилась к нему за помощью, Дмитрий Семёнович уже четыре года пребывал в отставке. Но былые связи сохранил и в университете, и в ГПИ, а к тому же пользовался заслуженным авторитетом у коллег. Он похлопотал и весьма удачно. В бумагах Менделеева сохранилась записка, датированная 17 марта 1850 года, в которой Дмитрий Иванович написал для памяти: «От имени Дмитрия Семёновича Чижова адресоваться к инспектору Главного педагогического института статскому советнику Александру Никитичу Тихомандрицкому[100 - А. Н. Тихомандрицкий (1808–1888) по окончании Тверской духовной семинарии в 1829 году был определен в ГПИ, который успешно окончил в 1835 году, после чего отправлен за границу для дальнейшего образования. По возвращении в Россию преподавал сначала в Киевском университете, а затем, в 1848 году, его назначили инспектором ГПИ.]